Калиль Кабдулвахитов, Александр Ярков, Изиль.Гарифуллин
16.02.2011
Мусульманский аспект в крестьянских восстаниях в Сибири в период утверждения советской власти
Исполняется 90 лет Ишимскому восстанию 1921 г., но о «мусульманском» аспекте в нем сказано «между прочим», хотя тема важна, а память о нем до сих пор хранится в семьях пострадавших «по обе стороны от баррикад»
Этнический и конфессиональный аспекты социально важных событий и явлений относительно недавно стали рассматриваться в сибиреведении, хотя это может помочь в выявлении скрытых пока от исследователей механизмов внутренних процессов, происходивших в обществе на отдельных этапах его истории. Это связано с тем, что взгляд на участие тех или иных этноконфессиональных групп определялся концепцией, изложенной в «Истории гражданской войны в СССР» [1], повторявшей старые мифы сталинской эпохи, игнорировавшей особенности жизни тех групп населения, где социальные отношения строятся по особой системе координат.
Как отмечает О. Ю. Бессмертная, историографии российского ислама даже первого постсоветского десятилетия, были присущи два основных подхода – «русский» и «мусульманский», которые, по сути, являются следствием политического манипулирования социальной памятью мусульман. В результате, по ее мнению, сформировались позиции: мусульманам всегда лучше жилось в России, чем где-либо; мусульман при царизме угнетали, но хорошо к ним относились в годы советской власти [2]. Советские же авторы причины восстаний и выступлений мусульман против власти объясняли их темнотой, невежеством, политической несознательностью, а иногда насильственной мобилизацией или прямой экономической зависимостью от богатой верхушки.
Между тем явная или скрытая борьба против советской власти была частью общего (а не этнически или конфессионально избирательного) сопротивления военно-коммунистической диктатуре. Об этом повествует вся история сибирских крестьянских волнений, самым известным из которых является Ишимское (Ишимско-Петропавловское / Западносибирское) восстание, но которое является лишь одним из череды социальных возмущений народов России, где был и «мусульманский» аспект.
Для начала определимся, что наименования мусульмане и мусульманский этнос не всегда имели конфессиональный оттенок, а были этносоционимом. Религия для царской власти нередко выступала критерием этнической идентичности и даже в первые годы советской власти в таком виде фиксировалась в документах [3]. Только с отказом от понятий мусульманское бюро РКП /б/, мусульманская секция женсовета прилагательное мусульманское стало заменяться [4], хотя вполне очевидно – у значительной части населения ислам продолжал играть важную роль – в традиционном механизме организации их жизни устойчиво сохранялась вера в незыблемость религиозных установлений. При этом «перелицовка», приспособление к новым социальным реалиям для многих мусульман была болезненна. Поэтому-то представители по-своему стройной идеологической системы – служители ислама - были для верующих даже в тяжелые 1920–1930-е гг. носителями абсолютной истины, символом стабильности, воплощением «статичного начала в эпоху динамики».
У советского периода взаимоотношений власти и мусульман была предыстория, когда Временное правительство 3 марта 1917 г. отменило все сословные, вероисповедные и национальные ограничения, а с лета 1917 г. на территориях сибирских татарских и бухарских волостей были образованы земские управы. Тогда же была провозглашена национально-культурная автономия мусульман Внутренней России и Сибири; принят закон об автономии, согласно которого вопросы, касающиеся религии, просвещения и языка, «незамедленно и целиком» переходили в руки самих мусульман.
После Октябрьской революции вопрос национально-культурной автономии стал развиваться по двум «сценариям», независимым от политико-правового статуса и мировоззренческих позиций. Советская власть (ее установление проходило в Западной Сибири, включая Акмолинскую область, вплоть до марта 1918 г.), Временное Сибирское правительство (июль–ноябрь 1918 г.) и Временное Всероссийское правительство (А. В. Колчака) не признавали ее, а Временное правительство Автономной Сибири и Самарский Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), напротив, поддержали идею автономии. В тот момент идеи о законодательном оформлении автономии у мусульман и сибирских областников совпали. Более того, собравшийся 6–19 декабря 1917 г. в Томске Чрезвычайный съезд областников принял первую Сибирскую Конституцию и предложил временно пользоваться законами Российской республики, изданными до 24 октября 1917 г., т. е. игнорируя принятые советской властью декреты.
Не только подобные факты советскими учеными в угоду идеологическим догмам игнорировались. «Забывалось», например, что на выборах в Учредительное собрание избирательный список «Мусульмане» в Тобольском округе обогнал, по числу поданных голосов (25 830), кадетов (13 793), большевиков (12 061) и левых эсеров (3 733).
Еще до установления советской власти В. Ленин писал: «Мы постараемся оказать отсталым и угнетенным … народам бескорыстную культурную помощь.., помочь им перейти к употреблению машин, к облегчению труда, к демократии, социализму» [5]. Большевики не скупились на заявления о защите интересов трудящегося нерусского населения как важнейшего фактора преодоления их фактического неравенства. В первых же законодательных актах советской власти было определено «свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России». Особую роль в этом сыграли «Декларация прав народов России» (ноябрь 1917 г.), которая отменяла законы, ставившие в неравное положение людей в зависимости от принадлежности к различным нациям и религиям, и «Обращение к трудящимся мусульман России и Востока», принятое 20 ноября 1917 г.
Безусловно, определенная часть нерусских народов Сибири не поддержала формирующийся режим. В особенности это касалось оказывавшим серьезное сопротивление социальным преобразованиям зажиточным татарам, бухарцам, казахам (которым было что терять) и часть представителей мусульманского духовенства, не все из которых можно назвать зажиточными. Тем не менее, они вкупе оценивались властью как враги. Рассматривая особенности социального бытия в Зауралье, П. И. Рощевский писал в традициях своего времени: «Мусульманская буржуазия и муллы постарались в этой обстановке усилить свое экономическое и религиозное влияние на мелкобуржуазные и трудовые слои татарского населения», а созданные в Тобольске и Тюмени мусульманские Советы охарактеризовал как буржуазно-националистические [6]. Автор даже и не пытался понять другое восприятие событий в умах сибиряков различного этнического происхождения.
Питая надежды, на Тобольском уездном мусульманском съезде (май 1918 г.) избранные на съезд бедняки заявляли: «Мы, мусульмане, уверены, что Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов не оставит пролетариев-мусульман в руках их угнетателей и поможет образовать такой комиссариат, в который войдут только истинные представители и друзья мусульманского пролетариата и крестьянства». О реальном расколе в мусульманском сообществе Сибири свидетельствует сам ход съезда, где были представлены только 15 приходов из 120. Заявив, что трудящиеся татары «работают вместе с советами не по доброй воле, а из страха», представителям «буржуазии» удалось избрать в комиссариат своих «почетных и уважаемых» лиц, чтобы легче было бойкотировать решения властей в интересах бедноты [7].
Были не только призывы, но и прямые подстрекательства. Например, в конце мая 1918 г. татарские купцы Тюмени и Тюменского уезда – члены бывшего национального управления и муллы договорились принять срочные меры против большевиков – соплеменников. Они решили убрать с дороги руководителей мусульманского комиссариата – братьев Габидуллиных, натравить против них верующих [8]. Активны были в наступлении на коммунистические идеи и зажиточные казахи – штаб-квартира партии «Уш Жуз» располагалась в 1917–1918 гг. в Омске, а ее деятельность охватывала казахские районы Западной Сибири и территорию современного Казахстана [9]. Программа партии предлагала поднять «тюркско-татарское зеленое знамя, созданное Аллахом», а в жизни руководствоваться сводом законов на основе шариата [10].
В короткий период «смуты» и «белого» правления жизнь мусульман Сибири протекала неоднозначно. К сожалению, пока мало исследована периодика на татарском и казахском языках, когда выходили такие газеты, как «Юл», «Халк сюзи», «Том сюзи», «Чулпан» и журнал Национального управления мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири «Мухтарат», где в частности, содержались призывы вступать в отряд / дружину «зеленого знамени» для борьбы с большевиками. Но с другой стороны, в военных конфликтах страдали не только политически активные люди. Х. Курмантаев вспоминал, как во время колчаковщины в юртах Пушняцских была учинена расправа над Б. Саиткуловым, К. Рузубакиевой с грудным ребенком, Х. Хайбуллиным и др. только за то, что они указали дорогу красноармейцам.
Была не только война и противостояние. Так, в одном из номеров «Русской армии» сообщалось, что Тобольское губернское земство летом 1919 г. организовало мусульманские педагогические курсы для 100 чел. (в т. ч. 18 женщин и 3 мулл). Курсисты затем выразили благодарность земству, увидев в этом «зерно новой совместной жизни русского и татарского народов на основе сердечного братского единения» [11].
«Белые» ушли, «красные» пришли вновь, гражданская война закончилась, но кризис в сельском хозяйстве усилился. Дело в том, что для Сибири характерен более поздний переход к продналогу, который был определен в 53 млн. пудов хлеба, что составляло 59 % объема фактического выполнения разверстки [12]. Кроме разверстки на хлеб, зернофуражные и масличные семена в 1920–1921 гг. в Тюменской губернии были введены разверстки на картофель, мед, птицу, крупный и мелкий рогатый скот, кожи и шерсть, льноволокно, пеньку и другие продукты сельского хозяйства. Всего же в 1921 г. на крестьян было наложено 34 вида разверсток [13].
Как и внедрение трудовой повинности, разверстки осуществлялись без учета объективных возможностей, что вызвало недовольство и возмущение сибиряков, Так, «товарищ комиссар Крутиков», прибывший с отрядом в Варваринские юрты для выполнения «шерстяной разверстки, дал «боевую задачу» населению – в ночь с 17 на 18 декабря 1920 г. собрать 7 пудов шерсти. Задание не выполнили, хотя были острижены овцы, которые позже от стужи сдохли. Не собрав шерсти, четверо селян находились под стражей в качестве заложников более суток. При обыске у бедняка Айтмайдандинова шерсти не оказалось, но комиссару приглянулся тулуп, который комиссар и надел, а рваный скинул, приказав сдать в продконтору. Рванье не приняли взамен шерсти, но комиссар уехал в тулупе, оставив и без того бедного бедняка раздетым [14].
В ответ на сборы и оборы напряженность в русской деревне, татарских юртах, казахских аулах, немецких хуторах стремительно нарастала и, как результат, в Западной Сибири и в Северном Казахстане в начале 1921 г. вспыхнуло крестьянское восстание, которое, начавшись в Ишимском уезде (отсюда и название – Ишимское), быстро распространилось по краю, захватив север и юг.
Среди повстанцев были все, без исключения, представители социальных групп – крестьяне и кочевники, бывшие офицеры и служители культа, купцы и рабочие, совслужащие и казаки. Не была индифферентна к восстанию ни одна из этнических составных края.
В отношении к продналогу «ослабел энтузиазм» и у относительно аполитичного в предшествующие годы татарского населения. Обеспокоенность от возможного разорения была особенно высока среди середняков и зажиточных, которые и выступили первыми в поддержку восставших. В Тобольском уезде больше всего было участников восстания в юртах Бегишевских, Баишевских, Тукузских, Миткинских, Казанка, Ренчики, Бигатино, в Тюменском уезде – в Тарханы, Матмасах, Карбанских юртах, в Ишимском – татары Новой Аптулы и Балахлея.
Восставшие не делились по происхождению. Их лозунгами были: «С нами Бог! Да здравствует советская власть и сибирское крестьянство! Долой коммунистов!». Повстанцы были объединены убеждением: «Мы хотим, чтобы каждый человек верил, как хочет: православный по-своему, татары – по-своему, и чтобы нас всех силком не заставляли верить в коммунизм».
Эти строки взяты из издававшейся во время восстания в Тобольске газеты «Голос Народной армии».
На опасные симптомы «всеобщности» власть с опозданием, но отреагировала. Так, в мае 1921 г. секретарь Тюменского губкома ВКП /б/ писал: «Среди тюркских народов необходимо вести большую политическую работу, отсутствие ее привело к тому, что мусульмане нашей губернии, ранее не отличившиеся особой воинственностью, в дни бандитизма (в то время так называлось крестьянское восстание 1921 г.) активно участвовали в выступлении против Советской власти». В своем докладе другой политический деятель – секретарь Тобольского уездного комитета партии подчеркивал, что «поголовное участие татарского населения в бандитском движении в 1921 г. показывает на безграничное невежество, политическую отсталость беднейших слоев населения и безграничную власть над ними кулаков-татар».
Обложенные налогами, лишенные избирательных прав сельские муллы и их жены оказались не только авторитетными для озлобленных единоверцев, но и самыми идейно подготовленными для участия в восстании. Поддерживая повстанцев, во многих поселениях мусульмане выделяли продукты, предоставляли оружие и подводы, а бывшие или действующие муллы проводили агитационную работу среди населения. Так, ставший учителем З. Мировалев в Тобольском уезде при штабе повстанцев был пропагандистом и агитатором, редактировал газету и выпускал листовки о значении восстания, проводил собрания с целью сбора продуктов и оружия для повстанцев [15].
Не стоит оценивать события однозначно, поскольку были жертвы среди тех, кто не разделял позицию восставших – зверски убиты сочувствующие советской власти в юртах Ишеевских – братья Рузумбаевы, в юртах Чебургинских – Мурзакаев – инспектор отдела нацменьшинств [16]. В Кречетинской волости Тюменского уезда повстанцами были арестованы и увезены в неизвестном направлении девятнадцатилетний беспартийный делопроизводитель волостного военкомата А. Ахметчанов и его шестидесятилетняя мать, приехавшая в гости; приемщик лесозаготовок, член партии, тридцатилетний Х. Сайфутдинов; член партии, милиционер Н. Ахметчанов. Не уступали в жестокости и беззаконии и органы советской власти. Так, без суда здесь были расстреляны 28 крестьян, поддержавших повстанцев, в основном молодые люди [17].
«Отголоски» восстания 1921 г. еще долго «эхом» отражались по Сибири. Об этом вспомнили уже вскоре – многие репрессированные в 1930-х гг. татары, бухарцы, казахи во время следствия и судебных процессов признавались (сами или под принуждением) в контрреволюционных делах, а органам дознания как нельзя на руку были эти факты, чтобы ввести в дело «длительно действующий контрреволюционный заговор».
В ведомственном архиве УФСБ хранятся не только следственные дела репрессированных в 1920–1930-х гг. служителей мусульманского культа, но и введенные недавно в научный оборот дела участников событий 1930 г., когда возмущенные непомерными налогами; закрытием мечетей; «неправильным отношением к муллам», которые являются простыми крестьянами, выбранными для богослужения, жители татарских сел в Тобольском и Тюменском округах, стали организовываться. Это движение ОГПУ оценило как «контрреволюционную повстанческую организацию», состоявшую из 230 чел. [18]. По мнению ряда ученых, события лета 1930 г. были инспирированы органами политического сыска, которые, опираясь на ставшие известные им факты начала 1920-х гг., попытались выявить «потенциальных врагов Советской власти».
События 1930 г. совпали по сроку с «временным отступлением» в коллективизации – статья И. В. Сталина «Головокружение от успехов» обвинила местные кадры в «извращении большевистского курса». Были отстранены от руководства и частью репрессированы и сибиряки. Об этом свидетельствовало и заключение Уполномоченного тюменской оперативной группы ОГПУ Фролова об освобождении из-под стражи арестованных по делу «Подпольной армии муллы Фазыла Шафикова»: «Анализ следственного материала вызывает ряд объективных условий, послуживших поводом к недовольству обвиняемых, а именно: решение ХV партсъезда о реконструкции сельского хозяйства, на основе производственного кооперирования и коллективизации в ряде сельсоветов Ярковского и Тавдинского районов, – развращалось. Действия отдельных партийно-советских работников на местах в сельсветах и деревнях – носили явно оппортунистический характер, яваление правого и левого загибов имел постоянное место. Не учитывалось специфические условия в нацменовском населении, быте, его некультурности и неграмотности. Коллективизирование населения на 100 % проводилось без достойной массовой культурно-разъяснительной работы. Практиковались принудительные приемы: застращивание, экономический зажим середняка (переобложение налогом и т. р. способы) и прочие противопартийные и советские методы, на этой почве, среди населения, росло недовольство советской властью, непонимание действенных целей, реконструкции сельского хозяйства. Кулачество и мусульманское духовенство использовало растущее недовольство и, связавшись с организаторами к.р. повстанческого движения, повела работу по разложению советской части деревни, группируя тут недовольных, прививая им повстанческие идеи и т. д.»
Из свидетельских показаний, хранящихся в архиве Управления ФСБ по Тюменской области, явствует: секретные совещания начались еще в 1928 г. и нередко проходили во время ифтара (вечернего разговления после поста) в юртах Варваринских и никаха в Верхних Бехтерях. Там акцентировалось внимание на общественные настроения: «Народ крайне недоволен коллективизацией и пойдет на восстание, убеждал в феврале 1929 г. мулла Ч. Имангулов, побывавший в Укинских, Ачирских, Карбинских юртах. – Насчет оружия можно не горевать, его там хватает, там все охотники».
Среди арестованных Тобольским ОГПУ оказались не только муллы А. Бикшанов, Ч. Имангулов, Ф. Шафиков, бедняк В. Ахметов, но и немало участников событий 1921 г.: Ш. Музин, Н. Гибайдулин, М. Шарипов, Л. Айтмуаметов и др. Иные были достаточно заметными фигурами событий 1921 г.: Н. Музин заведовал тогда кузницей по изготовлению оружия, В. Башмиров готовил проруби для коммунистов. Х. Давлетчин – бывший арендатор рыболовных промыслов, поскольку командовал лыжным отрядом, был избран на одном из подпольных собраний старшим по «Варваринской группе». В юртах Бабасановских подпольную группу, якобы, возглавлял шестидесятилетний участник Ишимского восстания А. Идрисов.
В Матмасовских юртах, по мнению чекистов, все началось с визита муллы из юрт Варваринских А. Бикшанова к бывшему (в царское время) аульному старшине И. Пяткулину, который собрал у себя недовольных земляков, среди которых был и бывший участник восстания 1921 г. Х. Мамасалеев. Бикшанову чекисты вообще отводили одну из главных ролей для «вовлечения в дело» бывших участников восстания 1921 г., якобы предрекавшего: «Уже в этом году начнется война. Дни коммунистов сочтены, иностранные государства уже послали войска в Китай, и наступление начнется оттуда. Но война будет, как и восстание 21 года, бесполезной, если мы не будем помогать свергать советскую власть. Мы должны создать подпольную организацию, которая с объявлением войны сразу поднимет восстание в аулах и будет подрывать советы изнутри» [19].
Немаловажно, что в крестьянских выступлениях не было границы между людьми разного происхождения – один из участников тайных собраний в 1928–1930 гг., якобы, утверждал: «в Тобольский округ уже приехали офицеры-подпольщики белой армии, они организуют штаб и будут руководить восстанием», а мусульманами должен был руководить мулла юрт Красноярских Ф. Шафиков. К восставшим, по мнению органов ОГПУ, предполагали примкнуть: бывший красноармеец В. Негматуллин и бывшие колчаковцы Александр (командовал во время восстания 1921 года взводом) и Елисей Прелины из д. Чушумовой [20].
В «поле внимания» ОГПУ попал и один из создателей в дореволюционное время тобольского «Общества мусульман-прогрессистов» Х. М. Бакиев, который в 1930 г. работал муллой в Нижних Аремзянах, которого вместе с сыном арестовали на том основании, что в его доме однажды переночевали родственники, причастные к якобы готовящемуся восстанию.
Не утихло, а еще более разгорелось желание у работников ОГПУ-НКВД выявить «историю грехопадения» социально чуждого элемента в 1937–1938 гг. Из материалов осужденных в 1937 г. за контрреволюционную деятельность, суду, якобы, стало очевидно, что в Ишимском уезде активным участником восстания 1921 г. из д. Новая Аптула был А. Хабибуллин, который совместно с другими «кулаками» (в документах указаны фамилии) «вел антисоветскую агитацию, сговаривал бедняков, чтобы они не вступали в кооперативы, в период восстания был даже начальником штаба повстанцев. Вместе ним среди повстанцев были односельчане Курмашев, Альмухаметов, Назыров, Валиев, Урузубаев и др.»
С. Курмашев на допросе 22 сентября 1937 г. признался в участии в крестьянском восстании 1921 г. и говорил, что он три раза воевал против красных: в Бегитино и два раза в Истяцком [21]. Ж. Каримов на допросе сказал, что в «контрреволюционной банде участвовал от начала до конца, воевал в Ашлык, Бегитино, под Тобольском, но в расстрелах коммунистов не участвовал» [22].
ОГПУ дозналось,, что в 1921 г. в Тобольском уезде активно помогала повстанцам в Баишевских юртах мужская часть семьи Хучашевых (Ракип, Хачигеряй, Ханафи, Нигман). При допросах Н. Хучашев признал: «кроме помощи повстанцам продуктами питания, подводами, своим оружием, в повстанческие отряды он направил своих трех сыновей, двое из которых, как он говорил, убиты в боях с красными». Арестованный назвал также фамилии добровольно ушедших с повстанцами, а на вопрос «Какое оружие Вы отдавали повстанцам?» ответил – «…два охотничьих дробовика, а сыновья брали гладкоствольные оружия. После подавления восстания у меня отобрали малокалиберную винтовку старинного образца, это было оставлено мне отступающими бандитами. Нелегально хранил я и револьвер «Наган».
При допросе о событиях 1930 г. Хучашев назвал мулл, которые изредка собирались, но на политические темы не разговаривали. При повторном допросе (4 ноября 1937 г.) Хучашев, подтверждая наличия повстанческой организации в селе говорил, что его братья, мулла Ибрагимов, Курткин и братья Шиховы настроены против Советской власти, часто говорят о создании своего мусульманского государства, пускают слухи о войне с Японией». Изучая материалах тех допросов Хучашева, не всегда ощущаешь, где вымысел а где реальность. И, возможно, обвиняемый сам признался: «В колхоз я не вступаю потому, что социалистические методы хозяйствования противоречат моим убеждениям».
У сибирских мусульман есть особые места – астана – реальные или символические захоронения людей, внесших существенный вклад в распространение и укрепление ислама в регионе. Наряду со средневековыми по происхождению, фиксируются и астана периода новейшей истории – «паннар сугышы» – могилы мулл, «погибших в годы гражданской войны» [23] (возможно, и в годы репрессий. – прим. авт.), что свидетельствует о тенденциях к интерпретации прежних образов священных мест к новым реалиям эпохи.
1. История гражданской войны в СССР. 1917–1922 : [в 5 т.]. – М., 1935–1960.
2. Мусульмане в постсоветском пространстве (Материалы «круглого стола») // Россия и мусульманский мир. – 1998. – № 3. – С. 51–52.
3. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК КПСС. 1898–1970. Т. 2. – М., 1983. – С. 237.
4. В результате в анкетах совработников появляется следующее определение : «М. С. Арсланов, 35 лет, с ноября 1918 г. заведующий просвещением нацмен при ОмгубОНО, образование татарское [т. е. полученное в мусульманском мектебе. – прим. авт.], учитель…» – см. : Рыженко В. Г. Учетная документация 1920-х гг. как источник по истории интеллигенции Сибири (по материалам ГАТО и ГАОО) // Источники и историография : археология и история : межвуз. темат. сб. науч. тр. – Омск, 1988. – С. 149.
5. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 30. – С.120.
6. Рощевский П. И. Октябрь в Зауралье. Октябрьская социалистическая революция и борьба за установление Советской власти на территории Зауралья. – Тюмень, 1959. – С. 121, 125.
7. Известия Тобольского Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов. – 1918. – 16 мая.
8. Госархив социально-политической информации Тюменской области. Ф. 1545. Оп. 1. Д. 66. Л. 146.
9. Госархив Омской области. Ф. 197. Оп. 1. Д. 28. Л. 80.
10. Уш жуз. – 1917. – № 2.
11. Русская армия. – 1919. – 27 июля.
12. Отчет Второго съезда Сибирского экономического совещания» – Новониколаевск, 1922. – С. 58.
13. Госархив Тюменской области. Ф. Р. 202. Оп. 1. Д. 33. Л. 49.
14. Госархив Тюменской области. Ф. Р. 11. Оп. 2. Д. 183. Л. 117.
15. Архив Управления Федеральной службы безопасности по Тюменской области. Д. 4290.
16. Госархив социально-политической информации Тюменской области. Ф. 1545. Оп. 6. Д. 98. Л. 16.
17. Госархив Тюменской области.Ф. 2. Оп. 1. Л. 74-77.
18. см.: Кабдулвахитов К. Подпольная армия Фазыла Шафикова // Муслим-инфо. – 2007. – апр.
19. Кабдулвахитов К. Подпольная армия Фазыла Шафикова // Муслим-инфо. – 2007. – июль.
20. Кабдулвахитов К. Подпольная армия Фазыла Шафикова // Муслим-инфо. – 2007. – август.
21. Архив Управления Федеральной службы безопасности по Тюменской области. Д. 4056. Л. 34, 82, 105, 106.
22. Архив Управления Федеральной службы безопасности по Тюменской области. Д. 5937. Л. 88.
23. Закирова И. Г. Современный фольклор сибирских татар : образы и сюжеты (по материалам фольклорной экспедиции в Вагайском р-не Тюменской обл.) // Тюркские народы : материалы V сиб. симп. «Культурное наследие народов Западной Сибири». – Тобольск; Омск, 2002. – С. 432.
Комментариев нет:
Отправить комментарий