«Дело лингвистов» — заговор, которого не было

Катерина Лексунова
Опубликовано на сайте Интернет-журнала "Республика Карелия" 31 мая 2013 года

В Год карельского языка ему посвящены многие публикации. В советское время его не раз отменяли и снова вводили в официальное употребление, то придавали ему статус государственного, то свергали до уровня бытового и чуть ли не запрещенного. Но была в истории карельского языка и  народа и более трагическая страница – «дело о карельском языке», начатое органами НКВД Карельской АССР в 1938 году.

Предпосылки к нему появились еще в марте 1922 года, когда после подавления антисоветских волнений в Беломорской Карелии по инициативе «красного финна» Эдварда Гюллинга в Советской Карелии начался процесс финноязычного просвещения. Финский язык был наряду с русским признан государственным, обучение на нем велось в школах. В печати и культурных мероприятиях финский использовался даже чаще, чем русский. О карельском языке тогда особенно никто и не вспоминал.

Прошло полгода, и в августе 1922 года  после выступления Адольфа Тайме (того самого, который 18 годами позже – в 1940-м вместе с Тойво Антикайненом  был выдан из финской тюрьмы в СССР) финский язык в Карелии попал в опалу. Тайме обвинил Гюллинга и его соратника Ровио в том, что они проводят в республике целенаправленную политику по созданию благоприятных условий для будущего отторжения Карелии от России и присоединения ее к «великой красной Финляндии». Впоследствии Гюллинг и Ровио были арестованы и расстреляны, но это уже немного другая история.

Бубрих Дмитрий Владимирович
http://ru.wikipedia.org

А в 1930 году о карельском языке снова вспомнили. В Тверской губернии в тот год даже вновь вернулись к обучению в школах на карельском языке. Впервые был поднят вопрос и о создании единого карельского литературного языка. Инициаторами выступили лингвисты – ученые из Ленинградского института языка и мышления имени Марра, а именно — профессор Дмитрий Бубрих, возглавлявший в нем финно-угорскую секцию. Правда, окончательное решение по этому вопросу было принято только спустя семь лет – 17 июня 1937 года на XI Всекарельском съезде Советов, где была утверждена первая Конституция Карельской АССР, и карельский язык наравне с финским и русским был признан государственным.

Воодушевленные карельские ученые взялись за работу очень активно. Тем более что под создание литературного карельского языка были выделены достаточно серьезные суммы и вопросы финансирования не тормозили процесс. Уже в августе того же года Бубрих озвучил грамматические  нормы языка, а руководитель лингвистической секции Карельского научно-исследовательского института культуры (КНИИК) Матвей Михайлович Хямяляйнен сделал развернутый доклад о развитии терминологии и унификации словаря. К январю 1938 года уже были разработаны правила правописания литературного карельского языка. В феврале их утвердил Наркомпрос РСФСР. Спецкомиссию по развитию терминологии возглавил 2-й секретарь Карельского обкома ВКП(б) тверской карел Дмитрий Петрович Смирнов. В начале весны 1938 года уже были опубликованы списки терминов для учителей и переводчиков. С началом осени 1938-го началась разработка карельской литературной письменности. Настроение в карельском обществе было воодушевленное… Но политическая ситуация изменилась. 7 сентября того же года Хямяляйнен был арестован сотрудниками управления НКВД по Ленинграду и Ленобласти. 7 ноября под арест был заключен Смирнов. В этом же году был арестован профессор Бубрих. Им предъявили обвинение в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-7, 58-10, 58-11 УК РСФСР (УК в редакции 1926 года предусматривал наказание по этим статьям за экономическую контрреволюцию, контрреволюционные и антисоветские преступления, в том числе пропаганду и агитацию). Обвинили в связях с Карельским академическим обществом в Финляндии, намеренном «введении в карельский язык финских суффиксов и приставок», «упрощении карельского языка до уровня первобытного» и многом другом. «Дело о карельском языке» началось.

Гюллинг Эдвард Александрович
http://www.inkeri.ru

В Карелии в ходе следствия было арестовано 60 человек. В Тверской (Калининской) области — 139, 40 из них — работники народного образования, которым также были предъявлены и обвинения в незаконном хранении оружия. Правда, его так и не нашли в ходе почти двухгодичного следствия. Вообще следствие по делу было достаточно странным. Например, обвиняемым зачитывались показания против них, сделанные Гюллингом и Ровио, которые к тому времени уже были расстреляны. Сами же подследственные сначала полностью признали свою вину и даже написали почти по сто с лишним страниц подробных показаний на самих себя, но спустя какое-то время от слов своих отказались. Такая же ситуация была в Калининской области, где следствие вели более 30 сотрудников НКВД. Тверичане пытались заступиться за арестованных и писали письма руководству страны и в прокуратуру.

Карельские обвиняемые, отсидев в итоге почти два года в Бутырской тюрьме, так как на каком-то этапе следствие было передано в центральный аппарат НКВД СССР, были отпущены на свободу за отсутствием состава преступления, что само по себе было крайне редким случаем в те кровавые годы. Однако большая часть карелов, проходивших по «делу о карельском языке», в основном из Карельского автономного округа Калининской области, была сослана в Сибирь и другие регионы СССР, многие попали в ГУЛАГ.

Зачем был сфабрикован несуществующий «заговор карелов», какова дальнейшая судьба людей, обвиненных в нем, а также подробности этой истории журналист «Республики» выяснял у преподавателя кафедры уголовно-правовых дисциплин юридического факультета ПетрГУ, исследователя, автора статьи «Лингвист не равно фашист», рассказывающей об этом эпизоде карельской истории, историка спецслужб России Константина Федоровича Белоусова.

— Знаете, Александр Моисеевич Городницкий говорил: «Родство по слову порождает слово, родство по крови порождает кровь». Но даже не подтверждение этих слов меня заинтересовало в этой истории. Для меня, уже 20 лет изучающего историю спецслужб нашей страны, эта страница карельской истории интересна тем, что проходившие по делу были массово освобождены из-под стражи в 1940 году. Представляя как работала «машина» тех лет, сказать, что это редкий случай, – почти ничего не сказать. Подобное было, например, в Ленинградской области, когда освободили рабочих-«контрреволюционеров», якобы окопавшихся на одном из промышленных предприятий. Однако в целом по стране таких случаев – единицы.

Но прежде чем рассказывать вам о ходе следствия, которое не раз заходило в тупик, несколько слов о его главных обвиняемых в Карелии.

Их было двое — Матвей Михайлович Хямяляйнен и Дмитрий Петрович Смирнов. Профессор Бубрих был арестован несколько ранее в Ленинграде.

О Дмитрии Петровиче Смирнове известно, что он был тверской карел. Родился в семье крестьянина-середняка. Учился в русской начальной школе, потом в ремесленном был учеников столяра, стал мастером. Служил в РККА, а после демобилизации был на партийной работе до 1925 года на Украине, до 1930 – в Башкирии. После этого отправлен ЦК партии в Казахстан, а в августе 1937-го в Карелию. Он был членом ВКП(б) с 1918 года. Его жена Вера Иосифовна и дочь Таисия проживали в Петрозаводске. К моменту ареста Дмитрий Смирнов был вторым секретарем Карельского обкома партии и депутатом Верховного Совета РСФСР.

О Матвее Михайловиче Хямяляйнене известно чуть больше. Как указано в одной из его арестантских анкет, финн по национальности, он родился 3 октября 1903 года в деревне Лукаши Красногвардейского района Ленинградской области. Он был выходцем из крестьян-бедняков, окончил Ленинградский педагогический институт имени Герцена. На воинском учете не состоял и репрессиям до этого со стороны советской власти не подвергался. Его жена, педагог Клавдия Андреевна Елисеева, проживала в Ленинграде с их двумя детьми – дочерью Екатериной и сыном Юрием. Родители Хямяляйнена – отец Михаил Матвеевич и мать Сара Ивановна — проживали в родной деревне Матвея Михайловича – Лукаши Ленинградской области. Брат Матвея Хямяляйнена, Михаил также учился в Ленинграде. Место работы Матвея Михайловича указано в анкете как «Академия наук, научный сотрудник», профессия – «линвист» указана в одной анкете, в другой – «лейквист, педагог» (дословно из  анкет — прим. авт.). Из этой детали понятно, что Хямяляйнену, Смирнову и другим обвиняемым по этому делу, доказывая свою невиновность, пришлось говорить с людьми, мягко выражаясь, не очень образованными. Поэтому допущу, что большая часть того,  что ими говорилось, не могла быть понятной, а, следовательно,  могла становиться лишним доказательством их «вины».

И Хямяляйнен, и Смирнов были приглашены для работы над созданием карельского литературного языка, так как один был его носителем, а второй и носителем, и лингвистом. Оба владели финским языком и в силу работы по созданию и развитию карельского языка так или иначе регулярно пересекались с представителями ученого сообщества Финляндии. Это и стало в ходе следствия главным козырем. В ордере на арест Хямяляйнена указано, что летом 1936 года он был участником лингвистической экспедиции по Карелии (цитирую): «… возглавляемой профессором Бубрих – ныне разоблаченный финский шпион и руководитель контрреволюционной организации. Эта экспедиция была использована Бубрих в целях финнизации Карелии и ликвидации в Карелии русского и карельского языков». А также (цитирую): «Хямяляйнен являясь помощником Бубриха, активно вел борьбу за финизацию Карелии. В 1938 году, работая над учебником карельского языка, Хямяляйнен в контрреволюционных целях всячески тормозил издание этих учебников, протаскивал установки врага народа Бубриха, ограничивая карельский язык до уровня первобытного».

Надо сказать, что на первом же допросе Хямяляйнен признал свою вину и дал показания против себя. Он признал свои связи с фашистскими кругами Финляндии с 1932 года и с Карельским академическим обществом. Последние, кстати говоря, действительно были. С той только разницей, что когда на Хямяляйнена вышли представители  КАО, он сразу же сообщил об этом в НКВД и получил разрешение на дальнейшее общение. Свою роковую роль сыграла и его встреча летом 1934 года в Ленинграде со специалистами Гельсингфорсского университета для изучения вепсского языка. Ими оказались профессора Кеттунен, Пости и Сиро – «фашисты и активные члены Карельского академического общества» (из обвинения). С Пости Хямяляйнен встречался и позже – в 1935 году.

Нарком просвещения Филимонов Владимир Алексеевич
 http://ipk.karelia.ru/structure/mino/vv/284-dinast

Смирнова обвиняли в организации карельской националистической шпионской организации в 1936 году. По материалам следствия, руководителями ее были Смирнов, а также нарком просвещения Филимонов Владимир Алексеевич, редактор газеты «Советская Карелия» Савельев Петр Ефимович и, опять же, научный сотрудник КНИИК Хямяляйнен.

Арест Смирнова объяснил позже арестованный в свою очередь нарком НКВД КАССР Матузенко. Оказалось, что  арестованные в Калининской области ответственные партийные работники дали показания против Смирнова. Но арестовать его – высокопоставленного партийного работника — было невозможно без высшего согласования. Поэтому первый секретарь Карельского обкома ВКП(б) Куприянов направил служебное письмо руководителю  Отдела руководящих партийных органов ЦК Маленкову. В письме он подтверждал обвинения в адрес Смирнова. Чуть позже к обвинениям добавили еще и «подготовку в 1937-38 годах террористических актов против тов. Сталина, Молотова, Кагановича, Андреева». Это уже были обвинения серьезнее некуда, и судьба арестованных могла бы решиться в один день. Правда, рассмотрение дел «тройками» тогда уже отменили. Изменения произошли сразу после того, как в начале 1939 года Смирнова и Хямяляйнена перевели в Бутырскую тюрьму, а дело передали в следственную часть НКВД СССР.

Кобулов Богдан Захарович
http://ru.wikipedia.org

Возглавил следствие комиссар госбезопасности 3-го ранга Богдан Кобулов. Но еще находясь в петрозаводской тюрьме, Хямяляйнен уже направил на имя прокурора КАССР Михайлича письмо, в котором отказывался от всех своих прежних показаний. С апреля 1939 года и другие обвиняемые и даже свидетели стали отказываться от своих показаний августа—декабря 1938 года, объясняя это тем, что они были выбиты из них под давлением.

Дмитрий Петрович Смирнов, напротив, ни на одном допросе не признал своей вины и даже в январе 1939 года написал письма Сталину и Берии, где сожалел о том, что «в течение 11 месяцев не сумел всех националистов разоблачить и они до ареста делали свое гнусное дело».

Следствие заходило в тупик. Было решено создать экспертную  комиссию, которой предстояло сделать выводы по делу «антисоветской буржуазно-националистической группы». В состав первой вошли научные работники и педагоги КАССР – Митропольский, Машезерский, Алатырев и Гольдберг (другое написание фамилии в документах – Гольденберг). Последний отказывался от участия в работе комиссии по причине того, что не знал ни карельского, ни финского языка, но все равно был включен в ее состав. Акт комиссия вынесла для Хямяляйнена скверный – вся его деятельность по преподаванию карельского языка в пединституте, куда он пришел в 1937 году, признавалась «скверно поставленной» и направленной «на развал языка». Хямяляйнен тем не менее сохранял не только присутствие духа, но и чувство юмора. На допросе 14 июня 1939 года о позиции ряда чиновников от просвещения он заявил: «… у меня такое впечатление, что они в Карелии ввели бы хоть французский язык, если бы только руководство приказало это сделать».

В конце мая 1939 года в отчете о ходе следствия капитан госбезопасности Аренкин доложил Кобулову, что в чем именно извратили карельский язык и в чем именно заключалось вредительство, установить не удалось. Тогда 19 июня 1939 года создали вторую экспертную комиссию – заместитель наркома просвещения Роднянский, старший редактор по учебной литературе Каргосиздата Чуккоев, редактор научной литературы Каргосиздата Фокин, редактор карельского текста социологической литературы Каргосиздата Емельянов, старший научный сотрудник КНИИК Богданов. Они вынесли заключение, что на протяжении полутора десятков лет в Карелии проводилась открыто во всех областях финнизация. При разработке карельского литературного языка отдавалось предпочтение формам, сходным с финскими и финской грамматикой, что привело к искажению языка и его финнизации. Примеры были расписаны подробно. Вина, по мнению комиссии, за «искажение и засорение языка падает меньше всего на переводчиков и редакторов, а прежде всего на терминологическую комиссию, председателем которой является Смирнов, а одним из членов ее – Хямяляйнен».

В сентябре 1939 года дело было возвращено на доследование в НКВД КАССР. Хямяляйнен и Смирнов переведены в петрозаводскую тюрьму. В ноябре НКВД КАССР доложило, что доследование нецелесообразно, так как ничего нового не даст. Дело передали на рассмотрение Особого совещания. В итоге 26 февраля 1940 года прокурор СССР Панкратьев утвердил постановление, в соответствии с которым Хямяляйнена, Филимонова, Савельева и Грибкова освободили, а дело Смирнова передали в Главную военную прокуратуру. Он остался под стражей.

Дальнейшая судьба участников этого дела в Карелии, к сожалению, мне не известна. Могу только сказать, что отдельные документы позволяют судить, что осужденный по этому делу Дмитрий Петрович Смирнов в 1943 году находился в лагере в Башкирии. Но что дальше с ним было — неизвестно. По тверякам у меня тоже нет информации.

Если говорить о цели этого «сверстанного дела», то, на мой взгляд, оно должно было стать громким показательным делом, каким было до этого «дело Гюллинга-Ровио», каким потом было «дело врачей». Надо учитывать и то, что это 1938 год. Накопившаяся масса ужаса в обществе. В то время было много жалоб и обращений в связи с нарушениями как в ходе следствия, так и по вынесенным приговорам. Людям казалось, что Сталин не знает, что происходит, и ему писали бесконечно. Советскому руководству нужно было реагировать, а главное, показать, что врагов внутри страны и шпионов еще предостаточно, но советское руководство будет с ними бороться, исключительно опираясь на букву закона. Тогда даже вышло специальное постановление ЦК в ноябре 1939 года – «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», в нем деятельность «троек» признавалась неэффективной. Начались аресты сотрудников НКВД, «допустивших беззаконие». Но показательные дела были все равно нужны, и чем выше статус проходящих по ним лиц, тем лучше. И «дело лингвистов» было именно таким. Обвиняемые – по сути дела, политическая элита страны. К тому же лишний раз продемонстрировать удалось неблагонадежность интеллигенции.

Куприянов Геннадий Николаевич
http://www.knowbysight.info/KKK/05334.asp

И письмо Куприянова – доказательство тому: вроде как ни в чем не виноваты, но, как в старом анекдоте – «антисоветски улыбались», а значит, надо меры принимать. И надо сказать, как по политическим соображениям это дело начиналось, так политическими же они были выпущены. Подтверждение этому – сохранившийся в уголовном деле подлинник рукописного письма Куприянова прокурору СССР Панкратьеву, где есть такая фраза: «… При таком положении нет никакого смысла устраивать открытый процесс…». Речь в нем была о том, что обвиняемые сначала признали вину, а затем отказались, а также о том, что основные обвинения в адрес карельских лингвистов  — со стороны калининских, но эти показания до конца еще не разобраны. Может быть, обвиняемых держали бы в тюрьме и еще дольше, но началась Зимняя, а затем и вторая мировая война, и такие «мелочи» уже не были актуальны. Однако на фоне всей этой политики меня поразило стремление разобраться. Аккуратно подшиты к делу все документы, все свидетельства, образцы этих учебников карельского языка, акты экспертизы. Шла дотошная разработка. Сохранены все протоколы допросов и особенно показания Хямяляйнена, который как человек науки весьма интересно и умно излагал аргументы в свою защиту.

Значительная часть материалов по этому делу, несмотря на свое достаточно благополучное завершение, но все же страшному, как и все дела 30-х годов, сейчас передана из архива УФСБ России по Республике Карелия в Карельский научный центр, потому что представляют собой историческую, культурную и научную ценность.