31.12.2011
Ведущие: Ксения Ларина
Гости: Владимир Шаров - сын писателя Александра Шарова
Ксения Белькевич - куратор выставки, научный сотрудник Литературного музея
К. БЕЛЬКЕВИЧ: Давайте расскажем о самом писателе, об авторе Александре Израилевиче Шарове. Он родился в 1909 году в Киеве в семье революционеров. С 1918 года он жил в Москве. Он был воспитанником известной школы, опытно-показательная школа-коммуна имени Лепешинского, школа Наркомпроса, она впоследствии стала очень известной, он был как раз ее учеником. Закончил он в 1932 году биофак МГУ по специализации «генетика». Об этом мы рассказываем на выставке. Было очень интересно, что пришлось не только искать материалы из семейного архива Шаровых, но еще обратиться ко многим музеям. Партнерами нашей выставки стали Музей Арктики и Антарктики, мы об этом тоже расскажем, почему именно они, также еще архив ЦМАМЛС, где мы рассказали как раз об этой знаменитой школе, школе Наркомпроса. Материалов об этой школе практически не осталось, но остались ее выпускники. Кстати, Ника Георгиевна тоже училась в этой школе.
К. ЛАРИНА: Давайте мы сейчас остановимся на новости. Я пока в «Википедии» открыла Александра Шарова – и тут такое. Вот мы сейчас поспрашиваем по биографии, по истории семьи, раз уж у нас сегодня есть представитель такой семьи. Сейчас новости, потом продолжим.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Продолжаем программу «Музейные палаты». Сегодня мы приглашаем вас в Государственный Литературный музей, на выставку «Александр Шаров. Волшебники приходят к людям». У нас в студии выставки Ксения Белькевич и писатель Владимир Шаров. Так вот что нам говорит «Википедия»? Скупые строчки интернет-энциклопедии. Александр Шаров (настоящее имя - Шер Израилевич Нюренберг) – советский еврейский писатель-фантаст и детский писатель. Вот мой первый вопрос, уж коли здесь так написано. То, что еврейский писатель-фантаст, это как-то особо нужно об этом говорить? Насколько тема еврейства присутствовала в жизни вашего отца и вашей семьи?
В. ШАРОВ: С одной стороны, семья была абсолютно эмансипированная, эшелонированная и эмансипированная, потому что и родители были вполне эмансипированные. С другой стороны, воспоминания детства… Отец родился в Киеве. Семья жила в Бердичеве. Те, кто уцелел после лагерей, кто не был там расстрелян, первое, что они делали, они возвращались в Бердичев на пепелище, потому что было известно, это считалось главным семейным достоянием, секрет какого-то совершенно фантастического варенья из сливы, и вот они приезжали, пытались через соседей узнать и вспомнить этот самый секрет и потом варить это варенье. До меня это варенье уже не дошло. Но так или иначе это воспоминание жило.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Напоминает такую историю, когда надо хоть за что-то зацепиться после пепелища.
В. ШАРОВ: Вне всяких сомнений отец был евреем, понимал, сознавал это, ценил в себе это очень. Но, с другой стороны, семья была не религиозная.
Т. ОЛЕВСКИЙ: А как появился Александр Шаров? Когда появился Александр Шаров?
В. ШАРОВ: Александр Шаров появился, когда отец был отправлен… Он был участником одного из самых знаменитых арктических перелетов. Они летели из Москвы на Чукотку в Уэлен, а из Уэлена они должны были лететь на Всемирную выставку в Портленд. Над Уэленом у них отвалился в воздухе мотор. Маршрут был соответствующим образом изменен, к тому времени, как им этот мотор привезли на Уэлен. Обратно они возвращались вдоль всего северного побережья Ледовитого океана. Это был первый зимний перелет. Возглавлял этот перелет абсолютно замечательный человек летчик Фарих. В честь него в Америке выпускали в течение 40 лет очень популярные сигареты, насколько он был там известен и знаменит. Потом этот Фарих был арестован после войны, 8 лет отсидел, вернулся, но уже как летчик после всего этого работать не мог. И когда отец спецкором был отправлен в этот самый перелет, это был 37 год, была кампания по замене еврейских фамилий в газете «Правда».
К. ЛАРИНА: Т.е. ему предложили псевдоним.
В. ШАРОВ: Его напечатали, образовали от имени Шера.
К. ЛАРИНА: Т.е. ему даже придумали.
В. ШАРОВ: Образовали псевдоним Шеров, который тут же стал Шаров. И он уже вернулся всесоюзно известным журналистом с фамилией Шаров. Дальше война.
К. ЛАРИНА: Дальше смотрим. Отец - Израиль Исакович Нюренберг, профессиональный революционер, журналист, историк, погиб в заключении, 1949 год. Еврейское дело было, нет?
В. ШАРОВ: Нет, никакого отношения к этому не имело.
К. ЛАРИНА: А каким образом? Его арестовали когда?
В. ШАРОВ: В 47 году. Там он погиб. Мать была расстреляна сразу. Вся семья сидела, значительная часть была расстреляна. Кто-то сидел, кто-то погиб в заключении.
К. ЛАРИНА: Не хотите про это говорить.
В. ШАРОВ: Я отвечу.
К. ЛАРИНА: Жуть ведь. Когда я вижу такую судьбу, к чертовой матери все детские вопросы. Я хочу понять, как выжила семья.
В. ШАРОВ: Отец выжил случайно. Сразу после возвращения с Арктики он получил орден «Знак почета».
К. ЛАРИНА: Куда ребенка дели? Сколько ему было лет?
В. ШАРОВ: Отец уже был не ребенок, он девятого года, 37-38 год, он уже далеко не ребенок.
К. ЛАРИНА: Как его спасли тогда?
В. ШАРОВ: Орден давал какую-то защиту на год-полтора года. Его услали корреспондентом в Ростов. Отец рассказывал, что он спецкором в Ростов. Это все-таки номенклатура – спецкоры центральных газет. Его повели в дом обкома, они вошли в этот дом, поднялись на последний этаж, порученец, очевидно из обкома и одновременно из НКВД, по две квартиры на этаже, везде пломбы НКВД. Он срывает квартиру и говорит: «Эта квартира?» Отец говорит: «Нет». - «Эта квартира?» - «Нет». Так они прошли весь дом. Весь дома был арестован, весь дом был взят. Может быть, жены попали в лагеря за членом семьи изменников родины (ЧСИР), а главы семей, наверное, подчистую были расстреляны. А потом его спасло то, что в 41 году он пошел на фронт, сначала был в пехоте, потом в танковом корпусе. Очень известный танковый корпус Бойко. Он был на фронте фактически до 47 года, он еще 2 года был майором в оккупационных войсках в Вене, никак его не демобилизовывали, сколько он ни просился. А потом он вернулся в Москву. Это уже 47 год. И какое-то время работал в «Огоньке». Но он очень хотел уйти из журналистики. И довольно быстро после этого сумел уйти.
К. ЛАРИНА: А каким образом? Получается, он скрывал, кто его родители?
В. ШАРОВ: Нет. Это было всем известно. Больше половины друзей отца были арестованы. Потом у нас появилась кооперативная квартира на «Аэропорте» в 57 году, как раз возвращались люди из лагерей, у нас был такой странный приемный дом. У нас был такой диван, который как книжка раскладывался, на 8 человек, там все спали. А я их терроризировал, потому что меня было невозможно загнать в постель, и я мешал им разговаривать.
К. ЛАРИНА: Еще раз. Отец был арестован в каком году?
В. ШАРОВ: Отец вообще не был арестован.
К. ЛАРИНА: Отец отца.
В. ШАРОВ: В 47 году.
К. ЛАРИНА: А бабушка расстреляна в 37-м.
В. ШАРОВ: По-моему, в 38-м. Для отца это бесконечная огромная… Для отца, для все семьи, для всей страны…
К. ЛАРИНА: А какие-нибудь архивы сохранились у деда?
В. ШАРОВ: Быта никакого не было, поскольку квартиры конфисковывались. И у мамы такая же история. Ксения очень страдала сначала, что очень мало материала. Потом еще у отца была комната, когда он ушел на фронт, там была очень хорошая библиотека, отец собирал поэзию начала века. Вообще, он такой человек, притом что его мотало по стране сто раз, от Камчатки до Москвы, он был разъездным корреспондентом, он был человек безусловно книжный во всех отношениях. У него было очень хорошее собрание поэзии начала века. Но когда он вернулся в 47 году, выяснилось, что в его комнате поселился какой-то сутенер, и тот ему печально признался, что уже день не ест, этот самый сутенер, и продал последние книжки из библиотеки неделю назад. Потом была коммуналка, мы жили вшестером.
К. ЛАРИНА: А когда узнали об истории семьи?
В. ШАРОВ: Можно считать, что я всегда знал. С одной стороны, об этом не так много говорилось. С другой стороны, вокруг почти не было людей, которые так или иначе через это не прошли.
Т. ОЛЕВСКИЙ: И это было просто фоном, такая реальность?
В. ШАРОВ: Это была та жизнь, в которой я жил, и я это понимал. Отец должен был получить квартиру, поскольку после фронта. Для отца и для мамы это второй брак, и мама отказалась получать квартиру, потому что она знала, что, когда арестовывают, кооперативные квартиры, как правило, не конфисковывали, а государственные конфисковывали. Она твердо хотела, чтобы была кооперативная квартира, она убедила отца отказаться от государственной двухкомнатной квартиры. В общем, это была естественная, для меня во всяком случае, часть жизни, естественная часть разговоров. Я в пять лет сидел до часа, до двух ночи, мешая им говорить так, как они хотели говорить.
К. ЛАРИНА: Как волшебники приходят к людям? Как сочетается такой ужас реальности…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Он когда начал писать?
К. ЛАРИНА: В этом есть невероятный уход, как эмиграция такая в эти фантазии. Я, может быть, придумываю, конечно.
В. ШАРОВ: Я думаю, что когда так всё плохо, то единственная надежда на чудо. А из чуда сказка рождается естественным путем, сама собой. Отец был на самом деле временами человек и сильно пьющий, и печальный. В то же время с фонтанирующим воображением. Как только он чем-то загорался, шло бесконечное количество идей, подходов. Он просто не мог остановиться. Причем очень радостного воображения. Воображение вообще вещь светлая. Когда всё так неизбывно и печально, и ты вдруг начинаешь посреди всего этого дела сочинять сказку… Я, например, не умею сочинять сказки и понимаю, что это самое чудесное и замечательное. Отец по образованию генетик, он был учеником Кольцова, совершенно выдающегося генетика. Он даже был принят в аспирантуру. Но у него напечатали два рассказа, и он ушел в журналистику. Но поскольку отец считал, что с долгами надо расплачиваться… Была чудесная история. В самый разгар правления Лысенко в нашей науке отец написал повесть, ее опубликовали и несколько раз переиздавали, повесть, которую отец очень ценил, она называлась «Ручей старого бобра», где герой повторяет все опыты Менделя и получает ровно такие же результаты. Т.е. книга сто процентов генетическая, и она первый раз вышла в 52 году…
К. ЛАРИНА: Напомним, что в то время, про которое мы сейчас вспоминаем, генетика практически была запрещенной наукой, это была антинаука, лженаука.
В. ШАРОВ: Сажали и расстреливали.
К. ЛАРИНА: Продажная девка империализма.
В. ШАРОВ: Да. Была сессия ВАСХНИЛ, и всё это было под полнейшим запретом. Тем не менее, все-таки были какие-то люди, которые рисковали…
К. ЛАРИНА: Когда он уходил в журналистику, он уже понимал, что лучше от генетики подальше держаться?
В. ШАРОВ: Нет. Я думаю, что он просто очень сильно хотел писать. Среди той малости, которая в доме осталась, тем не менее, в доме было много всего интересного. В 20-е годы у нас безумно бурно развивались всякие архивы гениальности, одаренности, вообще попытка понять, как устроен человеческий ум, мозг. Идея этой школы Лепешинского, о которой Ксения говорила, она состояла в том, что вообще всех можно сделать гением и ускорить принципиальный, радикальный прогресс и выстроить этот самый коммунизм в совсем короткие сроки. Вот такие книги, с очень странными и совершенно не похожими на те подходы, которые были в науке, в биологии в частности, я читал в возрасте 13-15 лет. Конечно, главным для меня в то время были разговоры. Разговоры эти все были, безусловно, на повышенных тонах, это споры.
К. ЛАРИНА: А антисоветские разговоры были?
В. ШАРОВ: Отец к советской власти относился до крайности плохо. В 69 году у нас должен был быть самый сытый год, самые важные книжки должны были у отца выйти, большой сборник фантастики, который сейчас издательство Мещерякова издало, а потом вышел (неразборчиво) в «Известиях». Отец был подписантом всего, но на это до поры до времени закрывали глаза.
К. ЛАРИНА: В смысле подписывал письма в защиту?
В. ШАРОВ: Подписывал письма протеста против ареста Синявского и Даниэля, Солженицына и так далее. А потом вышел «подвал» в «Известиях» за подписью Либачева, который был тогда главой Верховного Совета РСФСР, одним из секретарей Союза писателей.
К. ЛАРИНА: Николай Либачев – известный советский поэт.
В. ШАРОВ: Где главным обвиняемым был отец, а главное обвинение, которое ему вменялось, за что он громился, - за абстрактный гуманизм.
К. ЛАРИНА: Красота.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Хорошее обвинение.
К. ЛАРИНА: Вы сказали походя по поводу того, что он был подписантом. Это же невероятный поступок по тем временам. Этих людей можно посчитать по пальцам, штучные люди, те же, которые выходили на площадь в 68 году. Поставить свою подпись под таким письмом – это был поступок сродни героическому. Как он принимал это решение?
В. ШАРОВ: Он звонил и диктовал телеграмму по телефону, на телеграф. Он на самом деле печалился, потому что ему важно было, чтобы книжки выходили, как для любого писателя. Для любого писателя конец работой над книжкой – это не когда ты получаешь рукопись от машинистки, тем более не когда ты ее отдаешь машинистке, а когда ты держись в руках уже книжку. Потому что иначе невозможно выбраться. Ты сидишь внутри всего этого, и выбраться за пределы, вообще взглянуть со стороны, перейти к другой вещи абсолютно невозможно. Для него печататься было чрезвычайно важно и необходимо. Но, с другой стороны, не делать вещи, которые он считал правильными, тоже было невозможно. Вокруг в основном были такие же люди, как он. Их, может быть, было не так много в стране, но среди тех, с кем он дружил и поддерживал отношения, с чьим мнением считался, чьи оценки ценил, были люди такого же склада и направления. Просто в человеке задан некий уровень порядочности. Может быть, не было бы в нем этого уровня порядочности, не было бы и сказок таких. Просто какие-то вещи между собой сцеплены: ты можешь одно, соответственно, должен другое.
Ссылка: Музейные палаты : "Александр Шаров. Волшебники приходят к людям" в Государственном литературном музее (фрагмент передачи) - Радио "Эхо Москвы"
Ведущие: Ксения Ларина
Гости: Владимир Шаров - сын писателя Александра Шарова
Ксения Белькевич - куратор выставки, научный сотрудник Литературного музея
К. БЕЛЬКЕВИЧ: Давайте расскажем о самом писателе, об авторе Александре Израилевиче Шарове. Он родился в 1909 году в Киеве в семье революционеров. С 1918 года он жил в Москве. Он был воспитанником известной школы, опытно-показательная школа-коммуна имени Лепешинского, школа Наркомпроса, она впоследствии стала очень известной, он был как раз ее учеником. Закончил он в 1932 году биофак МГУ по специализации «генетика». Об этом мы рассказываем на выставке. Было очень интересно, что пришлось не только искать материалы из семейного архива Шаровых, но еще обратиться ко многим музеям. Партнерами нашей выставки стали Музей Арктики и Антарктики, мы об этом тоже расскажем, почему именно они, также еще архив ЦМАМЛС, где мы рассказали как раз об этой знаменитой школе, школе Наркомпроса. Материалов об этой школе практически не осталось, но остались ее выпускники. Кстати, Ника Георгиевна тоже училась в этой школе.
К. ЛАРИНА: Давайте мы сейчас остановимся на новости. Я пока в «Википедии» открыла Александра Шарова – и тут такое. Вот мы сейчас поспрашиваем по биографии, по истории семьи, раз уж у нас сегодня есть представитель такой семьи. Сейчас новости, потом продолжим.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Продолжаем программу «Музейные палаты». Сегодня мы приглашаем вас в Государственный Литературный музей, на выставку «Александр Шаров. Волшебники приходят к людям». У нас в студии выставки Ксения Белькевич и писатель Владимир Шаров. Так вот что нам говорит «Википедия»? Скупые строчки интернет-энциклопедии. Александр Шаров (настоящее имя - Шер Израилевич Нюренберг) – советский еврейский писатель-фантаст и детский писатель. Вот мой первый вопрос, уж коли здесь так написано. То, что еврейский писатель-фантаст, это как-то особо нужно об этом говорить? Насколько тема еврейства присутствовала в жизни вашего отца и вашей семьи?
В. ШАРОВ: С одной стороны, семья была абсолютно эмансипированная, эшелонированная и эмансипированная, потому что и родители были вполне эмансипированные. С другой стороны, воспоминания детства… Отец родился в Киеве. Семья жила в Бердичеве. Те, кто уцелел после лагерей, кто не был там расстрелян, первое, что они делали, они возвращались в Бердичев на пепелище, потому что было известно, это считалось главным семейным достоянием, секрет какого-то совершенно фантастического варенья из сливы, и вот они приезжали, пытались через соседей узнать и вспомнить этот самый секрет и потом варить это варенье. До меня это варенье уже не дошло. Но так или иначе это воспоминание жило.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Напоминает такую историю, когда надо хоть за что-то зацепиться после пепелища.
В. ШАРОВ: Вне всяких сомнений отец был евреем, понимал, сознавал это, ценил в себе это очень. Но, с другой стороны, семья была не религиозная.
Т. ОЛЕВСКИЙ: А как появился Александр Шаров? Когда появился Александр Шаров?
В. ШАРОВ: Александр Шаров появился, когда отец был отправлен… Он был участником одного из самых знаменитых арктических перелетов. Они летели из Москвы на Чукотку в Уэлен, а из Уэлена они должны были лететь на Всемирную выставку в Портленд. Над Уэленом у них отвалился в воздухе мотор. Маршрут был соответствующим образом изменен, к тому времени, как им этот мотор привезли на Уэлен. Обратно они возвращались вдоль всего северного побережья Ледовитого океана. Это был первый зимний перелет. Возглавлял этот перелет абсолютно замечательный человек летчик Фарих. В честь него в Америке выпускали в течение 40 лет очень популярные сигареты, насколько он был там известен и знаменит. Потом этот Фарих был арестован после войны, 8 лет отсидел, вернулся, но уже как летчик после всего этого работать не мог. И когда отец спецкором был отправлен в этот самый перелет, это был 37 год, была кампания по замене еврейских фамилий в газете «Правда».
К. ЛАРИНА: Т.е. ему предложили псевдоним.
В. ШАРОВ: Его напечатали, образовали от имени Шера.
К. ЛАРИНА: Т.е. ему даже придумали.
В. ШАРОВ: Образовали псевдоним Шеров, который тут же стал Шаров. И он уже вернулся всесоюзно известным журналистом с фамилией Шаров. Дальше война.
К. ЛАРИНА: Дальше смотрим. Отец - Израиль Исакович Нюренберг, профессиональный революционер, журналист, историк, погиб в заключении, 1949 год. Еврейское дело было, нет?
В. ШАРОВ: Нет, никакого отношения к этому не имело.
К. ЛАРИНА: А каким образом? Его арестовали когда?
В. ШАРОВ: В 47 году. Там он погиб. Мать была расстреляна сразу. Вся семья сидела, значительная часть была расстреляна. Кто-то сидел, кто-то погиб в заключении.
К. ЛАРИНА: Не хотите про это говорить.
В. ШАРОВ: Я отвечу.
К. ЛАРИНА: Жуть ведь. Когда я вижу такую судьбу, к чертовой матери все детские вопросы. Я хочу понять, как выжила семья.
В. ШАРОВ: Отец выжил случайно. Сразу после возвращения с Арктики он получил орден «Знак почета».
К. ЛАРИНА: Куда ребенка дели? Сколько ему было лет?
В. ШАРОВ: Отец уже был не ребенок, он девятого года, 37-38 год, он уже далеко не ребенок.
К. ЛАРИНА: Как его спасли тогда?
В. ШАРОВ: Орден давал какую-то защиту на год-полтора года. Его услали корреспондентом в Ростов. Отец рассказывал, что он спецкором в Ростов. Это все-таки номенклатура – спецкоры центральных газет. Его повели в дом обкома, они вошли в этот дом, поднялись на последний этаж, порученец, очевидно из обкома и одновременно из НКВД, по две квартиры на этаже, везде пломбы НКВД. Он срывает квартиру и говорит: «Эта квартира?» Отец говорит: «Нет». - «Эта квартира?» - «Нет». Так они прошли весь дом. Весь дома был арестован, весь дом был взят. Может быть, жены попали в лагеря за членом семьи изменников родины (ЧСИР), а главы семей, наверное, подчистую были расстреляны. А потом его спасло то, что в 41 году он пошел на фронт, сначала был в пехоте, потом в танковом корпусе. Очень известный танковый корпус Бойко. Он был на фронте фактически до 47 года, он еще 2 года был майором в оккупационных войсках в Вене, никак его не демобилизовывали, сколько он ни просился. А потом он вернулся в Москву. Это уже 47 год. И какое-то время работал в «Огоньке». Но он очень хотел уйти из журналистики. И довольно быстро после этого сумел уйти.
К. ЛАРИНА: А каким образом? Получается, он скрывал, кто его родители?
В. ШАРОВ: Нет. Это было всем известно. Больше половины друзей отца были арестованы. Потом у нас появилась кооперативная квартира на «Аэропорте» в 57 году, как раз возвращались люди из лагерей, у нас был такой странный приемный дом. У нас был такой диван, который как книжка раскладывался, на 8 человек, там все спали. А я их терроризировал, потому что меня было невозможно загнать в постель, и я мешал им разговаривать.
К. ЛАРИНА: Еще раз. Отец был арестован в каком году?
В. ШАРОВ: Отец вообще не был арестован.
К. ЛАРИНА: Отец отца.
В. ШАРОВ: В 47 году.
К. ЛАРИНА: А бабушка расстреляна в 37-м.
В. ШАРОВ: По-моему, в 38-м. Для отца это бесконечная огромная… Для отца, для все семьи, для всей страны…
К. ЛАРИНА: А какие-нибудь архивы сохранились у деда?
В. ШАРОВ: Быта никакого не было, поскольку квартиры конфисковывались. И у мамы такая же история. Ксения очень страдала сначала, что очень мало материала. Потом еще у отца была комната, когда он ушел на фронт, там была очень хорошая библиотека, отец собирал поэзию начала века. Вообще, он такой человек, притом что его мотало по стране сто раз, от Камчатки до Москвы, он был разъездным корреспондентом, он был человек безусловно книжный во всех отношениях. У него было очень хорошее собрание поэзии начала века. Но когда он вернулся в 47 году, выяснилось, что в его комнате поселился какой-то сутенер, и тот ему печально признался, что уже день не ест, этот самый сутенер, и продал последние книжки из библиотеки неделю назад. Потом была коммуналка, мы жили вшестером.
К. ЛАРИНА: А когда узнали об истории семьи?
В. ШАРОВ: Можно считать, что я всегда знал. С одной стороны, об этом не так много говорилось. С другой стороны, вокруг почти не было людей, которые так или иначе через это не прошли.
Т. ОЛЕВСКИЙ: И это было просто фоном, такая реальность?
В. ШАРОВ: Это была та жизнь, в которой я жил, и я это понимал. Отец должен был получить квартиру, поскольку после фронта. Для отца и для мамы это второй брак, и мама отказалась получать квартиру, потому что она знала, что, когда арестовывают, кооперативные квартиры, как правило, не конфисковывали, а государственные конфисковывали. Она твердо хотела, чтобы была кооперативная квартира, она убедила отца отказаться от государственной двухкомнатной квартиры. В общем, это была естественная, для меня во всяком случае, часть жизни, естественная часть разговоров. Я в пять лет сидел до часа, до двух ночи, мешая им говорить так, как они хотели говорить.
К. ЛАРИНА: Как волшебники приходят к людям? Как сочетается такой ужас реальности…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Он когда начал писать?
К. ЛАРИНА: В этом есть невероятный уход, как эмиграция такая в эти фантазии. Я, может быть, придумываю, конечно.
В. ШАРОВ: Я думаю, что когда так всё плохо, то единственная надежда на чудо. А из чуда сказка рождается естественным путем, сама собой. Отец был на самом деле временами человек и сильно пьющий, и печальный. В то же время с фонтанирующим воображением. Как только он чем-то загорался, шло бесконечное количество идей, подходов. Он просто не мог остановиться. Причем очень радостного воображения. Воображение вообще вещь светлая. Когда всё так неизбывно и печально, и ты вдруг начинаешь посреди всего этого дела сочинять сказку… Я, например, не умею сочинять сказки и понимаю, что это самое чудесное и замечательное. Отец по образованию генетик, он был учеником Кольцова, совершенно выдающегося генетика. Он даже был принят в аспирантуру. Но у него напечатали два рассказа, и он ушел в журналистику. Но поскольку отец считал, что с долгами надо расплачиваться… Была чудесная история. В самый разгар правления Лысенко в нашей науке отец написал повесть, ее опубликовали и несколько раз переиздавали, повесть, которую отец очень ценил, она называлась «Ручей старого бобра», где герой повторяет все опыты Менделя и получает ровно такие же результаты. Т.е. книга сто процентов генетическая, и она первый раз вышла в 52 году…
К. ЛАРИНА: Напомним, что в то время, про которое мы сейчас вспоминаем, генетика практически была запрещенной наукой, это была антинаука, лженаука.
В. ШАРОВ: Сажали и расстреливали.
К. ЛАРИНА: Продажная девка империализма.
В. ШАРОВ: Да. Была сессия ВАСХНИЛ, и всё это было под полнейшим запретом. Тем не менее, все-таки были какие-то люди, которые рисковали…
К. ЛАРИНА: Когда он уходил в журналистику, он уже понимал, что лучше от генетики подальше держаться?
В. ШАРОВ: Нет. Я думаю, что он просто очень сильно хотел писать. Среди той малости, которая в доме осталась, тем не менее, в доме было много всего интересного. В 20-е годы у нас безумно бурно развивались всякие архивы гениальности, одаренности, вообще попытка понять, как устроен человеческий ум, мозг. Идея этой школы Лепешинского, о которой Ксения говорила, она состояла в том, что вообще всех можно сделать гением и ускорить принципиальный, радикальный прогресс и выстроить этот самый коммунизм в совсем короткие сроки. Вот такие книги, с очень странными и совершенно не похожими на те подходы, которые были в науке, в биологии в частности, я читал в возрасте 13-15 лет. Конечно, главным для меня в то время были разговоры. Разговоры эти все были, безусловно, на повышенных тонах, это споры.
К. ЛАРИНА: А антисоветские разговоры были?
В. ШАРОВ: Отец к советской власти относился до крайности плохо. В 69 году у нас должен был быть самый сытый год, самые важные книжки должны были у отца выйти, большой сборник фантастики, который сейчас издательство Мещерякова издало, а потом вышел (неразборчиво) в «Известиях». Отец был подписантом всего, но на это до поры до времени закрывали глаза.
К. ЛАРИНА: В смысле подписывал письма в защиту?
В. ШАРОВ: Подписывал письма протеста против ареста Синявского и Даниэля, Солженицына и так далее. А потом вышел «подвал» в «Известиях» за подписью Либачева, который был тогда главой Верховного Совета РСФСР, одним из секретарей Союза писателей.
К. ЛАРИНА: Николай Либачев – известный советский поэт.
В. ШАРОВ: Где главным обвиняемым был отец, а главное обвинение, которое ему вменялось, за что он громился, - за абстрактный гуманизм.
К. ЛАРИНА: Красота.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Хорошее обвинение.
К. ЛАРИНА: Вы сказали походя по поводу того, что он был подписантом. Это же невероятный поступок по тем временам. Этих людей можно посчитать по пальцам, штучные люди, те же, которые выходили на площадь в 68 году. Поставить свою подпись под таким письмом – это был поступок сродни героическому. Как он принимал это решение?
В. ШАРОВ: Он звонил и диктовал телеграмму по телефону, на телеграф. Он на самом деле печалился, потому что ему важно было, чтобы книжки выходили, как для любого писателя. Для любого писателя конец работой над книжкой – это не когда ты получаешь рукопись от машинистки, тем более не когда ты ее отдаешь машинистке, а когда ты держись в руках уже книжку. Потому что иначе невозможно выбраться. Ты сидишь внутри всего этого, и выбраться за пределы, вообще взглянуть со стороны, перейти к другой вещи абсолютно невозможно. Для него печататься было чрезвычайно важно и необходимо. Но, с другой стороны, не делать вещи, которые он считал правильными, тоже было невозможно. Вокруг в основном были такие же люди, как он. Их, может быть, было не так много в стране, но среди тех, с кем он дружил и поддерживал отношения, с чьим мнением считался, чьи оценки ценил, были люди такого же склада и направления. Просто в человеке задан некий уровень порядочности. Может быть, не было бы в нем этого уровня порядочности, не было бы и сказок таких. Просто какие-то вещи между собой сцеплены: ты можешь одно, соответственно, должен другое.
Ссылка: Музейные палаты : "Александр Шаров. Волшебники приходят к людям" в Государственном литературном музее (фрагмент передачи) - Радио "Эхо Москвы"
Комментариев нет:
Отправить комментарий