Мастер индивидуального террора

Никита Петров
Опубликовано в Правда ГУЛАГа / Выпуск № 21 от 26 февраля 2014
 
Портрет Эйтингона, коллеги Судоплатова

Говорят, будто на похоронах Наума Эйтингона в мае 1981-го кто-то из присутствующих ветеранов-сослуживцев патетически изрек: «Сегодня у этой могилы как бы завершается рыцарская эпоха в истории нашей ЧК…» Странное и весьма изощренное представление о рыцарстве. А может, мы отстали от жизни, и теперь служба по ведомству «мокрых дел» и искусство убивать из-за угла считается… рыцарством?

Наум Исаакович Эйтингон родился в 1899-м в Могилеве. Окончил семь классов коммерческого училища и среднюю школу. В 17 лет вступил в партию эсеров, а в 1919-м — в партию большевиков. На службу в органы Эйтингон попал как все. По решению Гомельского губкома партии в 1920-м был направлен в Особый отдел укрепрайона и в том же году утвержден начальником секретно-оперативного отдела и зампредом Гомельской губчека. Его заметили и через два года перевели в Москву. Здесь он окончил восточный факультет Военной академии и в 1925-м — в знак особого доверия — переведен на загранработу. В 1970-е годы, когда Эйтингон писал свои многочисленные заявления о реабилитации, он в одно из обращений к председателю КГБ Андропову вставил сочную деталь о том, как его напутствовал перед отправкой за границу председатель ОГПУ Дзержинский, который, после того как коротко объяснил обстановку в Китае и указал, на что следует обратить особое внимание, сказал: «Делайте все, что полезно для революции»1. Эйтингон с пафосом продолжает: «И я следовал всю жизнь этому напутствию»… И ведь не просто бравировал своей близостью к Дзержинскому. Нет. Он точно уловил тягу партийного выдвиженца Андропова к истокам и его особый пиетет перед основоположниками чекистского ордена.
_________
1 Письмо Эйтингона председателю КГБ при СМ СССР Ю.В. Андропову. 8 сентября 1975 г.

Андрей и Пьер

До 1937-го их пути, кажется, не пересекались. Вместе их свело убийство. Эйтингон, работавший в Испании под псевдонимом Пьер, и его руководитель — резидент Александр Орлов (Швед), должны были ликвидировать провалившегося агента «13» (Николая Скоблина). После похищения чекистами руководителя РОВС Евгения Миллера Скоблин скрывался в советском полпредстве в Париже. Спасать и возиться с ним было не в правилах НКВД. Отработанный материал. К тому же сам Сталин дал санкцию на его ликвидацию. Телеграмма, направленная 28 сентября 1937-го из Москвы в Париж, была краткой и ясной: «Шведу, Яше. Ваш план принимается. Хозяин просит сделать все возможное, чтобы прошло чисто. Операция не должна иметь следов. У жены должна сохраниться уверенность, что тринадцатый жив и находится дома. Алексей»2.

Ассистировать Шведу и Пьеру должен был Андрей. Под этим псевдонимом работал Судоплатов. Был нанят самолет для полета в Испанию, и на его борту в полете Эйтингоном и Судоплатовым Скоблин был убит и сброшен в горах.

Как позднее вспоминал Эйтингон, в 1938-м по указанию Москвы он вновь был срочно направлен в Париж, где ему следовало «обеспечить безопасность отъезда в СССР, после блестящего личного выполнения задания, тов. Судоплатова П.А., а также некоторых других работников, по аналогичным делам»3. Стоит пояснить: Андрей уносил ноги из Роттердама, где в мае 1938-го осуществил убийство лидера украинского национального движения Евгения Коновальца. Причем общественно опасным способом — подсунул ему начиненную взрывчаткой конфетную коробку.

Командировка Пьера в Испанию могла закончиться плачевно. Летом 1938-го его начальник — резидент Орлов бежал, прихватив кассу. В документах НКВД, датированных декабрем 1938-го, констатировалось: «Работающий в настоящее время главным резидентом в Испании Пьер — провален и также подлежит отзыву». Там же техническим работником резидентуры работала и Нина — жена Пьера. Их, разумеется, отозвали, и семейный подряд лопнул. На Эйтингона легла тень подозрения, но в Москве рассудили, уж очень хорошо он поставил на поток проведение диверсий и убийств.

Такой опыт был оценен. В 1939-м Судоплатову и Эйтингону Сталин поручил организовать убийство Троцкого. Так, повязанные кровью Скоблина, они стали работать всегда вместе.
_________
2 Яша – Яков Серебрянский; Алексей – начальник ИНО ГУГБ НКВД Абрам Слуцкий.
3 Письмо Эйтингона председателю КГБ при СМ СССР Ю.В. Андропову. 8 сентября 1975 г.

Другим путем «рассчитаться» нельзя

Серия организованных Судоплатовым и Эйтингоном послевоенных актов индивидуального террора, начавшись в 1946-м4, продолжилась и в 1947-м. Одной из жертв стал американец Исай Оггинс. Его история и печальна, и поучительна. Как отмечено в архивной справке:
«В отношении Оггинса И.М. в архиве КГБ при Совете Министров СССР имеются данные, из которых видно, что он и его жена — Оггинс Норма, будучи гражданами США и членами американской компартии, были привлечены к сотрудничеству с органами госбезопасности СССР и длительное время использовались на нелегальной работе в США, Европе и на Дальнем Востоке. В 1938 году Оггинс И.М. был арестован по подозрению в шпионаже и в 1940 году по постановлению Особого совещания при НКВД СССР заключен в ИТЛ сроком на 8 лет. Сотрудничество же органов НКВД с его женой продолжалось до 1939 года, до возвращения ее в США. Узнав об аресте мужа, Оггинс Норма начиная с 1942 года стала настойчиво добиваться его освобождения. С этой целью она систематически посещала советские консульство и посольство, обращалась в Госдепартамент США, писала Сталину. В 1942—1943 гг. представителям американского посольства было предоставлено два свидания с Оггинсом, после которых посольство США неоднократно обращалось с просьбами о его досрочном освобождении»5.

Похоже, выпускать Оггинса из заключения, а его срок подходил к концу, никто и не собирался. Министр госбезопасности Абакумов написал 25 июля 1946-го письмо Молотову, в котором изложил обстоятельства дела американца, напомнив, что ему осталось сидеть 8 месяцев, и прямо поставил вопрос: надо ли дело Оггинса направить на пересмотр для досрочного освобождения? В Кремле колебались. Наконец весной 1947-го решение созрело. В письме Абакумова Сталину и Молотову от 21 мая 1947-го был изложен план решения проблемы. Оггинсу было назначено. умереть. Абакумов писал, что МГБ считает невозможным освобождение Оггинса, так как он может расконспирировать методы работы советской разведки, выдать известную ему зарубежную агентуру, а также рассказать о режиме содержания заключенных в тюрьмах и лагерях. И далее изложил план предстоящего убийства заключенного американца:

«Исходя из этого МГБ СССР считает необходимым Оггинс Исая ликвидировать, сообщив американцам, что Оггинс после свидания с представителями американского посольства, в июне 1943 года, был возвращен к месту отбытия срока наказания в Норильск и там, в 1946 году, умер в больнице в результате обострения туберкулеза позвоночника».

В Кремле предложение одобрили. На письме Абакумов пометил: «Утверждено. Передал об этом лично мне т. Молотов. 10 июня 1947 г.»6. Дело поручили Эйтингону. Как отмечено в архивных документах: «План уничтожения Оггинса был составлен 30 июля 1946 года7 Эйтингоном. Согласно этому плану умерщвление Оггинса должен был произвести Майрановский в помещении спецлаборатории путем применения к нему спецпрепарата. Когда была осуществлена эта операция, данных не имеется. К уголовному делу Оггинса приобщено свидетельство ЗАГСа г. Пензы о его смерти, наступившей якобы от паралича сердца 13 января 1947 года в Пензенской тюрьме»8.

Согласно показаниям, данным на следствии Эйтингоном и Майрановским, Оггинс был умерщвлен в спецлаборатории путем введения ему Майрановским яда. Кстати, на следствии Эйтингон также сообщил, что Абакумов ему говорил, как при подготовке операции по уничтожению Оггинса Молотов вникал во все детали и выражал опасение, что американцы будут настаивать на выдаче им трупа Оггинса.

Справедливы ли были опасения Абакумова о том, что американец может выдать известную ему советскую агентуру? Ответ на этот вопрос также содержится в цитированном выше документе: «Следует отметить, что ссылки Абакумова в письме на то, что Оггинс мог якобы выдать известную ему агентуру за рубежом, лишены оснований. Проводившейся в 1946 году проверкой установлено, что такой агентуры за кордоном не имелось».

Для себя Эйтингон придумал ловкую схему оправдания, скорее напоминающую кодекс чести мафиозного клана. На следствии он твердил, что лично знакомился с материалами на этих лиц, и поэтому утверждает, что это были враги советской власти и что другим путем «рассчитаться» с ними по ряду причин было нельзя».
_________
4 См. «Новую газету» от 7 августа 2013 г.
5 Из справки КПК при ЦК КПСС по делам Судоплатова и Эйтингона от августа 1968 г.
6 Судоплатов в письме в ЦК КПСС 11 октября 1960-го сообщил, что решение о ликвидации Оггинса, как говорил ему Абакумов, было принято Сталиным по предложению Молотова.
7Так в тексте документа. Возможно, речь идет о 30 июня 1947 г. По крайней мере, по недавно обнародованным ФСБ данным, Оггинс был убит 5 июля 1947-го.
8 Из справки КПК при ЦК КПСС от августа 1968 г.

Ужгород

18 ноября 1947-го генеральный прокурор СССР Константин Горшенин направил секретарю ЦК ВКП(б) Алексею Кузнецову сообщение о серьезном происшествии:

«27 октября 1947 года в 12 часов ночи на проселочной дороге из села Лохово Мукачевского округа Закарпатской области на фаэтон, в котором ехали греко-католический епископ Ромжа и группа священников, налетела грузовая машина и сбросила его в кювет.

После того как сидевшие в фаэтоне выпрыгнули и начали разбегаться, лица, ехавшие на грузовой машине, и другие, подоспевшие на легковой машине, напали на них и начали избивать железными предметами.
В результате тяжело ранены епископ Ромжа, священник Бачинский, секретарь епископа Маслей и кучер. Ромжа, будучи доставлен в больницу, от полученных ранений скончался.

Предварительным следствием установлено, что нападение на епископа и сопровождавших его лиц было заранее организовано группой злоумышленников, в распоряжении которых находились мотоцикл, грузовая и легковая автомашины.

Следствие по делу ведет Уполномоченный Министерства Государственной безопасности УССР.
Надзор за следствием осуществляет Прокурор Закарпатской области»9.
Злоумышленников так и не нашли. Преступление, как водится, хотели списать на бандитов, тем более что сразу же стали распространяться слухи, что нападение — «дело рук НКВД». Ведь Федор Ромжа был фигурой заметной. Он окончил в Риме греко-венгерский колледж иезуитов «Германикум», богословский факультет при Университете Грегориана и колледж «Руссикум». В 1944-м Ватикан назначил Ромжу епископом греко-католической церкви. Ромжа выступал за присоединение Закарпатской Украины к Чехословакии и отказался подписать манифест Народной рады о присоединении Закарпатской Украины к СССР. После декрета о беспрепятственном переходе из униатской веры в православную и соответственно — передаче униатских церквей, Ромжа выступил решительно против, развернув активную деятельность по сплочению униатов.

Министр госбезопасности Меркулов еще 4 апреля 1946-го ставил вопрос перед Сталиным об аресте Ромжи, мотивируя тем, что он «ведет активную антисоветскую работу…». В оперативных материалах МГБ Ромжа характеризовался высокообразованным, культурным, владевшим восемью языками, умным и хитрым человеком. Сталин, опасаясь излишнего шума, согласия на арест Ромжи не дал. Но задумался об устранении епископа другими методами из арсенала МГБ.

Согласно материалам расследования дел Судоплатова и Эйтингона: «В феврале 1947 года МГБ Украинской ССР был разработан план по умерщвлению Ромжи, подписанный министром госбезопасности Украинской ССР — Савченко. Планом предусматривались три варианта уничтожения Ромжи, по одному из которых намечалась ликвидация его путем автонаезда. Мероприятие по ликвидации Ромжи проводилось Судоплатовым в конце октября 1947 года. Как указывалось в рапорте заместителя секретариата МГБ Украинской ССР Павленко от 20 февраля 1954 года, это мероприятие окончилось неудачно, Ромжа остался жив, был помещен в больницу и там вскоре умер».

Неудивительно, что «злоумышленников» не нашли. Просматривается вполне знакомый почерк спецгруппы Судоплатова. Точно так же на грузовой машине группа выезжала в 1946-м в Ульяновск и Саратов убивать Самета и Шумского. В Закарпатье, правда, произошел сбой. Ромжа после нападения не умер, а попал в больницу. Выручил проверенный метод. По показаниям Судоплатова, Эйтингона и Майрановского, «умер Ромжа не естественной смертью, а был умерщвлен путем введения ему яда Майрановским».
________
9 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 27. Д. 3413. Л. 9.

«Буржуазный националист»

Эйтингону приписывают фразу: «Я генерал государственной безопасности и еврей. Есть гарантия, что я кончу свои дни в тюрьме»…
Откуда такое провидческое озарение? В октябре 1951-го он действительно был арестован. На следствии Эйтингон повел себя правильно. Осторожно признавая ошибки, а скорее «упущения» по службе, он тут же принялся излагать всяческие прожекты по улучшению разведывательной работы и строить планы закордонных операций. Конечно, лелеял мысль, что такой профессионал, как он, еще пригодится, и из тюрьмы его вытащат. На допросе 8 февраля 1952 г., протокол которого на следующий день отослали Сталину, Эйтингон корил себя, что мало использовал американцев, дескать, все они продажны и за деньги готовы на все. Не забыл Эйтингон и о других чувствительных для Сталина темах — высказывался о том, как досаждать американцам в Японии, как поддерживать курдов, и даже о том, какие подходы надо искать к Тито. Увы, Сталин не заинтересовался, и Эйтингон продолжал сидеть. Его обвинили не только в проявлениях «буржуазного национализма», но и в невыполнении плана активных чекистских мероприятий за границей. Попросту — никого не убивали, так сказать, бездействовали. Эйтингон признавал ошибки, но все сваливал на Абакумова, который «выдумывал самые различные предлоги, чтобы не разрешать проводить активные чекистские мероприятия за границей». В этих условиях, сетовал Эйтингон, «Судоплатову, как начальнику, и мне — его заместителю, приходилось выдумывать, чем бы занять подчиненных нам сотрудников, чтобы создать хотя бы видимость работы»10.

С точки зрения Сталина, это безделье и было самым большим преступлением. 4 декабря 1952-го было принято продиктованное Сталиным постановление ЦК КПСС «О положении в МГБ». В постановлении Сталин пенял на то, что чекисты прикрываются «гнилыми и вредными рассуждениями о якобы несовместимости с марксизмом-ленинизмом диверсий и террора против классовых врагов» и «забыли указания Ленина о том, что классовая борьба — это жестокая борьба, а не пустая болтовня, не понимают той простой истины, что нельзя МГБ представлять без диверсий, проводимых им в лагере врага»11. Вот оно партийное слово!

Трудно сказать, чем бы закончилось дело Эйтингона. В представленном на утверждение Сталину в феврале 1953-го проекте обвинительного заключения по делу министра госбезопасности Виктора Абакумова он не значился в числе подсудимых, хотя там же приводились его показания, уличающие бывшего министра. Дело «еврейского националиста» Эйтингона и еще восьми высокопоставленных чекистов выделили из дела Абакумова в особое производство. Скорее всего, планировалось осудить Эйтингона в индивидуальном порядке.

Смерть Сталина стала для Эйтингона спасением. Берия, еще толком не успев обжиться на Лубянке, сразу же вспомнил об Эйтингоне. Он освободил его без лишней волокиты и распорядился выплатить в качестве компенсации приличную сумму — 35 тысяч рублей. Его вновь назначили заместителем к Судоплатову. Но после падения Берии Эйтингон был арестован 21 июля 1953-го, и теперь его обвинили вполне серьезно. Всплыли и индивидуальные убийства, и деятельность лаборатории «Икс», где испытывались яды на людях. Выяснилась прямая причастность Эйтингона к жестоким опытам. В 1945-м, когда лаборатория осталась без руководителя, передавая слова наркома Меркулова, Судоплатов заявил, что «руководство спецлабораторией будет осуществлять в дальнейшем Эйтингон, который должен все знать, прежде чем применять яд, и учить этому других»12.

Эйтингон был приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР 6 марта 1957-го по ст.17-58-1 «б» УК РСФСР к 12 годам заключения. Наказание отбывал во Владимирской тюрьме. 20 марта 1964-го он вышел на свободу, работал редактором в издательстве «Международные отношения» и вел жизнь скромного пенсионера.
_________
10 Протокол допроса Эйтингона от 7 декабря 1951 г.
11 АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 10. Л. 185.
12 Из справки КПК при ЦК КПСС от августа 1968 г.

Пенсионеры без плаща и кинжала

Неоднократно, накануне партийных съездов или советских юбилеев Судоплатов и Эйтингон напоминали о себе, писали заявления в ЦК с просьбой о реабилитации. Лейтмотивом этих заявлений было утверждение, что они осуждены необоснованно, тогда как их чекистская деятельность «всегда была подчинена интересам Советского государства». В ЦК вновь и вновь писали запросы, поднимали дела в архивах… И всегда оснований для реабилитации не находилось никаких. Обобщенные справки по их делам устали писать, приходилось повторять одно и то же. Так, заместитель председателя КГБ Пирожков подписал 16 января 1976-го очередную справку о Судоплатове и Эйтингоне, где суммировал их основные преступления: «Созданная по указанию Берии и возглавлявшаяся Судоплатовым и Эйтингоном «особая группа» совершала расправу над гражданами без суда и следствия. В 1946—1947 гг. под их руководством были проведены четыре операции, в результате которых умерщвлены: в Саратове — Шумский13, являвшийся в прошлом ответственным партийным и советским работником; в Ульяновске — инженер Самет; в Закарпатье — епископ униатской церкви Ромжа; и в Москве — Оггинс, являвшийся в прошлом негласным сотрудником НКВД. Судоплатов и Эйтингон признали, что операции по ликвидации названных лиц проведены под их руководством…»

В оценках тогдашнего советского руководства деятельность Судоплатова и Эйтингона «носила преступный характер», и то, что они совершали «расправу над гражданами без суда и следствия», перевешивало все их утверждения о заслугах военного времени.
Сегодня выстраивается другая идеология. И на первом месте — культ государства. По убеждению сегодняшнего российского руководства — во имя государства можно все. И Судоплатов с Эйтингоном и с их мафиозной идеологией «расчетов» и гангстерскими методами — вновь ко двору. Их реабилитация — индульгенция сегодняшним убийцам, действующим от имени государства. Но отменяет ли наскоро состряпанная реабилитация тот факт, что они действительно совершили ряд преступлений и на их руках кровь невинных людей? Нет. Они по-прежнему заслуживают, чтобы их называли преступниками.
__________
13 Здесь и далее фамилии в отпечатанный текст вписаны от руки в заранее оставленные места.

P.S. На обращение Новой (см. № 86 за 7 августа 2013) в Главную военную прокуратуру РФ с просьбой отменить решение о реабилитации Судоплатова и Эйтингона получен ответ, в котором сообщается, что они «преступлений и противоправных деяний, предусмотренных п. «г» ч. 1 ст. 4 Закона Российской федерации от 18.10.1991, не совершали, оснований для отмены принятых в отношении них в Главной военной прокуратуре в 1992 году решений о реабилитации не имеется». Напомним, что в указанном пункте закона значатся: «военные преступления, преступления против мира, против человечности и против правосудия». Что ж, продолжим рассказ об их деяниях, а о том, совершали ли они преступления против правосудия, чиня расправу в обход закона, пусть судит читатель.

Рукопись, найденная не в Сарагосе

Николай ПЕРЕСТОРОНИН
Опубликовано на сайте газеты "Вятский край" 12 февраля 2014 года

Его душа блуждала в Вятке, в незнакомой ему стороне. Не здесь он родился, жил и творил далеко от этих завьюженных мест, но лечь довелось в эту промерзшую землю. Вот только не в землю, а на землю, твердую, как бетонный пол в каземате. И не лег, а упал, навзничь. Скошенный, как колосок. Почувствовал было резкую боль и через мгновение забыл о ней, холодея телом.

А душа уже стремилась в вечное небо, будто освобождаясь от тяжести бренных лет. Их было сорок, этих лет, всего сорок, но были они нелегки, и вот так, сразу, отпускать не желали. Снежинки летели, как звезды, звезды таяли, как снежинки. А пуля, сразившая его, срезала тело и вышла из плоти, мнила о себе, что опередила она его душу, обгоняя и эти снежинки, и подхвативший их ветер. Но снежинки никуда не спешили, они ложились на землю, укрывая остывшее тело страдальца, укутывая его, пеленая. Пуле здесь уже не было работы, и, полагая, что, как раньше проходила навылет, так и всегда проходить будет, она все больше уверяла себя в том, что и полету этому еще длиться, длиться и длиться. Но сила инерции уже оставляла ее, и ветер давно стих, позволяя чистому белому снегу сбиваться в большие сугробы у обочин дорог.

Дорожный посох

- Пуля пришла, - сказал церковный сторож батюшке, встречая его морозным вятским утром возле входа в сложенный из красного кирпича храм на высоком берегу реки, и, разжав ладонь, показал лежащий на линиях жизни и любви заостренный кусочек металла, уже не опасного никому. Потопывая ногами, постукивая носками валенок о кромку нижней ступеньки, священник отряхнул застрявшие в ворсинках обувки снежные крупинки, поднялся в храм и увидел на полу крошево стекла, разбитого непрошеной гостьей. “Откуда она пришла-то?” - спросил батюшка у сторожа. “А с вышки бывшей пересылки, - откликнулся тот мгновенно, будто всегда ждал этого вопроса. - Может, часовому что погрезилось, может, просто руки на морозе закоченели так, что и не почувствовал служивый, как оружие с предохранителя снял, как на курок нажал”. “Да и ей, видно, в неволе не хотелось дольше оставаться”, - высказал свое предположение священнослужитель, принимая из рук сторожа пулю, залетевшую в церковное окно со смотровой вышки находившегося неподалеку от храма следственного изолятора.
Шел 1961 год, над Феодоровской церковью, которую в народе называли Царской или Романовской, потому что строилась она в 1915 - 1918 годах в честь 300-летия царского дома Романовых, сгущались тучи. Членов церковной двадцатки все чаще стали вызывать к уполномоченному по делам религии. Молодому настоятелю, недавнему выпускнику духовной семинарии, сначала долго не разрешали делать в храме ремонт, потом вдруг позволили, отдав устное распоряжение. Но когда ремонтные работы были в самом разгаре, от слов своих отказались, в храм зачастили проверяющие, специальная комиссия стала составлять опись церковного имущества. А одному из жильцов соседнего дома было видение: в полночь, когда службы в церкви не было, вдруг открылись двери храма, и все духовенство, некогда служившее здесь, с песнопениями и хоругвями обойдя здание крестным ходом, двинулось за реку, идя по воде, аки по суху.

А тут еще эта пуля, явление которой все посчитали новым грозным предзнаменованием в судьбе Феодоровского храма. И никто, даже священник, рассказавший мне эту историю с пулей, не связывал событие с тем, что двадцать лет назад, в декабре 1941 года, в этом городе расстреляли известного духовного писателя В.А. Никифорова-Волгина. Да и кто мог связать, когда подробности мученической его кончины вряд ли кому были ведомы, книги не издавали с тридцатых годов, да и волна новых гонений на Церковь уже накрывала страну. Но как бы то ни было, из пули, пришедшей в Феодоровскую церковь из расположенного неподалеку следственного изолятора, сделали копье для выемки частиц на проскомидии. Когда Феодоровскую церковь сначала закрыли, а потом и взорвали, копье это могло оказаться в Серафимовской церкви, которая долгое время была единственным в областном центре храмом, где можно было принять участие в литургии, исповедоваться и причащаться. Не от того ли причастия в городе, где окончил жизнь духовный писатель В.А. Никифоров-Волгин, понемногу стал проявляться интерес к его творчеству, к подробностям его судьбы? А может быть, фамилия Егора Вяткина, героя одного из рассказов Никифорова-Волгина, “зацепила”?

Как бы то ни было, матушка Наталья, работавшая в своего рода церковном бибколлекторе, однажды предложила своему знакомому на прочтение недавно пришедшую в Киров книжку Василия Акимовича Никифорова-Волгина “Дорожный посох”. Впечатлениями о ней тот щедро делился со своими знакомыми и в благодарность за широту души получил в подарок от игуменьи Преображенского женского монастыря Софии посвященный В.А. Никифорову-Волгину номер журнала “Русский паломник” Валаамского общества в Северной Америке. Настоятель Спасо-Преображенского Николо-Великорецкого мужского монастыря игумен Тихон рассказал о поразившем его духовном писателе директору вятского издательства “Буквица” Эмме Леонидовне Павловой. Духовник Вятской православной гимназии во имя преподобного Трифона Вятского отец Сергий Гомаюнов загорелся идеей издать полное собрание сочинений В.А. Никифорова-Волгина в Вятке.

А ваш покорный слуга ждал этого издания, дорожа впечатлениями от первого прочтения книги светлых рассказов Василия Акимовича “Земля-именинница”. К немаленькой уже библиотечке никифоровских книг прибавлялись и звуковые издания его произведений - “Весенний хлеб”, “Древний свет” и другие диски, на которых и “Мати-пустыня”, и “Дорожный посох” были записаны, и ощущение внутреннего света, созидательной их силы не проходило. Может быть, потому, что крещен был в каменной еще Феодоровской церкви (уж не на десятилетие ли со времени мученической кончины В.А. Никифорова-Волгина, в декабре 1951 года?). Конечно, когда в 1962 году церковь эту взорвали, эхо того взрыва еще долго отзывалось болью в сердце, пыль церковных развалин пеплом оседала в нём. “Нельзя так с верой, со Словом Божиим”. Но был и золотой свет первых православных воспоминаний, и церковь Феодоровская вернулась на прежнее место, правда уже в деревянном исполнении. И опять причащался в ней, замечая среди причастников и других поклонников творчества В.А. Никифорова-Волгина...

Имя матери

Есть, есть духовная логика в том, что никифоровцев - тех, кто всей душой воспринимает творчество и судьбу этого духовного писателя, в городе, где окончилась его земная жизнь, всё больше. И больше всего их в Вятской православной гимназии во имя преподобного Трифона Вятского, где дети, педагоги и родители охотно делятся радостью узнавания творчества писателя, подпитываясь и подпитывая других всеми доступными в наше время знаниями о нем.

Но чем больше подпитываешься, тем больше возникает вопросов, вытекающих из того, что узнавал. Мог ли Василий Акимович Никифоров-Волгин видеть из тюремного окна Феодоровскую церковь? Было ли ему позволено исповедоваться перед смертью и причаститься? Не в тот ли овраг, разделяющий Лобановское и Петелинское кладбища, бросили его бездыханное тело после приведения приговора в исполнение? И как звали его родителей, как? Ведь где ни посмотришь: мама - прачка, отец - сапожник, и всё, будто имен-отчеств у них не было. Вот и ключарь Серафимовский церкви иерей Андрей Лебедев 14 декабря 2013 года перед литией в Знаменской церкви, заметив: “Отец - Иоаким, это само собой разумеется, раз отчество у писателя Иоакимович”, спрашивал: “А как маму звали, братьев и сестёр?” И что я ответил? Всё то же: мама - прачка, отец - сапожник, да еще попивал, говорят. “Понятно”, - сказал батюшка и отошел в сторону. А за литией поминал раба Божия Василия, отца его Иоакима и других сродников...

Я потом упрекал себя за лень, за то, что, задавшись вопросом, не дал себе труда сразу поискать ответ, ограничившись глубокомысленным заключением: “Наши знания о Никифорове-Волгине еще неполны...” А надо было напрячься сразу, поискать, подумать. Но “трудно вспомнить, когда не знаешь”, говаривал однокурсник Леша Сасько. Вот и я не знал, но узнать хотелось. В зоне последней надежды обратился к Ольге Юрьевне Лапко, московскому знатоку жизни и творчества В.А. Никифорова-Волгина. Она защищала диссертацию по теме наставничества в русской литературе 1920 - 1930-х годов, собрала богатый материал и помнит, что Василий Акимович посвятил повесть “Дорожный посох” своим родителям. “На развороте книги 1937 года стояло это посвящение, - писала Ольга Юрьевна. - Сейчас перетрясла свой архив по Никифорову-Волгину, но не нашла эти страницы. Не помню, были ли там имена, мне кажется, было так: “Родителям моим, Иоакиму и (имя матери) посвящаю эту книгу”. Очевидно, отксерить эти листы в библиотеке я не смогла, так как это был разворот, а все остальные посвящения идут в его книгах непосредственно перед рассказами. Постараюсь на следующей неделе сходить в Ленинку и уточнить эту тему. Как только выясню, обязательно напишу”.

И написала, что в книге “Дорожный посох” 1937 и 1971 годов (последняя - американское издание) стоит авторское посвящение: “Посвящаю родителям своим Ирине Григорьевне и Иоакиму Никифоровичу Никифоровым”. Бесценные сведения. Тем более что в современных изданиях “Дорожного посоха” В.А. Никифорова-Волгина не только это посвящение отсутствует, но и первый абзац, из которого следует, что все последующее страницы - это случайно найденная рукопись, принадлежащая перу некоего священника, который все описанные в рукописи злоключения испытал на себе. Так что дистанция, пусть и небольшая, между тем, кто нашёл эту рукопись, а потом издал, и тем, кто её написал, всё-таки существует...

А еще писала Ольга Юрьевна, что выпуски журналов “Полевые цветы” в библиотеках Москвы и Ленинграда отсутствуют, а в Тарту есть точно. Почему это было мне важно? Да потому, что в воспоминаниях Семена Рацевича, одного из нарвских друзей Василия Акимовича, “зацепило” меня упоминание - духовный писатель Никифоров-Волгин писал стихи. В ответ на мое любопытство Ольга Юрьевна и сообщала: “Профессор С.Г. Исаков писал, что в этих журналах проза представлена рассказами и этюдами В. Никифорова-Волгина (следовательно, стихов он там своих не публиковал). Может быть, есть шанс найти его стихи в номерах “Нарвского листка”. И выслала фотографию, на которой запечатлен фрагмент одной из таких страниц с размещенным там объявлением о “воскреснике” русского общества “Святогор”, намеченном на 15 декабря 1929 года. У “воскресника” того была любопытная программа: доклад приват-доцента А.П. Мельникова (между прочим, сына известного писателя Мельникова-Печерского) о Московском Кремле, иллюстрированный световыми картинами ( теперь это называется “презентация”), пьеса “Дни нашей жизни” Л. Андреева в одном действии, музыкальные картинки Агнивцева “Старая Москва” и стихотворение в прозе “Россия” В. Волгина (под таким псевдонимом писатель начинал свою творческую деятельность). В прозе? Как бы не то, что искали. Но ведь - стихотворение...

Приговорены к ВМН

Занимаясь творчеством В.А. Никифорова-Волгина, собирая, как в копилку, прежде неизвестные факты его биографии, стараясь соединить внешне разрозненные звенья его судьбы, всё больше убеждаюсь, что следует быть внимательнее при сборе материала. Недавно в Государственном архиве социально-политической истории Кировской области просматривал папки, где собраны были докладные записки и другие документы за 1941 и 1942 годы. Я работал с ними года два назад и, похоже, пропустил одну важную докладную записку. В ней, адресованной, как и предыдущие, секретарю обкома ВКП(б) Лукьянову и председателю исполкома облсовета тов. Иволгину, с припиской в углу: “Ознакомить секретарей обкома и заведующих отделами” - и датой 5 сентября 1941 года, анализировалось поступление и рассмотрение уголовных дел по первой инстанции облсуда о государственных преступлениях за два месяца войны. И сообщалось, что “за отчетный август месяц поступило уголовных дел о госпреступлениях 137 на 144 чел. В постоянную сессию при Вятлаге НКВД 47 дел на 54 чел., а всего 184 дела на 203 чел., из них рассмотрено в судебных заседаниях 162 дела на 180 чел.”. И получалось, “остаток на 1 сентября 1941 года составляет 22 дела на 23 человека. Из числа рассмотренных дел постоянной сессии при Вятлаге НКВД приговорено: к ВМН - расстрелу - 12 чел., от 8 до 10 л. лиш. свободы - 42 чел. Итого 54 чел.”.

И дальше по тексту: “По рассмотренным делам наиболее характерными по своему контрреволюционному содержанию являются группа в количестве 4 чел., в прошлом крупные торговцы и белогвардейские офицеры гор. бывшего Нолинска, ныне г. Молотовска Кир. области. Кадеников, Небогатиков, Изместьев, Половников в августе месяце 1918 года в быв. гор. Нолинске подняли белогвардейское восстание против соввласти, захватили склад с оружием, арестовав милицию, ответственных работников района, учинили над ними расправу. Но установить белогвардейскую власть им не удалось, т.к. они были выбиты Красной армией. Отступив к г. Уржуму, они присоединились к белогвардейскому отряду Степанова, и в ночь на 14.08 последний с отрядом белогвардейцев в 20 человек вторично захватили город при активном участии упомянутых выше лиц как офицеров. Окружили быв. духовную семинарию, где находился отряд в количестве 30 чел. красноармейцев во главе с Вихаревым, оказавшим упорное сопротивление. Видя, что Вихарев с красноармейцами не сдаются, белогвардейская свора облила керосином и подожгла училище. Красноармейцы после спасения были перебиты в училище. А Вихарев взят в плен и расстрелян (все четверо приговорены к ВМН).
Осужденный Якимов, дер. Когшага Кикнурского района, без определенных занятий, в июле 1941 года в Тужинском районе распространял листовку контрреволюционного фашистского содержания, так называемое обращении Гитлера к гражданам Москвы, которую указанный Якимов подобрал в Москве, где якобы работал, во время сбрасывания фа­шистскими самолетами. На во­прос, что нового в Москве, Якимов вытаскивал из-за пазухи эту листовку и передавал для чтения колхозникам. (Приговорен к ВМН). Эвакуированный из Эстонии Браммиг Александр хранил у себя контрреволюционный журнал “Иллюстрированная Россия”, в котором напечатаны контрреволюционные клеветнические измышления на руководителей партии и правительства и иллюстрации в комментариях о жизни Николая II и его семьи и о расстреле, выпущенный к 10-летию смерти дома Романовых. (Приговорен к ВМН).

Также в числе эвакуированных из тюрьмы гор. Таллина осужденный Никифоров, в прошлом псаломщик, состоял во всех монархических организациях, в том числе в РОВСе Союз северо-западников и братство русской правды (т. н. братчики), возглавляемом быв. митрополитом Украины Храповицким, кандидатом на патриарший престол в России, участвовал в качестве журналиста во всех монархических журналах под псевдонимом “Волгин”; в своих статьях клеветал на советский строй, правительство и Красную армию. Был в курсе всех событий в заграничных монархических кругах и проведенного от всех заграничных монархических организаций конгресса в конце 1929 г. и в начале 1930 г., где была выработана общая линия монархистов в борьбе против советской власти (РОВС по центру и братчина по деревне). (Приговорен к ВМН)”.

Без поблажек

А еще были в том перечне приговоренных к высшей мере наказания (ВМН) Баарс, “в прошлом помещик, бессменный член парламента в быв. Эстонии и одновременно министр финансов, член партии трудовиков, на протяжении всего периода вел борьбу с рев. движением в Эстонии и сов. властью. С приходом сов. власти в Эстонию в ноябре месяце 1940 года открыто проводил среди населения антисоветскую деятельность”. И административно высланный в гор. Киров министр внутренних дел латвийского правительства Ведник, по указанию которого “была расстреляна рабочая делегация, приветствовавшая вход Красн. армии в гор. Ригу в июле 1940 г., и уничтожены списки на ценную агентуру и агентурные дела других лиц и ряда эвакуированных из тюрьмы гор. Таллина” был в том списке приговоренных к ВМН. А еще член религиозной секты с 1932 года, унтер-офицер белоэстонской армии Г.И. Очерде, пребывавший в чине фельдфебеля Сильдвару-Шмидт Вальтер Мартынович. И тут же зав. гаражом и механик маслозавода № 7 Куур, всю ночь разъезжавший по городу на машине, пока не кончилось горючее; начальник лесоучастка энергосельстроя Шабалинского района Саргин с шофером Барыниным - они “сняли все пригодные части и покрышки с грузовика, который должны были доставить и сдать на призывной пункт”.

Впрочем, Кууру и Саргину Верховным судом РСФСР высшая мера наказания была заменена разными сроками лишения свободы, и в этом смысле они были приравнены к председателю колхоза Бельского района, который не выполнил наряд на поставку лошадей и повозок (приговор - 7 лет лишения свободы). А вот другим никаких поблажек не было, всем понятное сокращение ВМН так и осталось в конце их “характеристик” и в последующих докладных записках председателя облсуда Филина. Причем во второй окружение у Никифорова-Волгина немножко поменялось, там уже Утемов Павел Евдокимович значился, осужденный по 58 статье за распространение на разъезде Гарь немецкой листовки в декабре 1941-го и приговоренный к ВМН...
Тяжелейшее было время, военное. И Фемиде нелегко было вывешивать до миллиграмма степень вины каждого обвиненного в тяжких по тем временам преступлениях. Но теперь, когда многие реабилитированы, и Никифоров-Волгин тоже, почему нет-нет да слышится, что его “Дорожный посох” вполне мог “на статью тянуть”? Потому что без посвящения родителям читаем? И без первого абзаца,в котором объясняется: ну рукопись такая, не в Сарагосе найденная, но всё же за границей. Но опять кто-нибудь возразит, напомнит про листовки, которые не Якимов с Утемовым писали, но подобрали себе на беду...
Тяжелое было время, тяжелейшее. Как тут не вспомнить судьбу Петра Пильского, давнего товарища по перу Никифорова-Волгина, писавшего о нем в очерке “Небесный град благодати” как о тихом монашке в миру, в тайниках своей души связанном со всем тем, что овеяно благоговением и твердостью духа. Пильский был обозревателем рижской газеты “Сегодня”, дружил с А. Куприным, Л. Андреевым, М. Чеховым, Ф. Шаляпиным, открыл для Риги двух Иванов - Бунина и Шмелева и в своих работах позволял себе выводы, которые могли не понравиться советской власти. В июне 1940 года он был арестован ее представителями, потом отпущен. Но молох войны и его не пощадил: Пильского, как и Никифорова-Волгина, не стало в декабре 1941 года, но уже при немцах, занявших Ригу...

Тяжелое было время, тяжелейшее...

«Пусть меня расстреляют; но форму я не одену»

Валерий Шубинский, Глеб Морев

Валерий Шубинский и Глеб Морев о том, можно ли верить следственным делам Хармса и Введенского

2 февраля исполнилось 72 года со дня смерти (по официальным данным) Даниила Хармса в тюремной больнице в блокадном Ленинграде. Валерий Шубинский и Глеб Морев еще раз обращаются к обстоятельствам гибели Хармса и Александра Введенского и проблеме аутентичности документальных источников советского периода.

«Клеветнические и пораженческие настроения»

Валерий Шубинский

1.

Еще пятнадцать-двадцать лет назад никому из серьезных историков литературы и в голову не пришло бы всерьез рассматривать как источник информации обвинительные заключения сталинской эпохи. По умолчанию предполагалось, что все дела того времени полностью сфабрикованы — что подтверждалось и актами реабилитации, то есть как бы самой советской властью.
На самом деле, конечно, далеко не все осужденные (в том числе прославленные деятели культуры) были перед советской властью, по ее критериям и счету, безгрешны. И не всегда акт реабилитации содержал больше фактической правды (о правде нравственной мы тут не говорим), чем отмененный им приговор. Но многим по естественной психологической инерции нелегко было признать это. Достаточно сказать, что еще десять лет назад участие Гумилева в Таганцевском заговоре и само существование этого заговора были предметом дискуссии — при том что и то, и другое подтверждается десятками независимых друг от друга источников.
Особенно остро воспринимается все, касающееся Великой Отечественной войны. В свое время у меня был конфликт с внуком одного выдающегося театрального режиссера. Я напечатал в газете, где тогда работал, статью (между прочим, не чью-нибудь, а Елены Шварц), в которой как об общеизвестном факте упоминалось о сотрудничестве этого режиссера, оказавшегося со своим театром на оккупированной территории, с нацистами и его уходе с отступающим вермахтом в Германию. Внук категорически отрицал этот действительно общеизвестный факт, ссылаясь на все то же свидетельство о реабилитации.
Но есть и противоположная крайность. Пример — некоторые интерпретации позиции и судьбы двух важнейших для отечественной культуры XX века писателей — Даниила Хармса и Александра Введенского. Я имею в виду распространившуюся в последние годы версию об их «пронемецких» симпатиях и сознательном «пораженчестве».

2.

В случае Хармса основанием для таких утверждений служит обвинительное заключение, составленное сержантом госбезопасности Бурмистровым 21 августа 1941 года. По утверждению Бурмистрова, Хармс «распространял в своем окружении клеветнические и пораженческие настроения, пытаясь вызвать у населения панику и недовольство Сов. Правительством».
В чем же эти «клеветнические настроения», как выражается Бурмистров, заключались?

Читать полный текст статьи на сайте colta.ru