Сергей Виноградов
Опубликовано в Газете «Речь» 28 мая 2012
В серии «Жизнь замечательных людей» выходит биография автора «Колымских рассказов», написанная земляком — вологодским журналистом Валерием Есиповым. Однако о годах, проведенных Шаламовым в Вологде, в книге написано кратко — Колымы там куда больше.
В наступившем году почитатели творчества одного из самых загадочных русских писателей XX века отмечают две круглые даты, связанные с его именем: 105 лет со дня рождения и 30-летие смерти. В конце 80-х годов имя Варлама Шаламова стало известно широкой общественности — как самого правдивого изобразителя сталинских лагерей. Но исчерпывается ли этим значение его творчества? По-настоящему прославили писателя, при жизни не жаловавшего популярность и не стремившегося к ней, в нулевые годы нового тысячелетия цифровые технологии. Кроме того, разрозненных поклонников творчества Шаламова по всему миру собрал созданный в 2008 году сайт писателя. Там, в Сети, сидит сегодня, возможно, самый массовый читатель Варлама Шаламова, одолевая его небольшие рассказы в два-три вращения колесика компьютерной мыши. На родине писателя, в Вологде, завершается работа над виртуальным музеем, который позволит любому пользователю Интернета прогуляться по комнаткам родительского дома Варлама Тихоновича в Вологде.
В реальности комнатки в музее достаточно тесные. Зато окнами он выходит на главную достопримечательность Вологды — Софийский собор (священник Шаламов-старший служил в нем). В одной из комнат, в углу, где некогда стоял сундук, на котором спал юный Варлам, мы присели на музейной скамеечке с одним из ведущих шаламоведов России, автором ряда книг и фильмов Валерием Есиповым. Он — журналист, историк и культуролог. Музей на родине писателя — в немалой степени плод его энтузиазма. Центральный экспонат музея, колымская лиственница, была им лично привезена из мест заключения Варлама Шаламова.
Бок о бок с Платоновым, далеко от Солженицына
На мемориальной доске, вывешенной у двери вологодского музея Шаламова, написано: «здесь жил великий писатель». Гордость земляков понятна, но достиг ли Варлам Шаламов такого статуса?
— Думаю, доказательств права на эпитет «великий» Шаламову давно не требуется. В советское время широкому читателю он был известен мало: ни один из его «Колымских рассказов» — а это, бесспорно, главное произведение писателя — не был напечатан при жизни. А рассказов сто тридцать. Как прозаика его почти не знали, более известен был Шаламов-поэт. При жизни он напечатал пять поэтических сборников, очень тоненьких. Да и они были сильно урезаны, своих редакторов Варлам Тихонович называл лесорубами. Так вот, несмотря на все это, многие, кто читал «Колымские рассказы» в самиздате, только за них называли Шаламова великим писателем. А среди первых читателей были известные и талантливые люди, настоящие ценители русской литературы. Например, замечательный прозаик, тоже бывший лагерник Юрий Домбровский. Режиссер Андрей Тарковский считал Шаламова равным Данте. На Западе, где проза Шаламова была напечатана раньше, чем в СССР, его тоже очень высоко ценили. Сегодня «Колымские рассказы» напечатаны в ведущих литературных сериях, а их автор по тиражам и признанию критиков входит в десятку лучших русских писателей, классиков XX века. Историки советской литературы часто ставят Шаламова рядом с Андреем Платоновым. Оба получили признание лишь после смерти.
Как известно, Варлам Шаламов дважды отбывал срок в лагерях — на Урале и на Колыме. Как полагаете, сажали «за дело» или по инерции?
— На Урал его сослали в 1929 году за участие в антисталинской оппозиции. Они, студенты МГУ, себя называли большевиками-ленинцами, но группу окрестили троцкистской. Варлам Шаламов провел в Вишерском лагере три года. Второй раз его арестовали, что называется, за старые дела. В 1937 году брали всех, кто когда-либо выступал против Сталина. Сам Варлам Тихонович подозревал, что его сдал старший брат жены чекист Борис Гудзь. Обвинили, ясное дело, снова в контрреволюционной троцкистской деятельности. Из людей с таким обвинением Сталина пережили единицы. Шаламову, если можно так выразиться, повезло. Сначала в том, что его не расстреляли, потому что практически всех его бывших товарищей по группе ждала высшая мера. А позже в том, что удалось пережить Колыму. Его так называемая литерная статья шла со спецуказанием — использовать только на тяжелых работах, что обрекало на гибель. Спасло Шаламова то, что он попал на курсы фельдшеров. Шурин Борис Гудзь, кстати говоря, прожил длинную жизнь, отметил 100-летие. На центральных телеканалах в начале нулевых даже были фильмы про подвиги старого чекиста. Но о его роли в судьбе великого родственника умалчивают до сих пор. В своей новой книге я пытаюсь устранить этот пробел.
О взаимоотношениях Шаламова и Солженицына уже написана большая библиотека. Создана целая мифология дружбы-вражды двух писателей-лагерников. Как бы они ни относились друг к другу, среди читателей разделение на шаламистов и солженистов довольно явное. Вы считаете их антиподами?
— Тема действительно молота-перемолота даже теми, кто далек от литературы. По моему мнению, Шаламов и Солженицын несовместимы ни по одному из параметров. У них абсолютно разный жизненный, в том числе лагерный, опыт. Кроме того, у них разное понимание нравственности, художественности в литературе и искусстве, разная философия. Они люди разных поколений. Солженицын родился в 1918 году и революции не видел, а изучал ее по книжкам. У Шаламова же события 1917 года и Гражданская война совпали с детством и отрочеством. Он их кожей прочувствовал и впитал. А 20-е годы с их борьбой и надеждами он глубоко познал изнутри. При этом Шаламов всегда считал себя художником и сторонился политики. Его даже нельзя в полной мере назвать противником советского строя. Это кажется парадоксом после Колымы, но он подчеркивал: «Сталин и советская власть — не одно и то же». А Солженицын заявлял: «Сталин шагал в указанную ленинскую стопу». Вот основное поле их полемики — да не только их: это две парадигмы общественного сознания, которые никак не сойдутся. Чтобы разобраться в споре писателей, надо глубже знать советскую историю, которую Солженицын стремился превратить в «черную дыру». Его успех на Западе во многом на этом и был основан.
Не лагерем единым
В общественном сознании Варлам Шаламов — автор одной темы. Считаете ли вы, что это так? И если так, то почему? Тот же Достоевский тоже прошел каторгу, но «Записками из мертвого дома» лагерную тему закрыл и переключился на другие...
— Очень обидно, что его сводят на лагерно-бытовой уровень. Шаламов говорил, что, если бы не лагерь, он бы все равно писал и стихи, и рассказы, затрагивая в них самые глубокие и сложные вопросы человеческого бытия. Писатель ли он одной темы? Нет, я так не считаю. Например, у Варлама Шаламова есть потрясающий рассказ «Крест», включенный в колымский цикл. Это история о том, как ослепший отец Шаламова, священник, в начале 30-х годов топором наощупь разрубил на кусочки наперсный золотой крест, которым он был награжден за миссионерскую службу на Аляске, чтобы продать эти кусочки и кормить семью. Фактически совершил святотатство. Рассказ не о лагере, но о времени, о людях, о религии — о крахе христианства, если по большому философскому счету. Вы упомянули Достоевского — так вот здесь Шаламов спорит именно с Достоевским, который горячо верил в религию, в то, что она, как и красота, спасет мир от трагедий. Не спасла, утверждает Шаламов, — ни от Освенцима, ни от Колымы.
То есть Колыма дала материал?
— Что значит дала? Лучше бы не давала, никому не пожелаешь такого «подарка». Но он приобрел там уникальный человеческий опыт, который дал ему новое зрение, новый взгляд на, казалось бы, незыблемые ценности. Главное художественное открытие Шаламова — в изображении зыбкости, податливости человеческой природы разного рода растлению. Он пришел на этот счет к очень пессимистическим выводам. Между прочим, в определенной мере он следовал за Достоевским, который писал, что «подлец человек ко всему привыкает». Но главное — понимать, что лагерь для Шаламова — это модель мира, где тоже в разных формах совершается растление. Его «Колымские рассказы» — не традиционная реалистически-бытовая проза, а проза философская, символическая. О Колыме, о лагерях ведь писали многие. Вся эта литература имеет большую ценность как свидетельство, но кто еще поднимался до такой силы обобщений? Есть аналоги Шаламову на Западе, причем среди писателей, прошедших Освенцим. Но в русской литературе он один такой.
Полистал музейную книгу отзывов — каждая вторая запись от сына, дочери или внука репрессированных. Лагерная тема до сих пор жива и жгуча, и рассказы Шаламова для многих нечто вроде писем родственников. Когда с годами она потеряет остроту, восприятие Шаламова изменится?
— Думаю, нет. Важнейшая тема творчества Варлама Тихоновича — поведение человека в нечеловеческих экстремальных условиях. И эта проблема вечна. Как выжить в аду, как сохранить себя и свою душу. Это всегда будет волновать людей. Но Шаламов считал, что «возвратиться может любой ад, увы» (буквально его слова). Разве он не прав? Пусть нет лагерей сталинского или гитлеровского типа, но войны и насилие разве прекратились?
Цифровой формат
В последние годы Варлам Шаламов активно пришел к читателю и зрителю: сериалы, интернет-сайт, виртуальный музей... Пошли ли современные технологии на пользу писателю?
— Безусловно, внимание к личности Шаламова и его произведениям после сериалов и открытия сайта увеличилось. Хорошо, что люди, узнав о существовании такого писателя, обращаются к его произведениям. Даже после выхода на экран неважных сериалов определенный взрыв интереса к шаламовскому творчеству наблюдался. Но дело в том, что Варлам Шаламов, по моему убеждению, не предназначен для массового читателя. И сам он говорил об этом очень резко — что «наибольшую популярность приобретают банальные идеи, выраженные в примитивной художественной форме». Ему было важно, чтобы его (в том числе форму его рассказов) ценили думающие люди, а таких, к сожалению, меньшинство. И в сегодняшнем припадании на колени перед Шаламовым есть, на мой взгляд, доля фальши. Скажем, я резко против того, чтобы Варлама Шаламова насаждали. Помните, как Пастернак замечательно написал о Маяковском: «Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он не повинен». Есть тонкая грань между насаждением и просвещением. Люди сами придут к Шаламову, не нужно их подгонять. Я не раз наблюдал, как человек после прочтения трех-четырех его рассказов испытывал своего рода катарсис, потрясение, психологический шок. Как это можно пережить? Как можно так об этом написать? С этого и начинается любовь или колоссальное уважение к автору и его текстам. Он писал, что его рассказы, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе. И они помогают читателю отсекать в жизни лишнее, мишуру и видеть суть вещей.
Энтузиазм до Колымы доведет
Вам в исследованиях помогает вологодская прописка или шаламоведу было бы удобнее жить в Москве?
— К сожалению, в Москве всегда удавалось быть реже, чем нужно бы. Я ведь всю жизнь был прикован к своей журналистской службе — сначала газетной, потом телевизионной. Лишь недавно, достигнув, как говорится, «свободного возраста», стал чаще ездить в столицу — в основном в архив, где хранятся рукописи и документы моего любимого писателя. Теперь цель конкретизировалась — биографическая книга о Шаламове для серии ЖЗЛ. Практически за год, как обязывал договор с издательством «Молодая гвардия», я ее написал, и вот книга выходит. Если бы не было прежнего багажа знаний и если бы я не жил в Вологде, так бы не получилось. Вообще, я родом сибиряк, в Вологду попал почти случайно, а раньше, в романтической молодости, работал и в Якутии, недалеко от тех мест, где был Шаламов. По крайней мере, что такое 50 — 60-градусные морозы, я знаю, и это, может быть, дает некое дополнительное моральное право для работы над Шаламовым. Взгляд «снизу», с вологодских историко-краеведческих позиций, принес большую пользу при изучении ранней биографии писателя. Всех вологжан, помнивших юного Варлама, кого я застал, в свое время опросил. К сожалению, их было немного. Будущий писатель родился в 1907 году, и в 17 лет покинул город, который, кстати сказать, не очень любил. Почему? Наверное, в какой-то мере возлагал вину за трагическую судьбу родителей. После Колымы он ни разу сюда не приехал, это знаменательно. Провинция — не его мир, он привык к Москве еще в 20-е годы, когда был настоящий расцвет талантов, недаром он ставил себе высшие литературные планки.
Своей любимой темой я всегда занимался урывками, старался просто больше собирать факты. И ждал, что роль главных шаламоведов возьмет на себя столичная литературоведческая элита, которой, возможно, пригодятся и плоды моих посильных изысканий. Но никто, за редчайшим исключением, так и не пришел на эту «ниву». Сказать, что я «пашу» на этом поле один, было бы крайне нескромно. Людей, искренне увлеченных Шаламовым, немало. Причем, как ни странно, зарубежных исследователей писатель сегодня интересует больше, чем отечественных.
Энтузиазм до Колымы доведет. Ваш документальный фильм «Колымская командировка», судя по названию, не в Вологде снимался. Тоже редакционное задание?
— Скажем так: на областном телевидении, где я работал в середине 90-х годов, были не против моей поездки. Но средств на нее не дали — безденежье было страшное — и оператора не отпустили. Мне удалось найти спонсора на билеты в оба конца — директор вологодской водочной компании помог. В поездку я взял две видеокассеты, два бочонка вологодского масла и пять килограммов свежих огурцов. И, прилетев в Магадан, пришел со своими продуктовыми дарами в местную телекомпанию. С оператором мне помогли. Удалось снять свидетельства старых колымчан, а главное — природу. С Колымы привез не только кадры, но и экспонаты для музея. Например, лиственницу, занявшую центральное место в мемориальной комнате. Специально ездил в сопки, на перевал, выбирал высохшую, изломанную морозными ветрами, но живую. Шаламов считал лиственницу символом Колымы — «деревом концлагерей, деревом познания добра и зла».
Опубликовано в Газете «Речь» 28 мая 2012
В серии «Жизнь замечательных людей» выходит биография автора «Колымских рассказов», написанная земляком — вологодским журналистом Валерием Есиповым. Однако о годах, проведенных Шаламовым в Вологде, в книге написано кратко — Колымы там куда больше.
В наступившем году почитатели творчества одного из самых загадочных русских писателей XX века отмечают две круглые даты, связанные с его именем: 105 лет со дня рождения и 30-летие смерти. В конце 80-х годов имя Варлама Шаламова стало известно широкой общественности — как самого правдивого изобразителя сталинских лагерей. Но исчерпывается ли этим значение его творчества? По-настоящему прославили писателя, при жизни не жаловавшего популярность и не стремившегося к ней, в нулевые годы нового тысячелетия цифровые технологии. Кроме того, разрозненных поклонников творчества Шаламова по всему миру собрал созданный в 2008 году сайт писателя. Там, в Сети, сидит сегодня, возможно, самый массовый читатель Варлама Шаламова, одолевая его небольшие рассказы в два-три вращения колесика компьютерной мыши. На родине писателя, в Вологде, завершается работа над виртуальным музеем, который позволит любому пользователю Интернета прогуляться по комнаткам родительского дома Варлама Тихоновича в Вологде.
В реальности комнатки в музее достаточно тесные. Зато окнами он выходит на главную достопримечательность Вологды — Софийский собор (священник Шаламов-старший служил в нем). В одной из комнат, в углу, где некогда стоял сундук, на котором спал юный Варлам, мы присели на музейной скамеечке с одним из ведущих шаламоведов России, автором ряда книг и фильмов Валерием Есиповым. Он — журналист, историк и культуролог. Музей на родине писателя — в немалой степени плод его энтузиазма. Центральный экспонат музея, колымская лиственница, была им лично привезена из мест заключения Варлама Шаламова.
Бок о бок с Платоновым, далеко от Солженицына
На мемориальной доске, вывешенной у двери вологодского музея Шаламова, написано: «здесь жил великий писатель». Гордость земляков понятна, но достиг ли Варлам Шаламов такого статуса?
— Думаю, доказательств права на эпитет «великий» Шаламову давно не требуется. В советское время широкому читателю он был известен мало: ни один из его «Колымских рассказов» — а это, бесспорно, главное произведение писателя — не был напечатан при жизни. А рассказов сто тридцать. Как прозаика его почти не знали, более известен был Шаламов-поэт. При жизни он напечатал пять поэтических сборников, очень тоненьких. Да и они были сильно урезаны, своих редакторов Варлам Тихонович называл лесорубами. Так вот, несмотря на все это, многие, кто читал «Колымские рассказы» в самиздате, только за них называли Шаламова великим писателем. А среди первых читателей были известные и талантливые люди, настоящие ценители русской литературы. Например, замечательный прозаик, тоже бывший лагерник Юрий Домбровский. Режиссер Андрей Тарковский считал Шаламова равным Данте. На Западе, где проза Шаламова была напечатана раньше, чем в СССР, его тоже очень высоко ценили. Сегодня «Колымские рассказы» напечатаны в ведущих литературных сериях, а их автор по тиражам и признанию критиков входит в десятку лучших русских писателей, классиков XX века. Историки советской литературы часто ставят Шаламова рядом с Андреем Платоновым. Оба получили признание лишь после смерти.
Как известно, Варлам Шаламов дважды отбывал срок в лагерях — на Урале и на Колыме. Как полагаете, сажали «за дело» или по инерции?
— На Урал его сослали в 1929 году за участие в антисталинской оппозиции. Они, студенты МГУ, себя называли большевиками-ленинцами, но группу окрестили троцкистской. Варлам Шаламов провел в Вишерском лагере три года. Второй раз его арестовали, что называется, за старые дела. В 1937 году брали всех, кто когда-либо выступал против Сталина. Сам Варлам Тихонович подозревал, что его сдал старший брат жены чекист Борис Гудзь. Обвинили, ясное дело, снова в контрреволюционной троцкистской деятельности. Из людей с таким обвинением Сталина пережили единицы. Шаламову, если можно так выразиться, повезло. Сначала в том, что его не расстреляли, потому что практически всех его бывших товарищей по группе ждала высшая мера. А позже в том, что удалось пережить Колыму. Его так называемая литерная статья шла со спецуказанием — использовать только на тяжелых работах, что обрекало на гибель. Спасло Шаламова то, что он попал на курсы фельдшеров. Шурин Борис Гудзь, кстати говоря, прожил длинную жизнь, отметил 100-летие. На центральных телеканалах в начале нулевых даже были фильмы про подвиги старого чекиста. Но о его роли в судьбе великого родственника умалчивают до сих пор. В своей новой книге я пытаюсь устранить этот пробел.
О взаимоотношениях Шаламова и Солженицына уже написана большая библиотека. Создана целая мифология дружбы-вражды двух писателей-лагерников. Как бы они ни относились друг к другу, среди читателей разделение на шаламистов и солженистов довольно явное. Вы считаете их антиподами?
— Тема действительно молота-перемолота даже теми, кто далек от литературы. По моему мнению, Шаламов и Солженицын несовместимы ни по одному из параметров. У них абсолютно разный жизненный, в том числе лагерный, опыт. Кроме того, у них разное понимание нравственности, художественности в литературе и искусстве, разная философия. Они люди разных поколений. Солженицын родился в 1918 году и революции не видел, а изучал ее по книжкам. У Шаламова же события 1917 года и Гражданская война совпали с детством и отрочеством. Он их кожей прочувствовал и впитал. А 20-е годы с их борьбой и надеждами он глубоко познал изнутри. При этом Шаламов всегда считал себя художником и сторонился политики. Его даже нельзя в полной мере назвать противником советского строя. Это кажется парадоксом после Колымы, но он подчеркивал: «Сталин и советская власть — не одно и то же». А Солженицын заявлял: «Сталин шагал в указанную ленинскую стопу». Вот основное поле их полемики — да не только их: это две парадигмы общественного сознания, которые никак не сойдутся. Чтобы разобраться в споре писателей, надо глубже знать советскую историю, которую Солженицын стремился превратить в «черную дыру». Его успех на Западе во многом на этом и был основан.
Не лагерем единым
В общественном сознании Варлам Шаламов — автор одной темы. Считаете ли вы, что это так? И если так, то почему? Тот же Достоевский тоже прошел каторгу, но «Записками из мертвого дома» лагерную тему закрыл и переключился на другие...
— Очень обидно, что его сводят на лагерно-бытовой уровень. Шаламов говорил, что, если бы не лагерь, он бы все равно писал и стихи, и рассказы, затрагивая в них самые глубокие и сложные вопросы человеческого бытия. Писатель ли он одной темы? Нет, я так не считаю. Например, у Варлама Шаламова есть потрясающий рассказ «Крест», включенный в колымский цикл. Это история о том, как ослепший отец Шаламова, священник, в начале 30-х годов топором наощупь разрубил на кусочки наперсный золотой крест, которым он был награжден за миссионерскую службу на Аляске, чтобы продать эти кусочки и кормить семью. Фактически совершил святотатство. Рассказ не о лагере, но о времени, о людях, о религии — о крахе христианства, если по большому философскому счету. Вы упомянули Достоевского — так вот здесь Шаламов спорит именно с Достоевским, который горячо верил в религию, в то, что она, как и красота, спасет мир от трагедий. Не спасла, утверждает Шаламов, — ни от Освенцима, ни от Колымы.
То есть Колыма дала материал?
— Что значит дала? Лучше бы не давала, никому не пожелаешь такого «подарка». Но он приобрел там уникальный человеческий опыт, который дал ему новое зрение, новый взгляд на, казалось бы, незыблемые ценности. Главное художественное открытие Шаламова — в изображении зыбкости, податливости человеческой природы разного рода растлению. Он пришел на этот счет к очень пессимистическим выводам. Между прочим, в определенной мере он следовал за Достоевским, который писал, что «подлец человек ко всему привыкает». Но главное — понимать, что лагерь для Шаламова — это модель мира, где тоже в разных формах совершается растление. Его «Колымские рассказы» — не традиционная реалистически-бытовая проза, а проза философская, символическая. О Колыме, о лагерях ведь писали многие. Вся эта литература имеет большую ценность как свидетельство, но кто еще поднимался до такой силы обобщений? Есть аналоги Шаламову на Западе, причем среди писателей, прошедших Освенцим. Но в русской литературе он один такой.
Полистал музейную книгу отзывов — каждая вторая запись от сына, дочери или внука репрессированных. Лагерная тема до сих пор жива и жгуча, и рассказы Шаламова для многих нечто вроде писем родственников. Когда с годами она потеряет остроту, восприятие Шаламова изменится?
— Думаю, нет. Важнейшая тема творчества Варлама Тихоновича — поведение человека в нечеловеческих экстремальных условиях. И эта проблема вечна. Как выжить в аду, как сохранить себя и свою душу. Это всегда будет волновать людей. Но Шаламов считал, что «возвратиться может любой ад, увы» (буквально его слова). Разве он не прав? Пусть нет лагерей сталинского или гитлеровского типа, но войны и насилие разве прекратились?
Цифровой формат
В последние годы Варлам Шаламов активно пришел к читателю и зрителю: сериалы, интернет-сайт, виртуальный музей... Пошли ли современные технологии на пользу писателю?
— Безусловно, внимание к личности Шаламова и его произведениям после сериалов и открытия сайта увеличилось. Хорошо, что люди, узнав о существовании такого писателя, обращаются к его произведениям. Даже после выхода на экран неважных сериалов определенный взрыв интереса к шаламовскому творчеству наблюдался. Но дело в том, что Варлам Шаламов, по моему убеждению, не предназначен для массового читателя. И сам он говорил об этом очень резко — что «наибольшую популярность приобретают банальные идеи, выраженные в примитивной художественной форме». Ему было важно, чтобы его (в том числе форму его рассказов) ценили думающие люди, а таких, к сожалению, меньшинство. И в сегодняшнем припадании на колени перед Шаламовым есть, на мой взгляд, доля фальши. Скажем, я резко против того, чтобы Варлама Шаламова насаждали. Помните, как Пастернак замечательно написал о Маяковском: «Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он не повинен». Есть тонкая грань между насаждением и просвещением. Люди сами придут к Шаламову, не нужно их подгонять. Я не раз наблюдал, как человек после прочтения трех-четырех его рассказов испытывал своего рода катарсис, потрясение, психологический шок. Как это можно пережить? Как можно так об этом написать? С этого и начинается любовь или колоссальное уважение к автору и его текстам. Он писал, что его рассказы, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе. И они помогают читателю отсекать в жизни лишнее, мишуру и видеть суть вещей.
Энтузиазм до Колымы доведет
Вам в исследованиях помогает вологодская прописка или шаламоведу было бы удобнее жить в Москве?
— К сожалению, в Москве всегда удавалось быть реже, чем нужно бы. Я ведь всю жизнь был прикован к своей журналистской службе — сначала газетной, потом телевизионной. Лишь недавно, достигнув, как говорится, «свободного возраста», стал чаще ездить в столицу — в основном в архив, где хранятся рукописи и документы моего любимого писателя. Теперь цель конкретизировалась — биографическая книга о Шаламове для серии ЖЗЛ. Практически за год, как обязывал договор с издательством «Молодая гвардия», я ее написал, и вот книга выходит. Если бы не было прежнего багажа знаний и если бы я не жил в Вологде, так бы не получилось. Вообще, я родом сибиряк, в Вологду попал почти случайно, а раньше, в романтической молодости, работал и в Якутии, недалеко от тех мест, где был Шаламов. По крайней мере, что такое 50 — 60-градусные морозы, я знаю, и это, может быть, дает некое дополнительное моральное право для работы над Шаламовым. Взгляд «снизу», с вологодских историко-краеведческих позиций, принес большую пользу при изучении ранней биографии писателя. Всех вологжан, помнивших юного Варлама, кого я застал, в свое время опросил. К сожалению, их было немного. Будущий писатель родился в 1907 году, и в 17 лет покинул город, который, кстати сказать, не очень любил. Почему? Наверное, в какой-то мере возлагал вину за трагическую судьбу родителей. После Колымы он ни разу сюда не приехал, это знаменательно. Провинция — не его мир, он привык к Москве еще в 20-е годы, когда был настоящий расцвет талантов, недаром он ставил себе высшие литературные планки.
Своей любимой темой я всегда занимался урывками, старался просто больше собирать факты. И ждал, что роль главных шаламоведов возьмет на себя столичная литературоведческая элита, которой, возможно, пригодятся и плоды моих посильных изысканий. Но никто, за редчайшим исключением, так и не пришел на эту «ниву». Сказать, что я «пашу» на этом поле один, было бы крайне нескромно. Людей, искренне увлеченных Шаламовым, немало. Причем, как ни странно, зарубежных исследователей писатель сегодня интересует больше, чем отечественных.
Энтузиазм до Колымы доведет. Ваш документальный фильм «Колымская командировка», судя по названию, не в Вологде снимался. Тоже редакционное задание?
— Скажем так: на областном телевидении, где я работал в середине 90-х годов, были не против моей поездки. Но средств на нее не дали — безденежье было страшное — и оператора не отпустили. Мне удалось найти спонсора на билеты в оба конца — директор вологодской водочной компании помог. В поездку я взял две видеокассеты, два бочонка вологодского масла и пять килограммов свежих огурцов. И, прилетев в Магадан, пришел со своими продуктовыми дарами в местную телекомпанию. С оператором мне помогли. Удалось снять свидетельства старых колымчан, а главное — природу. С Колымы привез не только кадры, но и экспонаты для музея. Например, лиственницу, занявшую центральное место в мемориальной комнате. Специально ездил в сопки, на перевал, выбирал высохшую, изломанную морозными ветрами, но живую. Шаламов считал лиственницу символом Колымы — «деревом концлагерей, деревом познания добра и зла».
Комментариев нет:
Отправить комментарий