«Я буду искать хоть какие-то следы сосланного деда…»

Надежда СОЗИНОВА
26.08.2011

Говорит Евгений Львович Хоменок, председатель объединения работодателей Кировской области (в 1990 году - заместитель председателя облисполкома, начальник Главного планово-экономического управления области)

Мы в шутку зовем их отцами-основателями: Николая Петровича Киселева, ныне покойного Владимира Михайловича Малышева, Владимира Васильевича Втюрина, Евгения Львовича Хоменка. Каждый по-своему, но все они сыграли свою роль и сделали свое дело, чтобы 5 октября 1990 года вышел первый номер областной общественно-политической газеты “Вятский край”. Когда приняли решение о выпуске газеты Кировского областного Совета народных депутатов, у редакции не было не только своего помещения, но и своих стула со столом  - первые сотрудники разместились в одном кабинетике редакции “Комсомольского племени”, да и тот настоятельно просили освободить. Но “Вятский край” вышел в свет, чтобы нести людям через свои публикации во многом незнакомое чувство свободы, помогал разбираться  в рыночной экономике, давал повод задуматься над прочитанным и высказать свою, отличную от других, точку зрения. Нас ругали и хвалили, били и поддерживали. Мы выстояли в самые трудные времена.  И всегда будем признательны тем, кто стоял у истоков. У газеты своя жизнь, своя история. Она вбирала и вбирает в себя жизни и истории тысяч людей.  Готовясь к выпуску 5000-го номера, мы предложили одному из отцов-основателей поделиться с читателями личной историей.

- Когда в Московском авиационном институте шло распределение, я знал, что попаду на вертолетный завод в Казань. Но был молод, горяч и,  прогуляв с девушкой до утра, опоздал на  заседание комиссии. Пришел в институт,  когда в Казань распределили другого выпускника. Но, видимо, мое распределение в Киров было предопределено свыше, хотя этого я тогда не знал. Сначала мне предложили Новосибирск или Улан-Удэ. Но вдруг зам. декана говорит: “С завода имени Лепсе просили хорошего парня прислать. Поедешь в Киров?” А мне, вообще-то, хотелось поближе к Москве, в европейской части СССР пожить, а то все детство прошло в степях - я родился в 1942 году  в рудничном поселке  Жолымбет Акмолинской области Казахстана, потом вместе с родителями переехали в город Шахты Ростовской области. Поскольку учился в школе хорошо, то в МАИ на специальность экономиста поступил. Отец, Лев Федотович, даже удивился, что меня взяли в институт. Но шел 1959 год - буквально разгар хрущевской оттепели, и никто не копался в биографиях, как это было раньше, никто не цеплялся к парням и девчатам только потому, что жизни их отцов-дедов не складывались по-советски хрестоматийно, когда предки  - из крестьян, причем лучше не из середняков, а из бедняков, когда родители не были  ни “вредителями”, ни “врагами народа”, а сам был примерным октябренком-пионером-комсомольцем и вся “звездочка”, весь отряд и вся первичная комсомольская организация единогласного голосовали, что готовы принять тебя в ряды “внучат Ильича” и  верных ленинцев. Мои родители очень хотели, чтобы я не выбивался из общего строя, хорошо учился, выполнял все поручения и был среди лучших. Им казалось, что так у меня не будет никаких проблем. Их, собственно, и не было. Но я не задумывался, почему это так важно для родителей.
 Отец поначалу мало что рассказывал о прежней жизни.  И только много позднее я узнал:  он начинал ломовым извозчиком в Москве в тридцатые годы. Приехал в столицу на заработки из Белоруссии. А когда жил в Москве, в конце 1930-го или начале 1931 года, раскулачили деда, Федота (по-белорусски - Федоса) Евсеевича. Тот был церковным старостой.   А отец был женат первым браком (я появился во втором). У него уже были трое детей - два сына и дочь, мои сводные братья  и  сестра. Старший,   Иван, был призван в армию и погиб на Одере. Младшего, Федора судьба пожалела, хотя его подростком забрали на работы в Германию. Там он от немцев бежал, а поляки сдали его снова. Попал в лагерь, где до такой степени похудел, что мог несколько одежек на себя надевать, что он и делал, когда посылали газовые камеры чистить. Выйти можно было только одетому. Он снимал напяленное на себя  и оставлял еще кому-то, так и выбирались. Сейчас его очень чтят евреи, потому что именно их уничтожали в том лагере, но кто-то спасся.  Федор мог вообще погибнуть, если бы не старый вояка-немец, карауливший вход в шахту, куда всех лагерников загнали, чтобы шахту затопить. Но едва брат вышел за ворота одной смертельной ловушки, как попал в другую - разбредшихся лагерников собрали и погрузили на баржу,  чтобы утопить  в Балтийском море. Спасли их англичане. Его переправили на поправку  к скандинавам,  а потом в Советский Союз, где НКВД долго держало-проверяло: отец дважды оказался судим по 58-й статье, дед  раскулачен и сослан вместе с его матерью. Что спасло от советского лагеря Федора, не  знаю. Важно, что он остался жив и сейчас живет в  Кисловодске.
Но началось все  с деда. Его с женой и снохой (детей они отдали в чужие семьи) отправили по этапу.  Из села Алексеевка Брагинского района сейчас Гомельской (а тогда, наверное, Полесской) области Белоруссии  в центр России. Известно, что поезд, на котором их везли, шел до Котласа.
Котлас был перевалочным пунктом, потому что далее отправляли по Северной Двине, по Вычегде, Югу в разные стороны на поселение, а в самом Котласе был лагерь. О нем есть книга. Известно, что стояли бараки метров 12 шириной и 40  - длиной. Сверху их накрывали лапником. В таких  условиях не жить, а умирать людей привозили. Это страшно.
Отец мне сказал, что приезжал в Киров, пытался добраться до того места, где оказались дед с бабушкой и его жена, чтобы  как-то их вызволить. Дорога из Кирова была на Котлас, потом он купил лошадь, но ее по дороге отняли, и, едва жив, он вернулся обратно. А вскоре арестовали и его, причем  по статье 58, за измену Родине. Времена были такие. Отправили на лесоразработки на Алтай. Потом на доследование вернули в Москву, отпустили: Родине не изменял. Но разрешили ехать не домой, а на поселение. Он уехал на Дальний Восток, забрав бабушку и моего старшего сводного  брата. Бабушка к тому времени выбралась  из мест “заключения” - мой дед и первая жена отца умерли от водянки. Но бабушка была совершенно неграмотная, больная, и добиться от нее, где это произошло, не могли, да и не добивались сильно - тогда все в семье всего боялись.
Отца, когда он работал директором совхоза на Дальнем Востоке, снова арестовали. И снова по той же статье. И бабушке вместе с братом пришлось выбираться с Дальнего Востока в Белоруссию. А когда Берия пришел вместо Ежова, было очередное разбирательство: что натворил предыдущий начальник НКВД, как водилось в ту пору - “враг народа”.
Отец все время требовал очную ставку. И его все-таки свели с человеком, по навету которого и взяли. А тот заявил: “Сказали написать, я и написал”. Отца отпустили, и вот тогда он уехал в Казахстан к другу, где и встретил  мою мать. Отец боялся ехать в Белоруссию, боялся, что его снова загребут. Поэтому и подался в Казахстан после второго освобождения.  Его призывают в армию, он получает ранение под Сталинградом, возвращается долечиваться в Казахстан, а в  1944 году его снова отправляют на фронт. Но до этого, когда освободили в ходе операции “Багратион” Белоруссию, они с моей матерью принимают решение, что она едет за бабушкой и за детьми от первого брака, а я остаюсь с ним, мне 2 года.
Мать узнает, что моего старшего сводного брата уже взяли в армию, а младшего немцы угнали на работы. Она берет моих сестру и бабушку и едет обратно в Казахстан. Отец же снова  отправляется в армию, оставив меня на соседей. Как потом  сам рассказывал: “Поставил бутылку водки - соседки не пьют, я выпил, тебя поцеловал и поехал”. Ну, в смысле, отправился в военкомат.
В Петропавловске мама  пошла за кипятком, и надо же этому было случиться - они встретились на этой станции с отцом. Он спрашивает: “Как дети, как мать?” Она спрашивает: “Как  там Женя?” И в это время гудок. И бегом по своим составам. Домой он вернулся после войны,  но его еще раз ранило - под Будапештом.
У мамы, Марии Филимоновны, тоже была тяжелая история. Только представьте:  в один день четверо детей умерли. Сап, как я помню по рассказам родных.  У нее до встречи с моим отцом были свои двое детей и двое приемных. После их смерти она все время плакала, и ее поместили в психиатрическую больницу. И в это время муж с ней развелся. Выйдя из больницы, она и уехала в Жолымбет, хотя там, где жила, но в другой семье осталась еще дочь. Мама была человеком исключительной силы воли.
После войны мои родители все время были вместе. И как-то постепенно начала всплывать история их жизни. И складываться моя жизнь, в которой оказался город Киров с его сначала объединением имени Лепсе, потом заводом, на котором я прошел путь от мастера до генерального директора, успев поработать в облисполкоме. С завода ушел в Агентство по несостоятельности  - там за четыре года пришлось познать все, что нужно было для вывода предприятий из банкротства, а это и производство, и бухгалтерия, и юрис­пруденция.
Разыскивать могилу деда начал, работая в облисполкоме. Отец говорил о Кирове, и я решил, что деда с бабушкой и их снохой содержали в Вятлаге. В УКГБ пролистали все документы,  ничего не нашли. Потом попросил на заводе всё знающего парня. Нет ничего. Потом попросил  уже начальника ФСБ. Опять  ничего. Сам поехал в архив. Посмотрели все, что есть. Просил начальника управления ЗАГС - посмотрели по списку умерших, тоже не нашли. Поехал в Коми  - там  со знакомым, Владимиром Ивановичем Липатниковым, съездили в  местные МВД,  УФСБ. Но опять ничего нет. Начал пытать - ну где могли они быть? Тогда предположили, что это Котлас. Вышли на представителей “Мемориала”. Нигде в списках нет.  Потом одна женщина в МВД Коми объяснила, что до 1943 года не было учета.
Нет человека - нет проблемы. И только бабушка знала, что они погибли от водянки.
Я живу тем, чтобы найти следы раскулаченного деда. Может,  думаю сегодня,  для этого судьба и занесла меня в Киров?  А поиски буду продолжать через Церковь. Хочу съездить в Алексеевку, в Белоруссию. Мне нарисовали целую схему в архиве, как искать. И я буду искать.

Ссылка: «Я буду искать хоть какие-то следы сосланного деда…» - "Вятский край"