Михаил ЗОЛОТОНОСОВ
Опубликована на сайте online812.ru 18.05.2012 г.
75 лет назад, весной 1937 года в СССР начались события, которые спустя 30 лет назовут «большим террором». В Ленинграде кампания полнокровно (в буквальном смысле) развернулась именно в мае 1937-го, приобрела особый размах и абсурдность.
В начале XXI века о 37-м как-то подзабыли, а зря. Именно тогда советский человек привык к подчинению государству, преданности власти и произволу «органов». Тогда же сформировалась абсолютная черствость и глухота к страданиям ближнего, привычка к тому, что любой человек – потенциальный преступник.
Так что, если не учитывать 37-й и его последствия для формирования типовой личности советского человека, многое останется необъяснимым в современной жизни.
Прелюдия 1937-го. Катерли
Я постараюсь дать эскиз событий 1937 года, ограничившись Ленинградом и ленинградской писательской организацией - на этом примере тяга к Террору заметна особенно хорошо. Это славная история советской литературы 1937 года, когда высшей формой творчества стал политический донос, тайный или публичный.
Любопытный пример – статья писательницы Елены Катерли. Опубликована в августе 1936 г. в «Ленинградской правде». Писательница вроде бы спокойная, не склонная к истерикам, к поиску врагов, к карьеризму и ложным политическим доносам. Однако все это присутствует в ее статье под названием «Враг на важнейшем участке идеологического фронта»: «Руководители Литиздата поручили писать послесловие к “Мертвым душам” Гоголя некоему Берлинеру, который в своей литературной карьере имеет весьма примечательный факт – к его книге писал предисловие презренный убийца Л. Каменев. Преступная невнимательность, полное отсутствие бдительности при подборе людей – вот причина того, что в Литиздате нашли себе пристанище враги народа».
Статья написана сразу после так называемого первого московского процесса, на котором главными обвиняемыми были Г. Зиновьев и Л. Каменев, которым среди прочего вменили в вину убийство С. Кирова. Е. Катерли откликнулась на этот процесс, потому что идее Террора, нацеленного против врагов, преданы все. И надо найти тех, кто как-то связан с Каменевым. Под руку попался Григорий Берлинер: его книга «Н. Г. Чернышевский и его литературные враги» (1930) вышла под редакцией Каменева. «Вражескость» ведь как вирус – через общую книгу она перешла с Каменева на Берлинера. Идеи Террора уже сидели в мозгу писательницы, она страстно захотела смерти врагам.
Но советская писательница Елена Катерли на этом не успокаивается и ищет врагов далее: «Партком и руководители издательства до сих пор не могут как следует понять, что вина за проникновение врагов в ОГИЗ <объединенное государственное издательство> лежит именно на них». После чего следуют фамилии, первым назван Залман Лозинский, директор Института литературы Коммунистической академии, расстрелянный 9 декабря 1937 г. Безусловно, его арестовали бы и расстреляли без помощи Е. Катерли, но нельзя не заметить, что Террор стал всенародным делом.
Отдельное внимание было уделено литературоведу Льву Цырлину: «<…> Партком и коммунисты – руководители Литиздата до сих пор доверяют руководство литературоведением и критикой некоему Цырлину. Цырлин – бывший коммунист, исключенный из партии в 1926 году. <…> Почему же Цырлин до сих пор работает на столь ответственном участке? Почему партийная организация в этом случае ограничивается заклинаниями о бдительности?».
Правда, Цырлина не арестовали – он умер в 1942 г. от голода в блокадном Ленинграде.
Прелюдия 1937-го. Берггольц
Другой любопытный документ эпохи – дневник Ольги Берггольц за тот же 1936 год. В 1937-м ее исключили из партии, в 1938-м посадили, полгода издевались над ней в тюрьме. После того, как она приобрела этот опыт – поумнела, поняла, что происходит. Но в 1936 году – Берггольц еще не соображает вообще ничего. И Террор воспринимает как нечто естественное: «Положение вообще в Союзе не из веселых, по партлинии много исключений, арестов и т.д. “Иду по трупам?” Нет, делаю то, что приказывает партия. Совесть в основном чиста. А мелкие блошиные угрызения, вероятно, от интеллигентщины.
По “человечеству” жаль Левку Цырлина, Женьку Мустангову, Майзеля, но понимаешь, что иначе нельзя. Ведь действительно, ни Женька, ни Майзель не поступали так, как должны были поступать – не отмежевались, не прокляли Горбачева, а когда я подумаю, что была с этой мразью 31 ноября 1934 г. на Свири, на одной эстраде, в одном купе, и 1 декабря, когда убили Кирова, а он знал, вероятно, о том, что готовится в Ленинграде, - я сама себе становлюсь мерзка <…>» (О. Берггольц, дневник, запись от 3 сентября 1936 г.).
Литературовед Георгий Горбачев, профессор литературы, еще в феврале 1932 г. был исключен из партии за «троцкистскую пропаганду», арестован 20 декабря 1934 г. как «зиновьевец», причастный к убийству Кирова, 16 января 1935 г. приговорен к 5 годам тюремного заключения, 10 октября 1937 г. расстрелян. Женька Мустангова – тоже литературовед, арестована 29 ноября 1936 г., 4 ноября 1937 г. расстреляна. Михаил Майзель – литературовед, был арестован 6 ноября 1936 г., расстрелян 4 ноября 1937 г.
Литературоведческая продукция этих персонажей симпатии не вызывает, это рапповская догматическая критика, нацеленная на уничтожение всякого инакомыслия и сдобренная пролетарско-революционной риторикой. Например, Майзель был одним из постоянных гонителей М. Булгакова и, вероятно, дал свою фамилию барону Майгелю, которого изобретально убивают на балу у Воланда. Горбачев в 1926 г. нападал на Булгакова и Замятина: «Автор великодержавно-шовинистической “Белой гвардии” и автор контрреволюционных сказок Замятин <…>». Поэтому, конечно, скорбеть из-за того, что они чего-то не успели написать или кого-то недошельмовали, не приходится.
Но за тексты не расстреливают, и тексты Горбачева или Майзеля для тех, кто их арестовал и расстрелял, никакого значения не имели; для НКВД эти люди были просто «пшеницей человеческой», которую предстояло скосить революционным Террором, творимым ради Террора. Помимо рапповских догматиков были репрессированы А. Введенский, И. Бабель, Н. Заболоцкий, Б. Корнилов, Н. Олейников, Б. Пильняк и вообще десятки писателей.
Характерно для ситуации 1936 года: Берггольц верит в любой бред, в то, что профессор литературы Горбачев участвовал в заговоре против Кирова и виновен в его убийстве, а также полагает, что Женька Мустангова, жена Горбачева, должна публично проклинать его с партийных амвонов. И сама проклинает всех их – арестованного Горбачева и еще не арестованных, но уже подвергнутых критике в печати и висящих на тонких ниточках Майзеля и Мустангову. И - «совесть в основном чиста». Потому что «так надо».
Обращу внимание еще на одну деталь: Горбачева арестовали в 1935-м, его жену и Майзеля – в 1936-м, а расстреляли всех в 1937 г., в октябре – ноябре. Ждали сигнала.
«История умертвий»
Сигналами стало выступление И. В. Сталина с докладом «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» (3 марта 1937 г. на пленуме ЦК) и два ареста: 4 апреля 1937 г. генерального секретаря Российской ассоциации пролетарских писателей (1926 –1932) Леопольда Авербаха и 5 апреля 1937 г. наркома внутренних дел (1934 –1936) Генриха Ягоды. Они были родственниками: Авербах являлся племянником Я. Свердлова, а Ягода женат на сестре Авербаха Иде, кроме того, отцы Ягоды и Свердлова были двоюродными братьями.
В писательских организациях начался разгром «авербаховщины» и преследование его «оруженосцев» и «приспешников», инициированные установочными статьями в «Правде», «Известиях» и «Литературной газете», сигнальным выступлением Всеволода Вишневского на собрании московских писателей 23 апреля 1937 г. и четырехдневным (!) собранием московских драматургов, квалифицировавшим деятельность бывших руководителей РАПП Л. Авербаха, В. Киршона и других как вредительскую и троцкистскую (последнее было особенно абсурдно, поскольку Авербах стоял за пролетарскую литературу, а Троцкий никогда не скрывал, что ненавидит пролетарскую культуру, считая ее неполноценной).
В Ленинграде тоже не дремали. Еще 4 февраля 1937 г. был освобожден от должности ответственный секретарь правления Ленинградского отделения Союза советских писателей (ЛО ССП) Анатолий Горелов. Через 8 дней после выступления Сталина с докладом, 11 марта 1937 г., он был арестован. На общем собрании в ЛО ССП 17 – 20 марта 1937 г. против Горелова выступили его приятель Е. Добин, Н. Лесючевский и Н. Свирин, второй секретарь правления ЛО ССП. Впрочем, Свирину это выступление против Горелова не помогло: его арестовали уже 26 июня 1937 г.
В мае 1937 г. Горелов был публично назван «авербаховским приспешником», резкой критике также подверглись Михаил Чумандрин и Ольга Берггольц. До нее добрались мгновенно, т.к. все знали, что она была любовницей Авербаха. Об этом «Литературная газета» прямо написала 10 мая: «В свете весьма неприглядном предстала перед партгруппой Ольга Берггольц. К ответственному и важнейшему делу разоблачения врагов народа Ольга Берггольц подошла с развязной легкостью. Она лепетала нечто маловразумительное о том, что ее “связь с Авербахом была только лишь личной связью” <…> Это циничное заявление возмутило собрание, которое ждало от Берггольц честного рассказа о том, какими методами осуществлял Авербах свою борьбу против линии партии»*.
В этом же номере «Литературной газеты» было опубликовано сообщение о решении исключить Берггольц из ВКП (б): «Собрание единогласно высказалось за исключение из партии О. Берггольц, о чем решено довести до сведения парторганизации завода “Электросила”, где она состоит на учете». На «Электросиле» Берггольц работала, составляя историю завода. 29 мая 1937 г. партком «Электросилы» исключил ее из кандидатов в члены ВКП (б) (кстати, с 1932 г. Берггольц была только кандидатом, в члены ее не принимали).
Не касаясь судеб всех репрессированных писателей, не могу пройти мимо руководителей ЛО ССП, начиная с 1934 г. 29 мая 1938 г. В. Ставский, генсек ССП СССР, писал А.Фадееву, члену президиума правления ССП. «На протяжении ряда лет у руководства ЛенССП стояли враги народа: председатель Оргкомитета Баузе, секретарь ЛенССП Горелов, секретарь ЛенССП Свирин, секретарь ЛенССП Цильштейн, секретарь ЛенССП Шабанов. Это систематически с 1932 по 1938 год, т.е. один вредитель сменял другого на протяжении этих лет. Надо себе представить, как эти враги успели напакостить <…>».
Ощущение, что даже функционер Ставский, поставленный Сталиным управлять писателями, ощущает абсурд происходящего, поскольку всех руководителей назначали и утверждали городские партийные органы, согласовывала Москва, и все оказались врагами.
В результате Анатолий Горелов (был ответственным секретарем ЛО ССП с 1932 г. по 4 февраля 1937 г.) арестован 11 марта 1937 г., получил 10 лет и отправлен в Соловецкую тюрьму. Вместо него поставили Эммануила Цильштейна, зав. культпросом горкома ВКП (б). К литературе никакого отношения не имел. Был арестован 28 октября 1937 г., расстрелян 17 февраля 1938 г. (ему было 36 лет).
При Горелове вторым секретарем и председателем комиссии по чистке рядов ЛО ССП был Виктор Беспамятнов, тоже никак не связанный с литературой; с этой должности был снят 4 февраля 1937 г., арестован 26 сентября 1937 г. и расстрелян 17 февраля 1938 г. (ему было 35 лет). При Цильштейне вторым секретарем состоял Свирин, он был арестован 26 июня 1937 г. и расстрелян 20 февраля 1938 г. (в возрасте 38 лет). После Цильштейна назначили партфункционера Александра Шабанова, которого арестовали 12 марта 1938 г. и расстреляли 30 июля 1941 г. (возраст - 41 год).
Говоря словами Салтыкова-Щедрина, история Ленинградского отделения Союза советских писателей 1930-х гг. – это «история умертвий». Итоги «большого террора» подвел в 1938 году Г. Федотов: «готовы сами отправить на смерть товарища, чтобы занять его место. Жалость для них бранное слово, христианский пережиток. <…> При таких условиях им нетрудно быть веселыми. Чужие страдания не отравляют веселья».
Берггольц: крупный план
Кого-то предназначили к расстрелу, кого-то – к публичной порке. Берггольц повезло, ее выпороли. На заседании парткома «Электросилы» 29 мая 1937 г. присутствовали и писатели, в частности, поэт Александр Решетов, специально явившиеся на завод, чтобы подливать масла в огонь, добиваться исключения Берггольц из партии, откуда недалеко до ареста, в случае удачи - до расстрела. В письме сестре Марии Ольга Берггольц писала: «Брыкин и другие охарактеризовали меня как “пронырливую, очень хитрую бабу – карьеристку” <…> Я не только “циничная карьеристка”, но “абсолютно разложившийся в быту” человек: “я жила с двумя десятками людей, это по крайней мере, и все они – враги народа или около того”».
Мать Ольги описала исключение в письме Марии Берггольц и ее мужу: «Какие же дрянные и омерзительные людишки оказались так называемые писатели и поэты. Какие шкурники, какою подлой ложью они порочат ее. Зачем это им надо? Зависть? Месть? Или спасение своей шкуры?..» (30 мая 1937 г.).
Полгода Ольга Берггольц нигде не работала, было не устроиться, но в ноябре 1937 г. ее неожиданно взяли в школу № 6 Московского района учителем литературы, и там она проработала до 1 сентября 1938 г. А 13 декабря 1938 г. НКВД ее арестовало.
Кстати, недавно оказалось, что директором той школы, куда в 1937 г. удалось устроиться Ольге Берггольц, была Елена Левитина – сестра Фаины Левитиной (зав. Бюро пропаганды Ленинградского отделения ССП СССР). Именно в тот период, когда Берггольц работала в школе, следователи НКВД усердно добывали компрометирующие показания на нее, готовя арест. Не исключено, что директор Елена Левитина имела задание принять Берггольц на работу, присматривать за ней и информировать «органы» о ее поведении. Жертвы даже не подозревали, насколько тотальной была система слежки и донесений.
* Ромов П. На собрании партгруппы Ленинградского отделения союза писателей // Литературная газета. 1937. 10 мая
Опубликована на сайте online812.ru 18.05.2012 г.
75 лет назад, весной 1937 года в СССР начались события, которые спустя 30 лет назовут «большим террором». В Ленинграде кампания полнокровно (в буквальном смысле) развернулась именно в мае 1937-го, приобрела особый размах и абсурдность.
В начале XXI века о 37-м как-то подзабыли, а зря. Именно тогда советский человек привык к подчинению государству, преданности власти и произволу «органов». Тогда же сформировалась абсолютная черствость и глухота к страданиям ближнего, привычка к тому, что любой человек – потенциальный преступник.
Так что, если не учитывать 37-й и его последствия для формирования типовой личности советского человека, многое останется необъяснимым в современной жизни.
Прелюдия 1937-го. Катерли
Я постараюсь дать эскиз событий 1937 года, ограничившись Ленинградом и ленинградской писательской организацией - на этом примере тяга к Террору заметна особенно хорошо. Это славная история советской литературы 1937 года, когда высшей формой творчества стал политический донос, тайный или публичный.
Любопытный пример – статья писательницы Елены Катерли. Опубликована в августе 1936 г. в «Ленинградской правде». Писательница вроде бы спокойная, не склонная к истерикам, к поиску врагов, к карьеризму и ложным политическим доносам. Однако все это присутствует в ее статье под названием «Враг на важнейшем участке идеологического фронта»: «Руководители Литиздата поручили писать послесловие к “Мертвым душам” Гоголя некоему Берлинеру, который в своей литературной карьере имеет весьма примечательный факт – к его книге писал предисловие презренный убийца Л. Каменев. Преступная невнимательность, полное отсутствие бдительности при подборе людей – вот причина того, что в Литиздате нашли себе пристанище враги народа».
Статья написана сразу после так называемого первого московского процесса, на котором главными обвиняемыми были Г. Зиновьев и Л. Каменев, которым среди прочего вменили в вину убийство С. Кирова. Е. Катерли откликнулась на этот процесс, потому что идее Террора, нацеленного против врагов, преданы все. И надо найти тех, кто как-то связан с Каменевым. Под руку попался Григорий Берлинер: его книга «Н. Г. Чернышевский и его литературные враги» (1930) вышла под редакцией Каменева. «Вражескость» ведь как вирус – через общую книгу она перешла с Каменева на Берлинера. Идеи Террора уже сидели в мозгу писательницы, она страстно захотела смерти врагам.
Но советская писательница Елена Катерли на этом не успокаивается и ищет врагов далее: «Партком и руководители издательства до сих пор не могут как следует понять, что вина за проникновение врагов в ОГИЗ <объединенное государственное издательство> лежит именно на них». После чего следуют фамилии, первым назван Залман Лозинский, директор Института литературы Коммунистической академии, расстрелянный 9 декабря 1937 г. Безусловно, его арестовали бы и расстреляли без помощи Е. Катерли, но нельзя не заметить, что Террор стал всенародным делом.
Отдельное внимание было уделено литературоведу Льву Цырлину: «<…> Партком и коммунисты – руководители Литиздата до сих пор доверяют руководство литературоведением и критикой некоему Цырлину. Цырлин – бывший коммунист, исключенный из партии в 1926 году. <…> Почему же Цырлин до сих пор работает на столь ответственном участке? Почему партийная организация в этом случае ограничивается заклинаниями о бдительности?».
Правда, Цырлина не арестовали – он умер в 1942 г. от голода в блокадном Ленинграде.
Прелюдия 1937-го. Берггольц
Другой любопытный документ эпохи – дневник Ольги Берггольц за тот же 1936 год. В 1937-м ее исключили из партии, в 1938-м посадили, полгода издевались над ней в тюрьме. После того, как она приобрела этот опыт – поумнела, поняла, что происходит. Но в 1936 году – Берггольц еще не соображает вообще ничего. И Террор воспринимает как нечто естественное: «Положение вообще в Союзе не из веселых, по партлинии много исключений, арестов и т.д. “Иду по трупам?” Нет, делаю то, что приказывает партия. Совесть в основном чиста. А мелкие блошиные угрызения, вероятно, от интеллигентщины.
По “человечеству” жаль Левку Цырлина, Женьку Мустангову, Майзеля, но понимаешь, что иначе нельзя. Ведь действительно, ни Женька, ни Майзель не поступали так, как должны были поступать – не отмежевались, не прокляли Горбачева, а когда я подумаю, что была с этой мразью 31 ноября 1934 г. на Свири, на одной эстраде, в одном купе, и 1 декабря, когда убили Кирова, а он знал, вероятно, о том, что готовится в Ленинграде, - я сама себе становлюсь мерзка <…>» (О. Берггольц, дневник, запись от 3 сентября 1936 г.).
Литературовед Георгий Горбачев, профессор литературы, еще в феврале 1932 г. был исключен из партии за «троцкистскую пропаганду», арестован 20 декабря 1934 г. как «зиновьевец», причастный к убийству Кирова, 16 января 1935 г. приговорен к 5 годам тюремного заключения, 10 октября 1937 г. расстрелян. Женька Мустангова – тоже литературовед, арестована 29 ноября 1936 г., 4 ноября 1937 г. расстреляна. Михаил Майзель – литературовед, был арестован 6 ноября 1936 г., расстрелян 4 ноября 1937 г.
Литературоведческая продукция этих персонажей симпатии не вызывает, это рапповская догматическая критика, нацеленная на уничтожение всякого инакомыслия и сдобренная пролетарско-революционной риторикой. Например, Майзель был одним из постоянных гонителей М. Булгакова и, вероятно, дал свою фамилию барону Майгелю, которого изобретально убивают на балу у Воланда. Горбачев в 1926 г. нападал на Булгакова и Замятина: «Автор великодержавно-шовинистической “Белой гвардии” и автор контрреволюционных сказок Замятин <…>». Поэтому, конечно, скорбеть из-за того, что они чего-то не успели написать или кого-то недошельмовали, не приходится.
Но за тексты не расстреливают, и тексты Горбачева или Майзеля для тех, кто их арестовал и расстрелял, никакого значения не имели; для НКВД эти люди были просто «пшеницей человеческой», которую предстояло скосить революционным Террором, творимым ради Террора. Помимо рапповских догматиков были репрессированы А. Введенский, И. Бабель, Н. Заболоцкий, Б. Корнилов, Н. Олейников, Б. Пильняк и вообще десятки писателей.
Характерно для ситуации 1936 года: Берггольц верит в любой бред, в то, что профессор литературы Горбачев участвовал в заговоре против Кирова и виновен в его убийстве, а также полагает, что Женька Мустангова, жена Горбачева, должна публично проклинать его с партийных амвонов. И сама проклинает всех их – арестованного Горбачева и еще не арестованных, но уже подвергнутых критике в печати и висящих на тонких ниточках Майзеля и Мустангову. И - «совесть в основном чиста». Потому что «так надо».
Обращу внимание еще на одну деталь: Горбачева арестовали в 1935-м, его жену и Майзеля – в 1936-м, а расстреляли всех в 1937 г., в октябре – ноябре. Ждали сигнала.
«История умертвий»
Сигналами стало выступление И. В. Сталина с докладом «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» (3 марта 1937 г. на пленуме ЦК) и два ареста: 4 апреля 1937 г. генерального секретаря Российской ассоциации пролетарских писателей (1926 –1932) Леопольда Авербаха и 5 апреля 1937 г. наркома внутренних дел (1934 –1936) Генриха Ягоды. Они были родственниками: Авербах являлся племянником Я. Свердлова, а Ягода женат на сестре Авербаха Иде, кроме того, отцы Ягоды и Свердлова были двоюродными братьями.
В писательских организациях начался разгром «авербаховщины» и преследование его «оруженосцев» и «приспешников», инициированные установочными статьями в «Правде», «Известиях» и «Литературной газете», сигнальным выступлением Всеволода Вишневского на собрании московских писателей 23 апреля 1937 г. и четырехдневным (!) собранием московских драматургов, квалифицировавшим деятельность бывших руководителей РАПП Л. Авербаха, В. Киршона и других как вредительскую и троцкистскую (последнее было особенно абсурдно, поскольку Авербах стоял за пролетарскую литературу, а Троцкий никогда не скрывал, что ненавидит пролетарскую культуру, считая ее неполноценной).
В Ленинграде тоже не дремали. Еще 4 февраля 1937 г. был освобожден от должности ответственный секретарь правления Ленинградского отделения Союза советских писателей (ЛО ССП) Анатолий Горелов. Через 8 дней после выступления Сталина с докладом, 11 марта 1937 г., он был арестован. На общем собрании в ЛО ССП 17 – 20 марта 1937 г. против Горелова выступили его приятель Е. Добин, Н. Лесючевский и Н. Свирин, второй секретарь правления ЛО ССП. Впрочем, Свирину это выступление против Горелова не помогло: его арестовали уже 26 июня 1937 г.
В мае 1937 г. Горелов был публично назван «авербаховским приспешником», резкой критике также подверглись Михаил Чумандрин и Ольга Берггольц. До нее добрались мгновенно, т.к. все знали, что она была любовницей Авербаха. Об этом «Литературная газета» прямо написала 10 мая: «В свете весьма неприглядном предстала перед партгруппой Ольга Берггольц. К ответственному и важнейшему делу разоблачения врагов народа Ольга Берггольц подошла с развязной легкостью. Она лепетала нечто маловразумительное о том, что ее “связь с Авербахом была только лишь личной связью” <…> Это циничное заявление возмутило собрание, которое ждало от Берггольц честного рассказа о том, какими методами осуществлял Авербах свою борьбу против линии партии»*.
В этом же номере «Литературной газеты» было опубликовано сообщение о решении исключить Берггольц из ВКП (б): «Собрание единогласно высказалось за исключение из партии О. Берггольц, о чем решено довести до сведения парторганизации завода “Электросила”, где она состоит на учете». На «Электросиле» Берггольц работала, составляя историю завода. 29 мая 1937 г. партком «Электросилы» исключил ее из кандидатов в члены ВКП (б) (кстати, с 1932 г. Берггольц была только кандидатом, в члены ее не принимали).
Не касаясь судеб всех репрессированных писателей, не могу пройти мимо руководителей ЛО ССП, начиная с 1934 г. 29 мая 1938 г. В. Ставский, генсек ССП СССР, писал А.Фадееву, члену президиума правления ССП. «На протяжении ряда лет у руководства ЛенССП стояли враги народа: председатель Оргкомитета Баузе, секретарь ЛенССП Горелов, секретарь ЛенССП Свирин, секретарь ЛенССП Цильштейн, секретарь ЛенССП Шабанов. Это систематически с 1932 по 1938 год, т.е. один вредитель сменял другого на протяжении этих лет. Надо себе представить, как эти враги успели напакостить <…>».
Ощущение, что даже функционер Ставский, поставленный Сталиным управлять писателями, ощущает абсурд происходящего, поскольку всех руководителей назначали и утверждали городские партийные органы, согласовывала Москва, и все оказались врагами.
В результате Анатолий Горелов (был ответственным секретарем ЛО ССП с 1932 г. по 4 февраля 1937 г.) арестован 11 марта 1937 г., получил 10 лет и отправлен в Соловецкую тюрьму. Вместо него поставили Эммануила Цильштейна, зав. культпросом горкома ВКП (б). К литературе никакого отношения не имел. Был арестован 28 октября 1937 г., расстрелян 17 февраля 1938 г. (ему было 36 лет).
При Горелове вторым секретарем и председателем комиссии по чистке рядов ЛО ССП был Виктор Беспамятнов, тоже никак не связанный с литературой; с этой должности был снят 4 февраля 1937 г., арестован 26 сентября 1937 г. и расстрелян 17 февраля 1938 г. (ему было 35 лет). При Цильштейне вторым секретарем состоял Свирин, он был арестован 26 июня 1937 г. и расстрелян 20 февраля 1938 г. (в возрасте 38 лет). После Цильштейна назначили партфункционера Александра Шабанова, которого арестовали 12 марта 1938 г. и расстреляли 30 июля 1941 г. (возраст - 41 год).
Говоря словами Салтыкова-Щедрина, история Ленинградского отделения Союза советских писателей 1930-х гг. – это «история умертвий». Итоги «большого террора» подвел в 1938 году Г. Федотов: «готовы сами отправить на смерть товарища, чтобы занять его место. Жалость для них бранное слово, христианский пережиток. <…> При таких условиях им нетрудно быть веселыми. Чужие страдания не отравляют веселья».
Берггольц: крупный план
Кого-то предназначили к расстрелу, кого-то – к публичной порке. Берггольц повезло, ее выпороли. На заседании парткома «Электросилы» 29 мая 1937 г. присутствовали и писатели, в частности, поэт Александр Решетов, специально явившиеся на завод, чтобы подливать масла в огонь, добиваться исключения Берггольц из партии, откуда недалеко до ареста, в случае удачи - до расстрела. В письме сестре Марии Ольга Берггольц писала: «Брыкин и другие охарактеризовали меня как “пронырливую, очень хитрую бабу – карьеристку” <…> Я не только “циничная карьеристка”, но “абсолютно разложившийся в быту” человек: “я жила с двумя десятками людей, это по крайней мере, и все они – враги народа или около того”».
Мать Ольги описала исключение в письме Марии Берггольц и ее мужу: «Какие же дрянные и омерзительные людишки оказались так называемые писатели и поэты. Какие шкурники, какою подлой ложью они порочат ее. Зачем это им надо? Зависть? Месть? Или спасение своей шкуры?..» (30 мая 1937 г.).
Полгода Ольга Берггольц нигде не работала, было не устроиться, но в ноябре 1937 г. ее неожиданно взяли в школу № 6 Московского района учителем литературы, и там она проработала до 1 сентября 1938 г. А 13 декабря 1938 г. НКВД ее арестовало.
Кстати, недавно оказалось, что директором той школы, куда в 1937 г. удалось устроиться Ольге Берггольц, была Елена Левитина – сестра Фаины Левитиной (зав. Бюро пропаганды Ленинградского отделения ССП СССР). Именно в тот период, когда Берггольц работала в школе, следователи НКВД усердно добывали компрометирующие показания на нее, готовя арест. Не исключено, что директор Елена Левитина имела задание принять Берггольц на работу, присматривать за ней и информировать «органы» о ее поведении. Жертвы даже не подозревали, насколько тотальной была система слежки и донесений.
* Ромов П. На собрании партгруппы Ленинградского отделения союза писателей // Литературная газета. 1937. 10 мая
Комментариев нет:
Отправить комментарий