04.08.2011
Здесь, на краю земли, в первой половине XV века создается как бы модель России. В ней, как во всякой модели, все — резче и выпуклей. В ней все наши парадоксы и крайности, взлеты и падения — такой уж Соловки русский нерв. Монастырь и концлагерь, обстрел англичанами и обстрел русскими. Растущие у Полярного круга фрукты. Митрополит Филипп — московский соловчанин, обличивший преступную власть. Наша — такая разная — интеллигенция: Лихачев, переживавший соловецкий ад как очищение, и Горький, посланный сюда, чтобы выяснить «всю правду», похохатывающий, жалкий, так и не открывший миру, что здесь — ад. Крестьяне-годовики (обет) и крестьяне-кулаки (арест), белогвардейцы и красноармейцы, рабочие и колхозницы. Каин и Авель.
В этой книге их истории. Наша история. Которая, подобно любой истории, не повторяется. Она не циклична, и одинаковые причины не приводят к одинаковым следствиям, как это представлялось историкам античности. Так не происходит хотя бы потому, что одинаковых причин не бывает: никогда уже вместе не соберутся одни и те же люди, никогда у них не будет прежних задач и общего настроения. И никого больше не пришлют в пломбированном вагоне: грядущие катаклизмы пробьют себе новые пути. Исторический опыт не может быть решающим в политических прогнозах, потому что ошибочно подобранная аналогия (о такой опасности в свое время предупреждал Шпенглер) способна только запутать дело.
Значит ли это, что исторический опыт бесполезен? Безусловно, нет. Просто значение имеет не весь опыт, а прежде всего его нравственная составляющая. Тому, кто задумывается о грядущем общественном порядке, исторический опыт вряд ли поможет увидеть его во всех деталях. Вместе с тем этот опыт способен помочь ему в общих, но важных выводах. Например: нельзя бесконечно оказывать давление на свой народ — рано или поздно эта пружина распрямится; нельзя пренебрегать интересами других народов — любые конструкции, не учитывающие их интересов, будут непременно расшатываться. Это вещи, очевидные на уровне гуманистической нравственности, ибо одна из задач нравственности — служить общественным регулятором.
Есть, однако, и другое измерение нравственности, забывая о котором, можно столкнуться с бедой. Несмотря на принадлежность этого измерения к метафизической сфере, оно имеет и вполне реальное выражение. В самом общем виде это допустимо сформулировать так: никакое большое начинание, исключающее идею Бога, не может быть жизнеспособным. Примеры разворачиваются длинной цепочкой, ведущей свое начало по меньшей мере от Вавилонской башни.
Я далек от мысли, что верующий человек не может стать злодеем. Так же, скажем, как не считаю, что неверующий лишен совести. Но нет сомнений в том, что в нравственном формировании человечества идея Бога оказалась весьма действенной. Именно она лучше всего помогала человеку оставаться человеком. Все остальные идеи антропоцентричны, а потому не абсолютны. Людей, как известно, много: довольно просто найти тех «своих», во имя которых можно уничтожить «чужих». А Бог — один, Он для всех — свой, попробуй убеди Его такими аргументами.
Всматриваясь в Соловки как модель России, мы обретаем надежду понять, что же с нами происходило в трудные эпохи. И в чем состояла их трудность. Уж если не найти ответы, то по крайней мере — подумать над вопросами. Почему татар на Русь нередко приводили сами русские? Как случилось, что церковная реформа, не касавшаяся ни одной глубинной проблемы, прокатилась по России кровавым колесом? Каким образом те, кого сейчас называют кучкой авантюристов, в 1917-м перевернули православную империю с тысячелетней историей? Это — первое, что приходит в голову, но таких вопросов очень много.
На трудные вопросы можно находить легкие ответы. У того, кто предпочитает видеть себя в кольце врагов, в подобных ответах не будет недостатка. Но только приведут ли они к пониманию пережитого? Так, на исповеди труднее всего говорить о собственных грехах. А о другом вроде бы не требуется. В историческом масштабе мы исповедуемся сами перед собой. И только от нас зависит, выберем ли мы самооправдание (оправдываются обычно внешними обстоятельствами) или попытаемся найти глубинные причины, которые в конечном счете лежат внутри нас.
Эту книгу читать непросто. Она построена так, что тексты о монастыре перемежаются с текстами о лагере. Читая самые страшные, лагерные, страницы, можно подумать, что книга посвящена тому, как людей пытались превратить в скот. Такое впечатление было бы ошибочным. Книга — о том, как человек, содержавшийся в скотских условиях, познавал свое Божественное начало и преображался. Не стоит забывать, что Соловки — монастырь Преображенский.
Ниже помещены несколько фрагментов из книги. Свидетельство — это ведь не только факты, но и стиль. В каждом из приведенных (столь разных!) текстов читатель, надеюсь, оценит его в полной мере. В скобках указано время пребывания автора на Соловках или — если автор неизвестен — предположительное время создания текста.
Евгений Водолазкин,
доктор филологических наук,
Пушкинский Дом РАН
Сказание о святей велицей обители Соловецкой (1603–1604)
С тоит в пучине морстей неприближно к земли, но окружено всем морем, остров посреде моря, аки звезда в небеси сиает. Во всей государеве области много есть обителей и великих лавр, но первый сии монастырь Соловецкий. Что небо от земли высоко стоит, такоже и Соловки от русских монастырей далече отстоят.
А.И. Фомин,
директор народных училищ Архангельской губернии (1789)
Естьли вы, любезный друг, желаете от меня узнать о разумном просвещении и нравственности черноризцев и бельцов, Соловки безженно населяющих, то таковое познание увидите основательнее из описания о состоянии разумности и нравов приморских жителей, из коих все скопление сих островских вечных и временных обитателей, кроме малого числа иноградцов, составляется.
Страны Беломорские, удаленные от сообщения больших городов, не занялись еще роскошью, влекущею за собою большее число человеческих потребностей, кои потому составляя малый кружок нужд, легко введенными праотеческими примерами выполняются. В таком состоянии люди не находят поводы напрягать разум к новым выдумкам и изощрять его к изобретению пособий для удовлетворения являющихся вновь потребностей. Поелику же таковая флегматическая неупотребительность сил разумных никогда не была там возбуждена зарею учености и мерцанием различных ее руководств, из числа коих, по крайней мере, навыком чтения и употреблением разведенных книг, то следует, что сии поморцы не имеют способов к употреблению идеальных расширений. Следовательно, разумы их остаются в бездействии, семена оных разумов не растворяются, ростки сих семян не распускаются, и способности, опираясь на примеры прародительские, тупеют и чахнут. Нравы беломорцов по причине отдаленных между собою их малочисленных разселений, редко чужеземцами посещаемых, образовали их при простоте жизни неповоротливыми, смирными, мягкими, грубыми без суровости, не поползновенными к краже, в опийстве неумеренными и лучшее удовольствие в нем находящими, к подчиненности способными, робкими и гостеприимными. Словом, они украшаются качествами простого доброго человека.
Вас. И. Немирович-Данченко,
писатель (1872)
Понятно отсюда, как развилась в Соловецком монастыре такая производительность, какая не снится и Архангельску. Здесь строят пароходы, чинят их, литографируют, дубят кожи, приготов¬ляют кирпичи; тут есть фотографы, финифтьщики, золотильщики, ювелиры, сапожники, портные, башмачники, восковщики, механики, скотоводы, сыровары, строители, архитекторы; тут есть ма¬газины, великолепные хозяйственные помещения, кладовые, квасные и пекарни; монастырю принадлежат два парохода и морская шхуна, на которой монахи ловят рыбу и промышляют зверя вдоль берегов Мурманских в Северном Ледовитом океане. Тут есть резчики, столяры, кузнецы, гончары, коневоды, огородники, опытные садовники, живописцы, даже золотопромышленники.
П.Ф. Федоров,
судовой врач (1889)
Больного или больную ставят пред мощами на колена, голову преклоняют до земли и всего покрывают священной пеленой — так повторяется каждое богослужение. Такой больной, распростертый в таинственном полумраке пред гробами преподобных, с густою массою народа вокруг, народа, благоговейно стоящего, горячо молящегося, при огромном количестве горящих свечей на дорогих лампадах, при всей торжественной величественной обстановке Храма — производит глубокое впечатление на всякаго новичка; глаза у всех блестят, воздух проникнут какой-то благодатной священной силой, все с напряжением смотрят на распростертого больного в ожидании чуда, вполне веря в его возможность. Так и думаешь: вот больной встанет и громко скажет: «Слава преподобным, теперь я здоров». И по словам богомольцев, редкое лето не бывает чуда.
И.С. Карпов,
крестьянин (1902–1903)
Направление в мой жизненный путь дал мне Соловецкий монастырь, куда я по обещанию матери еще 12-летним в 1902 году был отправлен, где в соборном церковном хоре развился у меня вкус к пению и музыке. Отдал этому изящному чувству и искусству всю жизнь и нашел для себя в музыке и хоровом пении счастие и удовлетворение. Музыка и пение затрагивают лучшие струны моей души, уводят меня в другой — высший мир, в минуту жизни трудную являются единственным утешением и успокоением. Как приходится сожалеть, что созданное церковными композиторами такое неоценимое богатство в настоящее время отвергнуто — презрено и запрещено издавать на грамзаписи.
Но что делать? Новое воспитали общество — новый в нем вкус и дух. Дух нового современного общества — отвержение Бога и всего священного, что освящает человека и отличает от животных. Современный образованный человек находит счастие работать на благо общества, на увеличение материальных благ, цель очень высокая, и все мы должны стремиться к ней как к высшему идеалу, но в то же время возникает неизбежная мысль: что такое человек без веры в Бога? Только высшее всех тварей земных животное и больше ничего. В последнюю минуту жизни, не веря ни в Бога, ни в душу, отходит (умирает) с сознанием полного небытия за гробом.
Б.Н. Ширяев,
писатель (1923–1927)
Каторжное население Соловков в первые годы их существования колебалось от 15 до 25 тысяч. За зиму тысяч семь-восемь умирало от цинги, туберкулеза и истощения. Во время сыпнотифозной эпидемии 1926–1927 гг. вымерло больше половины заключенных. Но с открытием навигации в конце мая ежегодно начинали приходить пополнения, и к ноябрю норма предыдущего года превышалась.
И.М. Зайцев,
генерал-майор, командующий русскими войсками в Хиве (1925–1928)
Как ни тяжело было соловецкой администрации из чекистов признаться, что те, кого они презрительно называли «дармоедами», «обманщиками», «эксплуататорами» народа и пр., оказались самыми безупречными людьми, но делать было нечего, сама жизнь принудила администрацию к этому. Дело в том, что на Соловках на каждой командировке есть должность каптера (каптенармус), на обязанности которого лежит прием, хранение и выдача пищевых продуктов. Работа по сравнению с другими весьма легкая; кроме того, каптер всегда будет сыт, а изыскание пропитания к скудной казенной пище составляет главную заботу всех соловчан. Вот почему вначале администрация назначала каптерами своих чеки¬стов или бывших сексотов ГПУ. Но что же оказалось на практике? В большинстве случаев через три-четыре месяца у нового каптера обнаруживалась растрата. Пробовали назначать других; результат получался тот же. Тогда решили применить для этой работы духовенство. И все пошло по-хорошему: никогда нет никаких недочетов; продукты отпускаются всегда аккуратно; нет обвешивания, обсчетов, замены и пр.
Д.С. Лихачев, литературовед,
академик (1928–1931)
28 октября 1929 г. по лагерю объявили: все должны быть по своим ротам с какого-то (не помню) часа вечера. На работе никто не должен оставаться. Мы поняли. В молчании мы сидели в своей камере в третьей роте. Раскрыли форточку. Вдруг завыла собака Блек на спортстанции, которая была как раз против окна третьей роты. Это выводили первую партию на расстрел через Пожарные ворота. Блек выл, провожая каждую партию. Говорят, в конвое были случаи истерик. Расстреливали два франтоватых (франтоватых по-лагерному) с материка и наш начальник Культурно¬-воспитательной части Дм.Вл. Успенский. Про Успенского говорили, что его загнали работать на Соловки, чтобы скрыть от глаз людей: он якобы убил своего отца (по одним сведениям, дьякона, по другим — свя¬щенника). Срока он не получил никакого. Он отговорился тем, что «убил классового врага». Ему и предложили «помочь» при расстрелах. Ведь расстрелять надо было 300 или 400 человек.
С одной из партий получилась «заминка» в Святых (Пожарных) воротах. Высокий и сильный одноногий профессор баллистики Покровский (как говорят, читавший лекции в Оксфорде) стал бить деревянной ногой конвоиров. Его повалили и пристрелили прямо в Пожарных воротах. Остальные шли безмолвно, как завороженные. Расстреливали против Женбарака. Там слышали, понима¬ли — на¬чались истерики.
Могилы были вырыты за день до расстрела. Расстреливали пьяные палачи. Одна пуля — один человек. Многих закопали живыми, слабо присыпав землей. Утром земля над ямой еще шевелилась... <…>
А Блек убежал в лес. Он не пожелал жить с людьми! Его искали. Особенно искали Успенский и начальник войск Соловецкого архипелага латыш Дегтярев по прозвищу «главный хирург» (он обычно расстреливал одиночек под колокольней). Однажды я видел его бегающим в длинной шинели в толпе заключенных с «монтекристом», стреляющим в собак. Раненые собаки с визгом разбегались. Полы длинной «чекистской шинели» хлопали по голенищам... После той ночи с воем Блека Дегтярев возненавидел собак.
Фрагменты обвинительного заключения по делу №885 от 09.06.1930
Кутовой показывает: «Был случай, когда из Анзера новоприбывшей партии в стационар было доставлено 7 трупов неизвестных, по распоряжению адмчасти таковых взять на списочный учет и числить по дроби. Но один из трупов заговорил, которого дежурный по стационару Фангер Берта Абрамовна приказала внести в ванну и оказала ему медицинскую помощь, после чего он назвал свою фамилию — Максимовский».
Левандовский показывает: «Были случаи умерщвления больных путем вспрыскива¬ния морфия для овладения деньгами. Это был случай умерщвления Иванова-Лиманта, вспрыскивание морфия производил старший лекпом Кишицкий, в настоящее время уже освобо¬дился». «На Анзере я пробыл с ноября 1928 г. по март 1929 г. Был при¬везен в стационар на Голгофу закл. Лобанов Николай Василь¬евич в полузамерзшем состоянии. Когда я вспрыснул ему камфару, подошел д-р Терибелли и распорядился, несмотря на мои распоряжения, унести его в «покойницкую»: «Пусть уносят, все равно сдохнет». Я вытащил Лобанова из покойницкой тайно от врача, и тот выжил и находится где-то в IV отд.».
Кутовой показывает: «Я видел в окно, как из 4-го барака голых людей в 20 град. мороз гнали в баню с горы вниз, к озеру, где находилась баня, и после бани обратно в гору. После этого часть из них попадала в лазареты, и умирало в день до 20 чел.».
Дзюбенко показывает: «Одного не умершего закл. д-р Пелюхин направил в могилу, последний как бы начал вылазить из могилы, а санитары сказали, что доктор лучше знает — жив ты или умер».
О.В. Волков,
писатель (1928–1929, 1931–1933)
Участь ксендзов разделил тогда и Петр, епископ Воронежский. То была месть человеку, поднявшемуся над суетой преследований и унижений. Неуязвимый из-за высоты нравственного своего облика, он с метлой в руках, в роли дворника или сторожа, внушал благоговейное уважение. Перед ним тушевались сами вохровцы, натасканные на грубую наглость и издевку над заключенными. При встрече они не только уступали ему дорогу, но и не удерживались от приветствия. На что он отвечал, как всегда: поднимал руку и осенял еле очерченным крестным знамением. Если ему случалось проходить мимо большого начальства, оно, завидев его издали, отворачивалось, будто не замечая православного епископа — ничтожного зэка, каких, слава Богу, предостаточно...
Начальники в зеркально начищенных сапогах и ловко сидящих френчах принимали независимые позы: они пасовали перед достойным спокойствием архипастыря. Оно их принижало. И брала досада на собственное малодушие, заставлявшее отводить глаза. Преосвященный Петр медленно шествовал мимо, легко опираясь на посох и не склоняя головы. И на фоне древних монастырских стен это выглядело пророческим видением: уходящая фигура пастыря, словно покидающего землю, на которой утвердилось торжествующее насилие.
Спецвыпуск «Правда ГУЛАГа» публикуется при поддержке фонда «Президентский центр Б.Н. Ельцина» и Международного фонда социально-экономических и политологических исследований М.С. Горбачева
Ссылка: Часть суши, окруженная небом - Новая газета
Есть на свете места, где эхо громче крика. Соловецкие тексты и образы
Так называется книга, которая выйдет в сентябре в издательстве «Logos» (Санкт-Петербург). Издание подготовлено Е.Г. Водолазкиным (ответственный редактор и составитель), О.Г. Волковым (подготовка текстов) и А.А. Савкиным (иллюстрации). — 783 с.
Представляемая книга посвящена памяти Дмитрия Сергеевича Лихачева. Это — собрание свидетельств о Соловках, самом, может быть, вневременном месте России. И странным образом — самом современном, то есть в высшей степени чувствительном к очередной смене «старого» времени «новым». Многое из того, что испытала наша земля, здесь не просто отзывалось: оно представало более выраженным, обостренным, доведенным до верхней точки (или до нижней). Есть на свете места, где эхо громче крика.
Так называется книга, которая выйдет в сентябре в издательстве «Logos» (Санкт-Петербург). Издание подготовлено Е.Г. Водолазкиным (ответственный редактор и составитель), О.Г. Волковым (подготовка текстов) и А.А. Савкиным (иллюстрации). — 783 с.
Представляемая книга посвящена памяти Дмитрия Сергеевича Лихачева. Это — собрание свидетельств о Соловках, самом, может быть, вневременном месте России. И странным образом — самом современном, то есть в высшей степени чувствительном к очередной смене «старого» времени «новым». Многое из того, что испытала наша земля, здесь не просто отзывалось: оно представало более выраженным, обостренным, доведенным до верхней точки (или до нижней). Есть на свете места, где эхо громче крика.
Здесь, на краю земли, в первой половине XV века создается как бы модель России. В ней, как во всякой модели, все — резче и выпуклей. В ней все наши парадоксы и крайности, взлеты и падения — такой уж Соловки русский нерв. Монастырь и концлагерь, обстрел англичанами и обстрел русскими. Растущие у Полярного круга фрукты. Митрополит Филипп — московский соловчанин, обличивший преступную власть. Наша — такая разная — интеллигенция: Лихачев, переживавший соловецкий ад как очищение, и Горький, посланный сюда, чтобы выяснить «всю правду», похохатывающий, жалкий, так и не открывший миру, что здесь — ад. Крестьяне-годовики (обет) и крестьяне-кулаки (арест), белогвардейцы и красноармейцы, рабочие и колхозницы. Каин и Авель.
В этой книге их истории. Наша история. Которая, подобно любой истории, не повторяется. Она не циклична, и одинаковые причины не приводят к одинаковым следствиям, как это представлялось историкам античности. Так не происходит хотя бы потому, что одинаковых причин не бывает: никогда уже вместе не соберутся одни и те же люди, никогда у них не будет прежних задач и общего настроения. И никого больше не пришлют в пломбированном вагоне: грядущие катаклизмы пробьют себе новые пути. Исторический опыт не может быть решающим в политических прогнозах, потому что ошибочно подобранная аналогия (о такой опасности в свое время предупреждал Шпенглер) способна только запутать дело.
Значит ли это, что исторический опыт бесполезен? Безусловно, нет. Просто значение имеет не весь опыт, а прежде всего его нравственная составляющая. Тому, кто задумывается о грядущем общественном порядке, исторический опыт вряд ли поможет увидеть его во всех деталях. Вместе с тем этот опыт способен помочь ему в общих, но важных выводах. Например: нельзя бесконечно оказывать давление на свой народ — рано или поздно эта пружина распрямится; нельзя пренебрегать интересами других народов — любые конструкции, не учитывающие их интересов, будут непременно расшатываться. Это вещи, очевидные на уровне гуманистической нравственности, ибо одна из задач нравственности — служить общественным регулятором.
Есть, однако, и другое измерение нравственности, забывая о котором, можно столкнуться с бедой. Несмотря на принадлежность этого измерения к метафизической сфере, оно имеет и вполне реальное выражение. В самом общем виде это допустимо сформулировать так: никакое большое начинание, исключающее идею Бога, не может быть жизнеспособным. Примеры разворачиваются длинной цепочкой, ведущей свое начало по меньшей мере от Вавилонской башни.
Я далек от мысли, что верующий человек не может стать злодеем. Так же, скажем, как не считаю, что неверующий лишен совести. Но нет сомнений в том, что в нравственном формировании человечества идея Бога оказалась весьма действенной. Именно она лучше всего помогала человеку оставаться человеком. Все остальные идеи антропоцентричны, а потому не абсолютны. Людей, как известно, много: довольно просто найти тех «своих», во имя которых можно уничтожить «чужих». А Бог — один, Он для всех — свой, попробуй убеди Его такими аргументами.
Всматриваясь в Соловки как модель России, мы обретаем надежду понять, что же с нами происходило в трудные эпохи. И в чем состояла их трудность. Уж если не найти ответы, то по крайней мере — подумать над вопросами. Почему татар на Русь нередко приводили сами русские? Как случилось, что церковная реформа, не касавшаяся ни одной глубинной проблемы, прокатилась по России кровавым колесом? Каким образом те, кого сейчас называют кучкой авантюристов, в 1917-м перевернули православную империю с тысячелетней историей? Это — первое, что приходит в голову, но таких вопросов очень много.
На трудные вопросы можно находить легкие ответы. У того, кто предпочитает видеть себя в кольце врагов, в подобных ответах не будет недостатка. Но только приведут ли они к пониманию пережитого? Так, на исповеди труднее всего говорить о собственных грехах. А о другом вроде бы не требуется. В историческом масштабе мы исповедуемся сами перед собой. И только от нас зависит, выберем ли мы самооправдание (оправдываются обычно внешними обстоятельствами) или попытаемся найти глубинные причины, которые в конечном счете лежат внутри нас.
Эту книгу читать непросто. Она построена так, что тексты о монастыре перемежаются с текстами о лагере. Читая самые страшные, лагерные, страницы, можно подумать, что книга посвящена тому, как людей пытались превратить в скот. Такое впечатление было бы ошибочным. Книга — о том, как человек, содержавшийся в скотских условиях, познавал свое Божественное начало и преображался. Не стоит забывать, что Соловки — монастырь Преображенский.
Ниже помещены несколько фрагментов из книги. Свидетельство — это ведь не только факты, но и стиль. В каждом из приведенных (столь разных!) текстов читатель, надеюсь, оценит его в полной мере. В скобках указано время пребывания автора на Соловках или — если автор неизвестен — предположительное время создания текста.
Евгений Водолазкин,
доктор филологических наук,
Пушкинский Дом РАН
Сказание о святей велицей обители Соловецкой (1603–1604)
С тоит в пучине морстей неприближно к земли, но окружено всем морем, остров посреде моря, аки звезда в небеси сиает. Во всей государеве области много есть обителей и великих лавр, но первый сии монастырь Соловецкий. Что небо от земли высоко стоит, такоже и Соловки от русских монастырей далече отстоят.
А.И. Фомин,
директор народных училищ Архангельской губернии (1789)
Естьли вы, любезный друг, желаете от меня узнать о разумном просвещении и нравственности черноризцев и бельцов, Соловки безженно населяющих, то таковое познание увидите основательнее из описания о состоянии разумности и нравов приморских жителей, из коих все скопление сих островских вечных и временных обитателей, кроме малого числа иноградцов, составляется.
Страны Беломорские, удаленные от сообщения больших городов, не занялись еще роскошью, влекущею за собою большее число человеческих потребностей, кои потому составляя малый кружок нужд, легко введенными праотеческими примерами выполняются. В таком состоянии люди не находят поводы напрягать разум к новым выдумкам и изощрять его к изобретению пособий для удовлетворения являющихся вновь потребностей. Поелику же таковая флегматическая неупотребительность сил разумных никогда не была там возбуждена зарею учености и мерцанием различных ее руководств, из числа коих, по крайней мере, навыком чтения и употреблением разведенных книг, то следует, что сии поморцы не имеют способов к употреблению идеальных расширений. Следовательно, разумы их остаются в бездействии, семена оных разумов не растворяются, ростки сих семян не распускаются, и способности, опираясь на примеры прародительские, тупеют и чахнут. Нравы беломорцов по причине отдаленных между собою их малочисленных разселений, редко чужеземцами посещаемых, образовали их при простоте жизни неповоротливыми, смирными, мягкими, грубыми без суровости, не поползновенными к краже, в опийстве неумеренными и лучшее удовольствие в нем находящими, к подчиненности способными, робкими и гостеприимными. Словом, они украшаются качествами простого доброго человека.
Вас. И. Немирович-Данченко,
писатель (1872)
Понятно отсюда, как развилась в Соловецком монастыре такая производительность, какая не снится и Архангельску. Здесь строят пароходы, чинят их, литографируют, дубят кожи, приготов¬ляют кирпичи; тут есть фотографы, финифтьщики, золотильщики, ювелиры, сапожники, портные, башмачники, восковщики, механики, скотоводы, сыровары, строители, архитекторы; тут есть ма¬газины, великолепные хозяйственные помещения, кладовые, квасные и пекарни; монастырю принадлежат два парохода и морская шхуна, на которой монахи ловят рыбу и промышляют зверя вдоль берегов Мурманских в Северном Ледовитом океане. Тут есть резчики, столяры, кузнецы, гончары, коневоды, огородники, опытные садовники, живописцы, даже золотопромышленники.
П.Ф. Федоров,
судовой врач (1889)
Больного или больную ставят пред мощами на колена, голову преклоняют до земли и всего покрывают священной пеленой — так повторяется каждое богослужение. Такой больной, распростертый в таинственном полумраке пред гробами преподобных, с густою массою народа вокруг, народа, благоговейно стоящего, горячо молящегося, при огромном количестве горящих свечей на дорогих лампадах, при всей торжественной величественной обстановке Храма — производит глубокое впечатление на всякаго новичка; глаза у всех блестят, воздух проникнут какой-то благодатной священной силой, все с напряжением смотрят на распростертого больного в ожидании чуда, вполне веря в его возможность. Так и думаешь: вот больной встанет и громко скажет: «Слава преподобным, теперь я здоров». И по словам богомольцев, редкое лето не бывает чуда.
И.С. Карпов,
крестьянин (1902–1903)
Направление в мой жизненный путь дал мне Соловецкий монастырь, куда я по обещанию матери еще 12-летним в 1902 году был отправлен, где в соборном церковном хоре развился у меня вкус к пению и музыке. Отдал этому изящному чувству и искусству всю жизнь и нашел для себя в музыке и хоровом пении счастие и удовлетворение. Музыка и пение затрагивают лучшие струны моей души, уводят меня в другой — высший мир, в минуту жизни трудную являются единственным утешением и успокоением. Как приходится сожалеть, что созданное церковными композиторами такое неоценимое богатство в настоящее время отвергнуто — презрено и запрещено издавать на грамзаписи.
Но что делать? Новое воспитали общество — новый в нем вкус и дух. Дух нового современного общества — отвержение Бога и всего священного, что освящает человека и отличает от животных. Современный образованный человек находит счастие работать на благо общества, на увеличение материальных благ, цель очень высокая, и все мы должны стремиться к ней как к высшему идеалу, но в то же время возникает неизбежная мысль: что такое человек без веры в Бога? Только высшее всех тварей земных животное и больше ничего. В последнюю минуту жизни, не веря ни в Бога, ни в душу, отходит (умирает) с сознанием полного небытия за гробом.
Б.Н. Ширяев,
писатель (1923–1927)
Каторжное население Соловков в первые годы их существования колебалось от 15 до 25 тысяч. За зиму тысяч семь-восемь умирало от цинги, туберкулеза и истощения. Во время сыпнотифозной эпидемии 1926–1927 гг. вымерло больше половины заключенных. Но с открытием навигации в конце мая ежегодно начинали приходить пополнения, и к ноябрю норма предыдущего года превышалась.
И.М. Зайцев,
генерал-майор, командующий русскими войсками в Хиве (1925–1928)
Как ни тяжело было соловецкой администрации из чекистов признаться, что те, кого они презрительно называли «дармоедами», «обманщиками», «эксплуататорами» народа и пр., оказались самыми безупречными людьми, но делать было нечего, сама жизнь принудила администрацию к этому. Дело в том, что на Соловках на каждой командировке есть должность каптера (каптенармус), на обязанности которого лежит прием, хранение и выдача пищевых продуктов. Работа по сравнению с другими весьма легкая; кроме того, каптер всегда будет сыт, а изыскание пропитания к скудной казенной пище составляет главную заботу всех соловчан. Вот почему вначале администрация назначала каптерами своих чеки¬стов или бывших сексотов ГПУ. Но что же оказалось на практике? В большинстве случаев через три-четыре месяца у нового каптера обнаруживалась растрата. Пробовали назначать других; результат получался тот же. Тогда решили применить для этой работы духовенство. И все пошло по-хорошему: никогда нет никаких недочетов; продукты отпускаются всегда аккуратно; нет обвешивания, обсчетов, замены и пр.
Д.С. Лихачев, литературовед,
академик (1928–1931)
28 октября 1929 г. по лагерю объявили: все должны быть по своим ротам с какого-то (не помню) часа вечера. На работе никто не должен оставаться. Мы поняли. В молчании мы сидели в своей камере в третьей роте. Раскрыли форточку. Вдруг завыла собака Блек на спортстанции, которая была как раз против окна третьей роты. Это выводили первую партию на расстрел через Пожарные ворота. Блек выл, провожая каждую партию. Говорят, в конвое были случаи истерик. Расстреливали два франтоватых (франтоватых по-лагерному) с материка и наш начальник Культурно¬-воспитательной части Дм.Вл. Успенский. Про Успенского говорили, что его загнали работать на Соловки, чтобы скрыть от глаз людей: он якобы убил своего отца (по одним сведениям, дьякона, по другим — свя¬щенника). Срока он не получил никакого. Он отговорился тем, что «убил классового врага». Ему и предложили «помочь» при расстрелах. Ведь расстрелять надо было 300 или 400 человек.
С одной из партий получилась «заминка» в Святых (Пожарных) воротах. Высокий и сильный одноногий профессор баллистики Покровский (как говорят, читавший лекции в Оксфорде) стал бить деревянной ногой конвоиров. Его повалили и пристрелили прямо в Пожарных воротах. Остальные шли безмолвно, как завороженные. Расстреливали против Женбарака. Там слышали, понима¬ли — на¬чались истерики.
Могилы были вырыты за день до расстрела. Расстреливали пьяные палачи. Одна пуля — один человек. Многих закопали живыми, слабо присыпав землей. Утром земля над ямой еще шевелилась... <…>
А Блек убежал в лес. Он не пожелал жить с людьми! Его искали. Особенно искали Успенский и начальник войск Соловецкого архипелага латыш Дегтярев по прозвищу «главный хирург» (он обычно расстреливал одиночек под колокольней). Однажды я видел его бегающим в длинной шинели в толпе заключенных с «монтекристом», стреляющим в собак. Раненые собаки с визгом разбегались. Полы длинной «чекистской шинели» хлопали по голенищам... После той ночи с воем Блека Дегтярев возненавидел собак.
Фрагменты обвинительного заключения по делу №885 от 09.06.1930
Кутовой показывает: «Был случай, когда из Анзера новоприбывшей партии в стационар было доставлено 7 трупов неизвестных, по распоряжению адмчасти таковых взять на списочный учет и числить по дроби. Но один из трупов заговорил, которого дежурный по стационару Фангер Берта Абрамовна приказала внести в ванну и оказала ему медицинскую помощь, после чего он назвал свою фамилию — Максимовский».
Левандовский показывает: «Были случаи умерщвления больных путем вспрыскива¬ния морфия для овладения деньгами. Это был случай умерщвления Иванова-Лиманта, вспрыскивание морфия производил старший лекпом Кишицкий, в настоящее время уже освобо¬дился». «На Анзере я пробыл с ноября 1928 г. по март 1929 г. Был при¬везен в стационар на Голгофу закл. Лобанов Николай Василь¬евич в полузамерзшем состоянии. Когда я вспрыснул ему камфару, подошел д-р Терибелли и распорядился, несмотря на мои распоряжения, унести его в «покойницкую»: «Пусть уносят, все равно сдохнет». Я вытащил Лобанова из покойницкой тайно от врача, и тот выжил и находится где-то в IV отд.».
Кутовой показывает: «Я видел в окно, как из 4-го барака голых людей в 20 град. мороз гнали в баню с горы вниз, к озеру, где находилась баня, и после бани обратно в гору. После этого часть из них попадала в лазареты, и умирало в день до 20 чел.».
Дзюбенко показывает: «Одного не умершего закл. д-р Пелюхин направил в могилу, последний как бы начал вылазить из могилы, а санитары сказали, что доктор лучше знает — жив ты или умер».
О.В. Волков,
писатель (1928–1929, 1931–1933)
Участь ксендзов разделил тогда и Петр, епископ Воронежский. То была месть человеку, поднявшемуся над суетой преследований и унижений. Неуязвимый из-за высоты нравственного своего облика, он с метлой в руках, в роли дворника или сторожа, внушал благоговейное уважение. Перед ним тушевались сами вохровцы, натасканные на грубую наглость и издевку над заключенными. При встрече они не только уступали ему дорогу, но и не удерживались от приветствия. На что он отвечал, как всегда: поднимал руку и осенял еле очерченным крестным знамением. Если ему случалось проходить мимо большого начальства, оно, завидев его издали, отворачивалось, будто не замечая православного епископа — ничтожного зэка, каких, слава Богу, предостаточно...
Начальники в зеркально начищенных сапогах и ловко сидящих френчах принимали независимые позы: они пасовали перед достойным спокойствием архипастыря. Оно их принижало. И брала досада на собственное малодушие, заставлявшее отводить глаза. Преосвященный Петр медленно шествовал мимо, легко опираясь на посох и не склоняя головы. И на фоне древних монастырских стен это выглядело пророческим видением: уходящая фигура пастыря, словно покидающего землю, на которой утвердилось торжествующее насилие.
Спецвыпуск «Правда ГУЛАГа» публикуется при поддержке фонда «Президентский центр Б.Н. Ельцина» и Международного фонда социально-экономических и политологических исследований М.С. Горбачева
Ссылка: Часть суши, окруженная небом - Новая газета
Комментариев нет:
Отправить комментарий