Олег Константинов и Александр Сибирцев
Опубликовано на сайте Думская.net 20 июня 2017 года
Сдув пыль с архивных папок, «Думская» обращается к теме Большого террора 1937-1938 годов.
Мы начинаем новый цикл, посвященный преступлениям советского государства и коммунистической партии, совершенным в Одессе и Одесской области. Первый наш материал – обзорный.

СТАХАНОВЦЫ СМЕРТИ
Выполняя решения областной тройки и всесоюзной двойки (по самым важным делам «шпионов» и «диверсантов» к смертной казни приговаривала особая внесудебная комиссия, состоявшая из наркома и прокурора СССР), Лев Лелеткин, который был главным палачом одесского управления весь 1937 год, «работал» не покладая рук. По-стахановски. Массовые убийства совершались раз в два-три дня. Иногда казнили «всего» 10-15 человек, иногда чуть больше, а иногда, как, скажем, 15 декабря 1937 года – сразу 94. Рекорд, впрочем, поставил не Лелеткин, а его преемник на посту коменданта УНКВД Иванов, который однажды расстрелял за сутки 140 (!) человек.
ШУТНИКИ, ИНТЕЛЛИГЕНТЫ И НАЦМЕНЫ
В предвоенные годы у одессита было куда больше шансов попасть в подвалы здания УНКВД на Маразлиевской (Энгельса), чем стать участником ДТП. Арестовывали, а потом убивали за анекдоты, за критические высказывания на партийных и профсоюзных собраниях, за ошибки на производстве, которые называли «вредительством» и «саботажем». Протоколы заседаний одесской тройки изобилуют историями людей, которых отправили на тот свет из-за подохших кур, пораженной какой-то болезнью пшеницы, неправильно покрашенных заборов и сломавшихся автомобилей. Одного профессора Водного арестовали за то, что он слишком строго относился к студентам «рабоче-крестьянского происхождения» и отказывался ставить им зачеты за просто так. Обвинили во вредительском создании помех для будущих инженерных кадров.
Лощеную одесскую интеллигенцию втоптали в грязь яловым сапожищем. Опустели театры и музеи, притихли вузовские аудитории и редакции газет. Интеллигенция трепыхалась, извивалась и тщетно пыталась избежать неизбежного. Стучали друг на друга все. «Большевистское знамя», будущий «Юг», засыпала чекистов доносами и публиковала разгромные статьи на партийцев, после которых тех арестовывали. Но и это не помогло. Редакцию зачистили так, что она была вынуждена брать в редакторы полуграмотных рабочих. А потом и тех пустили в расход…
Еще в 1937-м активно геноцидили национальные меньшинства. Мы напишем об этом отдельно, но, чтобы вы понимали, 80 лет назад быть немцем, болгарином или поляком в нашем прекрасном «многононациональном» городе было не просто опасно, а смертельно опасно. Расстрельные списки полны Шульцев и Шумахеров, Сикорских и Ковальских… Украинцам было полегче, но и они рисковали в один прекрасный день оказаться «агентами Коновальца» со всеми вытекающими. Скажем, в конце 1937-го чекисты «обнаружили» в университете (нынешний ОНУ имени Мечникова), педагогическом и медицинском институтах некую «Военно-националистическую организацию Одессу», которую якобы создали украинские националисты совместно с сионистами и эсеровским подпольем. Для раскрутки дела использовали доносы обиженных преподавателями студентов. Всего было арестовано 40 человек, в основном украинцев и евреев (хотя были и греки с белорусами). Большую часть расстреляли…
Одних немцев в УССР репрессировали больше 25 тысяч. Причем, что характерно, процент расстрелянных у них был выше, чем в других национальных группах: по данным «Одесского мемориала», пулю в затылок получил каждый второй из арестованных немцев (остальных направили в лагеря и на спецпоселение, где многие погибли от голода и болезней). У русских, евреев, поляков и украинцев этот показатель составлял 28-33%.
Где именно чекисты творили свое кровавое дело, точной информации нет. В архивных документах места расстрелов не фигурируют, и все, чем располагают исследователи, — это обнаруженные братские могилы убиенных и косвенные свидетельства. Судя по всему, в двадцатых расстрелы происходили в подвале здания управления НКВД на Энгельса (Маразлиевской), 40 – том самом, которое осенью 1941-го года взорвал отряд Молодцова-Бадаева, дав оккупантам повод для очередной серии массовых убийств.
В тридцатых казни начали совершать в подвалах Тюремного замка на Водопроводной, где сейчас СИЗО. Тела зарывали на 135-м участке Второго христианского кладбища. Благо, везти далеко не надо: перенес через дорогу, и вот он, погост. В 1990-х на этом участке нашли братскую могилу с останками 170 человек.
В разгар террора закапывать убитых на гражданском кладбище, куда имели доступ обычные люди, посчитали, видимо, политически нецелесообразным. Да и темпы палачи взяли такие, что никакого кладбища не хватило бы. Тогда для «спецзахоронений» выделили территорию за городом. Именно ее, судя по всему, и нашли десять лет назад на шестом километре Овидиопольской дороги. В начале тридцатых там была свалка. Участок расчистили, поставили вокруг забор с колючей проволокой, организовали охрану. Казнили наверняка там же. Днем рыли котлован, ночью привозили в крытых грузовиках обреченных, быстро стреляли и до утра закапывали.
«НОВЫЙ ОРДЕН ТАМПЛИЕРОВ»
Многое о сталинских палачах, их образе жизни и методах работы известно благодаря чисткам, которые периодически производились в НКВД. Людей Генриха Ягоды и Всеволода Балицкого (шеф украинского комиссариата внутренних дел) «сожрали» ежовцы, черед которых настал осенью 1938-го, когда ведомство возглавил Лаврентий Берия.
В отличие от простых людей, дела которых готовились буквально на коленке и столь же оперативно рассматривались тройками, в отношении чекистов соблюдалась видимость законности. Их дела «расследовали» месяцами, а то и годами. Как правило, они состоят из нескольких томов, набитых протоколами обысков, допросов, очных ставок и других документов. И это бесценный исторический материал!
Изучая его, мы узнаем, например, что Григорий Гришин (Клювгант), вр.и.д. начальника одесского управления НКВД в июне-июле 1937 года, жил если не на широкую ногу, то довольно небедно, особенно по тогдашним меркам. В его служебной квартире был бильярдный стол, стояло пианино и весьма недешевая мебель. При обыске у почетного чекиста изъяли золотые, платиновые, серебряные часы и портсигары, а также разных облигаций на сумму 3735 рублей – это годовая зарплата квалифицированного рабочего, тысяч сто гривен, если пересчитать на современные деньги. В библиотеке, кроме трудов классиков научного коммунизма, стояли томик Адольфа Гитлера («Моя борьба»), работы Розенберга и «Очерки русской смуты» Антона Деникина. Ну и брошюрка Троцкого, которая стала уликой, хотя сам фигурант утверждал, что она нужна была ему «по работе» — ведь врага надо не только знать в лицо, но и понимать, какими идеями он руководствуется.
В хрущевское время вдова Гришина добивалась возмещения ей стоимости конфискованного. Безуспешно.
Кстати, на следствии Гришин держался мужественно, упорно отрицал свою причастность к «троцкистскому заговору» и отказывался свидетельствовать против других. Единственный сбой произошел у него весной 1939-го. В протоколе от 13 апреля говорится, что за два дня до того он признал свою вину. На этой бумаге присутствует характерное пятнышко бурого цвета. Протокола от 11.04 при этом нет. Совсем нет. Ну а еще через несколько дней Гришин снова ушел в отказ – дескать, прошу не учитывать моих прежних показаний, я тогда солгал (обвинять следствие в выбивании «царицы доказательств» тогда было не принято, стеснялись).
Правда, помогло ему это мало. 2 сентября 1939 года, на следующий день после начала Второй мировой войны, Клювганта казнили где-то в Москве. В 1958 году он был реабилитирован.
Еще интереснее дело Александра Розанова (Розенбардта), возглавлявшего одесское управление до Гришина, в 1935-1937 годах. Какие только грехи и грешки этого соратника Ягоды и Балицкого не обнаружились на следствии! Причем при проверке дела во времена оттепели эти факты опровергнуты не были (а проверяли очень дотошно, надо сказать), так что их можно считать доказанными. Итак, было установлено, что товарищ Розанов и его подчиненные систематически присваивали государственные средства. В особо крупных размерах. В 1936-м он отремонтировал свою двухэтажную дачу, потратив деньги, выделенные на Одесскую детскую трудовую колонию (исправительное учреждение, в котором содержали малолетних преступников). Ремонт обошелся в 8 тысяч рублей.
Жил Розанов в семикомнатной квартире в доме №3 по Приморскому бульвару, с камином, зеркальными шифоньерами, кожаными диванами и прочей роскошью, оставшейся от прежнего хозяина-банкира, а в Дофиновке у всесильного шефа одесской тайной полиции имелся личный пляж, формально находившийся на балансе детского лагеря. Пляж, как утверждали очевидцы, был на замке и охранялся сторожем. Ничего не напоминает?
Заместитель Розанова Моисей Чердак жил в настоящем дворце, дореволюционном особняке, на ремонт которого административно-хозяйственная часть управления потратила 15 тысяч рублей!
В ведомственном санатории имени Дзержинского (нынешняя «Одесса») на Французском бульваре специально для начальства был огорожен один из особняков, с отделанным позолотой и мрамором интерьером, кожаной мебелью, пальмами в кадках и винным погребом. Там товарищи чекисты предавались разным запретным порокам — лакали шампанское и играли в бильярд, «как господа», устраивали шуры-муры с продажными женщинами, вели допросы жен врагов народа и так далее. Даже – страшно подумать! – обсуждали политику. Во время одной из бесед, старательно застенографированной добрым человеком, кто-то образованный и невоздержанный на язык доболтался до того, что объявил НКВД «новым орденом тамплиеров», у которого, дескать, есть своя миссия. И партии придется покориться. Понятно, в нужный момент бумажка с цитатами «тамплиера» попала на стол кому надо и сыграла свою роль в разгроме группы Балицкого.
«СЛОВОМ «БЛЯДЬ» БЫЛА ОТРАВЛЕНА ВСЯ АТМОСФЕРА»
Дела ежовцев ценны показаниями их жертв: всех расстрелять до смены власти на Лубянке люди с холодной головой и горячим сердцем не успели. Часть фигурантов выжила и с радостью поведала бериевским следакам о художествах их предшественников. Выжившие были отнюдь не простыми рабочими и крестьянами (те никого в стране победившего социализма не интересовали) — о «нарушениях социалистической» законности свидетельствовали пережившие 37-й год сотрудники одесского партконтроля, облфинотдела, газет «Черноморская коммуна» и «Большевистское знамя». Партфункционеры, чиновники, журналисты. Серьезные люди.
Материалы уголовных дел, возбужденных в отношении ежовских чекистов, дают нам представление о методах, которые использовали обитатели дома №40 по Энгельса в те страшные годы. Вот некоторые из свидетельств.
«Допросы проводились мне следователем облуправления НКВД Берензоном Это наглая фашистская пытка, сопровождавшаяся сплошными физическими издевательствами, как-то: беспрерывная классическая матерщина, постоянное бесчисленное плевание в лицо, бесчисленное кричание в уши через бумажную трубку, оттаптывание каблуками пальцев на ногах, содержание в камере тюрьмы площадью 8 квадратных метров 21-24 человек, бесчисленное количество отправок на допрос в кабинке автомашины по 2 человека, насильно туда всаженных, хотя размер этой кабины является минимальным для одного человека. О питании и говорить нечего».
«Абрамович (Ефим Абрамович, еще один следователь, — Ред.) с каждым разом становился все наглее. Избиения и систематические издевательства все больше выбивали у меня человеческое достоинство. В момент, когда приходило сознание, хотелось кричать, звать кого-то на помощь, но сознание, что вокруг тебя такая кошмарная обстановка, никто тебя не услышит, доводило до истерики».
«Стоило мне прийти в себя, как я обычно тут же заявлял, что все это ложь. Кому это нужно? Кордун (следователь, — Ред.) отвечал: «Нам нужно, а тебе безразлично». Он составил целую схему вопросов с перечислением людей – участников несуществующей контрреволюционной организации. Стоило мне обмолвиться, что это чушь от начала до конца, продолжались пытки. Меня сажали на острый угол стула. Руки в определенном положении, ноги согнуты. В течение 10-12 часов сидеть… Я не выдерживал и падал на пол. Кордун подбегал и ногами бил в грудь, обливал водой из графина».
«Он подошел ко мне и начал плевать в лицо, бил по лицу чем попало. Заявил при этом: «Я хочу познакомиться с вами поближе своими руками».
«Он бил меня по животу каждые полчаса в течение 12 часов».
«Чтобы добиться своей цели, то есть подтверждения выдвинутого обвинения, он применил пытки и издевательства. Он сажал меня на кончик стула, и когда опущенные руки и сведенные ноги замлевали, начинал бить по голове, груди, шейным позвонкам, кричать в уши, плевать в глаза, рот».
«13 января Сенкевича (бывший начальник облфинотдела) вызвали из карцера на допрос в кабинет к Абрамовичу. Там были, кроме последнего, Гапонов, Берензон, Буркин, Вайнер. Гапонов за отказ Сенкевича от своих показаний избил его до крови. Когда он явился к нам в камеру, я собственными глазами видел огромные синяки под глазами, опухшие щеки, на пиджаке следы крови и новый надушенный платочек, данный Сенкевичу Абрамовичем взамен его окровавленного».
Сам Сенкевич, которому тоже посчастливилось выйти из тюрьмы, рассказывал следователю в 1940-м следующее: «Приблизительно до мая месяца 1939 (наркомом уже был Берия, — Ред.) в стенах областного управления стоял сплошной вопль, беспросветная, грязная ругань. Во взаимоотношениях и разговорах самих этих «работников» между собой господствовал какой-то противный, грязный жаргон, сопровождающийся матом. Словом «блядь» была отравлена вся атмосфера».
«Желая показать мне, как нужно вести следствие и как нужно добиваться признания арестованного в совершении контрреволюционных преступлений, Тягин (Николая Тягин — начальник отделения 2-го отдела управления госбезопасности одесского УНКВД, контрразведки, — Ред.) в моем присутствии стал допрашивать Чернявского (партийный деятель, расстрелян 13 ноября 1939 года). Усадил копчиком на угол табуретки, заставил вытянуть ноги, а потом сперва сел, а потом встал ему на колени», — это свидетельство одного из сотрудников управления Сальникова.
«Применялись, — продолжает этот чекист, — такие меры воздействия: длительное стояние на месте, избиение арестованных кулаком, палками, а Тягин применял даже кастет, битье пальцем в одно место груди в течение нескольких часов, отчего у арестованного распухала грудь, посадка арестованного на колышек, вставленный в сиденье мягкого стула, крик через рупор в ухо.
Психические меры воздействия применялись такие: уговор арестованного дать показания на себя и других, обещая за это более мягкую меру наказания, а за отказ дать показания – расстрел; угрозы ареста его семьи и т.д. Тот следователь, который не применял этих методов следствия, считался плохим работником, и его обвиняли в нежелании бороться с врагами.
Начальник 4-го отдела УГБ НКВД Одесской области Калюжный (Николай, — Ред.), который имел кабинет через 12-15 кабинетов от моего, однажды позвонил мне по телефону и заявил: «Я не слышу, как вы допрашиваете арестованного». Я тогда допрашивал арестованного вполне нормально.
Остальные следователи допрашивали арестованных так, что это было слышно не только в кабинете Калюжного, но и за квартал от здания НКВД на Энгельса.
Были случаи, когда от таких допросов арестованные выбрасывались со второго и третьего этажа через окна и разбивались».
«Помню, что была специальная камера, где были сконцентрированы Орловским и Зислиным (Яков Зислин – помощник начальника 3 отдела УГБ одесского УНКВД; Федор Орловский-Гороховский – начальник 3 отделения 3 отдела УГБ одесского УНКВД, — Ред.) арестованные, которые не сознавались. К этим арестованным были применены методы стойки, не разрешалось садиться и лежать, пока не дадут желания дать показания. Находясь в таких условиях, арестованные не могли выдержать и давали вымышленные показания, дабы избегнуть невыносимых условий. Наблюдение за такими камерами вели специально выделенные работники милиции», — рассказал на допросе бывший работник одесского областного управления Мартынчук.
Еще раз подчеркнем, что такие методы применялись не только ежовцами, но и до, и после «колючего» наркома. Еще недавно они были обычным делом и в украинских райотделах милиции. Наследники сталинских палачей живы, и многие продолжают творить свое черное дело по сей день…
Важный момент. Обычно, когда говорят о сталинских репрессиях, их организаторах и исполнителях, в качестве последних называют лишь гэбистов, то есть сотрудников государственной безопасности. Между тем, ГБ – это только часть, причем не самая большая, империи террора, коей был народный комиссариат внутренних дел до войны (после и во время тоже, но там менялись названия, структура, ведомство делилось, словом, совсем другая история). И репрессиями занималось большинство его подразделений – незамазанными остались, наверное, только пожарные и хозчасть, и то не факт.
«Шпионские» дела, которые готовило управление ГБ Одесской области, наша тройка рассматривала нечасто. В основном на стол ложились материалы, состряпанные райотделами милиции, транспортными подразделениями и пограничниками, которые занимались не только охраной границы, но и выполняли функции тайной полиции в приграничной полосе.
По «делу 26-го погранотряда» (одесский отряд, его сотрудникам даже памятник стоит на 411-й батарее) только в августе 1937 года расстреляли несколько сотен человек. И это тоже наша история.
В следующей части мы подробнее расскажем об одесских «стахановцах смерти», которые избежали бериевской чистки, прошли войну и умерли своей смертью, окруженные заботой и уважением детей и внуков. Сегодня их портреты поднимают на акциях «Бессмертного полка», причем зачастую участники даже не в курсе настоящих заслуг дедов. А знать надо. Словом, продолжение следует…
Опубликовано на сайте Думская.net 20 июня 2017 года
Сдув пыль с архивных папок, «Думская» обращается к теме Большого террора 1937-1938 годов.
Мы начинаем новый цикл, посвященный преступлениям советского государства и коммунистической партии, совершенным в Одессе и Одесской области. Первый наш материал – обзорный.

 |
| В конце 1937 года массовые убийства начали совершать здесь, на 6-м километре Овидиопольского шоссе |
«Ее тащили за руки, а ноги – по песку. По кочкам. По ямкам. По кореньям. Разинула пасть могильная яма. Посыпались в яму комья мокрого белого песка из-под яловых сапог исполнителей. И увидела она разом всех тех, кого расстреляли сегодня. Теплых еще. Парит яма, отдавая весне тепло человеческих тел. Много в яме. До краев. Все мертвые глаза разом на нее смотрят. На живую. Пока живую».
Думаете, публицист Виктор Суворов, которому принадлежат эти строки, нафантазировал? Допустил художественное преувеличение? Ничуть. Все так и было – яловые сапоги пьяных палачей и ямы, до краев заполненные трупами…
Только на территории Одессы активисты «Мемориала» и других организаций обнаружили 17 мест массовых захоронений жертв сталинских репрессий. Самая крупная находка была сделана в 2007 году. На шестом километре Овидиопольского шоссе, возле торгового центра «Метро», из братской могилы извлекли останки 1086 человек. Большинство были убиты пистолетными выстрелами в затылок. О том, что это жертвы именно сталинских репрессий, свидетельствует многое: и характер убийства, и орудия – в основном это револьверы системы Нагана, хотя находят и патроны от малокалиберного оружия.
Но куда больше, чем найденные безымянные могилы, говорят документы.
Полезная для потомков особенность советского тоталитарного режима – его тотальная забюрократизированность. Каждый чих партийные функционеры, чиновники и спецслужбисты подкрепляли бумажками. И большинство этих бумажек сохранилось в архивах. Которые – слава декоммунизации! – открыты сегодня для всех желающих. Было бы желание. Что важно, доступен весь массив документов, от решений первого и вторых лиц государства до всяких справок, описей и записок от рядовых исполнителей. Массив этот настолько огромен и разнообразен, что говорить о какой-либо фальсификации исторических источников могут лишь самые неадекватные сторонники теории заговора.
Мы сидим в тесной комнатке читального зала отраслевого государственного архива Службы безопасности Украины, что на улице Золотоворотской в Киеве, в квартале от основного городка СБУ на Владимирской. Это самое сердце нашей столицы и исторический центр восточнославянской цивилизации – Город Ярослава. Несмотря на то, что архив делит одно здание с еще десятком подразделений украинской спецслужбы, попасть в него несложно. Нужно лишь направить запрос и, получив ответ с необходимой информацией о фондах-описях, содержащих искомое, предупредить сотрудников о своем визите. Еще полчаса-час займет оформление карточки-пропуска, и вуаля – вы попадаете в святая святых, где можно узнать самые страшные секреты почившей в бозе империи зла.
Пухлые папки, пожелтевшие листы бумаги, исписанные жутким советским канцелярским волапюком. Протоколы, акты, справки, стенограммы, аккуратные конвертики с черно-белыми фотографиями небритых, встревоженных людей. Папки снабжены грифами «секретно», поверх которых поставлен уже украинский штамп «розсекречено».
Вопреки ожиданиям, протоколы допросов не залиты пятнами крови: оно и немудрено, ведь писали их следователи уже после «бесед» с арестованными. Но и без пятен все ясно.
Масштабы войны, которую режим вел против народа, ужасают. Вот, скажем, Акт, составленный 9-10 августа 1937 года, в 24:00, комендантом одесского облуправления НКВД лейтенантом госбезопасности Лелеткиным и ответственными дежурными по управлению тов. Волошиным и Лупаном (дежурных двое, потому что документ писали на изломе суток). Согласно ему, в тот день лейтенант ГБ Лелеткин умертвил 100 человек, которых постановили предать высшей мере на первом заседании одесской областной тройки в рамках так называемой «операции по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников».
Операция эта была начата по приказу народного комиссара внутренних дел Ежова №00447 от 30 июля 1937 года. Сталин тогда приступил к методичному уничтожению всех явных, скрытых и потенциальных врагов своей империи. И так получилось, что под определение «враг» попал значительный процент населения страны. А поскольку четких критериев не было, в зоне риска оказались все, от рядовых колхозников до ближайших соратников вождя.
И еще для понимания масштабов: в период с 21 сентября по 2 ноября 1938 года одесской тройкой НКВД было осуждено 2094 человека. Подавляющее большинство – почти 2 тысячи человек – приговорили к высшей мере наказания. И тут же казнили.
В основном это были самые обычные люди: колхозники, рабочие, инженеры, учителя, — которых власть посчитала опасными для себя. Первыми попали в жернова репрессивной машины те, кто так или иначе проявил нелояльность к режиму еще в годы революции и гражданской войны: члены дореволюционных партий, солдаты белых и украинских армий, участники крестьянских восстаний. И неважно, что большинство из них уже подвергались наказаниям или были амнистированы. Бывший эсер? Пожалуйте в застенок!
Во вторую очередь шли раскулаченные, вернувшиеся в родные места. Их тоже считали неблагонадежными и либо стирали в лагерную пыль, либо сразу ликвидировали. Ну а потом система пошла вразнос и начала мочить всех, включая собственных адептов. Включая палачей.
 |
| Павел Киселев был начальником одесского управления НКВД до 15 ноября 1938 года. Украинец, кстати. Расстрелян в 1939 году. В реабилитации отказано |
В 1937-1938-м годах три раза был уничтожен в полном смысле этого слова одесский обком ВКП(б). Шлепнули трех первых секретарей – Евгения Вегера, Дмитрия Евтушенко, Николая Кондакова, их заместителей, большинство секретарей горкомов и райкомов, а кое-где даже уборщиц. Из пяти руководителей областного управления НКВД этого периода – Александра Розанова-Розенбардта, Григория Гришина-Клювганта, Николая Федорова, Дмитрия Гречухина, Павла Киселева, Сергея Гапонова, — сумел выжить только последний. Родившегося в Енакиево сталинского выдвиженца 1920-х Гапонова арестовали в январе 1941 года в Таганроге, потом с началом войны эвакуировали в Сибирь, где год спустя освободили и зачислили в Красную армию интендантом. Кровавый убийца, на совести которого сотни смертей, он благополучно пережил войну, работал в «Киевгорсвете» на ответственных должностях и умер в брежневское время уважаемым человеком. Никто никогда не пытался ему отомстить, и, наверное, он хорошо спал. Без снов…
В предвоенные годы у одессита было куда больше шансов попасть в подвалы здания УНКВД на Маразлиевской (Энгельса), чем стать участником ДТП. Арестовывали, а потом убивали за анекдоты, за критические высказывания на партийных и профсоюзных собраниях, за ошибки на производстве, которые называли «вредительством» и «саботажем». Протоколы заседаний одесской тройки изобилуют историями людей, которых отправили на тот свет из-за подохших кур, пораженной какой-то болезнью пшеницы, неправильно покрашенных заборов и сломавшихся автомобилей. Одного профессора Водного арестовали за то, что он слишком строго относился к студентам «рабоче-крестьянского происхождения» и отказывался ставить им зачеты за просто так. Обвинили во вредительском создании помех для будущих инженерных кадров.
Лощеную одесскую интеллигенцию втоптали в грязь яловым сапожищем. Опустели театры и музеи, притихли вузовские аудитории и редакции газет. Интеллигенция трепыхалась, извивалась и тщетно пыталась избежать неизбежного. Стучали друг на друга все. «Большевистское знамя», будущий «Юг», засыпала чекистов доносами и публиковала разгромные статьи на партийцев, после которых тех арестовывали. Но и это не помогло. Редакцию зачистили так, что она была вынуждена брать в редакторы полуграмотных рабочих. А потом и тех пустили в расход…
Еще в 1937-м активно геноцидили национальные меньшинства. Мы напишем об этом отдельно, но, чтобы вы понимали, 80 лет назад быть немцем, болгарином или поляком в нашем прекрасном «многононациональном» городе было не просто опасно, а смертельно опасно. Расстрельные списки полны Шульцев и Шумахеров, Сикорских и Ковальских… Украинцам было полегче, но и они рисковали в один прекрасный день оказаться «агентами Коновальца» со всеми вытекающими. Скажем, в конце 1937-го чекисты «обнаружили» в университете (нынешний ОНУ имени Мечникова), педагогическом и медицинском институтах некую «Военно-националистическую организацию Одессу», которую якобы создали украинские националисты совместно с сионистами и эсеровским подпольем. Для раскрутки дела использовали доносы обиженных преподавателями студентов. Всего было арестовано 40 человек, в основном украинцев и евреев (хотя были и греки с белорусами). Большую часть расстреляли…
Одних немцев в УССР репрессировали больше 25 тысяч. Причем, что характерно, процент расстрелянных у них был выше, чем в других национальных группах: по данным «Одесского мемориала», пулю в затылок получил каждый второй из арестованных немцев (остальных направили в лагеря и на спецпоселение, где многие погибли от голода и болезней). У русских, евреев, поляков и украинцев этот показатель составлял 28-33%.
Где именно чекисты творили свое кровавое дело, точной информации нет. В архивных документах места расстрелов не фигурируют, и все, чем располагают исследователи, — это обнаруженные братские могилы убиенных и косвенные свидетельства. Судя по всему, в двадцатых расстрелы происходили в подвале здания управления НКВД на Энгельса (Маразлиевской), 40 – том самом, которое осенью 1941-го года взорвал отряд Молодцова-Бадаева, дав оккупантам повод для очередной серии массовых убийств.
В тридцатых казни начали совершать в подвалах Тюремного замка на Водопроводной, где сейчас СИЗО. Тела зарывали на 135-м участке Второго христианского кладбища. Благо, везти далеко не надо: перенес через дорогу, и вот он, погост. В 1990-х на этом участке нашли братскую могилу с останками 170 человек.
«НОВЫЙ ОРДЕН ТАМПЛИЕРОВ»
 |
| Здание одесского управления НКВД на Маразлиевской сразу после взрыва в 1941 году. Сейчас на его месте колледж техфлота |
В отличие от простых людей, дела которых готовились буквально на коленке и столь же оперативно рассматривались тройками, в отношении чекистов соблюдалась видимость законности. Их дела «расследовали» месяцами, а то и годами. Как правило, они состоят из нескольких томов, набитых протоколами обысков, допросов, очных ставок и других документов. И это бесценный исторический материал!
Изучая его, мы узнаем, например, что Григорий Гришин (Клювгант), вр.и.д. начальника одесского управления НКВД в июне-июле 1937 года, жил если не на широкую ногу, то довольно небедно, особенно по тогдашним меркам. В его служебной квартире был бильярдный стол, стояло пианино и весьма недешевая мебель. При обыске у почетного чекиста изъяли золотые, платиновые, серебряные часы и портсигары, а также разных облигаций на сумму 3735 рублей – это годовая зарплата квалифицированного рабочего, тысяч сто гривен, если пересчитать на современные деньги. В библиотеке, кроме трудов классиков научного коммунизма, стояли томик Адольфа Гитлера («Моя борьба»), работы Розенберга и «Очерки русской смуты» Антона Деникина. Ну и брошюрка Троцкого, которая стала уликой, хотя сам фигурант утверждал, что она нужна была ему «по работе» — ведь врага надо не только знать в лицо, но и понимать, какими идеями он руководствуется.
В хрущевское время вдова Гришина добивалась возмещения ей стоимости конфискованного. Безуспешно.
Кстати, на следствии Гришин держался мужественно, упорно отрицал свою причастность к «троцкистскому заговору» и отказывался свидетельствовать против других. Единственный сбой произошел у него весной 1939-го. В протоколе от 13 апреля говорится, что за два дня до того он признал свою вину. На этой бумаге присутствует характерное пятнышко бурого цвета. Протокола от 11.04 при этом нет. Совсем нет. Ну а еще через несколько дней Гришин снова ушел в отказ – дескать, прошу не учитывать моих прежних показаний, я тогда солгал (обвинять следствие в выбивании «царицы доказательств» тогда было не принято, стеснялись).
Правда, помогло ему это мало. 2 сентября 1939 года, на следующий день после начала Второй мировой войны, Клювганта казнили где-то в Москве. В 1958 году он был реабилитирован.
Еще интереснее дело Александра Розанова (Розенбардта), возглавлявшего одесское управление до Гришина, в 1935-1937 годах. Какие только грехи и грешки этого соратника Ягоды и Балицкого не обнаружились на следствии! Причем при проверке дела во времена оттепели эти факты опровергнуты не были (а проверяли очень дотошно, надо сказать), так что их можно считать доказанными. Итак, было установлено, что товарищ Розанов и его подчиненные систематически присваивали государственные средства. В особо крупных размерах. В 1936-м он отремонтировал свою двухэтажную дачу, потратив деньги, выделенные на Одесскую детскую трудовую колонию (исправительное учреждение, в котором содержали малолетних преступников). Ремонт обошелся в 8 тысяч рублей.
Жил Розанов в семикомнатной квартире в доме №3 по Приморскому бульвару, с камином, зеркальными шифоньерами, кожаными диванами и прочей роскошью, оставшейся от прежнего хозяина-банкира, а в Дофиновке у всесильного шефа одесской тайной полиции имелся личный пляж, формально находившийся на балансе детского лагеря. Пляж, как утверждали очевидцы, был на замке и охранялся сторожем. Ничего не напоминает?
Заместитель Розанова Моисей Чердак жил в настоящем дворце, дореволюционном особняке, на ремонт которого административно-хозяйственная часть управления потратила 15 тысяч рублей!
В ведомственном санатории имени Дзержинского (нынешняя «Одесса») на Французском бульваре специально для начальства был огорожен один из особняков, с отделанным позолотой и мрамором интерьером, кожаной мебелью, пальмами в кадках и винным погребом. Там товарищи чекисты предавались разным запретным порокам — лакали шампанское и играли в бильярд, «как господа», устраивали шуры-муры с продажными женщинами, вели допросы жен врагов народа и так далее. Даже – страшно подумать! – обсуждали политику. Во время одной из бесед, старательно застенографированной добрым человеком, кто-то образованный и невоздержанный на язык доболтался до того, что объявил НКВД «новым орденом тамплиеров», у которого, дескать, есть своя миссия. И партии придется покориться. Понятно, в нужный момент бумажка с цитатами «тамплиера» попала на стол кому надо и сыграла свою роль в разгроме группы Балицкого.
«СЛОВОМ «БЛЯДЬ» БЫЛА ОТРАВЛЕНА ВСЯ АТМОСФЕРА»
Дела ежовцев ценны показаниями их жертв: всех расстрелять до смены власти на Лубянке люди с холодной головой и горячим сердцем не успели. Часть фигурантов выжила и с радостью поведала бериевским следакам о художествах их предшественников. Выжившие были отнюдь не простыми рабочими и крестьянами (те никого в стране победившего социализма не интересовали) — о «нарушениях социалистической» законности свидетельствовали пережившие 37-й год сотрудники одесского партконтроля, облфинотдела, газет «Черноморская коммуна» и «Большевистское знамя». Партфункционеры, чиновники, журналисты. Серьезные люди.
Материалы уголовных дел, возбужденных в отношении ежовских чекистов, дают нам представление о методах, которые использовали обитатели дома №40 по Энгельса в те страшные годы. Вот некоторые из свидетельств.
«Допросы проводились мне следователем облуправления НКВД Берензоном Это наглая фашистская пытка, сопровождавшаяся сплошными физическими издевательствами, как-то: беспрерывная классическая матерщина, постоянное бесчисленное плевание в лицо, бесчисленное кричание в уши через бумажную трубку, оттаптывание каблуками пальцев на ногах, содержание в камере тюрьмы площадью 8 квадратных метров 21-24 человек, бесчисленное количество отправок на допрос в кабинке автомашины по 2 человека, насильно туда всаженных, хотя размер этой кабины является минимальным для одного человека. О питании и говорить нечего».
 |
| Ефим Абрамович был следователем одесского УНКВД и лично выбивал из людей признания |
«Стоило мне прийти в себя, как я обычно тут же заявлял, что все это ложь. Кому это нужно? Кордун (следователь, — Ред.) отвечал: «Нам нужно, а тебе безразлично». Он составил целую схему вопросов с перечислением людей – участников несуществующей контрреволюционной организации. Стоило мне обмолвиться, что это чушь от начала до конца, продолжались пытки. Меня сажали на острый угол стула. Руки в определенном положении, ноги согнуты. В течение 10-12 часов сидеть… Я не выдерживал и падал на пол. Кордун подбегал и ногами бил в грудь, обливал водой из графина».
«Он подошел ко мне и начал плевать в лицо, бил по лицу чем попало. Заявил при этом: «Я хочу познакомиться с вами поближе своими руками».
«Он бил меня по животу каждые полчаса в течение 12 часов».
«Чтобы добиться своей цели, то есть подтверждения выдвинутого обвинения, он применил пытки и издевательства. Он сажал меня на кончик стула, и когда опущенные руки и сведенные ноги замлевали, начинал бить по голове, груди, шейным позвонкам, кричать в уши, плевать в глаза, рот».
«13 января Сенкевича (бывший начальник облфинотдела) вызвали из карцера на допрос в кабинет к Абрамовичу. Там были, кроме последнего, Гапонов, Берензон, Буркин, Вайнер. Гапонов за отказ Сенкевича от своих показаний избил его до крови. Когда он явился к нам в камеру, я собственными глазами видел огромные синяки под глазами, опухшие щеки, на пиджаке следы крови и новый надушенный платочек, данный Сенкевичу Абрамовичем взамен его окровавленного».
Сам Сенкевич, которому тоже посчастливилось выйти из тюрьмы, рассказывал следователю в 1940-м следующее: «Приблизительно до мая месяца 1939 (наркомом уже был Берия, — Ред.) в стенах областного управления стоял сплошной вопль, беспросветная, грязная ругань. Во взаимоотношениях и разговорах самих этих «работников» между собой господствовал какой-то противный, грязный жаргон, сопровождающийся матом. Словом «блядь» была отравлена вся атмосфера».
«Желая показать мне, как нужно вести следствие и как нужно добиваться признания арестованного в совершении контрреволюционных преступлений, Тягин (Николая Тягин — начальник отделения 2-го отдела управления госбезопасности одесского УНКВД, контрразведки, — Ред.) в моем присутствии стал допрашивать Чернявского (партийный деятель, расстрелян 13 ноября 1939 года). Усадил копчиком на угол табуретки, заставил вытянуть ноги, а потом сперва сел, а потом встал ему на колени», — это свидетельство одного из сотрудников управления Сальникова.
«Применялись, — продолжает этот чекист, — такие меры воздействия: длительное стояние на месте, избиение арестованных кулаком, палками, а Тягин применял даже кастет, битье пальцем в одно место груди в течение нескольких часов, отчего у арестованного распухала грудь, посадка арестованного на колышек, вставленный в сиденье мягкого стула, крик через рупор в ухо.
Психические меры воздействия применялись такие: уговор арестованного дать показания на себя и других, обещая за это более мягкую меру наказания, а за отказ дать показания – расстрел; угрозы ареста его семьи и т.д. Тот следователь, который не применял этих методов следствия, считался плохим работником, и его обвиняли в нежелании бороться с врагами.
Начальник 4-го отдела УГБ НКВД Одесской области Калюжный (Николай, — Ред.), который имел кабинет через 12-15 кабинетов от моего, однажды позвонил мне по телефону и заявил: «Я не слышу, как вы допрашиваете арестованного». Я тогда допрашивал арестованного вполне нормально.
Остальные следователи допрашивали арестованных так, что это было слышно не только в кабинете Калюжного, но и за квартал от здания НКВД на Энгельса.
Были случаи, когда от таких допросов арестованные выбрасывались со второго и третьего этажа через окна и разбивались».
«Помню, что была специальная камера, где были сконцентрированы Орловским и Зислиным (Яков Зислин – помощник начальника 3 отдела УГБ одесского УНКВД; Федор Орловский-Гороховский – начальник 3 отделения 3 отдела УГБ одесского УНКВД, — Ред.) арестованные, которые не сознавались. К этим арестованным были применены методы стойки, не разрешалось садиться и лежать, пока не дадут желания дать показания. Находясь в таких условиях, арестованные не могли выдержать и давали вымышленные показания, дабы избегнуть невыносимых условий. Наблюдение за такими камерами вели специально выделенные работники милиции», — рассказал на допросе бывший работник одесского областного управления Мартынчук.
Еще раз подчеркнем, что такие методы применялись не только ежовцами, но и до, и после «колючего» наркома. Еще недавно они были обычным делом и в украинских райотделах милиции. Наследники сталинских палачей живы, и многие продолжают творить свое черное дело по сей день…
Важный момент. Обычно, когда говорят о сталинских репрессиях, их организаторах и исполнителях, в качестве последних называют лишь гэбистов, то есть сотрудников государственной безопасности. Между тем, ГБ – это только часть, причем не самая большая, империи террора, коей был народный комиссариат внутренних дел до войны (после и во время тоже, но там менялись названия, структура, ведомство делилось, словом, совсем другая история). И репрессиями занималось большинство его подразделений – незамазанными остались, наверное, только пожарные и хозчасть, и то не факт.
«Шпионские» дела, которые готовило управление ГБ Одесской области, наша тройка рассматривала нечасто. В основном на стол ложились материалы, состряпанные райотделами милиции, транспортными подразделениями и пограничниками, которые занимались не только охраной границы, но и выполняли функции тайной полиции в приграничной полосе.
По «делу 26-го погранотряда» (одесский отряд, его сотрудникам даже памятник стоит на 411-й батарее) только в августе 1937 года расстреляли несколько сотен человек. И это тоже наша история.
В следующей части мы подробнее расскажем об одесских «стахановцах смерти», которые избежали бериевской чистки, прошли войну и умерли своей смертью, окруженные заботой и уважением детей и внуков. Сегодня их портреты поднимают на акциях «Бессмертного полка», причем зачастую участники даже не в курсе настоящих заслуг дедов. А знать надо. Словом, продолжение следует…
Комментариев нет:
Отправить комментарий