Журналист "МК" побывал, там где скрывается призрак «Мертвой дороги» ГУЛАГа

Александр Добровольский   
Опубликовано на сайте МК.RU 27 марта 2014 года

Провинившихся зеков там запирали в «темную стоячку»

Вряд ли товарищ Ежов, товарищ Берия и даже сам товарищ Сталин могли предположить, что их любимое «детище» – трудовые лагеря ГУЛАГа много лет спустя претерпят подобную метаморфозу: из мест, где принудительным путем «перековывают» врагов советской власти, – в музейные объекты. Однако, судя по последним новостям из Якутии, такие кардинальные перемены вполне возможны.

Что может узнать, что может испытать человек, побывавший в таком давным-давно заброшенном сталинском лагере – из личного опыта корреспондента «МК».

фото: Александр Добровольский

Министерство туризма Якутии предложило сделать «визитной карточкой» Томпонского района существовавшие там более 60 лет назад лагеря печально известного Дальстроя НКВД СССР на реках Ольчан и Ильнекан. Признаюсь честно, на тех «островах» «архипелага ГУЛАГ» я не бывал. Однако увидеть другие гулаговские «достопримечательности» во всей их натуральности доводилось. 25 лет назад в составе специальной экспедиции мы прошли по трассе последней из «великих сталинских строек» – так и не завершенной, брошенной в приполярной тундре железнодорожной магистрали Салехард – Игарка. И хотя с той поры прошло четверть века, впечатления от увиденного не поблекли.

Эту рельсовую трассу, которую строили в 1949 - 1953 г. г., прозвали впоследствии «Мертвой дорогой». В местах, по которым она должна была проходить, до сих пор царит почти абсолютное безлюдье. На всей тысячекилометровой трассе – лишь 15 или 20 небольших городков и поселков. А еще – десятки лагерей. Тогда, на рубеже 1990-х, многие из них еще находились в весьма хорошей сохранности.

фото: Александр Добровольский

Кое-где увиденные нами лагерные постройки сохранились просто на удивление – вплоть до стекол в окнах. В таких сбереженных природой поселках мы неоднократно встречали подтверждения рассказам старожилов о том, что лагеря после прекращения в 1954 году строительства дороги и вывода отсюда «на большую землю» всех зеков тщательно консервировались. И действительно, оконные проемы закрыты специальными деревянными щитами, вся казенная мебель – тумбочки, стулья, канцелярские столы, – аккуратно сложена в одном помещении... Говорят, даже ворота опустевших зон запирались тогда, 54-м, на замок и опечатывались пломбами, упакованными в особые водонепроницаемые коробочки. Неужели, надеялись еще сюда вернуться? (А между тем, для иностранных дипломатов, которым правительство Хрущева–Булганина вовсю расписывало масштабную акцию по ликвидации в СССР страшных сталинских лагерей, была организована специальная «инспекционная поездка». Их погрузили на борт Ли-2, и знаменитый полярный летчик Аккуратов прокатил «капиталистов» над несколькими лагерными городками на трассе, обреченными на публичное сожжение. Сверху было отлично видно, как рушатся в огне крыши бараков, свечками полыхают сторожевые вышки...)

фото: Александр Добровольский

«Столицей» лагерей на восточном участке трассы являлся город Ермаково, раскинувшийся у берега на крутой излучине Енисея. Этот населенный пункт еще сравнительно недавно обозначался на всех крупных картах страны, а в действительности там – мертвый город без жителей. Сквозь провалившиеся крыши домов тянутся березки и ели, на месте прежних оживленных улиц – непроходимая чащоба... В стороне от полусгнивших домов, где селились «вольняшки», – несколько лагерных зон. Они сильно разрушены, но в одной из них довелось увидеть то, о чем практически не встретить рассказов в исторических сборниках: гулаговский «эксклюзив» – «темная стоячка».

Распахиваешь тяжелую, окованную железом дверь, а за ней лишь узкая вертикальная ниша, в которой даже на корточки присесть невозможно, – колени упираются в противоположную стену. Так и выстаивали здесь несчастные зеки порой по нескольку суток кряду. Кто послабей – даже в больнице потом уже не могли оклематься от такой экзекуции.

Некоторые из уцелевших в приполярной глухомани гулаговских лагерей впечатлили изысками инженерной мысли.

Например, лагерь у реки Либъяха запомнился небывалым даже для подобных сооружений изобилием колючей проволоки. Три забора из «колючки» опоясывают зону. Плюс к этому внизу одного из них уложена та же проволока в виде спирали – чтобы не перепрыгнуть. Плюс – по всему периметру внутренней ограды сделана полоса метровой ширины из той же «колючки», натянутой частыми рядами у самой земли, – чтобы не подобраться к границе зоны. А снаружи этих проволочных рубежей – 4-метровый забор-тын из плотно составленных заостренных жердей.

фото: Александр Добровольский

На обветшалом домике-проходной увидели уцелевшую табличку: «Стой! Вызови дежурного!» А за тремя воротами раскинулась зона. Внутри она тоже оказалась разделена заборами, ощетинившимися острыми шипами проволоки.

Приоткрываем обитую железом дверь одного из бараков. Внутри – сплошной настил двухъярусных нар. Длина каждого спального места от силы полтора метра. Для отопления огромного помещения – лишь пара железных печек. А ведь зимой в этих краях частенько морозы загоняют столбик термометра за отметку -50... Не мудрено, что волосы спящих иногда примерзали поутру к подушкам.

Впрочем, можно было угодить и в гораздо худшие условия.

В дальнем углу зоны мы увидели отгороженный «колючкой» домик с какими-то странными «нахлобучками» на крошечных окнах. Это и есть пресловутый ШИЗО – штрафной изолятор. Сохранился почти как новенький! (Видно, строили с особенной тщательностью.) В общий коридор выходят шесть одинаковых дверей, снабженных «кормушками», смотровыми глазками и массивными щеколдами запоров. Направо – общая камера, налево – пять одиночек. Каждая 1,5х3 метра. Нары-коротышки у дальней стены (спать на них можно лишь скрючившись в позе эмбриона). Окошечко под самым потолком зарешечено, а деревянная «нахлобучка»-воронка снаружи сделана специально, чтобы нельзя было перебросить снаружи какую-нибудь записку провинившемуся, передать ему кусок хлеба... Стекол в окнах ШИЗО не полагалось в принципе. Единственная печка расположена в общем коридоре... «Порой заключенные, попавшие в изолятор суровой зимой, промерзали так, что просили охранника открыть смотровой глазок, чтобы через его крошечное отверстие проникало в камеру из коридора хоть немножко тепла от далекой печки...» – вспоминал один из бывших «сидельцев» сталинских «исправительно-трудовых учреждений», с которым в свое время довелось встретиться автору этих строк.

фото: Александр Добровольский

Благодаря труднодоступности и безлюдности этих мест, в обнаруженных нами заброшенных зонах удалось собрать целую коллекцию «лагерных сувениров». Самодельные игральные карты (склеены из нескольких слоев газет, аккуратно вырезаны по размеру и через трафаретку размечены по мастям и старшинству), самодельные же костяшки домино, алюминиевые ложки с наколотыми инициалами владельцев, обрывки от пачек папирос и махорки...
Обшаривая постройки бывшего лагеря №9, затерявшегося в дебрях на берегу Турухана, мы попали в комнату прорабской, где пол оказался засыпан плакатами по технике безопасности, отпечатанными специально по заказу Главного управления железнодорожного строительства ГУЛАГ. (Один из них, например, с трогательной заботой о здоровье заключенных поучает, что шпалы нужно обязательно носить «на одноименных плечах»!) А в помещениях лагерной администрации кое-где обнаружились залежи «текущей документации». Разнообразие типографских бланков и форм нас просто поразило. В послевоенные скудные годы, на краю земли, в спешке рекордных сроков строительства магистрали бюрократическая машина ГУЛАГа работала на полную мощность.

«Арматурная книжка на заключенного». («Выдано... Сдано... Одеяла... Рубахи нательные... Портянки... Тюфячные наволочки... За утерю или растрату предметов обмундировки заключенный подвергается ответственности по всем правилам лагерного распорядка, а за злостное промотание, кроме дисциплинарной или уголовной ответственности, уплачивает по рыночной стоимости... Категорически воспрещается ставить кресты вместо подписи. в случае неграмотности заглюченного, вместо него подписывается по его просьбе другое лицо, на то им уполномоченное...»)

«Контрольно-сроковая карточка». Гриф: «Секретно». («Конец срока (по приговору)... Статья УК... Срок... Начало срока... Новый конец срока...»)

В лагере №30 повезло обнаружить обрывок особо секретного бланка – так называемой «формы №2», где указаны условные обозначения категорий заключенных, использовавшиеся для шифрованной передачи статистических данных в ежедневных отчетах лагерного начальства, передаваемых по телефону в Управление строительства: «... «двенадцать» – не работающие при непредставлении работы, ... «пятнадцать» — отказавшиеся и отклонившиеся от работы, «шестнадцать» – содержащиеся в карцерах, ...»

По селекторной связи тогда так и диктовали: «В лагпункте номер тридцать сегодня «вторых» – пятьсот двадцать девять, «четвертых» – сорок один, «пятнадцатых» – восемь, «шестнадцатых» – шесть...» В сего эта секретная бумажка содержала, судя по найденному бланку, 23 категории заключенных. Это только живых. А существовали ведь еще зашифрованные обозначения для умерших от болезней, погибших при несчастных случаях, убитых... Хотя убитых-то – согласно официальным документам, – на «великой сталинской» не было. Ну а застреленных «при попытке к бегству», зарезанных на зоне уголовниками, не выдержавших долгого стояния голышом среди комариных полчищ (любили охранники такой способ наказания) оформляли, как «умерших от сердечной недостаточности».

Над покосившимся дверным косяком в полуобрушенном бараке одного из лагерей мы увидели потемневшую фанерную табличку со странной надписью: «Хвоеварка». Здесь варили в котлах мелкоизрубленные еловые ветки. Полученный отвар – «хвойка» – считался очень полезным для спасения от цынги. Поэтому зеков потчевали им в обязательном порядке.

– У входа в столовую стояла большущая бочка с хвойным отваром, – рассказывал мне Георгий Кондаков, прошедший через многие лагеря на трассе «Мертвой дороги». – Рядом с бочкой этой – два «лба» из числа уголовников, помощники дневального. Каждому зеку, идущему в столовую, они наливали литровым черпаком в миску это варево и требовали тут же, при них, выпить. А «хвойка»-то черная, горькая! Но если кто пытался отказываться, эти урки силой в глотку отвар вливали. Такая медицинская профилактика повторялась по два раза в день...

Кроме лагерей на заброшенной дороге сохранились кое-где остатки рельсового пути, изуродованные вечной мерзлотой мосты, проржавевшие паровозы и вагоны... В сочетании с лагерным «колоритом» это производит сильное впечатление – будто в машине времени перенесся на 60 лет назад.

Конечно, сейчас, еще 25 лет спустя, «достопримечательности» «Мертвой дороги» сильнее обветшали, разрушились. Думается, что здесь, как и в других «гулаговских районах» на территории страны, уже мало уцелело от тех страшных времен. Но что-то увидеть настырные путешественники, забравшиеся в такую глухомань, все-таки, наверное, еще смогут. – Тем более, если над экспозицией такого «этнографического музея под открытым небом» поработают профессионалы-музейщики.

Впрочем, естественное человеческое любопытство в подобных местах оказывается с явной «горчинкой». До сих пор не забыл того угнетающего впечатления, которое осталось от вида никому не нужных, разрушающихся плодов человеческого труда, цена которым – десятки тысяч изломанных судеб.