Дмитрий ШУЛЬГИН
октябрь 2011
Белое безмолвие
Сижу в уазике перед закрытым шлагбаумом КПП автодороги Надым - Салехард. Время восемь утра, на улице минус сорок два. Мы едем на не так давно рассекреченную мёртвую дорогу, на один из участков стройки № 501 главного управления лагерей. Автозимник проходит как раз вдоль железной дороги, порой пересекая её, местами петляя между лагерных полусгнивших бараков.
- Скоро поедем, как только с трассы придет дежурная вахтовка. Если на дороге снежных заносов не будет, начнут пропускать до Аксарки, - в уютный, хорошо прогретый салон машины вваливается, кряхтя от мороза, водитель Сергей Прилепин. Спасибо друзьям из Надымдорстроя, откликнувшимся на просьбу свозить меня на пятьсот первую. Мне выделили машину с водителем, который горел желанием поехать мертвую железную дорогу, ему тоже хотелось увидеть свидетельства сталинской эпохи. У себя на работе Сергей даже умудрился раздобыть две пары охотничьих лыж, а вот ружьё брать я ему запретил, хотя нас предупреждали о росомахе.
В этом районе лесотундры каслают (кочуют) несколько совхозных бригад с оленями, поэтому вооруженному чужаку не будут рады. Я водителю своему так и сказал: - Аборигены - дети тундры, а мы с тобой к ним в гости пришли, давай хозяев уважать. Утром Сергей, как мы и договаривались, подъехал к гостинице раным-рано, нужно было еще в церковь зайти - к отцу Артемию под благословение. Коротко поговорив с батюшкой, собрались уходить, но тут ко мне тихонечко подошла подошла послушница храма. Не помню имени этой доброй женщины. Она сказала, что случайно услышала наш разговор со священником о поездке на дорогу, и, в частности, в лагерь, в котором содержали несовершеннолетних детей. Подала три большие свечи с просьбой оставить их зажженными в детском бараке и благословила, по-матерински шепча нам вослед: - Господи, спаси и сохрани!..
Вот и «Урал» вахтовый пришел.
- Послушаем, что про дорогу говорят? - зовет Сергей в балок КПП.
Заходим, представляюсь, показывая журналистское удостоверение, объясняю цель нашей поездки. Дежурный даже слушать не хочет, не пущу и всё тут.
- Здесь недалеко трактор провалился, когда живун объезжал, одна кабина торчит. Людей везти туда надо, вымораживать его. Там дальше ручей вскрылся, а в тундре вообще километров десять дороги переметено. Наш бортовой «Урал», груженый запчастями в Салехард, перевернулся. Вон пойди посмотри на него, весь обледенелый пришел. Куда я вас пущу?
Вступился за нас водитель с дежурной вахтовки, уговорил начальника
- Надо бы пустить мужиков, по настоящему делу едут. Машина у них добрая, и двое их всё-таки. А через час я опять на промежуточный участок поеду – подмогну, если что надо будет. Ребятки, смотрите обязательно заверните на участок, там по рации сообщат о вас, нам спокойнее будет…
Утонувший трактор мы увидели своими глазами – из-подо льда торчала только крыша. А потом дорога уперлась в не по зимнему расплывшийся ручей, вильнула в сторону и пошла круто на подъем. Сергей водитель хоть и молодой, а уже успел опыта набраться на севере, горячку не порол: и через ручей прошли, и на сопку поднялись не буксуя. Когда совсем светло стало, остановились, увидев перевёрнутый грузовик. Водитель сидел, прячась от ветра, за кузовом в глубокой воронке протаявшей от костра, грел закопченный чайник, а экспедитор спал на вытащенном из кабины сидении.
- Как тебя угораздило? - подаю руку, знакомясь с водилой. - Колонну пропускал, кромку прихватил, вот на бок и положило, - объяснил Дима, весь измазанный сажей от костра. Услышав нас, приподнялся его напарник Вовка, поглядел вокруг и опять с головой нырнул под воротник шубы. Сообщили мы, что в Надыме для них ищут другой бульдозер, так как один уже утонул, от предложенных продуктов они отказались, сказав, что «своего девать некуда». Вот и по тундре едем. Однажды о ней спросил своего бывшего компаньона:
- Красиво, да? Что скажешь, Валера?
Он только буркнул, покосившись в окно вездехода:
- Белое безмолвие…
- А мне нравится, люблю тундру!..
В советском концлагере
Слева от нашей машины показался, выдавленный вечной мерзлотой и ставший горбатым, железнодорожный мост. Переехали набитые колёсами машин рельсы и остановились. Мост как бы вылез из своего законного места, рельсы провисли. Мы тронули одну, она качнулась тяжело. Поехал вверх-вниз выбитый на рельсе двуглавый орел - символ самодержавия. Да, сталь эту отливали еще на Демидовских заводах. Едем дальше, вместе с зимником ныряем в лес. Километров через пять сквозь невысокие деревья начинают просвечивать крыши, заваленные снегом, и несколько покосившихся вышек. Вдалеке виден семафор, сообщающий о приближении к станции. На снегу множество следов-крестиков от вспорхнувших перед нами куропаток. Торопимся, дневное время короткое, а нужно еще фотографировать.
До Аксарки не доезжаем пятьдесят километров, разворачиваемся в обратную сторону. - Тут недалеко от зимника есть лагерь, хорошо сохранился, несколько лет назад я в нём был.
- Кое-что странным мне там показалось, - говорю Сергею.
Пока он лыжи доставал, я думал, откуда начать экскурсию по лагерю. Инструктирую Сергея:
- Иди строго за мной, лыжа в лыжу, интересное чего увидишь, говори: буду фотографировать и делать записи в блокноте. Вот возьми мой «Никон». Камера добрая, но на морозе замерзает. Пока ты под полушубком своим его греешь - я другим пощелкаю. Не захотелось идти через ворота зоны досмотра. Раздвинули заборную колючку и пошли между бараками по центральной лагштрассе (по плацу). О странностях, которые здесь в прошлые посещения отметил, Сергею ничего не говорю, вдруг тогда мне всё показалось.
Справа два длинных барака с тремя входами, у каждого небольшая веранда, обшитая досками. Слева два поменьше, только стоят вдоль плаца, в прошлые поездки я в них не заходил. В конце улицы – баня с небольшой раздевалкой человек на пятнадцать. Окошко с дверкой, видимо, в него сдавали вещи. Дальше короткий коридор и такое же окошко: получи мыло и заходи в баньку. Во всю длину стены лавка, около валяются два оцинкованных таза. Небольшая кирпичная печь, две железные бочки. Паром, кажется, здесь никогда и не пахло, только так - сполоснуться.
Из бани заходишь в следующую дверь: там комната с окнами, где принимали вещи, выдавали мыло. Стоит квадратный, крепкий еще, стол с множеством разных бланков на нем. На стенах - чудом сохранившиеся клочки обоев. Расписался на бумажке – и вон отсюда. На улице - забор из колючей проволоки, покосившаяся вышка вертухая, а слева - общий умывальник на восемь душ: «Такие были у нас в пионерском лагере, - заметил Сергей, - хоть умывайся!» Всё, даже бараки, неплохо сохранилось, хоть сейчас народ по-новой загоняй. Вдоль колючки идём к двум давно манящим меня, баракам. И тут Сергей выдает:
- Михалыч, мне кажется, за нами следят. И крутит по сторонам головой.
- У меня три года назад было такое же чувство, - отвечаю, - ладно, не отставай.
В барак через окно заходить будем, снег как раз по самые окна. Подходим к первому бараку, я размышляю вслух:
- Серёжа, мне кажется, этот лагерь был пересыльным, видно, что охрана здесь была не такая сильная, даже заборы из колючки однорядные. Смотри: на столбе кто-то полуторку на подъёмнике элеватора нарисовал гвоздем. По-моему, семьи тут разлучали: мужиков в одну, баб в другую зону. Нам бы детский лагерь найти. Скоро темнеть начнёт, а еще во второй барак заглянуть надо бы. В оконных рамах стекол нет, поэтому прямо на подоконнике снимаю лыжи и запрыгиваю внутрь. И слышу крик Сереги:
- Гляди, Михалыч, на улицу мужик выбежал, он за дверью веранды стоял, побегу вокруг дома - догоню его, узнаю, кто такой, - и добавил. - Говорил же: кто-то смотрит за нами.
- Да не бегай, бесполезно. Никого ты не найдёшь, - уже без лыж, в валенках иду на веранду. Смотри, на снегу даже следов нет, галлюцинация это всё. Ну, обман зрения, понимаешь?- я чего-то занервничал, - Года три назад я из Шурышкарского района в Надым из командировки возвращался. Утром остановился у этого лагеря. А дошел я вон до того здания…
- Не томи, рассказывай, а то мне кажется, нам пора отсюда сматываться, - просит заметно побледневший Сергей. - Когда я к тому зданию подошел, под навесом мужчина и женщина стояли: мужик плакал, а баба успокаивала его. Подумал: живут они здесь, ближе стал подходить, а они вдруг исчезли прямо на глазах. В барак зашел, а печь давно развалена, и вообще жилым не пахло. Жутковато стало, даже снег из валенок не стал вытряхивать, к машине быстро вернулся.
Мы перешли в другую половину барака. Там покоилась в руинах печь. И вдруг на потолке, в проеме от давно упавшей трубы увидели вылепленное снегом и ветром человеческое лицо. Сергей сравнил его с портретом Сталина. Да, схожесть была. Я сделал несколько снимков, и мы вернулись к машине. Пока ехали назад, я рассказал водителю про своего знакомого охотника из Надыма, точнее – про случай с его собакой. Охотился он осенью недалеко от заброшенного лагеря и решил и решил переждать дождь в одном из бараков. Но собака за ним в барак не пошла, силой тащил – не пошла. Что-то ее насторожило...
Деревянное солнце
Два дня мы с Сергеем ездили по зимнику в поисках детского лагеря. А их тут натыкано: через три, пять километров все лагеря, да лагеря. Как-то случайно слева от дороги заметили лагерные вышки, заросшие молодым лесом. Интуиция подсказала: лагерь должен быть там. Мой давний старший друг Иван Марманов хотел написать книгу об этом детском лагере под названием «В стране деревянного солнца». Каково же было наше удивление, когда, подойдя к воротам, мы увидели на верхней перекладине выгоревшее пятно от когда-то висевшего здесь символа солнца! Зашли в КПП и сразу очутились в комнате отдыха караула с нарами в четыре ряда. За двойными, обшитыми листовой сталью дверями, обнаружили оружейную комнату, там же через коридор был выход в запретную зону.
В другой комнате видимо находился старший офицер, так как в ней стоял большой канцелярский стол с множеством ящиков. В углу, у зарешеченного окна, валялся громоздкий сейф с открытой массивной дверью. Во всех помещениях валялись старые портянки, офицерский, немного изношенный, хромовый сапог и множество бумажного хлама. Прошли на зону, мимо комнаты дежурного по КПП, оставив позади вторые ворота контроля, не услышав грозного окрика. В березняке за бараком стоял большой православный крест.
- Все, Сергей, мы в «стране деревянного солнца», - останавливаюсь у берёзок. - Отец Артемий говорил: с казаками на вертолёте они крест привезли, дети тут похоронены., Давай, Серёжа, помолимся, пусть земля им будет пухом. Зашли в барак через небольшую веранду, сняв лыжи, и попали в большую комнату с развалившейся печью. Она когда-то стояла в середине помещения. Вдоль стен - двухъярусные, уже прогнившие нары. Два окна с видом на вышку. Положили на тумбочку с отпавшей дверцей несколько мандаринок и зажгли церковную свечу. Под сгнившими досками пола нашли детский зелененький ботиночек и куклу, набитую тряпочками. С минуту молча постояли и со скорбью в душе вышли на улицу. В другие комнаты не пошли, желания уже не было. Обратили внимание, что находимся в малом лагере - со своими вышками и запретной полосой. Куда ни посмотришь - кругом понатыканы в несколько рядов заборы, дополнительные вышки и много больших, длинных бараков, уже не таких, какие мы видели. Прямо на лыжах въехали в по самые окна занесенное снегом здание и уперлись в печь с котлами, заполненными замерзшей водой.
В небольшой комнатушке, по-видимому, кормили детишек: стоял стол с двумя лавками, к стене прибита полка для посуды. На полу валялись ложки, сгнившая тарелка да две раздавленные кем-то кружки. В другой, тоже явно обеденной комнате, сохранилась на столе клеенка, стены были в обоях, обвешанные наглядной агитацией. Вторая половина котлопункта оказалась пекарней: всюду валялись формы для выпечки хлеба, стояла большая круглая железная печь. Пробираясь по заросшей территории, сугробами вышли на избушку, которая оказалась сапожной мастерской: здесь было много разбросанных заготовок и войлочных стелек для обуви. Даже папиросный чинарик нашли – не то «Беломорканала», не то «Севера». Обошли на лыжах две зоны и через калитку, окутанную колючей проволокой, въехали на территорию шизо.
С лёгкой дрожью в ногах открыли окованную дверь, через коридор прошли в небольшое помещение тюрьмы. На входе тумбочка и табуретка надзирателя, справа три одиночные камеры, как будто вчера побеленные, слева одна большая камера, человек десять вместит. В конце помещения стоит большая печь. Мы с Сергеем поставили на край духовки еще одну церковную свечу и открыли одиночную камеру. Внутренняя часть двери, ничем не обитая, от времени стала желто-красной. Кто-то из заключенных нарисовал на ней химическим карандашом портрет девушки. Над дверью этим же карандашом написаны стихи, влага размыла строчки, но эти сохранились: «Завтра на свободу, а зачем она тебе нужна?» Вспомнились стихи Бориса Ивановича Галязимова, моего друга-писателя: «Я брёл одинокий, я морем кровавым ступал. Но вот показалось, что к брегу песчаному вышел. Охваченный счастьем, подбрел чуть поближе. А там – черепа».
Когда вернулись к машине, было уже темно. Уложили лыжи и помчались в Надым. Дорогой я рассказывал водителю о своих, еще не опубликованных, интервью с очевидцами этой стройки. Авось и их напечатаю.
Ссылка: "Мертвая дорога" унесла сотни жизней - «Ямская слобода» (Тюмень)
октябрь 2011
Эту железнодорожную магистраль вдоль Полярного круга от Салехарда до Игарки начали возводить в 1947 году и прекратили стройку со смертью Сталина в 1953-м. Работали здесь в страшных условиях Севера заключенные ГУЛАГа. Тысячи и тысячи узников остались лежать в этой земле. Среди десятков концлагерей был здесь и детский лагерь. Его разыскал корреспондент «Ямской слободы».
Белое безмолвиеСижу в уазике перед закрытым шлагбаумом КПП автодороги Надым - Салехард. Время восемь утра, на улице минус сорок два. Мы едем на не так давно рассекреченную мёртвую дорогу, на один из участков стройки № 501 главного управления лагерей. Автозимник проходит как раз вдоль железной дороги, порой пересекая её, местами петляя между лагерных полусгнивших бараков.
- Скоро поедем, как только с трассы придет дежурная вахтовка. Если на дороге снежных заносов не будет, начнут пропускать до Аксарки, - в уютный, хорошо прогретый салон машины вваливается, кряхтя от мороза, водитель Сергей Прилепин. Спасибо друзьям из Надымдорстроя, откликнувшимся на просьбу свозить меня на пятьсот первую. Мне выделили машину с водителем, который горел желанием поехать мертвую железную дорогу, ему тоже хотелось увидеть свидетельства сталинской эпохи. У себя на работе Сергей даже умудрился раздобыть две пары охотничьих лыж, а вот ружьё брать я ему запретил, хотя нас предупреждали о росомахе.
В этом районе лесотундры каслают (кочуют) несколько совхозных бригад с оленями, поэтому вооруженному чужаку не будут рады. Я водителю своему так и сказал: - Аборигены - дети тундры, а мы с тобой к ним в гости пришли, давай хозяев уважать. Утром Сергей, как мы и договаривались, подъехал к гостинице раным-рано, нужно было еще в церковь зайти - к отцу Артемию под благословение. Коротко поговорив с батюшкой, собрались уходить, но тут ко мне тихонечко подошла подошла послушница храма. Не помню имени этой доброй женщины. Она сказала, что случайно услышала наш разговор со священником о поездке на дорогу, и, в частности, в лагерь, в котором содержали несовершеннолетних детей. Подала три большие свечи с просьбой оставить их зажженными в детском бараке и благословила, по-матерински шепча нам вослед: - Господи, спаси и сохрани!..
Вот и «Урал» вахтовый пришел.
- Послушаем, что про дорогу говорят? - зовет Сергей в балок КПП.
Заходим, представляюсь, показывая журналистское удостоверение, объясняю цель нашей поездки. Дежурный даже слушать не хочет, не пущу и всё тут.
- Здесь недалеко трактор провалился, когда живун объезжал, одна кабина торчит. Людей везти туда надо, вымораживать его. Там дальше ручей вскрылся, а в тундре вообще километров десять дороги переметено. Наш бортовой «Урал», груженый запчастями в Салехард, перевернулся. Вон пойди посмотри на него, весь обледенелый пришел. Куда я вас пущу?
Вступился за нас водитель с дежурной вахтовки, уговорил начальника
- Надо бы пустить мужиков, по настоящему делу едут. Машина у них добрая, и двое их всё-таки. А через час я опять на промежуточный участок поеду – подмогну, если что надо будет. Ребятки, смотрите обязательно заверните на участок, там по рации сообщат о вас, нам спокойнее будет…
Утонувший трактор мы увидели своими глазами – из-подо льда торчала только крыша. А потом дорога уперлась в не по зимнему расплывшийся ручей, вильнула в сторону и пошла круто на подъем. Сергей водитель хоть и молодой, а уже успел опыта набраться на севере, горячку не порол: и через ручей прошли, и на сопку поднялись не буксуя. Когда совсем светло стало, остановились, увидев перевёрнутый грузовик. Водитель сидел, прячась от ветра, за кузовом в глубокой воронке протаявшей от костра, грел закопченный чайник, а экспедитор спал на вытащенном из кабины сидении.
- Как тебя угораздило? - подаю руку, знакомясь с водилой. - Колонну пропускал, кромку прихватил, вот на бок и положило, - объяснил Дима, весь измазанный сажей от костра. Услышав нас, приподнялся его напарник Вовка, поглядел вокруг и опять с головой нырнул под воротник шубы. Сообщили мы, что в Надыме для них ищут другой бульдозер, так как один уже утонул, от предложенных продуктов они отказались, сказав, что «своего девать некуда». Вот и по тундре едем. Однажды о ней спросил своего бывшего компаньона:
- Красиво, да? Что скажешь, Валера?
Он только буркнул, покосившись в окно вездехода:
- Белое безмолвие…
- А мне нравится, люблю тундру!..
В советском концлагере
Слева от нашей машины показался, выдавленный вечной мерзлотой и ставший горбатым, железнодорожный мост. Переехали набитые колёсами машин рельсы и остановились. Мост как бы вылез из своего законного места, рельсы провисли. Мы тронули одну, она качнулась тяжело. Поехал вверх-вниз выбитый на рельсе двуглавый орел - символ самодержавия. Да, сталь эту отливали еще на Демидовских заводах. Едем дальше, вместе с зимником ныряем в лес. Километров через пять сквозь невысокие деревья начинают просвечивать крыши, заваленные снегом, и несколько покосившихся вышек. Вдалеке виден семафор, сообщающий о приближении к станции. На снегу множество следов-крестиков от вспорхнувших перед нами куропаток. Торопимся, дневное время короткое, а нужно еще фотографировать.
До Аксарки не доезжаем пятьдесят километров, разворачиваемся в обратную сторону. - Тут недалеко от зимника есть лагерь, хорошо сохранился, несколько лет назад я в нём был.
- Кое-что странным мне там показалось, - говорю Сергею.
Пока он лыжи доставал, я думал, откуда начать экскурсию по лагерю. Инструктирую Сергея:
- Иди строго за мной, лыжа в лыжу, интересное чего увидишь, говори: буду фотографировать и делать записи в блокноте. Вот возьми мой «Никон». Камера добрая, но на морозе замерзает. Пока ты под полушубком своим его греешь - я другим пощелкаю. Не захотелось идти через ворота зоны досмотра. Раздвинули заборную колючку и пошли между бараками по центральной лагштрассе (по плацу). О странностях, которые здесь в прошлые посещения отметил, Сергею ничего не говорю, вдруг тогда мне всё показалось.
Справа два длинных барака с тремя входами, у каждого небольшая веранда, обшитая досками. Слева два поменьше, только стоят вдоль плаца, в прошлые поездки я в них не заходил. В конце улицы – баня с небольшой раздевалкой человек на пятнадцать. Окошко с дверкой, видимо, в него сдавали вещи. Дальше короткий коридор и такое же окошко: получи мыло и заходи в баньку. Во всю длину стены лавка, около валяются два оцинкованных таза. Небольшая кирпичная печь, две железные бочки. Паром, кажется, здесь никогда и не пахло, только так - сполоснуться.
Из бани заходишь в следующую дверь: там комната с окнами, где принимали вещи, выдавали мыло. Стоит квадратный, крепкий еще, стол с множеством разных бланков на нем. На стенах - чудом сохранившиеся клочки обоев. Расписался на бумажке – и вон отсюда. На улице - забор из колючей проволоки, покосившаяся вышка вертухая, а слева - общий умывальник на восемь душ: «Такие были у нас в пионерском лагере, - заметил Сергей, - хоть умывайся!» Всё, даже бараки, неплохо сохранилось, хоть сейчас народ по-новой загоняй. Вдоль колючки идём к двум давно манящим меня, баракам. И тут Сергей выдает:
- Михалыч, мне кажется, за нами следят. И крутит по сторонам головой.
- У меня три года назад было такое же чувство, - отвечаю, - ладно, не отставай.
В барак через окно заходить будем, снег как раз по самые окна. Подходим к первому бараку, я размышляю вслух:
- Серёжа, мне кажется, этот лагерь был пересыльным, видно, что охрана здесь была не такая сильная, даже заборы из колючки однорядные. Смотри: на столбе кто-то полуторку на подъёмнике элеватора нарисовал гвоздем. По-моему, семьи тут разлучали: мужиков в одну, баб в другую зону. Нам бы детский лагерь найти. Скоро темнеть начнёт, а еще во второй барак заглянуть надо бы. В оконных рамах стекол нет, поэтому прямо на подоконнике снимаю лыжи и запрыгиваю внутрь. И слышу крик Сереги:
- Гляди, Михалыч, на улицу мужик выбежал, он за дверью веранды стоял, побегу вокруг дома - догоню его, узнаю, кто такой, - и добавил. - Говорил же: кто-то смотрит за нами.
- Да не бегай, бесполезно. Никого ты не найдёшь, - уже без лыж, в валенках иду на веранду. Смотри, на снегу даже следов нет, галлюцинация это всё. Ну, обман зрения, понимаешь?- я чего-то занервничал, - Года три назад я из Шурышкарского района в Надым из командировки возвращался. Утром остановился у этого лагеря. А дошел я вон до того здания…
- Не томи, рассказывай, а то мне кажется, нам пора отсюда сматываться, - просит заметно побледневший Сергей. - Когда я к тому зданию подошел, под навесом мужчина и женщина стояли: мужик плакал, а баба успокаивала его. Подумал: живут они здесь, ближе стал подходить, а они вдруг исчезли прямо на глазах. В барак зашел, а печь давно развалена, и вообще жилым не пахло. Жутковато стало, даже снег из валенок не стал вытряхивать, к машине быстро вернулся.
Мы перешли в другую половину барака. Там покоилась в руинах печь. И вдруг на потолке, в проеме от давно упавшей трубы увидели вылепленное снегом и ветром человеческое лицо. Сергей сравнил его с портретом Сталина. Да, схожесть была. Я сделал несколько снимков, и мы вернулись к машине. Пока ехали назад, я рассказал водителю про своего знакомого охотника из Надыма, точнее – про случай с его собакой. Охотился он осенью недалеко от заброшенного лагеря и решил и решил переждать дождь в одном из бараков. Но собака за ним в барак не пошла, силой тащил – не пошла. Что-то ее насторожило...
Деревянное солнце
Два дня мы с Сергеем ездили по зимнику в поисках детского лагеря. А их тут натыкано: через три, пять километров все лагеря, да лагеря. Как-то случайно слева от дороги заметили лагерные вышки, заросшие молодым лесом. Интуиция подсказала: лагерь должен быть там. Мой давний старший друг Иван Марманов хотел написать книгу об этом детском лагере под названием «В стране деревянного солнца». Каково же было наше удивление, когда, подойдя к воротам, мы увидели на верхней перекладине выгоревшее пятно от когда-то висевшего здесь символа солнца! Зашли в КПП и сразу очутились в комнате отдыха караула с нарами в четыре ряда. За двойными, обшитыми листовой сталью дверями, обнаружили оружейную комнату, там же через коридор был выход в запретную зону.
В другой комнате видимо находился старший офицер, так как в ней стоял большой канцелярский стол с множеством ящиков. В углу, у зарешеченного окна, валялся громоздкий сейф с открытой массивной дверью. Во всех помещениях валялись старые портянки, офицерский, немного изношенный, хромовый сапог и множество бумажного хлама. Прошли на зону, мимо комнаты дежурного по КПП, оставив позади вторые ворота контроля, не услышав грозного окрика. В березняке за бараком стоял большой православный крест.
- Все, Сергей, мы в «стране деревянного солнца», - останавливаюсь у берёзок. - Отец Артемий говорил: с казаками на вертолёте они крест привезли, дети тут похоронены., Давай, Серёжа, помолимся, пусть земля им будет пухом. Зашли в барак через небольшую веранду, сняв лыжи, и попали в большую комнату с развалившейся печью. Она когда-то стояла в середине помещения. Вдоль стен - двухъярусные, уже прогнившие нары. Два окна с видом на вышку. Положили на тумбочку с отпавшей дверцей несколько мандаринок и зажгли церковную свечу. Под сгнившими досками пола нашли детский зелененький ботиночек и куклу, набитую тряпочками. С минуту молча постояли и со скорбью в душе вышли на улицу. В другие комнаты не пошли, желания уже не было. Обратили внимание, что находимся в малом лагере - со своими вышками и запретной полосой. Куда ни посмотришь - кругом понатыканы в несколько рядов заборы, дополнительные вышки и много больших, длинных бараков, уже не таких, какие мы видели. Прямо на лыжах въехали в по самые окна занесенное снегом здание и уперлись в печь с котлами, заполненными замерзшей водой.
В небольшой комнатушке, по-видимому, кормили детишек: стоял стол с двумя лавками, к стене прибита полка для посуды. На полу валялись ложки, сгнившая тарелка да две раздавленные кем-то кружки. В другой, тоже явно обеденной комнате, сохранилась на столе клеенка, стены были в обоях, обвешанные наглядной агитацией. Вторая половина котлопункта оказалась пекарней: всюду валялись формы для выпечки хлеба, стояла большая круглая железная печь. Пробираясь по заросшей территории, сугробами вышли на избушку, которая оказалась сапожной мастерской: здесь было много разбросанных заготовок и войлочных стелек для обуви. Даже папиросный чинарик нашли – не то «Беломорканала», не то «Севера». Обошли на лыжах две зоны и через калитку, окутанную колючей проволокой, въехали на территорию шизо.
С лёгкой дрожью в ногах открыли окованную дверь, через коридор прошли в небольшое помещение тюрьмы. На входе тумбочка и табуретка надзирателя, справа три одиночные камеры, как будто вчера побеленные, слева одна большая камера, человек десять вместит. В конце помещения стоит большая печь. Мы с Сергеем поставили на край духовки еще одну церковную свечу и открыли одиночную камеру. Внутренняя часть двери, ничем не обитая, от времени стала желто-красной. Кто-то из заключенных нарисовал на ней химическим карандашом портрет девушки. Над дверью этим же карандашом написаны стихи, влага размыла строчки, но эти сохранились: «Завтра на свободу, а зачем она тебе нужна?» Вспомнились стихи Бориса Ивановича Галязимова, моего друга-писателя: «Я брёл одинокий, я морем кровавым ступал. Но вот показалось, что к брегу песчаному вышел. Охваченный счастьем, подбрел чуть поближе. А там – черепа».
Когда вернулись к машине, было уже темно. Уложили лыжи и помчались в Надым. Дорогой я рассказывал водителю о своих, еще не опубликованных, интервью с очевидцами этой стройки. Авось и их напечатаю.
Ссылка: "Мертвая дорога" унесла сотни жизней - «Ямская слобода» (Тюмень)
Комментариев нет:
Отправить комментарий