пятница, 31 мая 2013 г.

«Дело лингвистов» — заговор, которого не было


Катерина Лексунова
Опубликовано на сайте Интернет-журнала "Республика Карелия" 31 мая 2013 года


В Год карельского языка ему посвящены многие публикации. В советское время его не раз отменяли и снова вводили в официальное употребление, то придавали ему статус государственного, то свергали до уровня бытового и чуть ли не запрещенного. Но была в истории карельского языка и  народа и более трагическая страница – «дело о карельском языке», начатое органами НКВД Карельской АССР в 1938 году.

Предпосылки к нему появились еще в марте 1922 года, когда после подавления антисоветских волнений в Беломорской Карелии по инициативе «красного финна» Эдварда Гюллинга в Советской Карелии начался процесс финноязычного просвещения. Финский язык был наряду с русским признан государственным, обучение на нем велось в школах. В печати и культурных мероприятиях финский использовался даже чаще, чем русский. О карельском языке тогда особенно никто и не вспоминал.

Прошло полгода, и в августе 1922 года  после выступления Адольфа Тайме (того самого, который 18 годами позже – в 1940-м вместе с Тойво Антикайненом  был выдан из финской тюрьмы в СССР) финский язык в Карелии попал в опалу. Тайме обвинил Гюллинга и его соратника Ровио в том, что они проводят в республике целенаправленную политику по созданию благоприятных условий для будущего отторжения Карелии от России и присоединения ее к «великой красной Финляндии». Впоследствии Гюллинг и Ровио были арестованы и расстреляны, но это уже немного другая история.

Бубрих Дмитрий Владимирович
http://ru.wikipedia.org
А в 1930 году о карельском языке снова вспомнили. В Тверской губернии в тот год даже вновь вернулись к обучению в школах на карельском языке. Впервые был поднят вопрос и о создании единого карельского литературного языка. Инициаторами выступили лингвисты – ученые из Ленинградского института языка и мышления имени Марра, а именно — профессор Дмитрий Бубрих, возглавлявший в нем финно-угорскую секцию. Правда, окончательное решение по этому вопросу было принято только спустя семь лет – 17 июня 1937 года на XI Всекарельском съезде Советов, где была утверждена первая Конституция Карельской АССР, и карельский язык наравне с финским и русским был признан государственным.

Воодушевленные карельские ученые взялись за работу очень активно. Тем более что под создание литературного карельского языка были выделены достаточно серьезные суммы и вопросы финансирования не тормозили процесс. Уже в августе того же года Бубрих озвучил грамматические  нормы языка, а руководитель лингвистической секции Карельского научно-исследовательского института культуры (КНИИК) Матвей Михайлович Хямяляйнен сделал развернутый доклад о развитии терминологии и унификации словаря. К январю 1938 года уже были разработаны правила правописания литературного карельского языка. В феврале их утвердил Наркомпрос РСФСР. Спецкомиссию по развитию терминологии возглавил 2-й секретарь Карельского обкома ВКП(б) тверской карел Дмитрий Петрович Смирнов. В начале весны 1938 года уже были опубликованы списки терминов для учителей и переводчиков. С началом осени 1938-го началась разработка карельской литературной письменности. Настроение в карельском обществе было воодушевленное… Но политическая ситуация изменилась. 7 сентября того же года Хямяляйнен был арестован сотрудниками управления НКВД по Ленинграду и Ленобласти. 7 ноября под арест был заключен Смирнов. В этом же году был арестован профессор Бубрих. Им предъявили обвинение в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-7, 58-10, 58-11 УК РСФСР (УК в редакции 1926 года предусматривал наказание по этим статьям за экономическую контрреволюцию, контрреволюционные и антисоветские преступления, в том числе пропаганду и агитацию). Обвинили в связях с Карельским академическим обществом в Финляндии, намеренном «введении в карельский язык финских суффиксов и приставок», «упрощении карельского языка до уровня первобытного» и многом другом. «Дело о карельском языке» началось.

четверг, 30 мая 2013 г.

От Свирьлага до ГУЛАГА


"Ингрия": И. Ронкина, Е. Литвинова (обратили внимание), А. Алексеев
Опубликовано на сайте Cogita!ru 29 мая 2013 года

В 1931 году, неподалеку от Лодейного поля, на берегу реки Свирь, был основан один из первых концентрационных лагерей. «По решению местных жителей мы решили установить памятный знак на высоком холме, с которого открывается вид на реку, на деревню и на бескрайние леса, ставшие последним приютом для тысяч неповинных людей…»

Из портала «Ингрия»: В Присвирье появился памятник жертвам красного террора

Десятки тысяч наших соотечественников умирали на лесоповалах Присвирья. И не было никакого памятного знака об этом народном горе. Только воспоминания людей, письма и книги выживших узников, отрывочные публикации.

Казалось бы, что тайны «Свирьлага» и память о его мучениках в новом столетии уже никому не нужны. Но вот Татьяна Бельчева из Германии написала: «У меня есть справка о реабилитации на деда, Хомухина Василия Ивановича, 1903 г.р., прож. в Днепропетровской обл., работал машинистом паровоза на руднике им. К. Либкнехта. 17.10.32 был обвинен в организации и руководстве контрреволюционной организации, осужден на 10 лет. Для отбывания наказания направлен в Свирский исправительно-трудовой лагерь НКВД, откуда 8 января 1933 года сбежал, в связи с чем был объявлен во всесоюзный розыск, но найден не был. Замерз, наверное, или застрелили, а сказали, что сбежал. Архивы Свирского лагеря сожгли, мне очень больно за своего 29-летнего деда и обидно, что даже памятника жертвам нет. Кланяйтесь от меня этим местам, пожалуйста. Моей сестре как-то приснился сон, что голос сказал: "Поминайте Василия".

Рассказывает краевед и журналист Петр Васильев: «Письмо это так взволновало нас, что мы решили действовать. Договорись с депутатом Александром Коломенским об изготовлении поминального креста, благодаря руководителю Подпорожского отделения «Справедливой России» Галине Шибайло, заказали мемориальную плиту. Коллектив «Памяти» бесплатно изготовил для нее мраморные столбики. И мы отправились в Гришино, где сейчас работает экологическое поселение».

Это место не случайно выбрано для первого памятника жертвам Свирьлага. Там с 1931 года находился штаб второго отделения свирских лагерей, расположенных возле реки Важинки, а также больница для узников. Помещали в нее практически безнадежных больных, изможденных изматывающей работой и полуголодным существованием. Вот как описывает их последние дни сын священника Александр Белинский: "...Один из лагпунктов отделения, где был лазарет для таких несчастных, можно было назвать городком живых трупов. Дизентерия, катары, язвы желудка, туберкулез и прочие спутники арестантов ежедневно уносили такое количество жертв, что в течение одного года при этом лагпункте выросло кладбище в 2 гектара, причем в одну могилу опускали по несколько трупов. Учет похороненных был поставлен плохо, так что иногда родственники долго разыскивали своего кормильца среди живых и, не обнаружив его, уезжали с русской надеждой на «авось». На мертвом поле, богатом бугорками, не было никаких могильных знаков. Прохожий не прочтет знакомого имени, не вспомнит добрым словом труженика, жертву садизма, выброшенного, как какая-то падаль...».

Хоронили умерших и расстрелянных всюду. По воспоминаниям старожилов, немало захоронений было вдоль притока Важинки – речки Мужалы. Останки жертв были случайно обнаружены во время дорожных работ чуть выше деревни Гришино.

«По решению местных жителей мы решили установить памятный знак на высоком холме, с которого открывается вид на реку, на деревню и на бескрайние леса, ставшие последним приютом для тысяч неповинных людей, - продолжает Петр Васильев. - Мужчины, женщины и дети из экопоселения «Гришино» помогали нам в этом деле. Вырубили кустарник. Несли камни, чтобы укрепить столбики памяти, положили у подножия цветы. Хотят сделать ступени и мостик, чтобы подниматься к памятному знаку было удобно. Появилась идея увековечивать фамилии узников, как это делается на Левашовском мемориальном кладбище. Речей здесь не было. Мы все просто помолчали, размышляя о лежащих в Присвирье репрессированных. На следующей неделе возле плиты будет установлен трехметровый крест. Он будет заметен с дороги, поэтому каждый сможет легко найти его и поклониться всем жертвам Свирьлага и репрессий тридцатых годов».

В 1931 году, неподалеку от Лодейного поля, на берегу реки Свирь, основывается один из первых концентрационных лагерей – он назывался Свирьлаг. На 10000 жителей Лодейного Поля приходилось от 30 до 48 тысяч узников в разные годы. СвирьЛАГу не посвящено ни одной научной монографии, о нём не упоминают учебники. Но об этом лагере помнят люди – потомки тех, кто видел, как создавался и как закрывался СвирьЛАГ. Казалось бы, эта тема много десятилетий была под запретом, страх должен был закрыть рты, но расспросы местных жителей показывают, что устная память о СвирьЛАГе жива.

Есть упоминания о СвирьЛАГе и в православных путеводителях, составленных для паломников.

Православное Присвирье. О Лодейнопольском благочинии и его центре (Сост. Ольга Олюшина). // Акафист Преподобному Антонию Дымскому. Издание Леушинского подворья, Санкт-Петербург, 2004, 32 с..

«В тридцатых годах в XX века в Лодейном Поле был размещен исправительно-трудовой лагерь «СвирьЛАГ», просуществовавший около шести лет. В «СвирьЛАГе» находилось около 70 тысяч заключенных. Это был один из самых страшных концентрационных лагерей ГУЛАГа, где заключенные ходили полуголыми, а нормы снабжения были урезаны до пределов клинического голодания всего состава лагеря. В таких условиях пришлось отбывать свое заключение в разные годы многим исповедникам веры со всего пространства страны. К сожалению, архив «СвирьЛАГа» был уничтожен, что затрудняет назвать имена многих из духовенства, отбывавших ссылку в Лодейном Поле. Но уже сегодня мы знаем, что среди них были будущие святые: священномученики архиепископ Августин (Беляев) и архиепископ Феодор Волоколамский, новомученица княжна Кира Ивановна Оболенская. Это первые известные прославленные святые, ходившие по Свирской земле со времени прп. Александра Свирского и его учеников. Находились в заключении в Лодейном Поле и сын московского старца Алексея Мечева священник Сергей Мечев, монахиня Вероника, духовное чадо епископа Мануила (Лемешевского) и старца Серафима Вырицкого, величайший русский философ Алексей Федорович Лосев (как теперь выяснилось, бывший в тайном монашеском постриге). Воистину, можно сказать, что земля лодейнопольская полита потом и кровью мучеников».

Ярких, заметных людей в СвирьЛАГе сидело немало. Память о них составит славу Лодейного Поля. Их имена привлекут сюда путешественников, интересующихся собственной историей.

Это, например, Андрей Снесарев, востоковед и боевой генерал 1-ой мировой войны. С 1919 г. Начальник Академии Главного штаба Красной Армии. Арестован в 1930 году.

Историк Лев Лурье сообщает, что сохранились свидетельства: дневники и письма Лосева и Снесарева, охранявших в Свирьлаге одну и ту же лесную биржу. Они совсем по-разному оценивают происходящее. В этих документах они ведут заочный спор (видимо, это продолжение очного спора) о том, что происходит на их участке – лесной бирже. Генерал Снесарев упрекает товарищей за то, что они «ленивы и совершенно не тренированы», пишет, «что из интеллигенции только дурак не совьет веревок». Он осуждал Лосева за то, что тот халтурит. А Лосев считал, что ошибки в стране случаются из-за таких дураков-солдафонов, как Снесарев.

Оба они при этом совершенно не понимали, что же действительно происходит в стране. Лосев писал жене: «Не уподобляйся многим, охваченным отчаянием и неверием в благожелательные намерения правительства. Помни, что твой муж – видный писатель и что он не может в течение 10 лет быть дровяным сторожем».

Исключением из правил являлся Борис Солоневич, который знал, за что и почему он находится в лагере, и знал, что ему делать. Он был физкультурным врачом. Еще в 1926 году его отправляют на Соловки, а затем в ссылку. Дважды он пытается бежать из СССР. Его снова арестовывают. В СвирьЛАГе Солоневич – начальник санчасти. 28 июля 1934 года он в очередной раз бежал. Месяц он пробирался через тайгу к финской границе (это примерно 100-150 км. Но пройти пришлось 300). С собой у него был самодельный компас (стрелка на иголке) и небольшой запас накопленного продовольствия: сухари и сало – в докторском саквояже. Солоневич записал: «Если не будет роковых случайностей, успех зависит от моей воли, сил и опытности. Мосты к отступлению уже сожжены. Сзади меня ждала пуля, а впереди (если повезет) - свобода».

Воспоминания Ивана Солоневича – главное и страшное свидетельство о жизни в СвирьЛАГе. По этим материалам можно представить себе, как выглядел СвирьЛАГ.

В 1935 году проходит комплексная проверка СвирьЛАГа. 43% заключенных оказываются не способными к лесозаготовительным работам. Фактически комиссия установила, что дальнейшее существование СвирьЛАГа нерационально. Таким образом, в 1937 году, когда большинство лагерей только открывалось, СвирьЛАГ был закрыт.

Затем во время войны финны здесь организовали лагерь для советских военнопленных, а в 1945 году здесь был уже лагерь для пленных немцев.

А затем на северо-востоке Ленинградской области появились уже новые лагеря. Заключенные этих новых лагерей совместно с вольнонаемными (вербованными, как тогда говорили) восстанавливали взорванные гидроэлектростанции.

четверг, 16 мая 2013 г.

Папины письма. Из лагерей — детям (+Фото)


Анна Гальперина 
Опубликовано на сайте Православие и Мир 16 мая 2013 года

В Москве проходит выставка «Папины письма», основанная на письмах из сталинских лагерей репрессированных родителей своим детям.

Заключенный Соловецкого лагеря особого назначения профессор Алексей Феодосьевич Вангенгейм, организатор и первый руководитель единой гидрометеорологической службы СССР, письма к дочери превращал и в гербарий, растущих на острове растений, и в учебник арифметики.

Заключенный Дмитлага профессор Гавриил Осипович Гордон, ученый секретарь Института научной педагогики, прислал своим детям две тетрадки – своего рода трактат по всемирной истории и философии.

Заключенный Сиблага Владимир Владимирович Левитский, председатель филателистического общества в Курске, сочинял для сына этнографические очерки, сопровождая письма рисованными марками.

Все они надеялись на встречу с детьми. Надежды не сбылись – никто из них из лагерей не вернулся.

Куратор выставки «Папины письма» Ирина Островская провела экскурсию для корреспондента Правмира, рассказала о выставке, о самых интересных экспонатах и самых необычных письмах. И конечно, о тех, кто их писал.



Записная книжка Любченко Н.П. со сказками и стихами для сына
На выставке «Папины письма» собраны и представлены сохранившиеся письма из лагерей. Письма, которые отцы посылали своим детям. Такие письма далеко не всегда удавалось сохранить, далеко не от всех удавалось получить. Мы не искали тех людей, которые обязательно должны были быть расстреляны или умерли. Мы собирали материалы тех пап, которые что-либо писали детям, а когда мы их выложили, получилось, что почти все они были расстреляны.

У нас не стоит задача показать какие-то страшилки. Мы хотим показать жизнь. Мы хотим показать, какими они были людьми. А дальше люди уже сами могут домысливать, почему, за что, для чего надо было их уничтожать, и какую бы действительно пользу они могли принести, если бы они остались живы.

пятница, 10 мая 2013 г.

75 лет назад в работе НКВД БССР «обнаружили» ошибки


Иван Григорьев, interfax.by
Опубликовано на сайте Информационного агентства "Интерфакс-Запад" 10.05.13

Пик репрессий в Беларуси пришелся на кровавый 1937 год. Аресты невинных, осиротевшие дети, сломанные судьбы и вечный, неодолимый страх. В затхлой атмосфере безысходности глотком свежего воздуха стала негромкая критика в адрес всесильного НКВД, которая, как установил корреспондент портала www.interfax.by, впервые прозвучала открыто 75 лет назад, 10 мая 1938 года, с трибуны Всебелорусского совещания работников прокуратуры.

«Расстрельные» лимиты

Главным белорусским палачом был руководитель республиканского НКВД Борис Берман. В Минск этот 35-летний выходец из еврейской купеческой семьи прибыл в начале 1937 года. Он так развернулся, что даже в эпоху большого террора не мог вписаться в установленные лимиты на количество репрессированных и все время просил их увеличить. Старательному палачу не раз шли на встречу. Так, постановлением от 31 января 1938 года Беларуси был установлен дополнительный лимит в 1500 человек по «расстрельной» категории.

Только за одну ночь с 29 на 30 октября 1937 года в подвалах минской внутренней тюрьмы НКВД было убито около сотни деятелей белорусской культуры, в том числе писатели Михась Чарот, Василь Каваль, Михась Зарецкий…

За четыре месяца да своей отставки, в январе 1938 года на совещании у наркома внутренних дел СССР Ежова Борис Берман назвал общую цифру репрессированных по республике  — 60 тысяч человек.

Дьявол из преисподней

«В Минске это был сущий дьявол, вырвавшийся из преисподней», — так охарактеризовал Бермана сменивший его на посту главы республиканского НКВД Алексей Наседкин.

«По субботам, — вспоминал он, — Берман устраивал производственные совещания. Вызывали на сцену по заготовленному списку шесть человек из числа следователей — три лучших и три худших. Берман начинал так: «Вот один из лучших наших работников, Иванов Иван Николаевич. За неделю товарищ Иванов закончил сто дел, из них сорок — на высшую меру, а шестьдесят — на общий срок в тысячу лет. Поздравляю, товарищ Иванов. Спасибо! Сталин о вас знает и помнит. Вы представляетесь к награде орденом, а сейчас получите денежную премию в сумме пяти тысяч рублей! Вот деньги. Садитесь!». Вдруг в мертвом безмолвии Берман громко называл фамилию… «Вот Михайлов Александр Степанович. Смотрите на него товарищи! За неделю он закончил три дела. Ни одного расстрела, предлагаются сроки в пять и семь лет». Гробовая тишина. Берман медленно подходит к несчастному. «Вахта! Забрать его!». Следователя уводят… «Выяснено, что этот человек завербован нашими врагами, поставившими себе целью сорвать работу органов, сорвать выполнение заданий товарища Сталина».

А вот строки из показаний сотрудника НКВД БССР Быховского: «Берман и бывший начальник следственного отдела Волчек на официальных совещаниях давали установки совершенно открыто, что, если враг не сдается, надо на него воздействовать физически и сломить его... Я в числе других стал это делать. Начал применять при допросах к арестованным самые разнообразные методы издевательств... Бил их руками, сажал на стул, затем вынимал из-под них стул и они падали, клал на пол, сгибал вдвое и ставил сверху табурет, садился на него и сидел до тех пор, пока эти лица не начинали давать показания, плевал им в лицо и прочее».

В суде Быховский заявил, что у него не было выбора: «Если бы я не выполнял распоряжения Бермана, меня сделали бы польским шпионом и расстреляли».

Сделали шпионом и поставили к стенке

Спустя несколько месяцев после прокурорского совещания в Минске Борис Берман, к тому времени уже переведенный на другую работу, был арестован, а в феврале 1939-го расстрелян. Предъявленные ему обвинения были столь же нелепы, как и те, по которым он гноил людей в застенках НКВД: из заурядного садиста и палача сделали опасного немецкого шпиона.

17 ноября 1938 года Совнарком СССР и ЦК ВКП (б) приняли совместное постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Признав этим документом «перегибы» в работе правоохранительной системы, партия и правительство санкционировали приостановку массовых репрессий.