Рукопись, найденная не в Сарагосе

Николай ПЕРЕСТОРОНИН
Опубликовано на сайте газеты "Вятский край" 12 февраля 2014 года

Его душа блуждала в Вятке, в незнакомой ему стороне. Не здесь он родился, жил и творил далеко от этих завьюженных мест, но лечь довелось в эту промерзшую землю. Вот только не в землю, а на землю, твердую, как бетонный пол в каземате. И не лег, а упал, навзничь. Скошенный, как колосок. Почувствовал было резкую боль и через мгновение забыл о ней, холодея телом.

А душа уже стремилась в вечное небо, будто освобождаясь от тяжести бренных лет. Их было сорок, этих лет, всего сорок, но были они нелегки, и вот так, сразу, отпускать не желали. Снежинки летели, как звезды, звезды таяли, как снежинки. А пуля, сразившая его, срезала тело и вышла из плоти, мнила о себе, что опередила она его душу, обгоняя и эти снежинки, и подхвативший их ветер. Но снежинки никуда не спешили, они ложились на землю, укрывая остывшее тело страдальца, укутывая его, пеленая. Пуле здесь уже не было работы, и, полагая, что, как раньше проходила навылет, так и всегда проходить будет, она все больше уверяла себя в том, что и полету этому еще длиться, длиться и длиться. Но сила инерции уже оставляла ее, и ветер давно стих, позволяя чистому белому снегу сбиваться в большие сугробы у обочин дорог.

Дорожный посох

- Пуля пришла, - сказал церковный сторож батюшке, встречая его морозным вятским утром возле входа в сложенный из красного кирпича храм на высоком берегу реки, и, разжав ладонь, показал лежащий на линиях жизни и любви заостренный кусочек металла, уже не опасного никому. Потопывая ногами, постукивая носками валенок о кромку нижней ступеньки, священник отряхнул застрявшие в ворсинках обувки снежные крупинки, поднялся в храм и увидел на полу крошево стекла, разбитого непрошеной гостьей. “Откуда она пришла-то?” - спросил батюшка у сторожа. “А с вышки бывшей пересылки, - откликнулся тот мгновенно, будто всегда ждал этого вопроса. - Может, часовому что погрезилось, может, просто руки на морозе закоченели так, что и не почувствовал служивый, как оружие с предохранителя снял, как на курок нажал”. “Да и ей, видно, в неволе не хотелось дольше оставаться”, - высказал свое предположение священнослужитель, принимая из рук сторожа пулю, залетевшую в церковное окно со смотровой вышки находившегося неподалеку от храма следственного изолятора.
Шел 1961 год, над Феодоровской церковью, которую в народе называли Царской или Романовской, потому что строилась она в 1915 - 1918 годах в честь 300-летия царского дома Романовых, сгущались тучи. Членов церковной двадцатки все чаще стали вызывать к уполномоченному по делам религии. Молодому настоятелю, недавнему выпускнику духовной семинарии, сначала долго не разрешали делать в храме ремонт, потом вдруг позволили, отдав устное распоряжение. Но когда ремонтные работы были в самом разгаре, от слов своих отказались, в храм зачастили проверяющие, специальная комиссия стала составлять опись церковного имущества. А одному из жильцов соседнего дома было видение: в полночь, когда службы в церкви не было, вдруг открылись двери храма, и все духовенство, некогда служившее здесь, с песнопениями и хоругвями обойдя здание крестным ходом, двинулось за реку, идя по воде, аки по суху.

А тут еще эта пуля, явление которой все посчитали новым грозным предзнаменованием в судьбе Феодоровского храма. И никто, даже священник, рассказавший мне эту историю с пулей, не связывал событие с тем, что двадцать лет назад, в декабре 1941 года, в этом городе расстреляли известного духовного писателя В.А. Никифорова-Волгина. Да и кто мог связать, когда подробности мученической его кончины вряд ли кому были ведомы, книги не издавали с тридцатых годов, да и волна новых гонений на Церковь уже накрывала страну. Но как бы то ни было, из пули, пришедшей в Феодоровскую церковь из расположенного неподалеку следственного изолятора, сделали копье для выемки частиц на проскомидии. Когда Феодоровскую церковь сначала закрыли, а потом и взорвали, копье это могло оказаться в Серафимовской церкви, которая долгое время была единственным в областном центре храмом, где можно было принять участие в литургии, исповедоваться и причащаться. Не от того ли причастия в городе, где окончил жизнь духовный писатель В.А. Никифоров-Волгин, понемногу стал проявляться интерес к его творчеству, к подробностям его судьбы? А может быть, фамилия Егора Вяткина, героя одного из рассказов Никифорова-Волгина, “зацепила”?

Как бы то ни было, матушка Наталья, работавшая в своего рода церковном бибколлекторе, однажды предложила своему знакомому на прочтение недавно пришедшую в Киров книжку Василия Акимовича Никифорова-Волгина “Дорожный посох”. Впечатлениями о ней тот щедро делился со своими знакомыми и в благодарность за широту души получил в подарок от игуменьи Преображенского женского монастыря Софии посвященный В.А. Никифорову-Волгину номер журнала “Русский паломник” Валаамского общества в Северной Америке. Настоятель Спасо-Преображенского Николо-Великорецкого мужского монастыря игумен Тихон рассказал о поразившем его духовном писателе директору вятского издательства “Буквица” Эмме Леонидовне Павловой. Духовник Вятской православной гимназии во имя преподобного Трифона Вятского отец Сергий Гомаюнов загорелся идеей издать полное собрание сочинений В.А. Никифорова-Волгина в Вятке.

А ваш покорный слуга ждал этого издания, дорожа впечатлениями от первого прочтения книги светлых рассказов Василия Акимовича “Земля-именинница”. К немаленькой уже библиотечке никифоровских книг прибавлялись и звуковые издания его произведений - “Весенний хлеб”, “Древний свет” и другие диски, на которых и “Мати-пустыня”, и “Дорожный посох” были записаны, и ощущение внутреннего света, созидательной их силы не проходило. Может быть, потому, что крещен был в каменной еще Феодоровской церкви (уж не на десятилетие ли со времени мученической кончины В.А. Никифорова-Волгина, в декабре 1951 года?). Конечно, когда в 1962 году церковь эту взорвали, эхо того взрыва еще долго отзывалось болью в сердце, пыль церковных развалин пеплом оседала в нём. “Нельзя так с верой, со Словом Божиим”. Но был и золотой свет первых православных воспоминаний, и церковь Феодоровская вернулась на прежнее место, правда уже в деревянном исполнении. И опять причащался в ней, замечая среди причастников и других поклонников творчества В.А. Никифорова-Волгина...

Имя матери

Есть, есть духовная логика в том, что никифоровцев - тех, кто всей душой воспринимает творчество и судьбу этого духовного писателя, в городе, где окончилась его земная жизнь, всё больше. И больше всего их в Вятской православной гимназии во имя преподобного Трифона Вятского, где дети, педагоги и родители охотно делятся радостью узнавания творчества писателя, подпитываясь и подпитывая других всеми доступными в наше время знаниями о нем.

Но чем больше подпитываешься, тем больше возникает вопросов, вытекающих из того, что узнавал. Мог ли Василий Акимович Никифоров-Волгин видеть из тюремного окна Феодоровскую церковь? Было ли ему позволено исповедоваться перед смертью и причаститься? Не в тот ли овраг, разделяющий Лобановское и Петелинское кладбища, бросили его бездыханное тело после приведения приговора в исполнение? И как звали его родителей, как? Ведь где ни посмотришь: мама - прачка, отец - сапожник, и всё, будто имен-отчеств у них не было. Вот и ключарь Серафимовский церкви иерей Андрей Лебедев 14 декабря 2013 года перед литией в Знаменской церкви, заметив: “Отец - Иоаким, это само собой разумеется, раз отчество у писателя Иоакимович”, спрашивал: “А как маму звали, братьев и сестёр?” И что я ответил? Всё то же: мама - прачка, отец - сапожник, да еще попивал, говорят. “Понятно”, - сказал батюшка и отошел в сторону. А за литией поминал раба Божия Василия, отца его Иоакима и других сродников...

Я потом упрекал себя за лень, за то, что, задавшись вопросом, не дал себе труда сразу поискать ответ, ограничившись глубокомысленным заключением: “Наши знания о Никифорове-Волгине еще неполны...” А надо было напрячься сразу, поискать, подумать. Но “трудно вспомнить, когда не знаешь”, говаривал однокурсник Леша Сасько. Вот и я не знал, но узнать хотелось. В зоне последней надежды обратился к Ольге Юрьевне Лапко, московскому знатоку жизни и творчества В.А. Никифорова-Волгина. Она защищала диссертацию по теме наставничества в русской литературе 1920 - 1930-х годов, собрала богатый материал и помнит, что Василий Акимович посвятил повесть “Дорожный посох” своим родителям. “На развороте книги 1937 года стояло это посвящение, - писала Ольга Юрьевна. - Сейчас перетрясла свой архив по Никифорову-Волгину, но не нашла эти страницы. Не помню, были ли там имена, мне кажется, было так: “Родителям моим, Иоакиму и (имя матери) посвящаю эту книгу”. Очевидно, отксерить эти листы в библиотеке я не смогла, так как это был разворот, а все остальные посвящения идут в его книгах непосредственно перед рассказами. Постараюсь на следующей неделе сходить в Ленинку и уточнить эту тему. Как только выясню, обязательно напишу”.

И написала, что в книге “Дорожный посох” 1937 и 1971 годов (последняя - американское издание) стоит авторское посвящение: “Посвящаю родителям своим Ирине Григорьевне и Иоакиму Никифоровичу Никифоровым”. Бесценные сведения. Тем более что в современных изданиях “Дорожного посоха” В.А. Никифорова-Волгина не только это посвящение отсутствует, но и первый абзац, из которого следует, что все последующее страницы - это случайно найденная рукопись, принадлежащая перу некоего священника, который все описанные в рукописи злоключения испытал на себе. Так что дистанция, пусть и небольшая, между тем, кто нашёл эту рукопись, а потом издал, и тем, кто её написал, всё-таки существует...

А еще писала Ольга Юрьевна, что выпуски журналов “Полевые цветы” в библиотеках Москвы и Ленинграда отсутствуют, а в Тарту есть точно. Почему это было мне важно? Да потому, что в воспоминаниях Семена Рацевича, одного из нарвских друзей Василия Акимовича, “зацепило” меня упоминание - духовный писатель Никифоров-Волгин писал стихи. В ответ на мое любопытство Ольга Юрьевна и сообщала: “Профессор С.Г. Исаков писал, что в этих журналах проза представлена рассказами и этюдами В. Никифорова-Волгина (следовательно, стихов он там своих не публиковал). Может быть, есть шанс найти его стихи в номерах “Нарвского листка”. И выслала фотографию, на которой запечатлен фрагмент одной из таких страниц с размещенным там объявлением о “воскреснике” русского общества “Святогор”, намеченном на 15 декабря 1929 года. У “воскресника” того была любопытная программа: доклад приват-доцента А.П. Мельникова (между прочим, сына известного писателя Мельникова-Печерского) о Московском Кремле, иллюстрированный световыми картинами ( теперь это называется “презентация”), пьеса “Дни нашей жизни” Л. Андреева в одном действии, музыкальные картинки Агнивцева “Старая Москва” и стихотворение в прозе “Россия” В. Волгина (под таким псевдонимом писатель начинал свою творческую деятельность). В прозе? Как бы не то, что искали. Но ведь - стихотворение...

Приговорены к ВМН

Занимаясь творчеством В.А. Никифорова-Волгина, собирая, как в копилку, прежде неизвестные факты его биографии, стараясь соединить внешне разрозненные звенья его судьбы, всё больше убеждаюсь, что следует быть внимательнее при сборе материала. Недавно в Государственном архиве социально-политической истории Кировской области просматривал папки, где собраны были докладные записки и другие документы за 1941 и 1942 годы. Я работал с ними года два назад и, похоже, пропустил одну важную докладную записку. В ней, адресованной, как и предыдущие, секретарю обкома ВКП(б) Лукьянову и председателю исполкома облсовета тов. Иволгину, с припиской в углу: “Ознакомить секретарей обкома и заведующих отделами” - и датой 5 сентября 1941 года, анализировалось поступление и рассмотрение уголовных дел по первой инстанции облсуда о государственных преступлениях за два месяца войны. И сообщалось, что “за отчетный август месяц поступило уголовных дел о госпреступлениях 137 на 144 чел. В постоянную сессию при Вятлаге НКВД 47 дел на 54 чел., а всего 184 дела на 203 чел., из них рассмотрено в судебных заседаниях 162 дела на 180 чел.”. И получалось, “остаток на 1 сентября 1941 года составляет 22 дела на 23 человека. Из числа рассмотренных дел постоянной сессии при Вятлаге НКВД приговорено: к ВМН - расстрелу - 12 чел., от 8 до 10 л. лиш. свободы - 42 чел. Итого 54 чел.”.

И дальше по тексту: “По рассмотренным делам наиболее характерными по своему контрреволюционному содержанию являются группа в количестве 4 чел., в прошлом крупные торговцы и белогвардейские офицеры гор. бывшего Нолинска, ныне г. Молотовска Кир. области. Кадеников, Небогатиков, Изместьев, Половников в августе месяце 1918 года в быв. гор. Нолинске подняли белогвардейское восстание против соввласти, захватили склад с оружием, арестовав милицию, ответственных работников района, учинили над ними расправу. Но установить белогвардейскую власть им не удалось, т.к. они были выбиты Красной армией. Отступив к г. Уржуму, они присоединились к белогвардейскому отряду Степанова, и в ночь на 14.08 последний с отрядом белогвардейцев в 20 человек вторично захватили город при активном участии упомянутых выше лиц как офицеров. Окружили быв. духовную семинарию, где находился отряд в количестве 30 чел. красноармейцев во главе с Вихаревым, оказавшим упорное сопротивление. Видя, что Вихарев с красноармейцами не сдаются, белогвардейская свора облила керосином и подожгла училище. Красноармейцы после спасения были перебиты в училище. А Вихарев взят в плен и расстрелян (все четверо приговорены к ВМН).
Осужденный Якимов, дер. Когшага Кикнурского района, без определенных занятий, в июле 1941 года в Тужинском районе распространял листовку контрреволюционного фашистского содержания, так называемое обращении Гитлера к гражданам Москвы, которую указанный Якимов подобрал в Москве, где якобы работал, во время сбрасывания фа­шистскими самолетами. На во­прос, что нового в Москве, Якимов вытаскивал из-за пазухи эту листовку и передавал для чтения колхозникам. (Приговорен к ВМН). Эвакуированный из Эстонии Браммиг Александр хранил у себя контрреволюционный журнал “Иллюстрированная Россия”, в котором напечатаны контрреволюционные клеветнические измышления на руководителей партии и правительства и иллюстрации в комментариях о жизни Николая II и его семьи и о расстреле, выпущенный к 10-летию смерти дома Романовых. (Приговорен к ВМН).

Также в числе эвакуированных из тюрьмы гор. Таллина осужденный Никифоров, в прошлом псаломщик, состоял во всех монархических организациях, в том числе в РОВСе Союз северо-западников и братство русской правды (т. н. братчики), возглавляемом быв. митрополитом Украины Храповицким, кандидатом на патриарший престол в России, участвовал в качестве журналиста во всех монархических журналах под псевдонимом “Волгин”; в своих статьях клеветал на советский строй, правительство и Красную армию. Был в курсе всех событий в заграничных монархических кругах и проведенного от всех заграничных монархических организаций конгресса в конце 1929 г. и в начале 1930 г., где была выработана общая линия монархистов в борьбе против советской власти (РОВС по центру и братчина по деревне). (Приговорен к ВМН)”.

Без поблажек

А еще были в том перечне приговоренных к высшей мере наказания (ВМН) Баарс, “в прошлом помещик, бессменный член парламента в быв. Эстонии и одновременно министр финансов, член партии трудовиков, на протяжении всего периода вел борьбу с рев. движением в Эстонии и сов. властью. С приходом сов. власти в Эстонию в ноябре месяце 1940 года открыто проводил среди населения антисоветскую деятельность”. И административно высланный в гор. Киров министр внутренних дел латвийского правительства Ведник, по указанию которого “была расстреляна рабочая делегация, приветствовавшая вход Красн. армии в гор. Ригу в июле 1940 г., и уничтожены списки на ценную агентуру и агентурные дела других лиц и ряда эвакуированных из тюрьмы гор. Таллина” был в том списке приговоренных к ВМН. А еще член религиозной секты с 1932 года, унтер-офицер белоэстонской армии Г.И. Очерде, пребывавший в чине фельдфебеля Сильдвару-Шмидт Вальтер Мартынович. И тут же зав. гаражом и механик маслозавода № 7 Куур, всю ночь разъезжавший по городу на машине, пока не кончилось горючее; начальник лесоучастка энергосельстроя Шабалинского района Саргин с шофером Барыниным - они “сняли все пригодные части и покрышки с грузовика, который должны были доставить и сдать на призывной пункт”.

Впрочем, Кууру и Саргину Верховным судом РСФСР высшая мера наказания была заменена разными сроками лишения свободы, и в этом смысле они были приравнены к председателю колхоза Бельского района, который не выполнил наряд на поставку лошадей и повозок (приговор - 7 лет лишения свободы). А вот другим никаких поблажек не было, всем понятное сокращение ВМН так и осталось в конце их “характеристик” и в последующих докладных записках председателя облсуда Филина. Причем во второй окружение у Никифорова-Волгина немножко поменялось, там уже Утемов Павел Евдокимович значился, осужденный по 58 статье за распространение на разъезде Гарь немецкой листовки в декабре 1941-го и приговоренный к ВМН...
Тяжелейшее было время, военное. И Фемиде нелегко было вывешивать до миллиграмма степень вины каждого обвиненного в тяжких по тем временам преступлениях. Но теперь, когда многие реабилитированы, и Никифоров-Волгин тоже, почему нет-нет да слышится, что его “Дорожный посох” вполне мог “на статью тянуть”? Потому что без посвящения родителям читаем? И без первого абзаца,в котором объясняется: ну рукопись такая, не в Сарагосе найденная, но всё же за границей. Но опять кто-нибудь возразит, напомнит про листовки, которые не Якимов с Утемовым писали, но подобрали себе на беду...
Тяжелое было время, тяжелейшее. Как тут не вспомнить судьбу Петра Пильского, давнего товарища по перу Никифорова-Волгина, писавшего о нем в очерке “Небесный град благодати” как о тихом монашке в миру, в тайниках своей души связанном со всем тем, что овеяно благоговением и твердостью духа. Пильский был обозревателем рижской газеты “Сегодня”, дружил с А. Куприным, Л. Андреевым, М. Чеховым, Ф. Шаляпиным, открыл для Риги двух Иванов - Бунина и Шмелева и в своих работах позволял себе выводы, которые могли не понравиться советской власти. В июне 1940 года он был арестован ее представителями, потом отпущен. Но молох войны и его не пощадил: Пильского, как и Никифорова-Волгина, не стало в декабре 1941 года, но уже при немцах, занявших Ригу...

Тяжелое было время, тяжелейшее...