В Крым передали список репрессированных, умерших в спецбольнице для «врагов народа»

НАТАЛЬЯ ЯКИМОВА 11 - 17 ФЕВРАЛЯ 2011

Со времени массовых репрессий прошло столько лет, что в них уместилась бы целая человеческая жизнь. Но люди не прекращают искать путеводные ниточки в прошлое своей семьи. Для многих крымчан репрессированные родственники пропали навсегда: иногда о них удавалось узнать лишь дату смерти, иногда вообще ничего. В наше время, когда информация о репрессированных перестала быть гостайной, немало людей продолжают поиски, они хотят знать выдвинутые против их отцов, матерей, дедушек и бабушек обвинения, то, какой была их судьба.          На лечение — в Казань          К керчанке Наталье Дзюбе, не первый год занимающейся поисками родственников бывших военнопленных, погибших в Крыму во время Великой Отечественной солдат, репрессированных, попал коротенький список из восьми фамилий. Передал его керченским поисковикам руководитель рабочей группы Книги памяти Республики Татарстан (РФ) Михаил Черепанов. В этом перечне — крымчане, арестованные в 1940 — 1943 годах. Объединяет их то, что все они после короткого следствия и осуждения были направлены в Казань, где незадолго до войны в местной психиатрической больнице было открыто спецотделение для «врагов народа».      Михаил Черепанов, исследовавший дела многих пациентов из спецконтингента психиатрической больницы, отметил, что хотя зачастую в документах упоминалось о судах, на деле их не было — заключенных направляли на принудительное лечение сюда по распоряжению Особого совещания при НКВД СССР. Среди прибывших в Казань в годы войны из разных уголков страны были, к примеру, пожилые люди, «сомневавшиеся в победе советского народа», «распространявшие панические слухи». Были подростки 13 — 16 лет, а также люди с невразумительно обозначенной виной: «имел до войны хутор», «являлся священнослужителем», «родился в Польше» и т.п.      Часто следователям было проще «переработать» материал на действительно больного человека, чем отпустить его. «Такие люди тоже попадали под пресс правоохранительных органов, — считает историк, руководитель группы «Реабилитированные историей» Дмитрий Омельчук. — Но иногда «психически больными» делали тех, кого таким образом пытались спасти. Есть несколько примеров, когда здесь, в Крыму, под разными предлогами арестованного отправляли на медицинское освидетельствование и тем самым выводили его из-под следствия».      Но были и такие случаи, когда арест и тюрьма у кого-то могли спровоцировать пробуждение дремавшего до поры до времени заболевания. Потрясение и страдания — причина многих состояний, когда человек впадает в ступор, замыкается в себе или, напротив, становится слишком возбужденным. Неврозы, которыми страдает чуть ли не каждый пятый украинец, тоже могли быть тогда расценены как серьезное психическое заболевание.          Сломленные тюрьмой          Почти все крымчане из переданного списка в казанской психбольнице пробыли недолго — они умирали примерно в течение года после поступления. О некоторых из них есть более подробная информация, и можно сказать, что это были самые обычные труженики, попавшие в мясорубку репрессий, сломленные тюрьмой и лагерями.      Мустафа Абдул, 1895 года рождения, уроженец деревни Мисхор, на момент ареста в ноябре 1937 года работал завскладом санатория «Магнолия». Был осужден на 10 лет лагерей по ст. 58-10: «пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти». Зачастую для подобного приговора хватало одной неосторожно брошенной фразы — например, о дефиците товаров, дореволюционном изобилии, отношении советской власти к людям. В 1940 г. с отбывавшим срок Мустафой случилось что-то, что дало возможность Особому совещанию при НКВД СССР отправить его в Казань на принудительное лечение. Он умер там полгода спустя, в мае 1941 г.      Был арестован и оказался там же житель Симферополя Мустафа Абло, 1915 г.р. Он умер в спецотделении в 1956 году. Также скудны сведения о Григории Борисовиче Клубницком, 1925 г.р., направленном после ареста на принудительное лечение. Ему на момент смерти в казанской психиатрической больнице было всего 22 года.      В списке есть имя Василия Ивановича Коновалова, 1894 г.р., уроженца Гурзуфа, умершего в психиатрической больнице в апреле 1942 года. В третьем томе книги «Реабилитированные историей» опубликованы данные Василия Дмитриевича Коновалова, арестованного в декабре 1937 года, «члена эсеровской вредительской организации», проводившего вредительство на Джанкойском хлопкозаводе. Отмечено, что примерно через полтора года после ареста он «заболел активным психозом и      помещен в психиатрическую больницу, где и умер». Больница для «врагов народа», напомним, была одна-единственная. Получается, либо там оказались два крымчанина с одинаковыми именами и фамилиями, либо речь идет об одном человеке, а в документах допущены ошибки в отчестве и годе рождения.      Бориса Венковича Михова, болгарина по происхождению (1898 г.р.), жившего в Симферопольском районе, арестовали в сентябре 1939 года за контрреволюционную агитацию, а спустя всего три дня дело закрыли с формулировкой «обвиняемый психически невменяем». Но официальное подтверждение того, что человек не может нести ответственность за свои слова и действия, не помешало второму аресту в апреле 1941 года. Взяли его за «распространение контрреволюционных писем в руководящие органы». Проще говоря, человек просто писал во все инстанции — что, собственно, законом не запрещено. На письма, каким бы ни было их содержание, власти могли просто не реагировать, но посчитали, что лучше будет отправить симферопольца в спецбольницу. Туда он попал только через четыре с лишним месяца, где и в каких условиях его держали до этого, можно только догадываться. Умер Михов там год спустя.      У Марии Абрамовны Молчановой (1897 г.р.) статья, в отличие от остальных крымчан из переданного из Казани списка, была «тяжелой» — 58-1а: «измена Родине». За это приговаривали к расстрелу, при смягчающих обстоятельствах к 10 годам лишения свободы с конфискацией всего имущества. Интересно, что указано: проживала в Алуште, арестована в июле 1943-го. Еще почти год до освобождения Крыма, кто же, представлявший советскую власть, арестовал 46-летнюю женщину? И сколько правды было в тяжелом обвинении, если ее пришлось отправить в спецотделение для «врагов народа», где она и умерла спустя несколько месяцев? Это шестеро из списка. Дальних родственников еще одного репрессированного Наталье Дзюбе удалось найти, хотя те не проявили особого интереса к судьбе осужденного и погибшего так далеко от Крыма человека. Последний в перечне — севастополец Владимир Николаевич Щеголев (1888 г.р.), инженер, переехавший в Казань в 30-х годах. Он пережил арест «за провокационные пораженческие слухи», был выпущен, в 1941 году снова арестован и умер четыре месяца спустя.      Если кто-то из крымчан узнал данные своих родных и ему хочется выяснить, что с ними случилось, — обращайтесь в редакцию по тел. (0652) 27-32-38, мы сообщим вам, как связаться с людьми, к которым поступил казанский список.          За длинный язык          То, что словом можно не только обидеть, а вычеркнуть на много лет из жизни или вообще убить, крымчане, как и остальные граждане самой лучшей в мире страны, прочувствовали на себе в полной мере в конце 30-х — начале 40-х годов.      Дмитрий Омельчук рассказал, что массовым явлением была отправка в застенки людей за… крепкое словцо в адрес мудрых и прозорливых руководителей страны. Такое позволяли себе мужчины, перебравшие спиртного, — в кругу друзей-собутыльников они расслаблялись, начинали сначала обсуждать, а потом ругать власть, порядки и поминать персонально «по матушке» правителей. А поскольку что у пьяного на языке, то у трезвого на уме — находились патриоты, готовые рассказать об этом органам. Была даже формулировка обвинения: «за дискредитацию советской власти или советских вождей словами в нецензурном виде».      Оскорбление равных или подчиненных иногда сходило с рук. Так, в сборнике «Политические репрессии в Крыму (1920 — 1940 годы)» описывается арест заведующего птицефермой им. Сталина Керченского района Федора Лысенко. Он обозвал колхозника, в прошлом красного партизана, «красной сволочью, которую необходимо уничтожить». Лысенко повезло — его освободили за недоказанностью обвинения. Но это, скорее, исключение, нежели правило. К примеру, слова о том, что «на такую зарплату не проживешь», и подпись в письме — просьбе разрешить работникам Крымского государственного заповедника держать скотину для домашних нужд — стоили 10 лет лишения свободы охраннику заповедника Владимиру Бемме.      С началом войны тяжелые приговоры выносились «паникерам» и «распространителям слухов», причем не щадили и женщин. Например, жительница Зуи Агафья Лопатина в августе 1941-го была расстреляна за то, что… еще до войны «восхваляла жизнь при царизме и клеветала на положение трудящихся в СССР». Так же поступили с буфетчицей штаба командного пункта Черноморского флота Ириной Морозовой, ужаснувшейся быстрому продвижению немцев в глубь страны. Не избежала расстрела преподаватель немецкого языка Екатерина Нотара, высказавшая надежду, что «немцы людям ничего не сделают». Это была обычная человеческая реакция на сломанный войной привычный уклад жизни, страх, замалчивание действительного положения дел на фронте. Но власть неосторожно сказанное слово могла счесть преступлением.          Фото: Бдительность советских людей подогревали такими плакатами. Художники К. Иванов, В. Брискин Ссылка: В Крым передали список репрессированных, умерших в спецбольнице для «врагов народа» - "Первая Крымская" № 361, 11-17 февраля 2011