Виктор Аксючиц
3 июня 2011
Духовная сила народа
Церковь в начале века
К роковым испытаниям начала ХХ века Русская Православная Церковь подошла ослабленной расколом XVII века, революцией Петра I и секуляризацией последующих правлений. До Петра I духовенство и учёное монашество были носителями национального самосознания, с XVIII века духовенство превращается в униженное и обездоленное сословие, внутрицерковная жизнь коснеет в формах иосифлянского внешнего обрядового благочестия. Церковь переставала быть авторитетной в глазах власти, ослаблялось духоводительское влияние Церкви на народ и власть. В результате начиная с XIX века русское Православие не смогло противостоять нашествию богоборческих идеологий. Метапричиной российской катастрофы было ослабление духовной силы народа перед лицом смертельной опасности.
А.И. Солженицын так описывал духовное состояние церковного народа в начале ХХ века: «Стоит всем видимая могучая православная держава, со стороны – поражает крепостью. И храмы наполнены по праздникам, и гремят дьяконские басы, и небесно возносятся хоры. А прежней крепости – не стало. Светильник всё клонится и пригасает, а жизнь верующих вялеет. И православные люди сами не заметили, как стали разъединяться. Большинство ходит по воскресеньям отстоять литургию, поставить свечку, положить мелочи на поднос, дважды в год принять елей на лоб, один раз поговеть, причаститься – и с Богом в расчёте. Иерархи существуют в недоступной отдельной замкнутости, а в ещё большей незримой отделённости – почти невещественный Синод. Каждый день во всех церквах России о нём молятся, и не по разу, – но для народной массы он – лишь какое-то смутное неизвестное начальство. Да и какой образованный человек узрел его вживе, Синод? В крайнем случае, только светских синодских чиновников. А высокие праведники одиночными порывами идут вернуться к пустыням, скитам и старчеству, ожидая когда-нибудь поворота и общества за собой. Но – не их замечая, нетерпеливые и праздные экзальтированно ищут углубить свои ощущения, с ненасытностью знамений, чудес, откровений, пророчеств, а без этого им вера не в веру. И как ещё никогда, роятся и множатся секты, уводя от православия уже не сотни, а тысячи. А учёные богословы замкнуты в своих отдельных школах. А грамотеи – энтузиасты разных сословий собираются отдельными тесными кружками в низких деревянных домиках слобод и провинциальных городков, неведомые далее пяти-семи людей и двух уличных кварталов. А в деревне? Среди сельского духовенства есть святые, а есть опустившиеся. И вековая его необеспеченность и зависимость от торговли таинствами – не помогает держаться его авторитету. А тем временем подросло молодое деревенское поколение – жестокие безбожные озорники, а особенно когда отдаются водке. Старый, даже простодушный, мат приобрёл богохульные формы, – это уже грозные языки из земли! Но гармония, со столетиями уже как бы наследная, – выжила и сквозь Раскол, и сквозь распорядительные десятилетия Петра и Екатерины, – отхлынула от верхов, покинула верхние ветви на засыхание, а сама молчаливо вобралась в ствол и корни, в крестьянское и мещанское несведущее простодушие, наполняющее храмы. Они ошибочны даже в словах молитв (но их пониманию помогает церковный напев), только знают верно, когда креститься, кланяться и прикладываться. И в избе на глухой мещерской стороне за Окою дремучий старик, по воскресеньям читающий Евандиль своим внукам, искажая каждое четвертое слово, не доникая и сам в тяжёлый славянский смысл, уверенный, однако, что само только это чтение праздничное унимает беса в каждом и насылает на души здравие, – по сути и прав». Последнее прибежище православного жизнечувствия – в низовых сословиях народа – всячески протравливается интеллигентским атеистическим «просвещением». Но и после этого богоборческому режиму придётся для искоренения религии физически истреблять миллионы людей.
Часть православной общественности сознавала угрозу грядущих катастроф, предпринимались попытки собирания церковных сил для оздоровления Церкви. С 1905 года начинается обсуждение тем будущего Поместного собора Русской Церкви, призванного возродить святоотеческие традиции. В марте 1906 года открылось Предсоборное Присутствие. «Его целью было подготовить Поместный Собор, который, как рассчитывали тогда не только епископы, но и весь церковный народ, должны были созвать в ближайшее время… Работало одновременно 7 подкомиссий, которые рассматривали и готовили реформы в самых различных областях церковной жизни… многие из наработок Присутствия впоследствии легли в основу решений Поместного Собора 1917–1918 гг.» (С.С. Бычков). Но собор неоднократно откладывался недальновидными решениями царя, важнейшие проблемы оставались нерешёнными. Сыграл роковую роль и реформатор премьер-министр П.А. Столыпин. «Будучи реформатором в области государственной жизни, он оказался чрезвычайно консервативным человеком в области церковной. Подготовка к проведению Поместного Собора была свёрнута. Император под влиянием Столыпина заявил, что Собор будет созван в подходящее время» (С.С. Бычков). Даже мудрый Столыпин не смог преодолеть петровское бюрократическое восприятие Церкви. «Столыпин смотрел на Православную Церковь лишь как на опору государства, игнорируя её мистическую природу. Будучи политиком-реформатором, он оказался противником каких-либо реформ в области церковной… Наоборот, он считал, что Церковь необходимо “поставить на место”, чтобы она вновь заняла ту социальную нишу, которую для неё уготовил Пётр I. Принявшись за построение сильного государства, он видел роль Церкви только как вспомогательную. Более того, подсознательно, так же как и император Николай II, он побаивался её. Ему чужда была её таинственная, мистическая сторона. Будучи сыном своего времени, он оставался позитивистом, хотя свято исполнял все предписанные обряды… Нерешительность императора, постоянные проволочки, не исполненные им обещания вкупе с нарастающими революционными событиями – всё это привело к тому, что время, благоприятное для проведения церковных реформ, было безнадежно упущено… Последствия этих трагических проволочек не замедлили сказаться» (С.С. Бычков).
В Церкви, как и во власти, господствовали пассивность и ретроградство: «Нашлись у реформы и могущественные противники и на высоких церковных оплотах. Трудней-то всего: как убедить благорасплывшихся водителей Церкви? Высоковластные мужи её и государственные чиновники, поставленные как бы содействовать ей, надменно уверены, что никакого иного добра от нынешнего искать не следует, всё – лживость понятий, дерзость заносчивая, едва ли не революционерство… Была ли то косность, тупость, нехоть или лукавое низвращение слова Господня, – но за ними были власть и решение» (А.И. Солженицын).
Поместный собор и патриарх
После революции 1917 года противостояние коммунизму со стороны православного народа началось после того, когда на Церковь обрушились свирепые гонения. Но даже в годы Гражданской войны в народе и у его духовных пастырей недоставало осознания инфернальной сущности коммунизма. Свидетельством этого являются документы Поместного собора Русской Православной Церкви 1917–1918 годов и послания патриарха Тихона.
Собор не был готов дать надлежащей оценки новому режиму, который уже в 1918 году планировал полное уничтожение Церкви. Большинство церковных деятелей видело в большевиках разбойников, узурпаторов и гонителей Церкви, но не противохристианскую силу, планомерно готовившую истребление Церкви и гибель человечества. Хотя сущность коммунизма к тому времени достаточно проявилась в учении его основоположников и в бесчеловечной практике, на Соборе раздались только отдельные обличительные голоса. Протоиерей В.И. Востоков назвал социализм-коммунизм «антихристианским движением», «антихристианским злым явлением». Вину за распространение этой «заразы» он возлагал на русскую интеллигенцию, в том числе и на церковнослужителей. Он призывал к всенародному покаянию за «наше попустительство развитию в стране злых учений и насилия». Но такое глубокое осмысление коммунизма ещё не было доступно православному народу. Предложение протоиерея В.И. Востокова вынести от лица Собора разоблачающее суждение о «тлетворности учения социализма» не получило поддержки.
Патриарх Тихон впервые обличает кровавые беззакония в послании от 19 января 1918 года: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это – поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню гееннскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной… Анафематствуем вас… Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какие-либо общения: “Изъмите злаго от нас самих” (1 Кор 5:13)». Здесь происходящее определяется адекватно как поистине дело сатанинское.
В послании июля 1918 года патриарх вновь указывает на основную причину российских бедствий – духовную болезнь отпадения от Бога: «Где причина этой длительной болезни, повергающей одних в уныние, других в отчаяние? Вопросите вашу православную совесть, и в ней найдёте ответ на этот мучительный вопрос. Грех, тяготеющий над нами, – скажет она вам, – вот сокровенный корень нашей болезни, вот источник всех наших бед и злоключений. Грех растлил нашу землю, расслабил духовную и телесную мощь русских людей. Грех сделал то, что Господь, по слову пророка, отнял у нас и посох, и трость, и всякое подкрепление хлебом, храброго вождя и воина, судию и пророка, и прозорливого и старца (Ис. 3:1-2). Грех помрачил наш народный разум, и вот и мы ощупью ходим во тьме, без света, и шатаемся, как пьяные. Грех разжёг повсюду пламень страстей, вражду и злобу, и брат восстал на брата, тюрьмы наполнились узниками, земля упивается невинной кровью, проливаемою братскою рукою, оскверняется насилием, грабежами, блудом и всякою нечистотою. Из того же ядовитого источника греха вышел великий соблазн чувственных земных благ, которыми и прельстился наш народ, забыв об едином на потребу. Мы не отвергли этого искушения, как отверг его Христос Спаситель. Мы захотели создать рай на земле, но без Бога и Его святых заветов. Бог же поругаем не бывает. И вот мы алчем, жаждем и наготуем на земле, благословенной обильными дарами природы, и печать проклятия легла на самый народный труд и на все начинания рук наших. Грех, тяжкий, нераскаянный грех вызвал сатану из бездны, извергающего хулу на Господа и Христа Его и воздвигающего открытое гонение на Церковь. О, кто даст очам нашим источники слёз, чтобы оплакать все бедствия, порождённые нашими всенародными грехами и беззакониями, – помрачение славы и красоты нашего Отечества, обнищание земли, оскудение духа, разорение градов, поругание храмов и святынь и всё это потрясающее самоистребление великого народа, которое сделало его ужасом и позором для всего мира. Где же ты, некогда могучий и державный русский православный народ? Ужели ты совсем изжил свою силу? Как исполин, ты, великодушный и радостный, совершал великий, указанный тебе свыше путь, благовествуя всем мир, любовь и правду. И вот ныне ты лежишь, поверженный в прах, попираемый твоими врагами, сгорая в пламени греха, страстей и братоубийственной злобы. Неужели ты не возродишься духовно и не восстанешь снова в силе и славе своей? Неужели Господь закрыл для тебя источники жизни, погасил твои творческие силы, чтобы посечь тебя, как бесплодную смоковницу? О, да не будет сего… Пусть каждый из нас попытается очистить свою совесть пред духовным отцом и укрепиться приобщением Животворящего Тела и Крови Христовых. Да омоется вся Русская земля, как живительной росой, слезами покаяния и да процветёт снова плодами духа».
Судя по происходившему на русской земле, огненные слова патриарха нашли небольшой отклик в душе недавно православного народа. Но и святитель характеризует основную пагубу времени как соблазн чувственных земных благ, тогда как в России разгулялись бесы гораздо более зловещие. В последующих посланиях патриарх анафематствует совершающих насилия и убийства, оскверняющих святыни, посягающих на церковное имущество, но в них не разоблачается инфернальная сущность коммунизма-большевизма. Патриарх квалифицировал новый режим как власть кесаря, порождённую силами мира сего, в то время как режим государственного атеизма уже проявил себя как радикально богоборческий.
В конце 1917 года большевики отобрали у Церкви землю, имущество, учебные заведения. 20 января 1918 года Ленин подписал декрет СНК «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», где сказано: «Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют… Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием». Конфискуются церковные здания и богослужебные предметы, которые верующие могут получать у государства только «в пользование»; церковная организация и иерархия не признаются законом, закрываются духовные учебные заведения, начинаются гонения на верующих. Во исполнение этой директивы по всей стране начались разгромы и ограбления храмов, преследование духовенства. 30 мая 1919 года Ленин пишет записку в Оргбюро ЦК, где требует исключить из партии верующих, изъять из продажи «книги духовного содержания, отдав их в Главбум на бумагу». С этого начинается жёсткая антирелигиозная цензура. Для разгрома Церкви используется инициированный большевиками голод в Поволжье. В начале 1919 года по личному указанию Ленина по всей России кощунственно вскрываются и выбрасываются мощи святых. В 1920 году Дзержинский в письме к Лацису утверждал, что без помощи ВЧК с попами справиться будет невозможно. Отныне карательные органы становятся во главе атеистов и безбожников в борьбе с религией.
При разгуле открытого богоборчества патриарх Тихон наотрез отказывается благословлять Белое движение, а по отношению к большевикам пытается занять позицию умиротворения. В послании от 26 июля 1918 года он пишет: «Мы, служители Христовой Истины, подпали под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной, якобы, к ниспровержению советского строя. Но мы с решительностью заявляем, что такие подозрения несправедливы, установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа… “Повинуйтесь всякому человеческому начальству в делах мирских” (1 Пётр 2:13)… не подавайте никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти, подчиняйтесь и её велениям, поскольку они не противоречат вере и благочестию».
Большинство иерархов Церкви стремились остановить кровопролитие и сохранить церковную организацию, поэтому они не обличали сатанинского характера большевистского режима явно, искали с ним компромисса в то время, когда его действия вопиюще противоречили вере и благочестию христиан. Это свидетельствовало о непонимании сущности той силы, которая обрушилась на Россию и Церковь. При сатанинском режиме невозможно сохранить церковную организацию, пытаясь ублажить его компромиссами и славословиями. Всеобщее заблуждение относительно природы коммунизма и было решающей причиной того, что духовные силы России оказались ослабленными, раздробленными и разгромленными поочередно. В этот период сложилось двусмысленное, компромиссное отношение православных людей и церковного руководства к режиму государственного атеизма, периодически воспаляющегося до богоборчества. С одной стороны, это отношение вобрало традиционное для русского общества неразличение духов зла, с другой же – закладывало основы двоемыслия в будущем, ослабляло духовное противостояние богоборчеству. Впервые проявилось, что попытки церковного руководства (ради сохранения церковной организации) занять умиротворительную позицию по отношению к большевистскому режиму не приводят к смягчению гонений. За годы Гражданской войны было истреблено около тридцати епископов, тысячи священников, десятки тысяч мирян.
Антирелигиозный шабаш
Во времена отступлений-оттепелей идеократический режим вынужден жертвовать многим, чтобы сохранить главное: возможности и силы для возобновления экспансии. Но на всех этапах богоборческий режим нацелен на искоренение религии. При НЭПе смягчается давление режима в экономической жизни, что компенсируется новыми репрессиями против Церкви. При этом жёстокие удары сочетаются с политикой внутреннего разложения Церкви. С весны 1922 года проводится кампания по изъятию церковных ценностей. Её вдохновителем был сам верховный вождь большевиков. В секретном письме Молотову от 19 марта 1922 года Ленин требует начать жесточайшие репрессии против верующих христиан: «Для нас данный момент представляет из себя… единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову. Именно теперь… мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией… Никакой момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие… либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализирование этих масс… именно теперь… дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий». Ленин заклинает своих соратников провести кампанию изъятия церковных ценностей «с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». В мае 1922 года по инициативе Ленина Политбюро принимает решение: «Дать директиву Московскому трибуналу: 1. немедленно привлечь Тихона к суду. 2. Применить к попам высшую меру наказания». Патриарх Тихон был арестован и подвергался изощрённому давлению, были расстреляны тысячи епископов, священников, мирян, закрыты тысячи храмов. Множество христиан, сопротивляющихся разгрому Церкви, сослали в лагеря.
Тех, кто проявляет раболепие, до времени оставляют в покое. На фоне жестоких репрессий власть пытается расколоть церковную иерархию, вербуя «своих людей» в епископском корпусе, инициируя обновленчество – своего рода протестантизм на православной почве, поддерживая григорианский Временный Высший Церковный совет. Обновленцы, славящие Ленина как «борца за великую социальную истину», опережающие друг друга в заявлениях о преданности и доносах на стойких своих собратьев, пользуются временным благоволением атеистической власти. От периода тотального наступления, когда уничтожается всё чуждое идеологии, вне зависимости от степени лояльности, оттепель отличается «сложным» подходом и выборочными разгромами.
Для планирования и координирования антирелигиозной деятельности в 1922 году при ЦК РКП(б) создаётся Комиссия по отделению Церкви от государства, с 1928 по 1929 год называемая Антирелигиозной комиссией. Эта комиссия, под председательством Емельяна Ярославского, жёстко контролировала деятельность всех религиозных организаций страны. С 1929 года вопросы религиозной политики были перенесены в ведение Секретариата ЦК партии, ибо для режима государственного атеизма на этом этапе одна из основных задач – перестройка сознания людей. В начале 1929 года ЦК рассылает секретный циркуляр «О мерах по усилению антирелигиозной работы», в котором борьба с религией по степени важности приравнивается к классово-политической борьбе.
Помимо антирелигиозных государственных органов, богоборческий режим формирует общественные «приводные ремни». С декабря 1922 года издаётся газета «Безбожник», бессменным главным редактором которой являлся Е.М. Ярославский (настоящие имя и фамилия Мине́й Изра́илевич Губельма́н) – идеолог и руководитель антирелигиозной политики в СССР, председатель «Союза воинствующих безбожников». С 1923 года по всей стране создаются кружки воинствующих безбожников; в апреле 1925 года на съезде Общества друзей газеты «Безбожник» создаётся Союз безбожников СССР (в 1929 году переименованный в Союз воинствующих безбожников). Главные лозунги Союза безбожников: «Через безбожие – к коммунизму», «Борьба с религией – это борьба за социализм». С «религиозным дурманом» по всей стране борются миллионы активистов-«безбожников».
В этих сложнейших условиях православный народ проявил невиданную стойкость в защите святынь и Церкви, но вместе с тем вновь обнажилось недостаточное понимание сущности богоборческого коммунизма. Иерархи Церкви относятся к советской власти как к плохой, но лояльной мирской власти. Недоставало духовной проницательности и мужества осознать: в России впервые в истории к власти пришли силы открыто богоборческие, тотально одержимые злом. Вместе с тем идеологическое заражение затронуло и церковную иерархию – в этом прежде всего причина прокоммунистических соблазнов обновленцев. Наряду с сопротивлением гонениям в Церкви продолжается поиск компромисса с безбожной властью.
Пик богоборчества
Разрушение духовных центров жизни, прежде всего Церкви, остаётся главной задачей коммунистического режима при всех метаморфозах его генеральной линии. К концу периода тотального наступления (к началу Великой Отечественной войны) режим становится яростно богоборческим, разрабатывается система государственного насаждения коммунистического образа мысли и жизни. Ленинская сатанинская одержимость по отношению к русскому православию при Сталине обретает формы государственной политики тотального истребления православия и верующих. Острие системы государственного атеизма направлено на радикальное изменение природы человека. Кампании индустриализации, коллективизации, культурной революции не только служат социально-политическим целям, но разрушают духовные основы жизни, связи человеческого общества, религиозное отношение человека к миру, жизни, людям, земле, труду... Труд превращают в галерное рабство, а цель жизни – в фикцию. Рождение, жизнь и смерть каждого человека проходят теперь не под сенью вечности, а укрываются в тени светлого будущего.
Если христианство взращивало в человеке свободную богоподобную личность, то государственный атеизм превращает его в безвольный винтик механизма террора – в жестокого палача либо безвольного предателя. Кампания перековки направлена на перерождение природы человека: идеологизируется сознание, стираются высшие качества личности, искореняются совесть, понятия о долге, ответственности, солидарности. Не поддающийся коммунистической перековке человеческий «материал» подлежал физическому уничтожению. Так тотальный террор в России мотивировался грандиозным богоборческим переустройством мира.
Русская Церковь разделила судьбу многострадального народа. Под угрозой закрытия всех храмов и физического истребления христиан среди епископата возобладало соглашательство с безбожной властью. После третьего ареста митрополита Сергия в декабре 1926 года власть объявила о легализации возглавляемой им Церкви и разрешении образовать Временный Патриарший синод. Затем появляется знаменитое «Послание Местоблюстителя Патриаршего Престола митрополита Сергия» от 16/29 июля 1927 года. В это время под арестом находится 116 из 160 епископов Русской Православной Церкви. Под угрозой отмены полученных разрешений и расстрела многих арестованных церковнослужителей Синод провозглашает лояльность к советской власти. Поскольку Церковь никогда не боролась с властью насильственными методами, то лояльность в данном случае могла означать непротивление словом, по существу признание режима государственного атеизма. Ради сохранения возможности легального богослужения Московская патриархия отказалась разоблачать ложь и насилие богоборческой власти.
Но отказ обличать зло большевизма явил фактическое признание церковным руководством богоборческого режима, что и выражено в послании: «Мы, церковные деятели, не с врагами нашего советского государства… а с нашим народом и правительством… Нам нужно не на словах, а на деле показать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к советской власти, могут быть… не только изменники ему (Православию. – В.А.), но и самые ревностные приверженцы его. Оставаясь православными, мы помним свой долг быть гражданами Союза не только из страха, но и по совести…» К злу невозможно относиться нейтрально, признание государственного режима, несущего зло, приводит к его восхвалению. «Выразим всенародно нашу благодарность и советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения», – сказано в том же послании местоблюстителя про власть, которая уже проявила свою сущность жесточайшими гонениями на Церковь.
Отныне, чтобы избежать ликвидации, Московская патриархия вынуждена будет доказывать свою «полезность». Эти действия не выражали искренних убеждений православных иерархов, но были вымученной сделкой. Митрополит Сергий и его сторонники проявили не только малодушие, но и стремление любой ценой сохранить церковную организацию. Невиданный доселе компромисс Церкви с открытым безбожием не только создал возможность для сохранения церковной организации[1], но и породил многие соблазны, подмены, раболепие. К тому же принципиальные уступки коммунистическому режиму не спасают от нового насилия.
Вместе с тем многие православные люди проявили в борьбе с богоборчеством несгибаемую стойкость. В эти годы из иерархов, священства и мирян, не признавших церковную политику митрополита Сергия, формируется церковное «подполье» – Катакомбная церковь. Один из её руководителей – епископ Дамаскин – в 1929 году пришёл к убеждению, что «влиять на широкие слои народа потеряна всякая возможность», и потому он стал думать «не о спасении большинства, а меньшинства», «малого стада». Обращённая к большинству православного народа, Московская патриархия ценою огромных религиозно-моральных жертв пытается сохранить остатки церковной организации. Казалось бы, последовавшие после компромисса 1927 года жестокие гонения показали неоправданность тактики митрополита Сергия. Однако наряду с человеческими слабостями наших иерархов следует видеть в их действиях и Божий Промысл: то, что удалось сохранить, в будущем откроет возможность для богослужения в тысячах храмов, для проповеди слова Божия миллионам людей. Так различные церковные позиции неисповедимо единились в противостоянии атеистическому нашествию.
Прямое насилие и оголтелая пропаганда не приносят должного результата – Православная Церковь жива, поэтому власть разрабатывает тактику внутреннего разложения церковно-приходской жизни. Для этой долговременной борьбы атеистический режим создаёт «правовую» основу: 8 апреля 1929 года все государственные акты по вопросам религиозной жизни сводятся в постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях».
В этом акте скрыт ряд рычагов контроля и разрушения Церкви, которые власть может приводить в действие по мере необходимости:
1) Церковь не имеет статуса юридического лица, соответственно лишена всех полномочий, то есть в правовом отношении церковная организация не существует.
2) Церкви законодательно запрещены жизненно важные для неё формы религиозной деятельности: пастырство, проповедничество, миссионерство, религиозное воспитание и обучение, благотворительная деятельность, богослужение вне стен храма, паломничество, свободные контакты с братскими Церквами, распоряжение церковным имуществом...
3) На крайне узкую область дозволенного требуются отдельные разрешения атеистических властей (система регистраций, разрешений, отвода, контроля, надзора). Фактическая деятельность Церкви не может не быть шире того, что в данном случае юридически разрешено. Но это значит, что власть может в любой момент использовать своё «право» на запрет религиозной деятельности. Если все формы религиозной жизни подвергаются жёсткому контролю и все внутрицерковные вопросы решает богоборческая власть, то это значит, что в советской России была создана «узаконенная» система уничтожения религии.
Борьбу с Церковью богоборческий режим подпирает различными антирелигиозными акциями в обществе. С 1929 года рабочая неделя в СССР объявляется «подвижной» – выходным днём становится каждый шестой день после пяти рабочих дней. Неделя «непрерывки» необходима, чтобы отменить празднование Воскресения Господня, искоренить упоминание о нём. Более того, для этой же цели предпринимается попытка изменить календарь: 1929 год отмечается как 12-й год «нашей эры» – коммунистической эры. Но в сознании людей это не прижилось, поэтому пришлось довольствоваться малым: летосчисление «от Рождества Христова» в советской литературе заменили «нашей эрой».
В феврале 1932 года XVII партийная конференция определила основные политические задачи новой пятилетки: окончательная ликвидация капиталистических элементов и классов, превращение всего трудящегося населения в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества. Естественно, что носителям «религиозной заразы» в таком обществе места нет. «Безбожная пятилетка» ставит задачу ликвидации религии в стране к 1937 году. «По этому плану к 1932–33 гг. должны были закрыться все церкви, молитвенные дома, синагоги и мечети; к 1933–34 гг. – исчезнуть все религиозные представления, привитые литературой и семьей; к 1933–35 гг. страну и, прежде всего, молодёжь необходимо было охватить тотальной антирелигиозной пропагандой; к 1935–36 гг. – должны были исчезнуть последние молитвенные дома и все священнослужители; к 1936–37 гг. – религию требовалось изгнать из самых укромных её уголков» (С.Л. Фирсов). Для выполнения этого плана рекрутируется армия безбожников: в 1932 году в Союз воинствующих безбожников входит свыше пяти миллионов человек. Резко увеличиваются тиражи антирелигиозной литературы: с 700 тысяч печатных листов в 1927 году до 50 миллионов в 1930-м. Создаются специальные антирелигиозные рабочие университеты – для подготовки антирелигиозного актива.
Очередные жестокие гонения на Церковь начались в 1929 году в связи с коллективизацией. Закрываются почти все храмы – и патриаршие, и обновленческие, все духовные школы, все монастыри. В 1919–1933 годах было арестовано около сорока тысяч священников и церковнослужителей, большая часть которых была приговорена к смерти. Большинство архиереев, священников, монахов, множество мирян ссылаются на погибель в лагеря. В период тотальных репрессий, к середине тридцатых годов, в России остаётся небольшое количество действующих храмов. На свободе оставалось несколько иерархов, которые пошли на компромисс с атеистической властью. Но атеизм не мог торжествовать полную победу: тысячи священников и монахов, миллионы верующих предпочли мученичество отказу от веры и были расстреляны или сосланы в лагеря, многие православные уходили в «катакомбы». Неискоренимой оказалась и личная религиозность. Христианство сохранялось в религиозных обычаях, нравственных нормах общества.
В этот период решалась судьба России, русского Православия. Несмотря на жесточайший террор, соблазны и прельщения, народ в большинстве своём не принял богоборческую идеологию. Об этом говорят невиданные в истории человеческие жертвы. Как бы ни было сильно безверие в дореволюционной России, при насаждении атеизма обнажились религиозные основы мировоззрения русских людей. Шокирующие режим факты обнаружила перепись населения 1937 года. После двух десятилетий свирепых гонений, под угрозой жизни верующими назвало себя 84% неграмотного населения старше 16 лет, а также 45% грамотного населения страны. В общем итоге верующими признало себя 57% населения страны, три четверти из которых заявили себя православными.
С 1937 года начинается новая волна религиозных гонений: за год арестованы почти все священнослужители – около 137 тысяч православных людей (85,5 тысяч из них расстреляно), закрыто большинство храмов. Всего за пять последующих лет арестовано 175 тысяч и расстреляно 110 тысяч священников и церковнослужителей. К 1939 году в стране оставалось незакрытыми менее 100 храмов из действующих в 1917 году 60 000 храмов; были закрыты все монастыри – более 1000. Подверглись репрессиям более 300 архиереев, свыше 250 из них были казнены или скончались в лагерях. На свободе остаётся только четыре правящих архиерея, которые пошли на компромисс с атеистической властью; на каждого НКВД были сфабрикованы «показания», на основе которых в любой момент их можно было арестовать. В России атеистическому режиму было что разрушать и было за что уничтожать огромное количество людей.
Приведём хронологию богоборческих репрессий.
Первая волна репрессий (1918–1919 годы): 20.01.18 – декрет советской власти об отделении Церкви от государства, по которому изъяты все капиталы, земли, здания (включая и храмы). 07.02.18 – расстрел священномученика Владимира, митрополита Киевского. 16.07.18 – расстрел императора Николая II (который был главой Русской Церкви) и царской семьи. 14.02.19 – постановление Наркомата юстиции о вскрытии мощей (что вызвало массовые глумления над святыми останками в 1919 году и в последующие годы). Только в 1918 году расстреляно более 16 000 священников.
Вторая волна репрессий (1922–1925 годы): 23.02.22 – декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей. 19.03.22 – секретное письмо Ленина («Чем большее число духовенства мы расстреляем, тем лучше») и указание Троцкому тайно возглавить гонение. 09.05.22 – арест патриарха Тихона. Июнь 1922 года – «суд» над священномучеником Вениамином, митрополитом Петроградским, и расстрел его 13.08.22. Из арестованных около10 000 человек расстреляно около 2000 (каждый пятый, в 1918 году расстреляны восемь из девяти арестованных). 10.12.25 – арест священномученика Петра, патриаршего местоблюстителя.
Третья волна гонений (1929–1931 годы): начало 1929 года – письмо Кагановича «Церковь единственная легальная контрреволюционная сила». 08.03.29 – декрет советской власти об отделении Церкви от государства – изъяты все капиталы, земли, здания (включая и храмы). 05.12.31 – расстрел священномученика Владимира, митрополита Киевского. Третья волна гонений в пять раз сильнее, чем в 1922 году. За 1929–1936 годы арестовано и осуждено около 50 000 православных, 5000 из них были казнены.
Четвертая волна репрессий (1932–1936 годы): в «безбожную пятилетку» поставлена задача разрушить все храмы и уничтожить всех верующих. Несмотря на гонения, сравнимые по силе с 1922 годом, провал «безбожной пятилетки» – в переписи населения 1937 года православными верующими назвали себя 1/3 городского населения и 2/3 сельского, то есть более половины населения СССР.
Пятая волна репрессий (1937–1938 годы): 05.03.37 – завершение работы Пленума ЦК ВКП(б), санкционировавшего массовый террор. 10.10.37 – расстрел после восьмилетнего пребывания в одиночной камере патриаршего местоблюстителя священномученика Петра. В 1937 году председатель Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский заявил, что «в стране с монастырями покончено». Четвертая и пятая волны гонений в двадцать раз превышают гонения 1922 года (в пять раз больше 1930 года). В 1937–1938 годах расстрелян каждый второй из арестованных: 200 000 репрессированных и 100 000 казнённых. К 1939 году закрыты все (их было в 1917 году более 1000) монастыри и более 60 000 храмов, служба совершалась только в 100 храмах.
1939–1940 годы – 1100 казней в год. 1941–1942 годы – 2800 казней. 1943–1946 годы – число репрессий резко сокращается. 1947, 1949–1950 годы – по докладу Абакумова, «с 1.01.47 по 01.06.48 арестовано за активную подрывную деятельность 679 православных священников».
Амплитуда идеологического маятника террора –оттепелей и мощь последующих ударов во многом зависят от сопротивления режиму, в конечном итоге от духовного состояния народа и Церкви. За годы коммунизма в русском сознании окрепло понимание идеологии зла. Поэтому народ ответил атеистическому насилию массовым мученичеством. Русское христианство и крестьянство (наиболее религиозная часть народа) оказали основное сопротивление. По духовно-телесному хребту России и был нанесён основной удар. В крови миллионов мучеников, принявших смерть за веру в Бога, верность Отечеству, защиту божественного достоинства человека, захлебнулось мощнейшее в истории богоборчество.
Репрессии против крестьянства
К 1928 году индустриализация уничтожила значительную часть лёгкой промышленности. Вместе с тем сельское хозяйство получило самый высокий после революции урожай, сопоставимый с уровнем 1913 года. Но город не способен к товарообмену с деревней, так как разрушено производство той продукции, которая не нужна мировой революции, но в которой нуждается крестьянин. Не имея возможности обменять хлеб на необходимые товары для своей жизнедеятельности и труда, крестьяне оставляют урожай у себя. Товарообмен между городом и деревней стремительно сокращается, разрушается рынок – естественный механизм саморегулирования хозяйственной жизни. В результате складывается противоестественная ситуация: хлеб в стране есть, но города начинают голодать.
Проблема решается в интересах идеологической экспансии. В это время впервые в сельских регионах СССР складывается механизм, который затем будет воспроизведён во всех странах социализма. Крестьянин, естественно, не хочет безвозмездно лишаться продуктов своего труда. Режим изымает хлеб насильственно. Вновь, как в годы Гражданской войны, создаются отряды продразверстки. Это разрушает стимулы к производству: в следующем, 1929 году деревня засеяла только треть посевных площадей. Так насильственное изъятие сельхозпродукции требует создания механизма, который заставлял бы производить эту продукцию. Железный ход истории вполне объективно ставит на повестку дня вопрос о коллективизации деревни, главной задачей которой было уничтожение крестьянства как класса и превращение его остатков в пролетариат.
Несколько фрагментов происходящего в реальной коллективизации, приведённые в письме Михаила Шолохова к Сталину (4 апреля 1933 года), дают представление о глубине и масштабах народной трагедии: «…Но выселение – это ещё не самое главное. Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 т хлеба: 1. Массовые избиения колхозников и единоличников. 2. Сажание “в холодную”. “Есть яма?” – “Нет”. – “Ступай, садись в амбар!” Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия – январь, февраль, часто в амбары сажали целыми бригадами. 3. В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: “Скажешь, где яма! Опять подожгу!” В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос. 4. В Наполовском колхозе уполномоченный РК, кандидат в члены бюро РК, Плоткин при допросе заставлял садиться на раскалённую лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потому “прохладиться” выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают. Он же (Плоткин) заставлял одного единоличника стреляться. Дал в руки наган и приказал: “Стреляйся, а нет – сам застрелю!” Тот начал спускать курок (не зная того, что наган разряженный), и, когда щёлкнул боёк, упал в обмороке. 5. В Варавринском колхозе секретарь ячейки Аникеев на бригадном собрании заставил всю бригаду (мужчин и женщин, курящих и некурящих) курить махорку, а потом бросил на горячую плиту стручок красного перца (горчицы) и приказал не выходить из помещения. Этот же Аникеев и ряд работников агитколлонны, командиром коей был кандидат в члены бюро РК Пашинский при допросах в штабе колонны принуждали колхозников пить в огромном количестве воду, смешанную с салом, с пшеницей и с керосином. 6. В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков. 7. Там же закатывали в рядно и топтали ногами. 8. В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью. 9. В Чцкаринском колхозе секретарь ячейки Богомолов подобрал 8 чел. демобилизованных красноармейцев, с которыми приезжал к колхознику – подозреваемому в краже – во двор (ночью), после короткого опроса выводил на гумно или в леваду, строил свою бригаду и командовал “огонь” по связанному колхознику. Если устрашённый инсценировкой расстрела не признавался, то его, избивая, бросали в сани, вывозили в степь, били по дороге прикладами винтовок и, вывезя в степь, снова ставили и снова проделывали процедуру, предшествующую расстрелу.
9. (Нумерация нарушена Шолоховым.) В Кружилинском колхозе уполномоченный РК Ковтун на собрании 6 бригады спрашивает у колхозника: “Где хлеб зарыл?” – “Не зарывал, товарищ!” – “Не зарывал? А, ну, высовывай язык! Стой так!”. Шестьдесят взрослых людей, советских граждан, по приказу уполномоченного по очереди высовывают языки и стоят так, истекая слюной, пока уполномоченный в течение часа произносит обличающую речь. Такую же штуку проделал Ковтун и в 7 и в 8 бригадах; с той только разницей, что в тех бригадах он помимо высовывания языков заставлял ещё становиться на колени. 10. В Затонском колхозе работник агитколонны избивал допрашиваемых шашкой. В этом же колхозе издевались над семьями красноармейцев, раскрывая крыши домов, разваливая печи, понуждая женщин к сожительству. 11. В Солонцовском колхозе в помещение комода внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом. 12. В Верхне-Чирском колхозе ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили, босых же, на мороз. 13. В Колундаевском колхозе разутых для допроса колхозников заставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли в Базковскую больнице. 14. Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали. 15. В Базковском колхозе при допросе раздевали, полуголых отпускали домой, с полдороги возвращали, и так по нескольку раз. 16. Уполномоченный РО ОГПУ Яковлев с оперативной группой проводил в Верхне-Чирском колхозе собрание. Школу топили до одурения. Раздеваться не приказывали. Рядом имели “прохладную” комнату, куда выводили с собрания для “индивидуальной обработки”. Проводившие собрание сменялись, их было 5 чел., но колхозники были одни и те же… Собрание длилось без перерыва более суток. Примеры эти можно бесконечно умножить. Это – не отдельные случаи загибов, это – узаконенный в районном масштабе – “метод” проведения хлебозаготовок. Об этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих колхозников, которые испытали все эти “методы” на себе и после приходили ко мне с просьбами “прописать про это в газету”. Помните ли Вы, Иосиф Виссарионович, очерк Короленко “В успокоенной деревне?” Так вот этакое “исчезание” было проделано не над тремя заподозренными в краже у кулака крестьянами, а над десятками тысяч колхозников. Причём, как видите, с более богатым применением технических средств и с большей изощрённостью. Аналогичная история происходила и в Верхне-Донском районе, где особо-уполномоченным был тот же Овчинников, являющийся идейным вдохновителем этих жутких издевательств, происходивших в нашей стране и в 1933 г.… Обойти молчанием то, что в течение трёх месяцев творилось в Вешенском и Верхне-Донском районах, нельзя. Только на Вас надежда. Простите за многословность письма. Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу “Поднятой целины”. С приветом М. Шолохов».
Помимо террора насилием в коллективизации началось массовое физическое истребление крестьянства, миллионы были брошены в тюрьмы и лагеря. Первым о громадном крестьянском потоке в ГУЛаге свидетельствовал И.Л. Солоневич, который в 1934 году вместе с братом и сыном сбежал в Финляндию из лагеря «Беломорско-Балтийский Комбина». «Больше всего было крестьян, до жути изголодавшихся и каких-то по особенному пришибленных. Иногда встречаясь с ними где-нибудь в тёмном углу лестницы, слышишь приглушённый шёпот: “Братец, а братец. Хлебца бы корочку… А?”… Но в какое сравнение могут идти наши страдания и наши лишения со страданиями и лишениями русского крестьянства, и не только русского, а и грузинского, татарского, киргизского и всякого другого. Ведь вот, как ни отвратительно мне, как ни голодно, ни холодно, каким бы опасностям я ни подвергался и буду подвергаться ещё, со мною считались в тюрьме и будут считаться в лагере. Я имею тысячи возможностей выкручиваться, возможностей, совершенно недоступных крестьянину. С крестьянином не считаются вовсе, и никаких возможностей выкручиваться у него нет. Меня плохо ли, хорошо ли, но всё же судят. Крестьянина и расстреливают и ссылают или вовсе без суда или по такому суду, о котором и говорить трудно; я видал такие “суды”. Тройка безграмотных и пьяных комсомольцев засуживает семью, в течение двух-трех часов её разоряет вконец и ликвидирует под корень. Я, наконец, сижу не зря. Да, я враг советской власти, я всегда был её врагом, и никаких иллюзий на этот счёт ГПУ не питало. Но я был нужен, в некотором роде “незаменим” и меня кормили и со мной разговаривали. Интеллигенцию кормят и с интеллигенцией разговаривают. И если интеллигенция садится в лагерь, то только в исключительных случаях “массовых кампаний” она садится за здорово живёшь… Я знаю, что эта точка зрения идёт совсем в разрез с установившимися мнениями о судьбах интеллигенции в СССР. Об этих судьбах я когда-нибудь буду говорить подробнее, но всё то, что я видел в СССР – а видел я много вещей – создало у меня твёрдое убеждение: лишь в редких случаях интеллигенцию сажают за зря, конечно, с советской точки зрения. Она всё-таки нужна. Её всё-таки судят. Мужика – много, им хоть пруд пруди, и он совершенно реально находится в положении во много раз худшем, чем он был в самые худшие, в самые мрачные времена крепостного права. Он абсолютно бесправен, так же бесправен, как любой раб какого-нибудь африканского царька, так же он нищ, как этот раб, ибо у него нет решительно ничего, чего любой деревенский помпадур не мог бы отобрать в любую секунду, у него нет решительно никаких перспектив и решительно никакой возможности выкарабкаться из этого рабства и этой нищеты… Положение интеллигенции?
Ерунда – положение интеллигенции по сравнению с этим океаном буквально неизмеримых страданий многомиллионного и действительно многострадального русского мужика. И перед лицом этого океана как-то неловко, как-то язык не поворачивается говорить о себе, о своих лишениях: всё это булавочные уколы. А мужика бьют по черепу дубьём… И вот, сидит “сеятель и хранитель” великой русской земли у щели вагонной двери. Январская вьюга уже намела сквозь эту щель сугробик снега на его обутую в рваный лапоть ногу. Руки зябко запрятаны в рукава какой-то лоскутной шинелишки времён мировой войны. Мертвецки посиневшее лицо тупо уставилось на прыгающий огонь печурки. Он весь скомкался, съёжился, как бы стараясь стать меньше, незаметнее, вовсе исчезнуть так, чтобы его никто не увидел, не ограбил, не убил… И вот, едет он на какую-то очередную “великую” сталинскую стройку. Ничего строить он не может, ибо сил у него нет. В 1930-31 году такого этапного мужика на Беломорско-Балтийском канале прямо ставили на работы, и он погибал десятками тысяч, так что на строительном фронте вместо “пополнений” оказывались сплошные дыры. Санчасть ББК догадалась: прибывающих с этапами крестьян раньше, чем посылать на обычные работы, ставили на более или менее “усиленное” питание. И тогда люди гибли от того, что отощавшие желудки не в состоянии были переваривать нормальную пищу. Сейчас их оставляют на две недели в “карантине”, постепенно втягивая и в работу и в то голодное лагерное питание, которое мужику и на воле не было доступно и которое является лукулловым пиршеством с точки зрения провинциального тюремного пайка. Лагерь – всё-таки хозяйственная организация, и в своём рабочем скоте он всё-таки заинтересован. Но в чём заинтересован редко грамотный и ещё реже трезвый деревенский комсомолец, которому на потоп и на разграбление отдано всё крестьянство, и который и сам-то окончательно очумел от всех вихляний “генеральной линии”, от дикого, кабацкого административного восторга бесчисленных провинциальных властей?… Крестьяне сидели и по приговорам ГПУ и по постановлениям бесконечных троек и пятерок – по раскулачиванию, по коллективизации, по хлебозаготовкам, и я даже наткнулся на приговоры троек по внедрению веточного корма, того самого… Здесь тоже ничего нельзя было высосать.
Приговоры обычно были формулированы так: Иванов Иван, середняк, 47 лет, 7-8, 10 лет. Это значило, что человек сидит за нарушение закона о “священной социалистической собственности” (закон от 7 августа 1932 года) и приговорён к десяти годам. Были приговоры народных судов, были и мотивированные приговоры разных троек. Один мне попался такой: человека засадили на 10 лет за кражу трех картошек на колхозном поле, “каковые картофелины были обнаружены при означенном обвиняемом Иванове обыском”… Мотивированный приговоры были мукой мученической. Если и был какой-то “состав преступления”, то в литературных упражнениях какого-нибудь выдвиженца, секретарствующего в Краснококшайском народном суде, этот “состав” был запутан так, что ни начала, ни конца. Часто здесь же рядом в деле лежит и заявление осуждённого, написанное уже в лагере. И из заявления ничего не понять. Социальное положение, конечно, бедняцкое, клятвы в верности к социалистическому строительству и “нашему великому вождю”, призывы к пролетарскому милосердию. Одновременно и “полное и чистосердечное раскаяние” и просьба о пересмотре дела, “потому как трудящий с самых малых лет, а что написано у приговоре, так в том виноватым не был”… Из таких приговоров мне особенно ясно помнится один: крестьянин Бузулукского района Фаддей Лычков, осуждён на 10 лет за участие в бандитском нападении на колхозный обоз. Здесь же к делу пришита справка бузулукской больницы. Из этой справки ясно, что за месяц до нападения и полтора месяца после него Лычков лежал в больнице в сыпном тифу. Такое алиби, что дальше некуда. Суд в своей “мотивировке” признает и справку больницы и алиби, а десять лет всё-таки дал. Здесь же в деле покаянное заявление Лычкова, из которого понять окончательно ничего невозможно… Крестьяне сидят, растерянные и пришибленные, вспоминая, вероятно, свои семьи, раскиданные по всем отдалённым местам великого отечества трудящихся, свои заброшенные поля и навсегда покинутые деревни. Да, мужичкам будет чем вспомнить победу трудящихся классов» (И.Л. Солоневич).
А.И. Солженицын не был знаком с публикациями Солоневича. Через много лет собственные исследования привели писателя к тем же выводам. «Так пузырились и хлестали потоки – но черезо всех перекатился и хлынул в 1929-30 годах многомиллионный поток раскулаченных. Он был непомерно велик, и не вместила б его даже развитая сеть следственных тюрем,… но он миновал её, он сразу ушёл на пересылки, в этапы, в страну ГУЛаг. Своей единовременной набухлостью этот поток (этот океан!) выпирал за пределы всего, что может позволить себе тюремно-судебная система даже огромного государства. Он не имел ничего сравнимого с собой во всей истории России. Это было народное переселение, этническая катастрофа. Но как умно были разработаны каналы ГПУ-ГУЛага, что города ничего б и не заметили! – если б не потрясший их трёхлетний странный голод – голод без засухи и без войны… Озверев, потеряв всякое представление о “человечестве”, – лучших хлеборобов стали схватывать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми, выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу… Поток 1929–1930 годов, протолкнувший в тундру и тайгу миллиончиков пятнадцать (а как бы не поболе). Но мужики народ бессловесный, ни жалоб не написали, ни мемуаров… Пролился этот поток, всосался в вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не вспоминают. Как если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелее… Поток этот отличался от всех предыдущих ещё и тем, что здесь не цацкались брать сперва главу семьи, а там посмотреть, как быть с остальной семьёй. Напротив, здесь сразу выжигали только гнездами, брали только семьями и даже ревниво следили, чтобы никто из детей 14, 10 или 6 лет не отбился бы в сторону: все наподскреб должны были идти в одно место, на одно общее уничтожение. (Это был ПЕРВЫЙ такой опыт, во всяком случае в Новой истории. Его потом повторит Гитлер с евреями и опять же Сталин с неверными или подозреваемыми нациями.) Поток этот ничтожно мало содержал в себе тех кулаков, по которым назван был для отвода глаз. Кулаком называется по-русски прижимистый бесчестный сельский переторговщик, который богатеет не своим трудом, а чужим, через ростовщичество и посредничество в торговле. Таких в каждой местности и до революции-то были единицы, а революция вовсе лишила их почвы для деятельности.
– Затем, уже после 17-го года, по переносу значения кулаками стали называть (в официальной агитационной литературе, отсюда вошло в устный обиход) тех, кто вообще использует труд наёмных рабочих, хотя бы по временным недостаткам своей семьи. Но не упустим из виду, что после революции за всякий такой труд невозможно было не уплатить справедливо – на страже батраков стояли комбед и сельсовет, попробовал бы кто-нибудь обидеть батрака! Справедливый же наём труда допускается в нашей стране и сейчас. Но раздувание хлёсткого термина кулак шло неудержимо, и к 1930-му году так звали уже ВООБЩЕ ВСЕХ КРЕПКИХ КРЕСТЬЯН – крепких в хозяйстве, крепких в труде и даже просто в своих убеждениях. Кличку кулак использовали для того, чтобы размозжить в крестьянстве КРЕПОСТЬ. Вспомним, очнёмся: лишь 12 лет прошло с великого Декрета о Земле – того самого, без которого крестьянство не пошло бы за большевиками, и Октябрьская революция бы не победила. Земля была роздана по срокам, РАВНО. Всего лишь 10 лет, как мужиики вернулись из Красной армии и накинулись на свою завоеванную землю. И вдруг – кулаки, бедняки. Откуда это? Иногда – от счастливого или не счастливого состава семьи. Но не больше ли всего от трудолюбия и упорства? И вот теперь-то этих мужиков, чей хлеб Россия и ела в 1928 году, бросились искоренять свои местные неудачники и приезжие городские люди. Как озверев, потеряв всякое представление о "человечестве", потеряв людские понятия, набранные за тысячелетия, – лучших хлеборобов стали схватывать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми, выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и в тайгу. Такое массовое движение не могло не осложниться. Надо было освободить деревню также и от тех крестьян, кто просто проявлял неохоту идти в колхоз, несклонность к коллективной жизни, которой они не видели в глаза и о которой подозревали (мы теперь знаем, как основательно), что это будет руководство бездельников, принудиловка и голодаловка. Нужно было освободиться и от тех крестьян (иногда совсем небогатых), кто за свою удаль, физическую силу, решимость, звонкость на сходках, любовь к справедливости были любимы односельчанами, а по своей независимости опасны для колхозного руководства. Этот крестьянский тип и судьба его бессмертно представлены…
И ещё в каждой деревне были такие, кто ЛИЧНО стал поперёк дороги здешним активистам. По ревности, по зависти, по обиде был теперь самый удобный случай с ними рассчитаться. Для всех этих жертв требовалось новое слово – и оно родилось. В нём уже не было ничего "социального", экономического, но оно звучало великолепно: подкулачник. То есть, я считаю, что ты – пособник врага. И хватит того! Самого оборванного батрака вполне можно зачислить в подкулачники! … Так охвачены были двумя словами все те, кто составлял суть деревни, её энергию, её смекалку и трудолюбие, её сопротивление и совесть. Их вывезли и коллективизация была проведена. Но и из деревни коллективизированной полились новые потоки: – поток вредителей сельского хозяйства. Повсюду стали раскрываться агрономы-вредители, до этого года всю жизнь работавшие честно, а теперь умышленно засоряющие русские поля сорняками (разумеется по указаниям московского института, полностью теперь разоблачённого…) Одни агрономы не выполняют глубокоумных директив Лысенко (в таком потоке в 1931 году отправлен в Казахстан "король" картофеля Лорх). Другие выполняют их слишком точно и тем обнажают их глупость (в 1934 году псковские агрономы посеяли лён по снегу точно, как велел Лысенко. Семена набухли, заплесневели и погибли. Обширные поля пропустовали год. Лысенко не мог сказать, что снег – кулак, или что сам дурак. Он обвинил, что агрономы – кулаки и извратили его технологию. И потянулись агрономы в Сибирь). А ещё почти во всех МТС обнаружено вредительство в ремонте тракторов (вот чем объяснялись неудачи первых колхозных лет!) – поток "за потери урожая" (а "потери" сравнительно с произвольной цифрой, выставленной весною "комиссией по определению урожая") – "за невыполнение государственных обязательств по хлебосдаче" (райком обязался, а колхоз не выполнил – садись!) – поток стригущих колоски. Ночная ручная стрижка колосков в поле – совершенно новый вид сельского занятия и новый вид уборки урожая! Это был немалый поток, это были многие десятки тысяч крестьян, часто даже не взрослые мужики и бабы, а парни и девки, мальчишки и девчонки, которых старшие посылали ночами стричь, потому что не надеялись получить из колхоза за свою дневную работу. За это горькое и малоприбыльное занятие (в крепостное время крестьяне не доходили до такой нужды!) суды отвешивали сполна: десять лет за опаснейшее хищение социалистической собственности по знаменитому закону от 7 августа 1932 года (в арестантском просторечии закон семь восьмых» (А.И. Солженицын).
Естественными итогами сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса был массовый голод 1932-33 годов, гибель миллионов лучших производителей на селе. Голодом была охвачена территория около 1,5 млн кв. км. (в основном наиболее богатые по сельхозпроизводству земли) с населением в 65,9 млн человек. «По данным демографов Казахстана, от голода в начале 30-х годов в республике погибло 1798 тыс. казахов… Казахский этнос после таких потерь был восстановлен только к концу 60-х годов… Северный Кавказ…не досчитал около 1 млн., Поволжье – около 0,5 млн человек… Наибольшие потери понесла Украина: здесь погибли от голода 3,5–4 млн крестьян. В общей сложности в зерновых районах страны голодало не менее 30 млн. крестьян, а погибло не менее 7 млн человек (без ГУЛАГА)… С завершением сплошной коллективизации в важнейших сельскохозяйственных районах, а по стране в целом отчетливо проявился кризис аграрного производства в СССР. Его можно охарактеризовать такими чертами: разрушение основных производительных сил деревни, полная дезорганизация и упадок аграрного производства, “раскрестьянивание” и массовая гибель основных производителей сельскохозяйственной продукции в связи с репрессиями, депортациями, и голодом… “Революция сверху” привела к гибели миллионов кормильцев огромной страны. По самым скромным подсчётам её жертвами стали не менее 10 млн. крестьян» (И.Е. Зеленин).
Истребление традиционного сельхозпроизводителя приводит к тому, что к концу пятилетки коллективизации – к 1932 году, производство сельхозпродукции падает в два-три раза. Уровень сельскохозяйственного производства 1928 года, близкий к 1913 году, был достигнут только к концу 1950-х годов. Но тотальный контроль над производством для идеократического режима важнее, чем эффективность самого производства. К тому же террор голодом резко ослабил сопротивление крестьян насаждению идеократического режима.
Каждый этап идеологической экспансии требует последующих. Наиболее «гениален» из коммунистических вождей тот, кто ощутит «закономерность» – историческую доминанту идеологии, использует её для прихода к власти и её укрепления. От вождя требуется понять задачи режима в данный момент и расклад противоборствующих сил, суметь мобилизовать всё на выполнение идеологического заказа. Это возможно только при полном аморализме, поэтому – чем беспринципнее политик в такой системе, тем он более успешен. В этом отношении Ленин и Сталин были «гениальнее» всех оппонентов и соратников по партии, ибо они лучше других ощутили синусоиду генеральной линии идеократии в конкретный исторический момент и использовали её для захвата власти. Их индивидуальные качества и политические амбиции наиболее полно совпадали с нуждами идеологической экспансии на данном этапе. Они побеждали, так как лучше других понимали потребности идеологии, ради которых не задумываясь попирали все нравственные принципы и общественные нужды. Они использовали идеологическую конъюнктуру в той степени, в какой сами служили потребностям идеологии. В этом смысле Ленин был наиболее последовательным марксистом, ибо он продолжил и развил то, чем Маркс отличался от других общественных деятелей своего времени, – специфику марксизма. Это прежде всего яростное богоборчество, теория классовой борьбы, диктатуры пролетариата, концепция насильственного переворота – революции, требование тотального террора. В свою очередь Сталин по существу был наиболее последовательным продолжателем дела Ленина, ибо унаследовал то, чем Ленин отличался от своих оппонентов и даже соратников по партии. Ленинизм-сталинизм – это полная беспринципность, ибо главное – власть любой ценой, под любыми конъюнктурными лозунгами; власть же нужна для реализации идеологических догм, несмотря на любые жертвы; это тотальный террор, сопровождающийся беспредельной жестокостью, бесчеловечностью – отсутствием всяких человеческих привязанностей и чувства ценности человеческой жизни; это всепоглощающее стремление к тоталитаризму. Ленин и Сталин идеоманьяки в чистом виде, видящие всё только через призму идеологического задания. Их действия были наиболее коварными и эффективными, в том числе и по отношению к своим соратникам, которые по сравнению с ними оказывались идеологически недовоплощенными, а потому и нежизнеспособными в накаляющейся идеологической атмосфере.
Сталинское «возрождение»
За два десятилетия (к началу Великой Отечественной войны) богоборческому режиму не удалось окончательно сломить духовные силы народа, в нём сохранилось религиозное жизнеощущение: на занятых германскими войсками территориях открывалось множество храмов. Чтобы возбудить патриотический подъём, сталинизм был вынужден частично раскрепостить здоровые силы народа. Как всегда, богоборческий режим отступает только вынужденно, перед угрозой потери власти выпускаются из подполья некоторые порабощённые сферы, чтобы паразитировать на их энергии.
В борьбе с гитлеризмом сталинизму пришлось опереться на духовные основы народа, последовательно уничтожавшиеся более двух десятилетий. Советские вожди во имя самосохранения и защиты плацдарма безбожной теократии были вынуждены частично освободить религиозное, национальное и индивидуальное самосознание народа. Ибо люди могли воевать только за свободу и реальные жизненные интересы, а не за коммунистические фикции. Сталинизм в борьбе с противником пытается сделать ставку на патриотические и религиозные чувства, на раскрепощение человеческой индивидуальности. «Именно поэтому в 1941 г. в тяжёлой обстановке военных неудач ни кто иной, как Сталин, вынужден был произнести всенародно те имена, которые с 1917 г. ни разу не произносились с высоких трибун. В самом деле, к каким именам апеллировали наши вожди, для того чтобы “поднять массы”? К “пламенным революционерам” типа Баумана, к “мученикам” революции, своим и иностранным (в ходу были имена Карла Либкнехта и Розы Люксембург и ещё многие вроде Сакко и Ванцетти). Но в данной ситуации все эти имена указывали “не в ту сторону”. И Сталин оказался перед необходимостью употребить единственные подходящие “ключи”. Со своей высочайшей трибуны он произнес: “Пусть вдохновляют вас в этой борьбе образы наших великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова” – и тем распечатал ячейку памяти, связанную с отечественными войнами, со всеми вытекающими отсюда последствиями» (К. Касьянова). В ноябре 1941 года в речи на Мавзолее Сталин говорит об угрозе «великой русской нации». Через год войны возвращаются дореволюционная (белогвардейская) патриотическая символика, терминология, царская военная форма. Власть призывает к борьбе не за догмы, а за Родину и Отечество.
Церковь в годы смертельной опасности оставалась с народом: уже 22 июля 1941 года митрополит Сергий обратился с патриотическим воззванием, в котором осудил священников, сотрудничавших с фашистами. Мобилизуя для войны остатки духовных сил народа, режим был вынужден ослабить религиозные гонения: в 1942 году власти разрешили крестный ход вокруг храмов на Пасху, начали допускать богослужения на полях сражения. Сталин выпускает из лагерей оставшихся в живых священников и епископов, открывает уцелевшие храмы, монастыри, церковные школы, издательства.
С 1943 года режим начинает новую антирелигиозную политику: в стране дозированно восстанавливается церковная жизнь под строгим государственным контролем. 5 сентября 1943 года в «Правде» на первой странице было опубликовано сообщение о встрече митрополитов Русской православной церкви Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича) со Сталиным, который согласился на созыв Архиерейского собора. На Архиерейском соборе 8 сентября 1943 года впервые за советское время избран патриарх Сергий (Страгородский) и Священный синод, восстанавливаются епархии РПЦ. 14 сентября 1943 года СНК СССР утвердил создание Совета по делам Русской Православной Церкви – для связи между правительством и Московской патриархией. В сентябре 1943 года возобновилось издание «Журнала Московской Патриархии»; в ноябре 1943 года Совнарком разрешил открытие в Москве богословского института и пастырских курсов (с 1946 года – академия и семинария). С февраля 1944 года начинается возврат храмов Церкви. В 1945 году принимается новое Положение об управлении РПЦ, в котором юридически признаются патриархия, церковная иерархия, ограничиваются права двадцаток (управляющих делами церковного прихода и состоящих из мирян), священник вновь становится главой церковного прихода. Характерно, что все эти изменения противоречили действующему законодательству 1929 года, что и было использовано в дальнейшем при Хрущёвских гонениях на Церковь.
Эти уступки тщательно дозируются, но на фоне предыдущего истребления выглядят едва ли не новым рождением. Сталинское церковное «возрождение» вместе с относительным благом несло множество соблазнов. Атеистическая власть выдает себя чуть ли не за радетельницу о нуждах Церкви. В обмен на частичные свободы руководство Московской патриархии окончательно смиряется с униженным положением Церкви. Свободный голос Церкви больше не звучит. Устами иерархов безбожная власть не только легализуется, но и всячески поддерживается. В посланиях патриарха и синода, полных славословий в адрес «вождя народов», Сталин объявляется спасителем России и Церкви!
Одновременно с уступками власть потребовала участия РПЦ в международной деятельности по защите интересов советского режима, повышению его международного авторитета. В том числе благодаря участию во Всемирном совете церквей, в экуменическом движении, во взаимодействиях руководства РПЦ с главами восточных церквей.
Так одновременно с улучшением положения Церкви складывается новая форма прельстительного компромисса иерархии Московской патриархии с атеистическим режимом. Религиозное двоемыслие позволяет оправдывать это ложное состояние. У христиан в России вновь притупляется ощущение зла богоборческой коммунистической идеологии. При помощи различных фальсификаций власть стремится направить религиозное сознание на поиск «врагов» Православия где угодно, только не в системе государственного атеизма. Среди православной иерархии распространяется ложное представление о том, что наша родная советская власть защищает православие от мирового заговора папизма, протестантизма, жидомасонства, разврата демократий…
Хрущёвские гонения на Церковь
Богоборчество – ядро коммунизма, от которого он способен отказаться в последнюю очередь. Пытаясь компенсировать вынужденные потери при «десталинизации» и упреждая духовное возрождение, атеистический режим вновь наносит мощный удар по духовному центру жизни – Церкви.
В июле 1954 года постановлением ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах её улучшения» пересматривается и осуждается как «примиренческая» предшествующая антирелигиозная политика. В постановлении требовалось вернуться к довоенным отношениям с РПЦ и возобновить «наступление на религиозные пережитки», активно разоблачать реакционную сущность религии. Вместе с тем волна общей либерализации привела к освобождению из лагерей многих священников и епископов, в 1956 году около трёхсот освобождённых священников было допущено к службе в храмах.
С 1958 года начинается новая волна гонений на Церковь. Секретным решением ЦК в годы семилетки планировалось полное уничтожение религии. В 1960–1964 годах были закрыты 5400 из 13 400 храмов, большинство монастырей и духовных школ, резко поднялись налоги на церковную деятельность и имущество. Широкомасштабная антирелигиозная пропаганда предписывала рассматривать на товарищеских «судах» «дела» верующих, дискредитировала деятельность священнослужителей и шельмовала религиозные взгляды. Официальные гонения дополнялись рядом секретных инструкций, давлением на верующую молодежь, церковные приходы обязывались не допускать её в храмы, предоставлять властям списки верующих, а также записывать паспортные данные всех, кто принимал участие в церковных обрядах. Но Хрущёвские гонения натолкнулись на непреодолимое сопротивление. Расширение борьбы с Церковью потребовало бы возвращения к большому террору, что в свою очередь заставило бы реставрировать сталинизм, вновь опустить железный занавес. На это у власти уже не хватало сил, не было людей, готовых ради торжества атеизма жертвовать жизнью или её благами.
Режим государственного атеизма нацелен на полное и окончательное искоренение религии. Если оставались в России действующие храмы и верующие души, то вопреки богоборческой власти. Не имея сил физически разрушить Церковь, власть стремится воспрепятствовать её нормальной жизнедеятельности и разложить изнутри церковную организацию. В 1961 году Совет по делам религий проводит в Церкви реформу, которая разрушает остатки традиционного церковного управления, юридически расчленяет организацию Церкви.
В январе 1961 года секретным постановлением Совмина «Об усилении контроля за деятельностью Церкви» отменялись все предшествующие законодательные акты по делам религий. В постановлении намечены основные направления государственно-церковной политики:
«1) коренная перестройка церковного управления, отстранение духовенства от административных, финансово-хозяйственных дел в религиозных объединениях, что подорвало бы авторитет служителей культа в глазах верующих;
2) восстановление права управления религиозными объединениями органами, выбранными из числа самих верующих;
3) перекрытие всех каналов благотворительной деятельности церкви, которые ранее широко использовались для привлечения новых групп верующих;
4) ликвидация льгот для церковнослужителей – в отношении подоходного налога, обложение их как некооперированных кустарей, прекращение государственного социального обслуживания гражданского персонала церкви, снятие профессионального обслуживания;
5) ограждение детей от влияния религии;
6) перевод служителей культа на твёрдые оклады, ограничение материальных стимулов духовенства, что снизило бы его активность».
Постановлением предписывалось: «Для того чтобы не вызвать каких-либо осложнений в отношениях между церковью и государством, многие мероприятия проводить церковными руками». Власть вынудила Архиерейский собор 18 июля 1961 года утвердить решение Священного синода об отстранении священнослужителей от финансово-хозяйственной деятельности приходов, предложив сосредоточить усилия на духовном руководстве.
Так священники отделяются от церковно-приходской жизни и должны наниматься приходом по договору для исполнения религиозных потребностей. Статус епископата и патриархии вообще никак не оговаривается законом – в правовом отношении их как бы не существует, и они не имеют юридических форм связи с приходами. Этим церковный народ всеми «законными» средствами отделяется от пастырей.
Но единство Церкви держится законами, написанными в сердцах. Большинство православных не знали юридических тонкостей и относились к священникам и архиереям традиционно – как к пастырям, возглавляющим всю церковную жизнь. Тем не менее внутрицерковная деятельность полностью контролировалась и направлялась представителями Совета по делам религий при местных исполкомах. На все свои действия церковная община должна была получать разрешение уполномоченных Совета по делам религий при исполкомах всех уровней. Естественно, что руководство церковной жизнью осуществлялось государственными органами в интересах атеизма – с целью ослабления Церкви. Гонения на Церковь подорвали её силы, были причиной формирования в среде священства и церковнослужителей настроений апатии и приспособленчества. Но к концу этого периода в Церкви раздаётся независимый голос, зарождается независимая христианская общественность.
Попытки разложения Церкви
В семидесятые годы борьба с религией приобретает новые формы. Пользуясь отлаженным механизмом, Совет по делам религий проводит кропотливую работу по разрушению церковной организации изнутри. Система «правового» давления значительно усиливается беззаконным произволом местных властей. Этот внеправовой «люфт» с позиций государственного атеизма оправдан и поэтому искренне не замечается чиновниками. Они убеждены, что, нарушая законы во имя идеологической целесообразности, служат интересам государства.
Жёсткой фильтровке и контролю подвергался епископат. Священник поставлялся в архиерея и назначался в епархию только после тщательной проверки и разрешения Совета по делам религий, а также местных органов власти. Не имеющие юридического статуса епископы лишены законных средств воздействия на жизнь церковных приходов. Их положение полностью зависело от произвола чиновников. Подобная политика формировала раболепный епископат, за редким исключением исполняющий все распоряжения властей. У многих иерархов сложились бюрократические отношения с властью, по принципу чиновник может договориться с чиновником, мы – вам, вы – нам. С архиерейских кафедр практически уже не звучал независимый церковный голос. Вместе с тем в епископате копилось глухое недовольство существующим положением. Под покровом раболепия неожиданно возникали сильные деятельные фигуры, пытавшиеся проводить хоть какие-то церковные преобразования.
Власти бдительно контролировали и состав священства. На рукоположение в священники требовалось разрешение уполномоченного Совета по делам религий при местных Советах. Сеть официальных и негласных условий отсеивала кандидатов в священники, наиболее достойных и способных к пастырскому служению. Препятствиями для получения церковного сана являлись: высшее светское образование (особенно гуманитарное), руководящая должность в прошлом, зарубежные связи и дружба с иностранцами, возраст – слишком молодой либо слишком пожилой, признаки инакомыслия. Если отсутствовали формальные причины для отказа в рукоположении, то оставался безотказный способ – воздействие через архиерея, который мог сослаться на недостаток смирения у кандидата или другие церковные тонкости. Так же строго контролировался набор в семинарии: поступающие должны были получать рекомендацию архиерея или священника только с ведома уполномоченного Совета по делам религий.
Назначение священника на приход проходило через тройной отсев. Прежде всего, для этого требовалось предварительное согласие вышестоящего уполномоченного. Двадцатка – руководящий орган прихода – заключала договор о найме священника на культовуюдеятельность, только получив разрешение местных органов власти. Начать служение священник мог лишь после получения регистрации в местном исполкоме. Эта система действовала и в обратном порядке: неугодный священник мог быть лишен регистрации, исполнительный орган прихода по указанию властей мог всегда расторгнуть со священником «договор». Со строптивым, но слишком известным священником легче всего расправиться руками архиерея: перевести в другой храм, вывести за штат, а то и подвергнуть запрещению в служении. Все священники, особенно в крупных городах, регулярно перемещались с места на место для атеистической профилактики: чтобы разрывать с трудом налаженные связи с паствой. Но и на приходе священник находился под неусыпным оком старосты, назначаемого исполкомом местного Совета. Старостами церковных приходов (на сытых хлебах бесконтрольного распоряжения церковным имуществом) были, как правило, атеисты, нередко пенсионеры аппарата КПСС или КГБ, либо люди подневольные, находящиеся «на крючке» у властей за какие-либо прегрешения перед законом.
Вне стен храма священник не имел права вести богослужебную деятельность, кроме как по просьбе умирающих или тяжелобольных. Текст проповедей должен был предварительно утверждаться архиереем, а также уполномоченным. Вся эта система была нацелена на то, чтобы разрушить триединство священнослужения: церковнослужение, пастырская деятельность и проповедничество, миссионерство. Священник лишался всяких возможностей быть миссионером – распространителем православной веры, проповедником слова Божия, заботливым и ответственным пастырем своих духовных чад. Власти стремились свести его деятельность к роли формального служителя культа.
Архиерей и священник были отделены от административной деятельности прихода. Приходская хозяйственная и финансовая деятельность диктовалась властями. Уполномоченные определяли нужды храмов – в ремонте, приобретении церковнослужебной утвари, облачений церковнослужителей. Они же контролировали распределение доходов храма: оплату найма церковнослужителей, отчисления на епархиальные нужды, перечисления в разнообразные «фонды». Естественно, уполномоченные органов государственного атеизма использовали свои права вопреки нуждам Церкви. Так, большие суммы, собранные верующими, перечислялись в «Фонд мира» (за что старосты получали ордена) или расхищались номенклатурой. В крупных городах многолюдные приходы становились кормушками для чиновников, контролирующих финансы прихода.
В провинции положение малодоходных приходов зависело от степени компромисса с представителями власти, которые нередко тяготели к патернализму. Многолюдные же приходы больших городов в решении своих насущных проблем, как правило, откупались от властей – большой денежной мздой, дорогими подарками или крупными отчислениями в «Фонд мира». Каждый храм имел неподконтрольную чёрную кассу, из которой осуществлялись доплаты к окладам церковнослужителей, компенсирующие налоги (изымающиеся по шкале кустарный промысел и доходящие до 75%), производился ремонт храмов и утвари. Так как приход не имел статуса юридического лица и потому не имел права заключать с организациями хозяйственных договоров, такая полулегальная форма хозяйствования являлась единственно доступной. Это, в свою очередь, предоставляло дополнительные возможности для контроля, произвола и злоупотребления чиновников.
В результате последовательной деятельности по разложению церковно-приходской жизни режим добился того, что с 1961 по 1971 год число священников в стране сократилось с 6234 до 5994, притом что у половины из них возраст приближался к шестидесяти годам.
Но, вопреки системе тайного и явного контроля, в Церкви появляется всё больше достойных священнослужителей. Священник в отличие от архиерея связан с жизнью прихода, с паствой. Ему лучше известны нужды церковной жизни. Он учился противостоять козням атеистических органов. Чтобы реализовывать сведённые к минимуму священнические обязанности, ему приходилось не только учиться двусмысленной дипломатии, но и воспитывать в себе религиозную твёрдость. Наметившиеся признаки ослабления атеистической экспансии заставляют священника по-новому самоопределяться. Новые тенденции времени способствуют формированию деятельного, свободного и ответственного служителя Церкви.
Режим государственного атеизма не уничтожил церковную организацию. Только потому, что у него на это не хватало сил. Вопреки многолетним репрессиям и атеистической пропаганде храмы были полны верующих, которые стремились жить не по «моральному кодексу строителя коммунизма», а по религиозной совести. Выбор священнического служения определяется не мирскими потребностями, а глубоким религиозным чувством. Об эту невидимую стену народного благочестия и разбиваются волны гонений. Духовные токи православной веры вливаются в жизнь приходов, противостоя в каждом конкретном случае богоборческому давлению.
Церковный приход как передовая линия борьбы богоборчества и православной веры оказывается местом столкновения благочестия и духовного подвига, с одной стороны, меркантилизма и вероотступничества – с другой, местом открытой борьбы и шатких компромиссов. Всё больше появлялось приходов, где жизнь определялась не только сложной дипломатией и компромиссами с властями, но духовным авторитетом настоятеля, твёрдостью старосты и прихожан, которые вынуждали местные власти к уступкам большим, чем допускали чиновные циркуляры.
Многие храмы и монастыри были сохранены только благодаря религиозной стойкости прихожан – тех, кого высокомерная интеллигенция называла тёмными верующими. Действительно, обременённый знаниями неофит – новообращённый от интеллигенции – имел все основания ужасаться их религиозной непросвещённости. На вопрос об исповедании Святой Троицы многие старушки могли ответить, что это Спаситель, Божия Матерь и Никола Угодник. Но их пламенная вера спасала храмы от закрытия. Они за бороду вытаскивали на паперть зарвавшегося старосту, скрывали в своих домах монастырскую братию при попытках закрыть монастырь, а то и ложились под колеса машин, вывозящих монахов или церковную утварь. Их, как например, в Почаевской лавре, не могли изгнать пожарными брандспойтами. Твёрдая старушечья вера создала возможность для последующего возвращения в Церковь интеллигенции.
Приток в Церковь верующих сопровождался изменением общественного настроя по отношению к религии. Всё менее принято называть религию мракобесием, всё больше вера вызывает уважение даже у атеистов. Многие крестят детей, венчаются, потому что так было принято всегда. Всё чаще люди идут в храм не только из любопытства, но ощущая смутную потребность поставить свечку, подать записку за здравие или за упокой. Входящие в храм прислушиваются к богослужению, знакомятся с основами религиозной жизни, и с этого начинается их долгий путь к Богу. Нередки случаи, когда высокопоставленные чиновники на смертном одре зовут священника. Более всего возврат к вере намечается в среде интеллигенции и городской молодежи.
Вновь пришедшие в Церковь приносят груз предрассудков и заблуждений из долгого пути к вере. Очевидно, соблазны неофитства однотипны во все времена. И сейчас повторяется то, что было в эпоху эллинизации христианства. К Православию нередко приходят через художественное творчество, литературу либо через периферийную и даже антихристианскую религиозность: оккультизм, теософию, антропософию, восточные религии и современные формы религиозного синкретизма – неорганичного смешения различных религий. Само Православие пытаются привить на какой-нибудь главный ствол в роще мировых религий. Духи прельщения и обмана скрывают ту истину, что религиозное сознание пробуждается с пониманием провиденциального смысла нашего рождения в лоне Православия, которое открывает прямой путь к Богу. Преисполненное прошлых симпатий и отторжений, неофитское сознание склонно преувеличивать второстепенное и умалять главное в жизни Церкви. В среде новообращенных распространено естественное для полуязыческого сознания гипертрофирование обрядовой стороны религии. Церковный обряд нередко заменял место атеистического ритуала, религиозное обращение для многих оказалось сменой идеологии. При этом неофиты в стремлении быть святее самого патриарха склонны к радикализму в позиции и суждениях, преисполнены пафоса осуждения и подозрений своих собратьев относительно чистоты веры.
В этом смысле актуальны суждения протоиерея Александра Шмемана о подлинном отношении к православному Преданию: «В современном церковном сознании прошлое часто больше давит и сковывает, нежели творчески претворяется в верность подлинному Преданию. Вскрывается неспособность оценивать прошлое, различать в нём Истину от “только” прошлого. Предание до неразличимости смешивается со всевозможными “преданиями”, которые сами требуют ещё своей оценки в свете вечной правды Церкви. Частичное, одностороннее, даже извращённое выдается подчас за “суть” Православия. Есть грех “абсолютизации” прошлого, который неизбежно приводит к обратной крайности: к “модернизму” – то есть, в сущности, к отказу вообще от прошлого, к принятию в качестве единственного мерила “современности”, “науки”, “нужд текущего момента”. Но как одно охранение “православной” внешности не способно скрыть глубокого кризиса современной Православной Церкви, так и “модернизму” не изменить её. Единственный выход всегда в обращении к самой Истине Церкви, и через неё к овладению прошлым: в нём находим мы и вечное Предание Церкви, но также и бесчисленные измены ему. Православное сознание всегда “исторично”, всегда включает в себя прошлое, но никогда не “рабствует” ему. Христос “вчера и сегодня и вовеки Тот же”, и сила Церкви не в прошлом, настоящем или будущем, а во Христе, Который пребудет с нею до скончания века, чтобы каждый из нас мог в нём и с Ним найти смысл жизни». Возврат к религии был преисполнен множества соблазнов, вместе с тем этот тернистый путь был единственной дорогой к храму, где душа получала возможность очиститься и обрести истинного Бога.
Положение Церкви в годы «перестройки»
С разложением коммунистического режима в годы перестройки перед Церковью стояла двойная задача: способствовать освобождению государства от атеистической идеологии и стремиться к реальному отделению Церкви от государства. Русская Православная Церковь может вернуть себе авторитет духовного и нравственного воспитателя народа и противостоять разгулу безбожия будучи независимой. Это требовало от христианской мысли творческой разработки новых принципов отношения Русской Православной Церкви к государству.
Не менее актуальной была задача деидеологизации церковной жизни, ибо атеистическая идеология проникла и в религиозное сознание. Примером этого являлась двусмысленная богословская концепция митрополита Никодима о тождестве атеистического светлого будущего и христианского Царства Божьего. Этим же объясняется увлечение православных владык светской «миротворческой» деятельностью и её церковное освящение: секуляризованное понимание проблемы экуменизма. Перед православным сознанием в новом измерении встали проблемы отношения Церкви к миру и государству, роли христианина в современном мире, что требовало уточнения некоторых богословских и философских понятий. Для решения этих проблем необходимо было определить отношение к Декларации митрополита Сергия 1927 года, в которой выразилась лояльность Московской патриархии к режиму воинствующего атеизма. Оправдание вымученного компромисса перед лицом кровавых репрессий и угрозы полного разгрома Церкви не означает, что в новой ситуации должно считать эту позицию праведной, тем более руководствоваться ею в современных условиях.
В 1990 году по инициативе Российского христианского демократического движения (РХДД) в Верховном Совете РСФСР был разработан и принят закон «О свободе вероисповеданий», отменены ленинские и сталинские законы о религии, в том числе и декрет об изъятии церковных ценностей и имущества. Вскоре был распущен Совет по делам религий в РСФСР. Впервые религиозные организации обрели статус юридического лица, разрешалось публичное церковное служение, миссионерская, благотворительная, просветительская деятельность религиозных общин. Под влиянием российского законодательства был изменен к лучшему и проект союзного закона «О свободе совести». Демонтаж системы государственного атеизма раскрепостил религиозную энергию народа: за несколько лет в стране были восстановлены тысячи храмов, десятки монастырей. При этом храмы оказывались полными народа, что свидетельствовало о возврате к вере миллионов людей. Но добиться возвращения храмов и имущества в собственность религиозных организаций не удалось, ибо в этом вопросе столкнулись материальные интересы различных групп; это и поныне является серьезным препятствием для религиозного возрождения в России.
Церковь в девяностые годы
Ельцинский режим, называвший себя антикоммунистическим, по существу сохранял основу большевистского отношения к миру – материалистическое атеистическое мировоззрение. К народу медленно возвращается историческая память, многие люди, не считающие себя верующими, тяготеют к формам православного уклада жизни – реакция на чужеродную масскультуру и потребительскую цивилизацию. Восстановленные храмы и монастыри полны народа, в них возрождается традиционная церковная жизнь. На грани чуда тот факт, что после десятилетий истребления носителей религиозных традиций приходская и монастырская жизнь полноценно возрождается, в разнообразных формах восстанавливается дореволюционный уклад. В одних приходах преобладает миссионерская направленность, в других множество народа приходит на проповеди талантливого батюшки, третьи славятся своим духовником. На Валааме восстанавливается традиция строгого аскетического и вместе с тем хозяйственного монастырского уклада. В Оптиной пустыни возрождаются ученое монашество и обширная миссионерская деятельность монастыря. При храмах открываются приходские школы, появляются высшие православные учебные заведения, православные издательства. Тысячи храмов и десятки монастырей по всей России становятся своего рода духолечебницами, в которых оздоравливаются миллионы людей.
Власть остаётся чужеродной по отношению к историческим традициям России. В духе государственного атеизма ведётся скрытое разрушение Православия. На виду – кремлёвские богослужения напоказ, открытие столичных храмов и строительство храма Христа Спасителя, нераскаявшиеся атеистические вожди со свечами в храмах. На деле – государственная поддержка прозелитизма, создание благоприятных условий для чуждых религиозных верований, навязывание православному народу сектантского сознания. Обескровленная репрессиями коммунистического режима, Русская Православная Церковь лишена государственной поддержки. В первой половине девяностых годов во многих местах блокировалось открытие православных храмов. После разрушения СССР и отмены его законов Российская Федерация оказалась беззащитной перед религиозной экспансией из-за рубежа, ибо действующий закон «О свободе вероисповедания в РСФСР» был принят в 1990 году как закон республики в составе союзного государства и не мог предохранить от резкого усиления этой экспансии. К лету 1993 года Верховный Совет принял закон «О свободе совести в РФ», который регламентировал деятельность иностранных миссионеров по опыту европейских стран. Под давлением из-за рубежа и со стороны доморощенных радикал-демократов Ельцин дважды накладывал вето на закон с показательной мотивировкой: «Закон нарушает права и свободы зарубежных граждан». В третий раз принятие этого закона было расстреляно вместе с Домом Советов в октябре 1993 года.
В то же время власти регистрируют по всей стране многочисленные общины, насаждаемые из-за рубежа, а также антиправославные секты, псевдорелигиозные организации, зомбирующие людей, культивирующие садизм, разрушение семьи, поклонение сатане («Белое Братство», «Аум Синрикё» впоследствии совершили жестокие преступления). Государственные органы народного образования посылают специалистов на стажировку в США к Муну, отбывшему тюремное заключение за неуплату налогов мультимиллионеру, претендующему на роль религиозного мессии. С 1992 года государственное телевидение отдано на откуп зарубежным миссионерам, им предоставляются залы, стадионы – не за высоты духовной проповеди, а за содержимое их кошельков. Россия превращена в прибежище для псевдорелигиозных экстремистских организаций со всего мира, чего не допустит ни одна цивилизованная страна. Если естественны протекционистские меры защиты со стороны государства по отношению к своим низко конкурентным на мировом рынке отраслям экономики (что закономерно для западных стран), то тем более должно быть оправдано радение государства о жизненно важной для общества духовной сфере. Происходящему в России нет аналогов в цивилизованных странах. Наша власть озабочена соблюдением прав и свобод не своих, а прежде всего зарубежных граждан. На огромных просторах России можно встретить и примеры иного рода, но они являются исключениями, зависящими от доброй воли того или иного местного руководителя.
В 1990 году Верховный Совет РСФСР отменил ленинский декрет об изъятии церковных ценностей. Но – правовой парадокс – собственность так и не была возвращена владельцу. Как и в СССР, государство милостиво предоставляет общинам церковные строения в безвозмездное пользование, чем сохраняет рычаг воздействия на церковную жизнь: при изменении политической конъюнктуры власть может вновь наложить руку на церковное имущество. Государство имеет моральный долг в отношении Русской Православной Церкви, наиболее многочисленной религиозной конфессии, обескровленной репрессиями режима государственного атеизма. В это время все конфессии, кроме РПЦ, получают поддержку и материальную помощь от своих религиозных центров из-за рубежа. При бедности государства возвращение недвижимости, земель, ценностей позволило бы Церкви самой решать свои материальные проблемы. Возвращение церковной собственности – условие возрождения Церкви. Для этого нет нужды устраивать новую экспроприацию и выгонять нынешних арендаторов, которые могли бы платить за аренду церковным приходам как собственникам недвижимости.
В условиях государственной разрухи Русская Православная Церковь – единственная организация, которая сохранила свои структуры на всей территории большой России – СССР. Очевидна цель либерал-большевистского режима: обескровить, расколоть Церковь, увести у неё паству в чужеродные вероисповедания, оставшееся – поставить под контроль и использовать в собственных нуждах. Главное – изолировать Церковь от широких масс и не допустить возрождения православного самосознания народа, сохранить идеологический контроль над обществом. Но одновременно с этим власти стремятся использовать авторитет Церкви для санкционирования своих акций.
Русская Голгофа – мистические итоги XX века
Необходимо осознать провиденциальный смысл духовной трагедии эпохи противостояния русского Православия и жесточайшего в истории богоборческого режима. Отец Илий – духовник Оптиной пустыни – обратил внимание на очевидный и невероятный факт. В православном церковном календаре каждый день поминается в среднем пять мучеников Церкви – около двух тысяч за год. Это значит, что за две тысячи лет христианства мученическую кончину за веру приняли около двух тысяч христиан. В России только на Бутовском полигоне в Москве захоронено несколько сотен священников, которых расстреляли в течение нескольких месяцев 1937 года. Почти в каждом губернском городе – захоронения десятков и сотен расстрелянных в том же году священнослужителей. Всего за годы богоборческих репрессий были убиты и замучены в лагерях сотни тысяч православных людей только за одно «преступление» – за веру в Бога. Сонм российских мучеников – это невиданное явление и решающий духовный фактор в истории человечества. Последствия и рецидивы этой эпохальной брани будут ещё долго определять ход мировой истории.
Невероятные человеческие жертвы за десятилетия вавилонского пленения России свидетельствуют о духовном сопротивлении народа. Идеократический режим не стремился к полному истреблению населения страны, он был нацелен на перековку – формирование нового человека, для чего создавалась система, обрекающая людей на духовную погибель. Но человеческий «материал» России оказался неподходящим для радикальной ломки сознания и превращения страны в фалангу всемирной экспансии. Что очевидно при сравнении с Германией 1933 года, где абсолютное большинство населения на выборах проголосовало за тоталитаризм в коммунистической либо национал-социалистской формах. Поэтому германский фашизм не истреблял немцев, проявляя о них «заботу», подобную той, которую проявляет паразит о своём «хозяине». Германия в течение пяти лет была отмобилизована для экспансии, ибо немецкий народ покорно пошёл под знамена Третьего рейха. Россия же была ослаблена мировой войной, и захватить её интернациональному коммунистическому люмпену удалось только в результате кровавой гражданской войны. Для полного подчинения понадобилось два десятилетия большого террора, который уничтожил лучшие силы народа. Германия была освобождена извне, Россия же десятилетиями освобождает себя сама, вопреки эгоизму «свободного мира». Всё это говорит о чуждости коммунизма русскому народу и свидетельствует о сопротивлении мощнейшим антихристианским силам истории, о стойком христианском жизнечувствии русского народа, прошедшего школу тысячелетнего православного воспитания. Россия оказалась неподготовленной к роковым испытаниям, но в решительный момент православный народ проявил невиданное самопожертвование.
Если бы крестьяне не сопротивлялись коллективизации, у режима не было бы нужды физически уничтожать около пятнадцати миллионов человек. Если бы христиане не противостояли насаждению государственного атеизма, то властям незачем было бы наряду с разрушениями храмов истреблять миллионы верующих. Беспрецедентность жертв при внедрении коммунизма в России свидетельствует о том, что богоборческая идеология противоестественна для русского народа. В 1917 году власть в России захватил легион интернациональных идеологических бесов. Образом жизни, своим мировоззрением и верой десятки миллионов людей явно и неявно, осознанно и бессознательно сопротивлялись внедрению нежити, за что и были подвергнуты невиданному в истории геноциду. «Всё, решительно всё в составе христианской традиции, христианской культуры, что в принципе поддаётся разрушению, разрушалось абсолютно бесцеремонно, планомерно, с величайшим размахом, – и выжить могла только нагая вера, предоставленная самой себе. До чего вера становится убедительной, когда она живёт вопреки всему, своей собственной внутренней силой, когда последняя пядь земли у неё отнята и огненным языкам Духа Святаго остаётся место лишь в воздухе, над головами верных. Ныне время гонений миновало, и нам грозит скорее противоположная опасность, некоей неумелой пародии на православный истэблишмент в позднецаристском вкусе» (С.С. Аверинцев).
Жертвы России имеют мистический смысл: это расплата за грехи прошлого и залог возрождения в будущем. В русском обществе произошло обратное тому, что было с иудеями во времена Иисуса Христа. Одни и те же люди приветствовали Спасителя при Его входе в Иерусалим, а затем кричали: «Распни Его!». Многие русские люди, заглянув в бездну небытия, осознали себя православными и прошли до конца – до смертной муки за Христа. Их свидетели – только смерть да «Дело №...» в ЧК-НКВД.
Миллионы людей потеряли жизнь потому, что не хотели перестать быть самими собой, не могли влиться в когорту разрушителей и палачей. Не сознавая этого, они отстаивали и сохраняли лучшее в России, передавая потомкам завет о высшем смысле жизни, который дороже самой жизни. Ни один героический поступок не совершён напрасно, ни одно слово правды не произнесено впустую. Всё ушло в духовные сферы и незримо влияет на судьбу России. Ибо народ – это соборный организм, жизнь и смерть каждого является частью общей судьбы. Атеистическо-материалистическое нашествие было остановлено в России силой религиозного в своей основе сопротивления. Жертвы мучеников дают возможность преодолеть духовное помутнение и вновь обрести веру: кровь мучеников – семя Церкви. Но смертельная опасность будет угрожать вплоть до полного освобождения, ибо борьба переходит в новые измерения, а силы небытия в любой момент способны нанести коварный удар.
В семидесятые годы Игорь Шафаревич писал: «Прошедшие полвека обогатили нас опытом, которого нет ни у одной страны мира. Одно из самых древних религиозных представлений заключается в том, что для приобретения сверхъестественных сил надо побывать в другом мире, пройти через смерть. Так объясняли происхождение предсказателей, пророков: “Как труп в пустыне я лежал, И Бога глас ко мне воззвал”. Таково сейчас положение России: она прошла через смерть и может услышать голос Бога. Но Бог творит историю руками людей, и это мы, каждый из нас, можем услышать Его голос. А можем, конечно, и не услышать. И остаться трупом в пустыне, которая покроет развалины России».
Мы, современники, соборно связаны с прошлым своего народа, с судьбой всего христианского человечества. Жертвы России в борьбе с мировым мором беспрецедентны во всей истории. Это говорит о том, что происходящее в России имеет всечеловеческий смысл. Российский опыт дал практическое опровержение «истинности» коммуно-социализма и либерал-большевизма, ложных и губительных вне зависимости от форм. На Россию ополчились духи зла мирового, здесь сошлись и пути борьбы с ними. Россия не погибла, она была на Голгофе. Миссия России духовная, эсхатологическая. Россия была распята и принимала муки не только за свои грехи, но и за общие грехи.
Конечно, не следует отождествлять русскую Голгофу с Голгофой Богочеловека. История мира после пришествия Спасителя – это сопереживание человечеством судьбы Воплотившегося Бога, это реализация во времени борений Иисуса Христа. Поэтому в мировой истории могут быть узлы, в которых разрешаются трагические общемировые вопросы, в мировой истории может отражаться Божественная Голгофа. Голгофа – место в бытии, где всё решается, после смерти на Голгофе грядёт воскресение (смертию смерть разрушив). Всё пережитое Россией не пропало, но ушло в духовные измерения. И настало время, когда тайное становится явным. Рождённые в духовных борениях смыслы выходят из-под глыб. Но духи зла вновь концентрируются, в новых формах, в иных обликах пытаются исказить мучительно обретаемый народом дух истины. Увлечение коммунистической утопией изжито. На нас обрушились новые искушения, среди которых соблазны потребительства и хищнического обогащения, прельщение этатизмом и шовинизмом.
Истинное положение России раскрывается под сенью Креста Христова. Крестонесение – это путь к спасению. У каждого человека и народа своё бремя несения креста. Крест – это бремя жизни и смерти, муки падения и восстание из греха на пути к спасению. Бог и Отечество – формула русской идеи, это переживание Распятия Христова и Русской Голгофы. Вера в Распятого и Воскресшего Бога ведёт к воскресению из мёртвых по окончании времён, вера преображает и в земной жизни.
Все мы – и жившие, и живущие – у подножия Голгофы Бога и России, и мы призваны принести свои дары на алтарь воскресения Отечества. Распятая Россия воскреснет, и восстанут из пепла достижения наших предков. Всё, чем страдали, что высказали и свершили мученики и праведники, русские творческие гении, – это обращённый к нам завет и данный нам путь. Воскресение Христово наделяет нас той энергией исторических свершений, которая способна придать силы за гранью возможного. Взор, очищенный голгофскими страданиями, способен во всеобщем мраке, падении и ненависти обнаружить то, что примирит и выведет к свету.
Примечания
[1] Можно сказать, что в начале «вавилонского пленения» Русской церкви патриарх Сергий вёл себя в духе пророка Иеремии во времена вавилонского пленения иудеев.
Ссылка: Русская православная церковь и богоборчество XX века - АПН
Богоборец объявляет Бога причиной зла и становится символом стремления к свободе и переустройству мира утверждая права индивида на «своеволие» и начинает борьбу не только с церковным богочеловечеством, но и с богоизбранным народом."Все недовольные растущим еврейским влиянием в мире, ставят на первое место свои обиды и претензии, что открывает дорогу ненависти, поэтому должны обратить внимание на свои грехи, на то, что именно в христианском мире своекорыстие возобладало как основной мотив экономической и социальной практики просвещенной Европы и это установило в социальной экономике безбожные и бесчеловечные принципы, а многие богоборцы потом обвиняют евреев за то, что они следуют этим принципам",-писал в своё время Вл.Соловьев. С.Булгаков в постреволюционный период писал:"Преступления против Церкви в России со стороны безбожных еврейских активистов из большевистской элиты следует рассматривать как их преступления против истинного Израиля". По утверждению философа Ф. Ницше богоборчество выражено в форме утверждения права индивида на свободу, не ограниченную правовыми или моральными рамками, в том числе установлениями, предписаниями и нормами религиозной морали.
ОтветитьУдалитьБогоборец это не тот атеист, который отрицает существование Бога и всего непознанного, сверхъестественного, а теист, который обвиняет Бога в несправедливом и недобром отношении к себе и к своему народу . Согласно Михаилу Бакунину, «идея бога влечёт за собою отречение от человеческого разума и справедливости, она есть самое решительное отрицание человеческой свободы и приводит неизбежно к рабству людей в теории и на практике». К Маркс писал, что бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуатирующими правящими классами так же неизбежно порождает веру в лучшую загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов. Классики марксизма-ленинизма с помощью ист и диа мата пытались научно обосновать атеизм и их с успехом можно назвать религиоборцами, но не революционерами в духовном смысле.
Язычник-это тоже богоборец, который считает, что его этнический Бог и есть тот Бог, за которого нужно бороться против иных божков, правда теперь таких называют разными словами(еретиками, неоязычниками, славянскими родноверцами и пр).Что касается традиционной православно русской религии которая позаимствовала очень много традиций из славянских мифов и былинных пересказов, то она объявила войну не только против богоборцев и атеистов-коммунистов, но и против самой исконно русской идее о едином Боге по имени Один- творце всех других богов, Готов, Лордов под разными именами, а также идее о символе познания-древе в Центре Мира и самого существования потустороннего мира под названием Рай. Древнерусская религия -это пример изначального монотеизма, «древнейшей религии человечества» дожившей до наших дней. Идеологи современной религиозной русской идеи позиционируют её как пантеистическую, так как Единобог-Абсолют имеет бесконечное множество проявлений на земле (то есть он сам Природа), он не является только добрым или злым и тогда богоборчество теряет смысл.
В те древние времена, тоже существовали богоборцы, которые старались посадить на один трон каждый своего идола (Дажьбога,Перуна,Велеса,Сварога, Макоши, Хорса, Стрибога и пр.)Сильно преуспел в этой богоборческой деятельности святой православный Князь Владимир и последователи правой христианской традиции, которые в отличии от католиков, жгли на кострах древние рукописи, а не людей, которых истребляли племена нехристей, живших на окраине. Древние славяне поклонялись многоголовым идолам, защищавшим родные капища от злобных инородцев, тартар и прочих врагов.