воскресенье, 16 декабря 2012 г.

«Тайга в районе поселка Старт - Заболоцкому»


Марина Кузьмина
Опубликовано на сайте MK.RU 15 декакбря 2012 г.

К вопросу об интерпретации лагерной жизни поэта Николая Заболоцкого

В следующем году выдающемуся русскому поэту Николаю Заболоцкому должно было исполниться 110 лет. Пять лет его жизни связаны с Комсомольском-на-Амуре, где он отбывал срок заключения с 1939 по 1943 годы. И, если его литературное творчество рассмотрено и разобрано «по косточкам», то в его пребывании в роли заключенного пока нет ясности.

В феврале 1939 года Заболоцкий прибыл
на Комсомольскую пересылку

Чтобы убедиться в этом, проанализируем страницы книги Никиты Заболоцкого «Жизнь Н.А.Заболоцкого» (1998 год) и публикацию Валентины Катеринич «Одиссея фантастических переживаний» в журнале «Дальний Восток» №6 за 2011 г.

В качестве первоисточников я буду пользоваться архивами Нижне-Амурского ИТЛ НКВД и письмами Николая Заболоцкого, опубликованными в журнале «Знамя» № 1 за 1989 год. Ценность этих писем в том, что они по времени привязаны к месту и рассказывают о событиях в жизни поэта в хронологическом порядке. К письмам приложены комментарии Н.Н.Заболоцкого.

По поводу местопребывания Заболоцкого на Дальнем Востоке В. Катеринич пишет: «...поэт отбывал лагерный срок по 58 статье на двух островах архипелага ГУЛАГ - в Дальлаге, потом - в Алтайлаге».

Отнюдь! К Дальлагу поэт не имел никакого отношения.

В феврале 1939 года Заболоцкий прибыл на Комсомольскую пересылку, откуда его отправили в Восточный железнодорожный лагерь, где он находился до января 1940 года С января 1940 года он вместе со всем лагерным контингентом и лагерным имуществом был передан в Нижне-Амурский лагерь, где пребывал до 07.апреля 1943 года. Далее - Алтайлаг.

Как следует из его письма от 29 февраля 1939 года, отправленного из 2-й колонны 15-го отделения, он находился на общих работах. Согласно письму от 14 апреля того же года, его перевели чертежником в проектное бюро.

На каких «общих работах» мог находиться поэт в течение полутора месяцев? Ряд авторов считают, что «он валил лес, работал в карьере». С этим можно согласиться. Потому что Восточный железнодорожный лагерь строил дорогу Комсомольск-Усть-Ниман, которая являлась частью БАМа. Но для достоверности не мешает поднять архивы Восточного лагеря и посмотреть по приказам по лагерю, на какие работы направлялись заключенные 2-й колонны 15-го отделения. Эта колонна могла находиться в поселке Старт (в 20 километрах от Комсомольска). Заболоцкий пишет домой «Работаем в помещении» (лагерный барак - М.К.).

Вообще-то, поселок Старт относится к территории Комсомольска, но, в силу того, что «хозяином» там было лагерное ведомство, он как бы дистанцировался от города. Поэтому оставим два названия: Комсомольск и Старт.

В Комсомольск Заболоцкий попал в мае 1940 года, когда приказом по Нижне-Амурскому лагерю в районе ст. Комсомольск организовался Комендантский ОЛП (отдельный лагерный пункт, состоящий из 10 - 12 колонн и объектов). Станция Комсомольск (старый вокзал) в 1940-е годы находилась в районе пересечении нынешних улиц им. Гамарника и Пирогова.

«Скоро будем переезжать в другое помещение - поблизости», - сообщал Заболоцкий семье. Но, судя по письмам, в июне его опять отправили на Старт, в июле возвратили в Комендантский ОЛП, потом опять на Старт… «Живу ожиданием перевода в Комсомольск», - писал он семье в августе 1940 года.

Перевода он дождался в ноябре 1940 года. Его перевели в штабную колонну Комендантского ОЛП. «Наконец я в Комсомольске. Только ходить приходится далеко и много, километров по двенадцать - туда и обратно. Работаю в настоящем большом каменном доме… выдали теплое обмундирование…занят на очень срочной работе, исполняю обязанности и художника, и чертежника, очень спешная художественная работа, обед получаем из столовой для вольнонаемных».

Большой каменный дом - это Управление Нижне-Амурского ИТЛ. Здание построено в 1940 году. Его сегодняшний адрес - ул. Вокзальная, дом № 47.

Сын Никита комментирует, что Заболоцкий оформлял клуб под руководством В.Ажаева. С этим можно согласиться. Но не с тем, что Ажаев, по мнению ряда авторов, покровительствовал Заболоцкому.

Напомним, кто такой Василий Ажаев. Студент Литературного института был арестован в 1934 году по ст. 58-10. Срок заключения отбывал в БАМлаге (Амурская область). Освобожден досрочно в 1937 году. Остался работать в системе Нижне-Амурского лагеря вольнонаемным. Свой роман «Далеко от Москвы», который будет удостоен Государственной премии СССР, он напишет только в 1946 году.

Из дневника В.Ажаева «20 марта 1941 года. Заявление Заболоцкого (поэт, румяный, с физиономией бухгалтера). Осужден по контрреволюционной деятельности. Начальник поручил в нем разобраться, а он просит работу по специальности. Какую же дать ему работу?»

Из письма Заболоцкого от 23 марта 1941 года: «…Возможно разрешат работать по специальности». Из письма Заболоцкого от 30 марта 1941 года: «В отношении педагогической работы - это мне не разрешено».

В начале марта Заболоцкий продолжает работать чертежником, но уже в комендантской колонне. Следующее письмо датировано 24.6.41 «С этой колонны уезжаю…» А в ноябре 1941 года - «Я опять на старом месте…» И назовет «стартовский адрес» - колонна 51.

Значит ли это, что с комендантской колонны его успели перевести снова на Старт?

Что же произошло в жизни Заболоцкого за эти пять месяцев?


понедельник, 26 ноября 2012 г.

"Только по сорока двум проверенным делам 1100 человек расстреляны"

Евгений Жирнов
Опубликовано в журнале "Коммерсантъ Власть", №47 (1001), 26.11.2012

В 1955 году началось расследование деятельности полковника госбезопасности Федора Иванова, которого по количеству отправленных на смерть ни в чем не повинных людей, наверное, можно считать рекордсменом НКВД. Руководитель историко-архивной службы ИД "Коммерсантъ" Евгений Жирнов изучал его преступления и наказание.


"Вскрыта шпионско-диверсионная организация"

Во все эпохи самое страшное, что могло случиться с жителем России,— это когда к обозначению его статуса добавлялось одно-единственное слово — "бывший". В Российской Империи самым суровым наказанием (исключая смертную казнь или пожизненную каторгу) для представителей всех сословий, кроме крестьян (и без того бесправных), было лишение всех прав и состояния. После применения этой меры дворянин, к примеру, лишался всех прав и привилегий, включая право на владение землей и собственностью. А также мог наравне с представителями податных сословий подвергаться телесным наказаниям за небольшие проступки.

После отмены крепостного права и даже после революции в стране мало что изменилось. Архивы ЦК и других высших органов управления СССР полны слезными жалобами потерявших работу чиновников, описывавших тяготы и лишения, которыми наполнена их новая отделенная от властных полномочий жизнь.

Однако их страдания не шли ни в какое сравнение с положением, в котором оказывались бывшие руководители всех уровней, арестованные во время сталинских репрессий. Над ними, судя по документам и воспоминаниям, издевались жестоко и изощренно, стараясь унизить как можно сильнее. Правда, все зависело от исполнителей, и масштабы применявшегося к арестованным насилия напрямую зависели от того, с каким усердием выполняли распоряжения из Москвы руководящие работники областных управлений НКВД.

В 1937 году к числу самых передовых по всем показателям (количество арестованных, число протоколов с признательными показаниями и, соответственно, число расстрелянных) относилось УНКВД Западно-Сибирского края, которое после ликвидации края было преобразовано в Новосибирское УНКВД. Там, как свидетельствуют документы и воспоминания, еще перед началом репрессий начальник управления старший майор госбезопасности Григорий Горбач наставлял подчиненных, что спущенные свыше количества репрессируемых и расстреливаемых в несколько тысяч человек следует рассматривать как нижнюю планку. На практике следует уничтожить десятки тысяч врагов.

Слова Горбача не расходились с делом, и из Новосибирска в Москву сплошным потоком шли шифровки о проведенных операциях. К примеру, 3 ноября 1937 года начальник управления докладывал в НКВД СССР:

"Нами вскрыта шпионско-диверсионная организация на Кузнецком металлургическом заводе, подготавливавшая вывод из строя ТЭЦ, доменного, мартеновского, железнодорожного, прокатного цехов, дезорганизовавшая работу отделов, созданная и руководимая японским разведчиком—начальником химотдела центральной лаборатории завода Стадлером Людвигом Георгиевичем. Арестованный Стадлер показал, что, будучи в армии Колчака в чине штабс-капитана, вместе с остатками банды Бакича бежал в Западный Китай в Шара-Сумэ, где установил связь с полковником Травиным, которым в 1921 году был завербован и нелегально переброшен для диверсионной разведывательной работы. Стадлер имел явки в Семипалатинске к Трошемилову и в Усть-Каменогорске к Звонкову Федору. До 1930 года работая на Белорецком металлургическом заводе, Стадлер регулярно передавал шпионские сведения Звонкову о работе завода. В 1930 году по заданию Звонкова он выехал на строительство Кузнецкого металлургического завода для организации шпионско-диверсионной группы, проведения к. р. работы, направленной на срыв строительства завода. К прибытию на Кузнецкий металлургический завод Стадлером разновременно завербованы Федер — бухгалтер, сын кулака; Охопкин — инженер-конструктор, сын купца; Перимонд — инженер энергетик, сын дворянина; Долганов — конструктор, сын протоирея; Бессонов — инженер, бывший белый инженер; Пилипенко — лаборант, кулак; Еловский — техник отдела технического контроля, сын кулака; Иваницкий — экономист планового отдела, сын попа; Луценко Федор — работник железнодорожного цеха; Чугаев Степан — стрелочник железнодорожного цеха; Бушмакин — нормировщик центральной лаборатории. Установлена связь с прибывшими из Харбина Волк Феликсом, Куликовым Александром и Шалагиным Николаем — все арестованы".

четверг, 8 ноября 2012 г.

Лагерный путь

Виктор СОБОЛЕВ
Опубликовано на сайте газеты АиФ. Дальний Восток выпуск 45 (718) от 7 ноября 2012 г.

ПЕРВЫЙ БАМ СТРОИЛИ ЗАКЛЮЧЁННЫЕ

На каждые 10 км магистрали
были отделения на 700 — 800 заключённых
(фото 1936 г.из архива Сергея Волегова)
10 ноября исполняется 80 лет со дня основания БАМЛАГа — подразделения ГУЛАГа НКВД. Сколько всего людей прошло через БАМЛАГ, установить сложно — часть документов до сих пор засекречены. Но, к примеру, его Свободненское отделение в начале 1942 года имело в своём центральном справочном отделении 600 тысяч карточек на заключённых.

Главные задачи БАМЛАГа — строительство Байкало-Амурской железной дороги (проложили лишь треть от намеченного — более 2,5 тысячи км пути), прокладка вторых путей на Транссибе, лесозаготовка, деревопереработка и добыча золота. О некоторых фактах из истории БАМЛАГа мы поговорили с директором музейного научно-учебного центра Амурского госуниверситета Сергеем ВОЛЕГОВЫМ.

Срок за тёлку

— БАМЛАГ был первым и единственным концлагерем в области?

— Нет, первые жертвы репрессий советской власти появились здесь в 1929 году в лагере Бушуйка под п. Соловьёвск Тындинского района. Это были не уголовники в чистом виде, но и не политические преступники — в основном раскулаченные. Они и золото добывали, и подравнивали Амуро-Якутскую дорогу, и лес валили. Многие потом оставались на поселение. Я нашёл одну бабушку в Соловьёвске, Анастасию Рубис, из тех, раскулаченных. За что её посадили? У неё в то время было богатое по тем временам приданое — тёлка. Отец продал тёлку председателю поссовета. Когда председатель пришёл скотину забирать, девушка не выдержала и огрела этого председателя дубиной. Тут же быстренько состряпали дело о покушении на представителя власти и девчушку «упаковали».

— Почему центром БАМЛАГа стал именно Свободный?

— По воспоминаниям начальника отделения земляного полотна благовещенца Константина Меркулова, центр сначала был в Благовещенске. Сюда в 1930 году из Хабаровска перевели организованное управление «Дальжелдорстрой», которое впервые на Дальнем Востоке начало производить проектно-изыскательские и строительные работы по сооружению новых ж.-д. линий. Но вновь созданное управление БАМ-ОГПУ располагалось в пограничном городе Благовещенске — рядом с недружелюбным прояпонским государством Маньчжоу. Поэтому по решению Правительства СССР в конце 1932 года управление перевели в Свободный, в помещение бывшего управления Амурской железной дороги.

Есть воспоминания благовещенки Ларисы Рубиновой, проработавшей на разных участках более 40 лет:

«Мой первый выезд на трассу — в конце 1932 года, на перевал Янкан, что в 90 км от ст. Тахтамыгда. Были сильные морозы. Нас, несколькочеловек, везли на санях-розвальнях. Ввиду отсутствия каких-либо дорог ехали медленно — по льду речушек и ручьёв с завалами. Мужчинам приходилось расчищать с пилами дорогу для проезда. На перевале нас разместили по юртам с печками-чугунками, деревянными полатями из кругляка».

— Почему вы начали заниматься историей БАМЛАГа?

— Не то чтобы я начал именно этим заниматься. Я изучал историю БАМа. Его планировали строить ещё до революции, и уже тогда начались первые изыскания. Но потом не до БАМа стало, и изыскания возобновили лишь в 20-х годах. Об этих изыскания в качестве отчёта в 1945 году написала книгу группа инженеров, преимущественно вольнонаёмных. В ходе своих исследований мне удалось встретиться с некоторыми инженерами, а также с родственниками или сослуживцами.

Ну а попутно с историей БАМа стали всплывать различные факты и документы о БАМЛАГе — центральном управлении в Приамурье, в состав которого по области входили небольшие лаготделения (всего 27) — в тех местах, где строилась дорога. Был приказ, подписанный ещё заместителем председателя ОГПУ Генрихом Ягодой: на каждые 10 километров БАМа должно быть отделение на 700 — 800 заключённых. Кстати, благодаря такому приказу о «филиалах» на все пути магистрали мне и удалось найти следы многих лагерей.

Свидетели ужаса

— Насколько я знаю, по истории БАМЛАГа вы организовывали полевые экспедиции?

— Самая крупная экспедиция, больше 50 человек, была одна, в 90-х годах. И было множество мелких поездок по местам лагерей. Ну вот, пожалуйста (листает фотоальбом. — Авт.): вот мы на первых километрах БАМа — от ст. Бамовская до ст. Тында. Местные жители показали нам могилу дочери начальника первого отделения БАМЛАГа Вячеслава Пачколина. Существовало несколько версий её гибели: первая — её изнасиловали и убили зэки; вторая — её изнасиловали и убили охранники, а всё свалили на зэков. А мне удалось в Красноярске найти её брата, который рассказал, что сестру разорвали волки. Охранники испугались наказания и свалили вину на зэков. И отец её страшно рассвирепел и расстрелял сначала каждого пятого, потом каждого третьего. Рядом с могилой течёт ручей, который называется Кровавый — в память о тех расстрелянных.

Вот мы нашли больничное кладбище. Когда его обнаружили, там был карьер — добывали песок для игровых площадок детсадов города Сковородино и для Сковородинского киричного завода. Бывало такое: ребёночек играет в песочнице — раз! — выкапывается черепушечка. Когда мы вернулись в Тынду, я добился, чтобы карьер закрыли. Года через два приходит ко мне начальник кирзавода и говорит: «Мне песок из Читы возят — невыгодно». Я отвечаю: «Делай перезахоронение и ставь крест». Ну вот не знаю, как насчёт первого, но крест он поставил.

Находок покажу вам несколько навскидку. Различные приказы и справки: установление восьмидневной рабочей недели; приказ  — за утерю рулетки добавить к сроку три месяца; статистические карточки — к примеру, на ученицу пятого класса за кражу 2,5 кг картошки — за такое можно было до десяти лет отхватить. Приказ о назначении зэка начальником оперативногоотделения по борьбе с побегами — то есть заключённый будет ловить зэков.Вырезки из газеты «Бамовец», которую делали сами заключённые.

Различные фотографии со строительства. Вот групповой портрет руководства БАМЛАГа — в центре его начальник Нафталий Френкель, один из создателей ГУЛАГа, начальник строительства Беломорканала.

Материалы я добывал в основном в архивах Амурского УВД, а также в УВД Омска. Часть наших архивов попали в Омск — в своё время именно там собирались делать центральный архив Дальнего Востока.

— Удалось ли пообщаться с прислужниками НКВД?

— Ну, к примеру, в Тахтамыгде я нашёл одного из бамлаговских охранников. Он рассказывал, чтопитались охранники ничуть не лучше зэков: гнилая рыба, гнилая картошка — и то не вдоволь. А на барак, на 100 человек, приходилось десятка три картофелин, несколько горстей крупы и пара гнилых рыбин — это был суп. Как этот охранник относился к заключённым? Ну, он же охранник… Но в душе не думаю, чтобы он им сочувствовал — они же были «враги народа».

— Чем кончился БАМЛАГ?

— Уже после расформирования, в 1942 году, рельсы БАМа снимали, и большая их часть, 1200 км, были отправлены под Сталинград — строили рокадную дорогу, то есть путь вдоль линии фронта. А 800 км бросили под Архангельск — на строительство дороги к содовым и пороховым заводам. Ну и многих строителей БАМа для этого перебросили на Волгу.

«Гайки не закрутят»

— Может ли нынешний политический режим «закрутить гайки» так, как во времена репрессий?

— Скорее всего, нет. Самое главное — власть слаба. Таких железных тисков у неё уже не будет.

— Что, по вашим наблюдениям, народ сегодня испытывает к власти: страх, уважение, ненависть, презрение?

— Полное равнодушие. И недавние губернаторские выборы в области это показали: 36% проголосовавших — это солидный уровень наплевательского отношения к власти.

— Политические репрессированные безоговорочно считаются невинными жертвами, пострадавшими ни за что. Но, с другой стороны, есть известная фраза: «Наказания без вины не бывает». Это действительно так?

— Не знаю как с наказанием без вины, но сегодня слишком часто бывает вина без наказания.

— Есть ли сегодня запрещённые темы?

— Скажем так, есть темы, к которым закрыт доступ по разным причинам. А по большому счёту сегодня, к примеру, в интернете можно найти что угодно, хоть чертёж ядерной бомбы.

Досье

Сергей Волегов родился в 1960 году в городе Кунгуре Пермской области. В 1982 году окончил Омский госуниверситет. Работал в школе, потом стал музейным работником.


вторник, 6 ноября 2012 г.

Николя Верт: «Сталин умер вчера»

Анна Строганова

Опубликовано на сайте RFI 05 ноября 2012


Известный французский историк, специалист по истории Советского Союза, Николя Верт, у которого только что вышла книга, посвященная его прошлогоднему путешествию на Колыму по следам ГУЛАГа, рассказал RFI о том, что такое Магадан сегодня, о выживших узниках советских концлагерей, утрате памяти и ГУЛАГе в наших генах.
Николя Верт о своем путешествии на Колыму по следам ГУЛАГа


историк Николя Верт
©RFI
RFI: Мы начнем с вашей книги «Дорога на Колыму», которая вышла в издательстве Belin в этом году и которая рассказывает о вашем путешествии по следам ГУЛАГа. В это путешествие вы отправились год назад вместе с людьми из правозащитной ассоциации «Мемориал», которые собирают свидетельства еще уцелевших узников ГУЛАГа. Как получилось, что вы поехали вместе с ними?


Николя Верт: Мне, действительно, посчастливилось поехать туда. Я давно сотрудничаю с «Мемориалом» - мы вместе работали над историей сталинского ГУЛАГа, которая вышла еще много лет тому назад. Я лично хорошо знаком с Ириной Флиге, которая возглавляет петербургский «Мемориал» и создала сайт «Виртуальный музей ГУЛАГа».

RFI:  Эта книга написана в форме дневника с вкраплениями отрывков из знаменитых ГУЛАГовских историй - Евгении Гинзбург, Варлама Шаламова. Для вас - это то, чем вы занимаетесь всю жизнь, и вот вы впервые приезжаете туда. Что вас больше всего поразило?

Николя Верт:
Когда я туда приехал, был август. Конечно, в Москве – страшная жара. Начну с метеорологических впечатлений, но они, все-таки, существенны для такого края. В Москве было +30°, а когда мы приехали в Магадан после 9 часов в самолете –  там было градуса 2-3.

Первое впечатление, конечно, очень сильное: мы сразу пошли на бухту Нагаева, где чувствуется эта история. Конечно, очень убогая сейчас эта бухта,  там много развалин. Остался квартал – бывший «Шанхай», такие деревянные домики, непонятно, кто там еще живет. Масса старых ржавых контейнеров, какие-то ржавые корабли. Очень страшное и печальное впечатление. Это, конечно, не весь Магадан, не весь город, это интересно, потому что - город, как город, а поднимаешься по главному проспекту, и потом вдруг город обрывается, и идет такой огромный пустырь до бухты Нагаева, где находятся эти места. Это сильное впечатление, потому что есть город, и есть фактические остатки зоны. И еще чувствуется эта грань между еще живущим городом (хотя мы знаем, что население намного уменьшается – из города многие уезжают). Впечатление, что это такой край, который люди покидают, и это было очень сильное впечатление, которое только усугублялось в течение путешествия уже вглубь Колымы.

RFI:Это город, в котором есть улица Ленина, но, пишете вы, «бесполезно там искать улицу Евгении Гинзбург или улицу Шаламова». Как вы себе объясняете это презрение или нежелание нынешней российской власти хранить память об этих именах?

Николя Верт: Да, действительно, в первый день мы прошли мимо памятника Берзину, который находится в самом центре Магадана, улица Ленина (бывшая улица Сталина). Ну, это все понятно. Конечно, такое чувство, что не особенно сейчас хотят вспоминать о памяти ГУЛАГа. Но, надо сказать, что времена меняются, потому что в начале 90-х ситуация была действительно другой, потому что в Магадане – не в самом городе, конечно, но на выходе из города на сопке, где был транзитный большой лагерь – находится огромное сооружение, мемориал «Маска скорби», который в 1996 году сделал Эрнст Неизвестный. , которая впечатляет, конечно. Но с тех пор много времени прошло, и сейчас не особенно вспоминают эту часть истории.

RFI: Вы описываете встречу с директором местного музея, который отказывает вам в фотосъемке некоторых объектов, и вообще, разговаривает с вами, как с врагами.


Николя Верт: Да, это действительно была очень странная встреча. Я впервые столкнулся с таким феноменом. Ирина Флиге, которая занимается музеями, которая часто разъезжает по музеям всей страны, действительно, никогда такого не видела. Нас встретили очень недоброжелательно и не разрешили снимать объекты для виртуального музея ГУЛАГа. Сказали: «Можете сделать список – 10 объектов, потом я подпишу или не подпишу». В общем, конечно, такое бывает.

Но, с другой стороны, там был один зал экспозиции Колымы, который был сделан в начале 90-х годов. Он тоже как-то законсервирован, с тех пор ничего не менялось. И некоторые местные энтузиасты, которые стараются, чтобы это не пропало. Да, это была очень интересная встреча, можно сказать. Вдруг – время застоя брежневского.

RFI: Расскажите о встречах с выжившими узниками ГУЛАГа:  вы встречали некоторых из них, и каждый раз это удивительные трагические человеческие судьбы. Многие остались жить там, потому что уже не могли вернуться к нормальной жизни, уехать.


Николя Верт: Например, такой Ковалев, с которым посчастливилось встретиться. Надо сказать, что «Мемориал» очень хорошо организовал все эти встречи, в том смысле, что надо было заранее найти этих людей.

Василий Ковалев – ему 80 с чем-то лет, как всем узникам, с которыми мы встречались. У него удивительная судьба - судьба не только его личная, но и судьба семьи. Он с Украины, с Западной Украины – тогда Западной, в 30-х годах, это не сегодняшняя Западная Украина. Его отца раскулачили, повезли на Соловки, он оттуда бежал, прятался в Одессе, потом его приговорили к смертной казни в 33 году. А молодой Ковалев потом попал под румынско-немецкую оккупацию во время войны. Его судили немцы, хотели повесить, но, в конце концов, ему удалось выжить. Потом в 47 году его арестовали как якобы сына кулака, дали 10 лет лагеря. Поехал он в Норильск, участвовал в восстании. Его перевели после восстания на Колыму. Он сбежал, потом его опять поймали. В 55 году он начал писать это удивительное письмо «от вечного раба коммунизма». Его посадили в штрафной изолятор. В общем, это эпопея. Сам он тоже ходатайствовал, чтобы статую Берзина из центра Магадана сняли. Удивительный человек.

Я хотел бы упомянуть не только узников, но и энтузиастов памяти, как Ивана Поникарова, удивительного человеак. Ему лет 55. Его история не связана с ГУЛАГом, он приехал на Колыму где-то в конце 70-х, начале 80-х просто, чтобы постараться чуть-чуть заработать – он по профессии сантехник. Он там стал встречать бывших узников, стал интересоваться историей ГУЛАГа еще до перестройки, начал собирать всякие вещи ГУЛАГа и открыл в 1994 году первый частный музей ГУЛАГа в Ягодном. Что удивительно, у него маленькая двухкомнатная квартирка, и он устроил этот музей в двух комнатах, сам он с женой живет фактически на кухне, 6-метровой кухне.

Удивительный человек, потрясающий просто, потому что он стал не только собирать разные вещи ГУЛАГа, предметы, но и архивы, и переписку вести с бывшими узниками. И собрал огромнейший архив. Мы у него неделю жили в Ягодном, целую неделю он нас возил по разным местам сохранившимся, плохо сохранившимся лагерям. Например, в Ельген, на Серпантинку и в другие места вокруг Ягодного.

RFI:Шаламов писал, что самое главное – помнить о том, что лагерь – это отрицательная школа с первого до последнего дня, что никому – ни арестанту, ни начальнику – не надо его видеть. Приходилось ли вам встречаться с теми, кто был в лагерях с другой стороны – не с арестантами, а с охранниками, с тюремными надзирателями?

Николя Верт: Да, конечно. Например, очень интересная была встреча, тоже в Ягодном, с неким Гранитом Тимофеевичем. Гранит Тимофеевич был инженером, закончил училище и институт в Сибири. И, конечно, понятно, что Дальстрой, который возглавлял все производство в этом регионе и на Колыме – особенно, был главной организацией, которая давала работу. Он, естественно, стал работать в системе Дальстроя. И это тоже интересно, потому что сам он не участвовал во всей этой системе – в зверствах и насилии – он просто работал в системе как инженер. И он рассказывал, как его послали – ему было 20 лет – в необжитое место, там их было около 10 человек, и вдруг им сказали: «Организуйте лагерь там». Из ничего, на пустом месте. «Через два дня придет эшелон из 500 узников, вам надо организовать лагерь из ничего». Он рассказывает удивительно, как пришел этот эшелон, как они из палаток стараются состряпать такой лагерь, импровизировать.

Конечно, потом, когда после смерти Сталина стали систему ГУЛАГа расформировывать, то он перешел из Дальстроя в Колымстрой, который продолжение – без узников, но с вольнонаемными. Очень интересный переход от системы Дальстроя к системе Колымстроя. Вот такие люди были, например. Тоже очень удивительные встречи. Нам очень повезло, потому что все эти люди очень пожилые, и нам удалось, благодаря Ивану Паникарову особенно, встретиться с такими удивительными людьми – с узниками, и с другими, которые были в системе, в огромной системе ГУЛАГа.

RFI: Вы также описываете встречу с хранительницей музея Вадима Козина. Вадим Козин – это пример особенного узника ГУЛАГа. Через историю Вадима Козина мы узнаем о других историях – о репрессированных примах-балеринах Большого театра, о репрессированных актерах, музыкантах, режиссерах.


Николя Верт: Как мы знаем, в ГУЛАГе были самые разные люди, среди них – интеллигенция, артисты. Некоторые из них были «привилегированные», потому что местные начальники ценили артистов, потому что это была престижная социальная жизнь и культурная жизнь. Конечно, для них Магадан был не только лагерем. Это был новый город, там строили театры, строили оперу – оперный театр, в котором играли приговоренные к ГУЛАГу: и примы-балерины из Большого театра, и музыканты. И, конечно, это давало какой-то блеск социальной и культурной жизни Магадана. И это тоже как-то скрывало другую часть.

Например, в 1944 году на Колыму пригласили вице-президента США Уоллеса, устроили ему грандиозный прием в Магадане. Большой оперный театр – там играли знаменитые певцы и актеры. Он ничего не понял, конечно. Для него это было замечательно, он говорил: «Большой театр в Магадане, какая замечательная страна!», не понимая суть этой системы. Я встретил также определенную категорию узников ГУЛАГа – так называемые «указники». Я понял, насколько это огромная важная категория узников ГУЛАГа.

В конце 40-х, начале 50-х они составляли более половины всех узников ГУЛАГа. «Указники» - это люди, которые были приговорены по Указу от 4 июня 1947 года, который очень строго карал любое маленькое воровство – «расхитителей социалистической государственной собственности». Удивительные судьбы людей, молодых женщин, которые старались спастись от голода, которые на заводе воровали немножко крахмала и делали из него на воде маленькие лепешки. Им 5 лет давали за это. Другой случай: тоже молодая девушка – страшная судьба. Во время войны из Украины ее депортировали в Равенсбрюк, сидела 3 года в лагере в Германии, вернулась в Украину, и ее посадили на 5 лет, потому что она оставила производство – ей не платили. Прямо после лагеря в Германии получила 5 лет, и увезли ее на Колыму. Это «указники».

RFI: Вы пишете о современных молодых людях, которых вы встретили там, в Магадане, вспоминаете истории своих знакомых, которые живут в других городах России: дочки вашего питерского друга говорят, что за те деньги, на которые вы поехали в Магадан, они бы слетали на Мальдивы. Как вы для себя объясняете это равнодушие современной молодежи?

Николя Верт: Да, это меня, конечно, потрясло. Хотя я знал немножко об этом, потому что я все-таки встречаюсь еще с молодежью, особенно с детьми моих старых друзей в Москве, в Петербурге. Да, меня поразил тот факт, что молодежь не очень интересуется этой историей. В чем-то это понятно, потому что молодежь, которая родилась после распада СССР, для них «совок» - непонятное, почти фольклорное представление. Да, был «совок», там плохо жили, ездили на «Жигулях», были очереди. Но вся эта история с ГУЛАГом, с репрессиями – это еще дальше, очень давнее явление.

Я думаю, что, к сожалению, в других странах такое явление тоже существует: я не уверен, что французы очень интересуются вопросами, например, сопротивления нацизму во Франции в 40-х годах. Но, конечно, в России немножко по-другому, потому что у вас действительно трагическая история, очень много людей прошло через ГУЛАГ. Это действительно ваша история, это семейная история, история старшего поколения. Уже 3-е поколение сейчас растет, и все это надо все-таки не забывать. Мы знаем, насколько эта сторона советской истории сейчас не рекламируется, не то, что 20 лет тому назад. Все это понятно, но я думаю, может быть, интерес к этому вернется попозже. Я бы не сказал, что это было для меня сюрпризом, но, тем не менее, я хотел это отметить в своем дневнике.

RFI: То, что сейчас происходит в современной России - пытки, похищения людей, последняя история с Развозжаевым – все чаще и чаще возвращает нас к этим темным страницам истории – к 30-м, 40-м годам. Буквально в понедельник 29 октября у Соловецкого камня читали имена репрессированных, люди стояли по нескольку часов в очереди на холоде. Это показывает, что огромному количеству людей все-таки не наплевать.

Николя Верт: Я думаю, такой контраст всегда существовал в истории России. Есть маленькая часть общества, меньшинство, которому не все равно, ну, и остальная часть общества, у которой другие ценности, которая занимается совсем другими делами. Опять-таки, может быть, разница между Москвой, Петербургом и провинцией. Есть разные места: провинция сейчас - тоже довольно сложное понятие, потому что есть самые разные города, самые разные места. По-моему, интересно отметить, что существуют эти два полюса, но на уровне всей страны я не уверен, что те, которые вспоминают, для которых это есть и это живая история, что они побеждают.

RFI: Один из героев вашей книги «Дорога на Колыму» говорит, что ГУЛАГ – в наших генах. Правда ли, что ГУЛАГ до сих пор в наших генах? И может ли он вернуться, естественно, не в такой страшной форме, но есть ли вероятность возвращения?


Николя Верт: Как историк я не думаю, что ГУЛАГ может вернуться в таком огромном масштабе. На уровне мировой истории – это другие времена. Тем не менее, когда Нерон Этлис говорит о том, что ГУЛАГ – в наших генах, о чем идет речь? О том, что отношение к власти, к государству, действительно, может быть, не изменилось глубоко. Не столько о том, что ГУЛАГ может вернуться как ГУЛАГ, но о том, что в отношении общества к демократии, к государству что-то осталось от сталинизма. Гефтер сам говорил, что «Сталин умер вчера». Это он говорил в 80-х годах, и я думаю, это суждение сегодня еще годится. Но это не значит, что ГУЛАГ может вернуться в той форме, когда один из шести, из семи советских граждан проходил через ГУЛАГ на несколько лет.

RFI:Напоследок о книге Дмитрия Витковского, которая также вышла недавно в издательстве Belin, к которой вы написали предисловие. В этом предисловии вы пишете, что Витковский, которого очень уважал, к которому прислушивался Александр Солженицын, мог бы сам стать вторым Солженицыным, но не стал.


Николя Верт: Название этой книги, которая вышла в журнале «Знамя» во время перестройки  – «Полжизни».

Дмитрий Витковский сдал свою рукопись Твардовскому в «Новый мир», через несколько недель после того, как вышел «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. И Твардовскому, конечно, очень понравилась эта замечательная маленькая книга, он хотел, чтобы она вышла в «Новом мире», но увы, как вы знаете, очень быстро ситуация изменилась, и уже в 1963 году было невозможно вторую книжку выпустить. И она вышла только почти 30 лет спустя, во время перестройки.

Солженицын показал один день ГУЛАГовской жизни, а Дмитрий Витковский, наоборот, показывает 30 лет скитаний не только по ГУЛАГу, но и по спецпоселениям в ссылке, то есть, показывает, что был не только ГУЛАГ, но было все, что вокруг ГУЛАГа. Не только лагерь, но и ссылка. И как только эта репрессивная машина вас взяла в свою пасть, то уже не отпускает. В этом смысле, это очень интересный рассказ и замечательное описание природы – у него очень большой дар описывать места. Некая лирика. Очень трогательная и очень интересная книжка.

четверг, 25 октября 2012 г.

«Лесоповал» – рубеж жизни и смерти!

Юрий Трифонов-Репин,
праправнук декабристов, член краевого совета м/о «Мемориал» по ПК, сын «врагов народа», реабилитирован при жизни

Опубликовано на сайте газеты Арсеньевские вести" 23 октября 2012 г.


Я в утробе своей матери получил 15 лет сталинских концлагерей, с последующей заменой на спецпоселение, которые и пришлось оттрубить от звонка до звонка на лесоповале.

Мой дед – атаман иманского казачества, во время Гражданской войны с отрядами казаков разгромил партизан в верховьях рек Иман и Вака.

Из обвинительного заключения: «Гр. Репин Ефим Степанович, занимая должность атамана, был самым зажиточным казаком, т.к. держал огромное кулацкое хозяйство. Зимой имел подряды для заготовки и поставки дров на железную дорогу и в войска. За год вылавливал 20 000 пудов рыбы...

...В Гражданскую создал отряды казаков для борьбы с красными партизанами. У пленных партизан отбирал оружие и заставлял их петь: «Боже Царя храни». И говорил, что Соввласть – власть голодранцев, временная, и снесут её пустые прилавки в магазинах города».

Дело рассмотрено во внесудебном порядке на Тройке ПП ОГПУ по ст. 58-10 и 59-13 УК. Согласно справки ФСБ, дата и место смерти атамана Е.С. Репина, моего деда, неизвестны.

А его семья – жена и младшая дочь, мои бабушка и мама, без суда и следствия были отправлены в сталинские концлагеря, с последующей заменой на спецпоселение на «лесоповал», где я и родился со старшим братом и сестрёнкой перед войной.

На «лесоповалах» до конца 1946 г. использовался труд только женщин-политзаключённых.

Рабочий день был 14 часов. Ручная подтаска очень тяжёлых брёвен к штабелям называлась весёлым словом трелёвка, но она-то и была многим совершенно непосильна. Десятки слабых женских арестантских рук не всегда могли поднять двухметровое, словно чугунное, бревно на худые, хрупкие, острые плечи. Или тащить его по кочкам, сугробам, ямам или через валёжины и даже через просто не проходимый бурелом.

Но прежде чем распилить ствол лиственницы или ели на брёвна или на чурки, его надо было спилить и уложить на подготовленное место на земле. Обрубить сучки и только потом раскряжевать по заданным размерам. Эту работу выполняют вальщики леса. Сучки рубят сучкорубы, а трелёвщицы – трелюют. Таскают!

Моя мама сначала была вальщицей леса. Седоволосая напарница, двуручная пила с зубом для поперечного пиления. Рыхлый снег почти до плеч, который надо отбросить от ствола дерева, предназначенного для валки. Высота пенька не более 15 см. За каждый см выше – штраф 1 куб брёвен в штабель. Для безграмотного, но ретивого десятника это слаще мёда.

В 1943 году, после Курской битвы, наш отец, воевавший там шофером на «катюше», приезжал в краткосрочный отпуск. В 1944 году у нас родилась ещё сестрёнка, которую сегодня мы называем дорогим подарком от самого товарища Иосифа Сталина.

После её рождения маму перевели на новую работу – пилить длинные хлысты циркулярной пилой большого размера на чурки длиной по метру, которые использовались как дрова для паровых котлов электростанции. Один хлыст был кривой, и из-за своей кривизны не попадал в зону распила. На моих глазах пила самопроизвольно опустилась на мамину голову.

Мама выжила, и после больницы её перевели на работу в контору секретарём-машинисткой.

А на лесосечных делянах всех женщин, умерших от непомерно тяжёлого, рабского труда, хоронили там же. Десятник бурил отверстие под пнём, в которое вставлялась, словно батон колбасы, доза аммонала с детонатором. Производился взрыв, и могила была готова. Ствол отёсанной лиственницы, становился вечным безымянным приютом.

На «лесоповалах» не было сторожевых вышек и вертухаев в белых полушубках с черными автоматами, висевшими наперевес на бычьих шеях. И не было колючей проволоки, но она и не была нужна, если кругом непроходимой стеной стоял «зелёный прокурор». «Лесоповал» – это сталинский Освенцим, только без трубы крематория и без погоста с надгробиями и памятниками или православными крестами.

За всё время сталинских лагерей с Колымы удалось сбежать только одному заключённому. Но и он был пойман через 3 года, когда получил письмо от «бывшей жены» до востребования, написанного и отправленного сотрудниками бериевского НКВД!

Только беременность у политзаключённых женщин была надеждой на спасение, на жизнь!

А от кого в глухой тайге на лесосеках «лесоповала» им можно было бы забеременеть? Только десятник, как правило, горбатый и злой на свою жизнь и судьбу инвалид с детства, от которого и беременели, и рожали, и умирали.

Лесоповал – это материализованный АД. И его архитекторы руководствовались только экономией. Но суицида на лесоповалах не было. Здесь сама плоть кричала: «Выжить!».

С лета 1946 года на «лесоповалы» стали доставлять репатриированных пленных из Италии, Франции и конечно военнопленных Красной армии из концлагерей поверженной Германии. И военнопленных из Японии, которые строили для миллионов новых сталинских политзаключённых бараки с вышками и колючей проволокой.

Десятник с деревянным метром-треногой становился властелином жизни и смерти для всех без исключения новеньких заключённых.

В конце мая 1944 года навигацию открыл американский пароход «LIBERTY-1144». Читать и писать я тогда ещё не мог, а вот видеть, восхищаться увиденным и запомнить – да! Вместе с техникой для Колымы, бульдозерами и автомобилями, пароход привёз дары из Америки для женщин-политзаключённых на «лесоповалах», поношенные тёплые вещи: костюмы, пуловеры, джемперы, кофты, платья, вязаные костюмы и другие вещи, собранные населением с другого материка для заключённых женщин.

В списках эти сокровища обозначались как подержанные, и это слово просто ласкало слух. Колбаса повторно использоваться не может! Пшеницу и муку в красивых белых мешках с американским орлом забыть невозможно!

Но прежде, чем эти бесценные вещи попадали в руки тех, кому они предназначались, лагерное начальство всех рангов от Хабаровска до самой дальней точки назначения одаривало и благотворило своих жён, любовниц, родственников и многочисленных друзей. Наша мама получила крепдешиновое платье зелёного цвета и, надев его, стала для нас самой красивой мамой на свете.

5 марта 1953 г. скончался отец народов Иосиф Сталин. В августе была амнистия для уголовников и воров.

Осенью в своём огороде накопали 70 мешков картошки и насолили капусты. На зиму обязательно солили целую бочку рыбы и бочонок красной икры. Свежемороженую кету-зубатку складировали в штабель, как дрова. Особое внимание уделяли заготовке брусники, голубики и других ягод. А вот грибов на Северах можно было заготавливать немерено. Варенья варили столько, сколько могли купить сахара!

Мне пришлось жить с прозвищем «сын кулака». Вот и пришлось заняться боксом с 5-го класса.

Летом 1952 и 1953 гг. работал. На двухсотлитровой бочке заезжаешь в речку поглубже, чтобы на меньшую высоту поднимать полное ведро-черпак. Вода была нужна для полива капусты. А помидоры и огурцы на Северах и сегодня не растут. 8 бочек воды до обеда и 8 после – норма в день, и запишут трудодень.

Но зато осенью в школу идёшь в новеньком костюме из шевиота или бостона и в новых кирзовых сапогах, ну а отцовская пилотка с красной звёздочкой на голове – была высшим шиком!

В 1954 г. мы уехали с Севера. До Хабаровска плыли на колёсном пароходе. Из Хабаровска в общем вагоне пассажирского поезда, под именем «500-весёлый», прибыли в г. Иман, где стоял дом нашей мамы до её ареста и ссылки на «лесоповал».

Мы даже и не предполагали, что для нас может наступить самое трудное время в жизни – послелагерное скитание, послелагерное бесправие.

С вещами в руках мы подошли к маминому дому, где красовалась деревянная доска с надписью «Ясли-сад». И тут вдруг прибежал запыхавшийся милиционер с выпученными глазами, перекошенным от злобы ртом. Выдернул из кобуры свой револьвер и, стреляя в небо, прохрипел, чтобы мы убирались отсюда немедленно, а иначе он отправит всех нас туда, откуда мы только что приехали. Политрепрессии были до конца 1957 года.

Мы вернулись на ж/д станцию. Родители пошли бить челом к городским чиновникам. Ибо декабрист Репин – основатель города Иман, а его внуки основали родовое село Княжевское на реке Уссури.

В 1932 году, при раскулачивании, одного брата моего деда застрелили прямо в доме на глазах жены и детей. А два других его брата ночью погрузились на телеги и скрылись в неизвестности.

В четырёх домах братьев поселились семьи офицеров основавшейся в селе погранзаставы, которые и живут там, по сей день. А в конюшне деда для семи лошадей, перестроенной в казарму, до сих пор живут пограничники! У бабушки отобрали 5 дойных красавиц коров.

У нас с собой был белый американский мешок с сухарями и целая головка сахара. На станции раздобыли кипятку, перекусили и стали ждать родителей.

Они вернулись на «Студебеккере». Погрузив вещи в кузов, мы поехали в Шмаковку. К сослуживцу нашего отца, с которым заранее письмами был оговорен вопрос с нашим приездом и временным жильём. Поселились мы на чердаке сарая для хранения сена.

Нас окружало местное население, поголовно нищее. В лаптях и с обмотками до колен из рогожных мешков, служивших защитой от укусов целых полчищ комаров и оводов.

Так встретил Приморский край наследников того, кто основал первое село в крае!

Поэт-песенник Михаил Танич создал блатную музыкальную рок-группу и назвал её – «Лесоповал».

Орфей из ГУЛАГа, зек Соликамского лагеря Михаил Танич знал, что из этапа политзеков числом в 800 человек, состоящий из политзеков, направленных временно на «лесоповал» в тайгу под Чердынью, через год почти никто не вернулся!

«Лесоповал» это преисподняя, откуда выход был только в один конец – на «тот свет»!

«Лесоповал» для русских то же самое, что для евреев «холокост». Для меня ясно, что евреи никогда не разрешат лицедействовать музыкальной рок-группе с именем «Холокост».

В конце мая 1980 года я побывал на Соловецких островах. Лично увидел Секирную гору-Голгофу, именуемую сегодня просто «Секирной», что в переводе с буддийского – отрубленная голова, и услышал полушёпотом всю правду о СЛОНЕ – Соловецком лагере особого назначения.

Всем нам тогда ещё не были известны все масштабы сталинских репрессий и геноцида.

Пережив Перестройку, Реабилитацию, Беловежскую пущу, принятие новой Конституции, «демократичные» выборы, могу только сказать, что звучит и звучит, не умолкая, Парастас в Российских небесах. Но нет ему отзвука на нашей грешной земле. Как нет покаяния, так нет и прощения до сих пор.

Это значит, что и сегодня нет ни мира, ни достойной старости, ни процветания, ни уверенности в завтрашнем дне у нашего народа в богатой/нищей стране.

Разбросаны по всей земле российской безымянные косточки мучеников, не только убитых, но и замученных в ГУЛАГе и застенках НКВД. А их вдовы, дети и внуки вновь отправлены на тропы унижений, презрения, издевательств, нищеты и хождений в коридорах власти.

30 октября – День памяти жертв политических репрессий в Российской Федерации!

«Память о репрессированных так же священна, как и память о Героях», – сказал Дмитрий Анатольевич Медведев, находясь в ранге президента РФ. А по-моему, сказал и забыл!

вторник, 23 октября 2012 г.

Потом номер прирос, как кожа

Евгения ПЕУНКОВА
Опубликовано на сайте газеты "Золотое кольцо" 19 октября 2012 г.



Евгения Михайловна Пеункова, в девичестве Халаимова, в 1948 году за «организационную деятельность, пропаганду к свержению советской власти» сталинской Фемидой была приговорена к высшей мере наказания, но ввиду отмены в то время смертной казни приговор ей заменили 25 годами лишения свободы с отбыванием в специальных лагерях и последующим поражением в правах на 5 лет. И только смерть вождя всех времен и народов спасла ярославскую студентку от жуткой участи - четвертной отсидки в страшных по своей бесчеловечности мордовских лагерях. Но и восьми лет ей хватило, чтобы хлебнуть горя сотен тысяч, как и она, ни в чем не повинных людей. «Золотое кольцо»  публикует эпизод из лагерной жизни, рассказанный бывшей узницей ГУЛАГа.
 
Валерий Горобченко,

член областной комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв  политических репрессий.

Шел третий год моего пребывания в лагере, вернее - в «особом лагере строгого режима». В других лагерях я не была, об их прелести и ужасах знала только понаслышке. Сюда мы пришли с первыми этапами, когда «строгий режим» только начинали организовывать. Нас долго держали в карантине, за колючей проволокой, пока из этого старого лагеря вывозили старый контингент (так звали тех, кто его населял). Потом меняли заборы и строили барак усиленного режима - БУР - вместо старого маленького карцера. Потом меняли начальство. Для тех, кто впервые попал в лагерь, любой режим уже был особым.

С самого начала нам объявили, что мы имеем право на два письма в год, но одно почему-то всегда пропадало, и раз в месяц можно отправить открытку, образец которой висел у цензора над столом: «Я жива, здорова, пришлите посылку». И ни слова больше. Естественно, что не каждый из нас мог решиться на такое послание. Это о наших правах.  

А об обязанностях:
1. Беспрекословное выполнение лагерного режима;
2. Двенадцатичасовой рабочий день и обязательное выполнение нормы или любого задания, данного нарядчиком, и еще целый перечень всяких бытовых ограничений.

Первый год было очень трудно ко всему этому привыкать, но постепенно все стало приходить в норму. Научились работать, и уже меньше народа стало ночевать в БУРе, ведь за невыполнение нормы человек шел в карцер, при этом получал 400 граммов хлеба и раз в сутки миску баланды. Научились не опаздывать на развод и поверки и не спорить с начальством. Мы втягивались в тот режим, который нам задавали, а может, просто уже не было сил противостоять ему. Поэтому, когда кто-то из вновь прибывших  рассказывал о произволе,  царившем  в «общих»  лагерях,  мы радовались и благодарили Бога за то, что  нам чертовски повезло. У нас были одни политические. Только женщины - от конюха и ассенизатора до кузнеца и слесаря высшего разряда. И не было в лагере ни воровства, ни драк, все было тихо и спокойно.

И все же вскоре после Нового 1950 года начались кое-какие изменения в нашей жизни. Давно не привозили кино. Пропали газеты, которые раньше вывешивались на стенде у конторы. А вскоре замолчало и радио. Нас оторвали от внешнего мира. В конце марта нам зачитали приказ по лагерю, согласно которому в течение двух недель все заключенные обязаны получить в каптерке комплект верхней одежды по установленной норме. В эту «норму» входило: телогрейка, два платья и косынка. Платья замечательные - мешок с двумя рукавами и воротничком с одной пуговкой, из подкладочной ткани серого, коричневого и линялого черного цвета. Приказ есть приказ, мы подчинились, получили, хотя носить не собирались. Пусть будут, может, и пригодятся.

В этот год была ранняя весна, и первый апрельский выходной был солнечным и теплым. Однако погоду нам испортили на утренней поверке, когда объявили, что все должны к одиннадцати часам с казенными вещами прийти на площадь к третьему бараку. Потом вдоль строя побежал дежурный и внес поправку: по звону пойдете к третьему по очереди - сначала первый барак, потом  второй и так далее.

Молодцы, сообразили! А то бы сразу две тысячи баб со шмотками рванули к третьему бараку! Вот была бы потеха. Мы жили в шестом бараке. Значит, наша очередь последняя. Правда, за нами еще был инвалидный барак человек на 60, размещенный в бывшем клубе.

Любопытство не давало сидеть на месте, и мы полетели к третьему бараку. Там, на площади, были расставлены столы, за которыми сидели художники, библиотекарь, нарядчики и прочие, то есть, попросту говоря, «придурки» (придурки - это зэки, трудившиеся на легкой работе). 

Перед ними лежали какие-то списки, куча трафаретов и миски с белой краской. За ними стояли и расхаживали все лагерные начальники. Заглядывали через головы, что-то показывали пальцами и что-то говорили подходившим к столам женщинам. Женщины раскладывали на столах свои казенные платья и телогрейки, а «придурки» мазали на них белой краской номера. Большие, высотой 20 см, буквы от А до Я и того же размера двух- или трехзначные номера. Такие большие номера ставили на спинке платья и телогрейке, а впереди, над правым коленом, ставили номер вдвое меньше и такой же номер на косынке - на самом лбу. За порядком в толпе наблюдали дежурные - вертухаи.

Все участники процесса были серьезны и сосредоточенны. А мне ситуация показалась каким-то абсурдом, каким-то фарсом, и серьезность «художников», начальничков и надсмотрщиков не встревожила, а развеселила. Видать, виной всему была весна. Мои подружки - две румыночки - на все происходящее вытаращили глаза.

- Жеки! Что это? Зачем?

- А не знаю. Поживем - увидим.

К нам подошла Вера Самуиловна Бронштейн - старая коммунистка. Свой первый лагерный опыт она получила еще девушкой, до революции, в царской ссылке, а благодаря своим близким «родственным связям» продолжала его по сей день, побывав в разных лагерях, с разными режимами, в разных областях нашей необъятной Родины. Она торжественно прошествовала мимо дежурного. На плечах у нее была распахнутая телогрейка, а в руках - две серые тряпки. Платья.

- Это же черт знает что такое! - зашептала она. - Мало, что пронумеровали все вещи, так велят носить их обязательно. Приказано сдать все свое, кроме нижнего белья, в каптерку на хранение в трехдневный срок. А что не сдашь - все конфискуют. Возмутительно!

И я вдруг представила, как завтра или послезавтра пойдет развод на фабрику и все будут в сером с номерами, как в черно-белом кино - хроника военных лет. Немецкие лагеря. А Вера Самуиловна вдруг резко развернулась к нам спиной, и мы увидели ее свеженький белый номер во всю спину. Как на кузове грузовика.

- Это же произвол, концлагерь какой-то! Куда смотрит партия? - зашептала она.

- Вера Самуиловна! Что вы возмущаетесь?! Вы должны быть счастливы и довольны. Подумаешь - номера, зато ваши идеи уже воплощаются в жизнь! Мы первыми дожили до коммунизма - мы живем в одинаковых бараках, спим на одинаковых нарах, едим одну и ту же баланду, теперь и одеты будем одинаково! А главное, что и мысли, и желания у всех одни. У женщин русских, украинок, литовок, латышек, немок, эстонок, полек и прочих. У всех одно заветное желание, одна мечта - мы все хотим на волю!

Вера Самуиловна посмотрела на меня своими умными черными глазами, махнула рукой, повернулась и молча поплелась в свой барак.

Вечером очередь дошла и до нас. Я получила свой номер - Ц-227. Комбинезон, платья, телогрейка - и все под номером Ц-227. Все было всерьез и по-настоящему. Сначала как-то оскорбляло. Потом привыкли. Потом номер прирос, как кожа, а когда после смерти Сталина разрешили носить свои вещи, мы не расстались с номерами на телогрейках и комбинезонах, у которых еще не вышел срок носки. Нам номер не мешал. Забыть его так же трудно, как дату своего рождения.

суббота, 20 октября 2012 г.

Армяне в «деле Лаврентия Берия». Окончание

Марина и Гамлет Мирзояны
Опубликовано на сайте газеты "Ноев ковчег" 20.10.2012 г.
окончание. начало в №11,15,16,2012

26 июня 1953 года в ходе заседания Президиума ЦК КПСС в Кремле министр внутренних дел СССР Л.П. Берия был арестован и доставлен в штаб Московского округа ПВО. 29 июня Президиумом ЦК было принято постановление «Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия».


ИЗ НЕДР РГАСПИ

Ознакомившись в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) с «делом Берия», мы обнаружили немало любопытных документов, проливающих свет на события тех лет.

Эйнгорн: «Я отказался дать Влодзимирскому клеветнические показания на Микояна»

Из письма М. Помазова Председателю Совета Министров СССР Г.М. Маленкову и секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущеву от 6 июля 1953 года:

«Любой недостаток или неудачу Берия старался приписывать кому-либо из членов правительства, чтобы, как он часто выражался, «вымазать», «обмазать».

Это особенно наглядно было видно на деле по завозу бананов из Мексики, когда он собирал всякие материалы, касающиеся отношения тов. Микояна А.И. к этому вопросу».

А вопрос этот возник в конце лета 1951 года, когда Анастас Иванович Микоян (1895 – 1978), заместитель Председателя Совета Министров СССР, отдыхая с женой в Сухуми, заехал в гости к Сталину, в Новый Афон. Примерно в 4 часа утра на стол подали бананы, любимое лакомство вождя.

Попробовав банан, крупный, но еще зеленый, Сталин предложил Микояну отведать его. Тот незамедлительно очистил банан. Вкусом заморский фрукт напоминал картошку.

«Почему так?!» – спросил Сталин.

Микоян начал юлить, ссылаясь то на возможное нарушение режима перевозки, то на неправильное хранение. Сталин снова упёрся в него испытующим взглядом: «Почему мог иметь место такой случай?»

Микоян смущенно отвечал, что такое могло возникнуть в результате упущения в системе контроля. Сталина такой ответ не устраивал: «Почему же такого не было, когда ты был министром? Выходит, Меньшиков, заступивший на твое место, плохо работает?»

Желая отвести гнев вождя от Меньшикова, Микоян стал убеждать Сталина, что министр не может нести ответственность за каждую отдельную операцию, мол, такое с каждым может случиться. Сталин был непреклонен: «Нет, ты не прав. Меньшиков отвечает за всё».

Вернувшись в Москву, Микоян поручил своему помощнику Власову выяснить что к чему в этой истории с бананами. Тот доложил, что этим делом уже вплотную занимается Берия…

Меньшиков был понижен в должности и направлен начальником таможни на Амур.

* * *

Из протокола допроса свидетеля А.О. Эйнгорна от 5 октября 1953 года, отбывавшего срок в поселении в Красноярском крае:

«В органах ВЧК – ОГПУ – НКВД СССР я работал с 1919 по 1937 г. 22 марта 1937 года я был арестован, и меня допрашивали о связях с Ломинадзе и об антисоветской деятельности…

Я помню, что на допросах в период с декабря 1937 г. по март 1938 г. у меня требовали показания, что я готовил покушение на Ежова… В марте 1939 г. меня вызвал к себе в кабинет старший лейтенант госбезопасности Влодзимирский … и мне сказал, что я должен написать свои показания о том, что мне известно, что Ломинадзе находился в очень близкой и тесной связи с Микояном Анастасом Ивановичем – членом Политбюро ЦК ВКП(б), что, когда Ломинадзе был снят с работы секретаря Закавказского крайкома ВКП(б) … по антипартийному право-левацкому блоку, Микоян помогал ему и устроил у себя в наркомате начальником Главного управления высших учебных заведений.

Далее Влодзимирский мне сказал, что нужно в показаниях подчеркнуть, что Микояну было известно, что Ломинадзе сохранял своих сторонников, устраивал их на работу в наркомате.

Влодзимирский потребовал от меня, чтобы в показаниях было особо указано, что мне известно со слов Ломинадзе, что Микоян сочувствовал ему и идейно был с ним близок. По словам Влодзимирского, мои показания будут им переданы лично Берия, и это даст возможность ему поставить вопрос о моем освобождении из-под ареста и использовании меня на чекистской работе.

Несмотря на все уговоры и обещания Влодзимирского меня освободить, я ему ответил, что мне ничего не известно о вражеской связи Ломинадзе с членом Политбюро Микояном, что я нахожусь под следствием уже третий год и сам никаких клеветнических показаний не давал и давать не буду. Влодзимирский, видя, что я не даю согласия клеветать на Микояна, перешел к угрозам: «Я тебе устрою такую жизнь, что ты и твои дети век меня будете помнить»…

Я убежден, что Кобулов Б. знал о том, что я отказался Влодзимирскому дать клеветнические показания на Микояна…»

Сталинские нотки недоверия к Микояну, видимо, еще витали в воздухе.


пятница, 19 октября 2012 г.

Каждый рейс – маленькая победа

Николай Рязанцев, к. и. н. ЯФ МИИТа
Опубликовано на Портале региональных корпоративных газет ОАО "РЖД" 19.10.2012 г.


На начальном этапе индустриализации железнодорожный транспорт не успевал за ростом промышленного производства, не всегда соответствовал потребностям экономики. В такой ситуации ЦК ВКП (б) и Совнарком СССР пришли к выводу, что необходимо изменить структуру управления железными дорогами.


В декабре 1933 года было принято постановление Совнаркома СССР «О разукрупнении железных дорог». Из состава крупных дорог стали выделяться магистрали. 14 мая 1936 года наркомат путей сообщения издал приказ «О разделении Северных железных дорог». По этому приказу выделялась самостоятельная Северная железная дорога с управлением в Вологде и Ярославская железная дорога с управлением в Ярославле. С 1 июля 1936 года дороги начали работать самостоятельно.

Ярославская железная дорога проходила по многим центральным областям страны – Московской, Владимирской, Ивановской, Калининской, Костромской и Ярославской. Она связывала крупные промышленные центры страны – Москву, Ярославль, Иваново, Кострому, Рыбинск. В этих городах были построены или строились многие крупные предприятия первых пятилеток. Им необходима была налаженная транспортная система.

В то время СЖД имела протяжённость 1970 км. Она обслуживала огромные северные территории страны, где шли интенсивные лесозаготовки, переработка и вывоз древесины в другие регионы страны и на экспорт. Но техническая вооружённость СЖД уступала Ярославской. Здесь остро стояла проблема реконструкции дороги, её технической модернизации.

В 1935 году наркомом путей сообщения был назначен Л. Каганович. Не будучи железнодорожником, он довольно быстро вошёл в курс проблем железнодорожного транспорта. Так, 7 августа 1935 года появился приказ «Об улучшении использования паровозов и организации движения поездов». В октябре 1935 года появился приказ, направленный на борьбу с разрывами поездов. На многих дорогах разрывы составляли около половины всех крушений и аварий. Специальный приказ касался такого отстающего участка работы, как ремонт паровозов на заводах и в депо.

Первые приказы Л. Кагановича показали, что жёсткое администрирование, серьёзные претензии к старым специалистам, штурмовщина становятся нормой руководства железнодорожным ведомством. К примеру, сотни инженеров железнодорожного транспорта были отстранены от работы и отданы под суд как троцкисты, за их приверженность «теории предела». Суть её в том, что пропускная способность железных дорог имеет определённые технические пределы, с которыми необходимо считаться. Они зависят от общего уровня развития промышленности и транспорта, степени квалификации рабочих, процента опытных инженеров, от общего технического и культурного уровня населения страны. При Кагановиче «теория предела» была объявлена не только буржуазным предрассудком, но и выдумкой саботажников.

В условиях массовых репрессий 1937–1939 гг. многие недостатки в работе железных дорог Наркомат путей сообщения и органы НКВД стали объяснять происками врагов, вредительством. 15 июня 1937 года Л. Каганович в приказе № 121/Ц отнёс Ярославскую железную дорогу к числу 11 дорог, которые плохо справлялись с производственными планами, в частности, с ремонтом вагонов и подвижного состава. На дороге было выявлено более тысячи больных паровозов. Нужно было найти виновных. Оперативно реагируя на этот приказ, Ярославское управление НКВД вскоре объявило о разоблачении «вредительско-шпионской группы в Управлении дороги», которая состояла из руководителей немецкой национальности. В «шпионской группе» оказались начальник паровозной службы Генрих, его заместитель Юргенсон, начальник депо Вернер, а также Шифельбейн, Фрейтаг-Лоренгоф и другие специалисты. Якобы созданная ими массовая вредительская организация спровоцировала многочисленные случаи вредительства и брака в работе железной дороги. Среди них только за несколько месяцев 1937 года было 240 сходов поездов, 56 столкновений, 43 взрыва стрелок, 32 приёма составов на занятые пути.

Руководство дороги было подвергнуто серьёзной критике на Первой дорожной партийной конференции в августе 1937 года. Начальнику Ярославской железной дороги М. Егорову пришлось оправдываться за действительные и мнимые недостатки в работе. Кроме невыполнения производственных показателей, ему в вину была поставлена политическая близорукость (не разглядел «врагов народа» среди подчинённых), недостаточная забота о бытовых условиях жизни железнодорожников (не выполнялись планы по ремонту жилья и объектов соцкультбыта). В те времена начальник дороги отвечал даже за работу подведомственных железной дороге школ и успеваемость школьников. К примеру, на той же партийной конференции М. Егоров, отбиваясь от многочисленных критиков, был вынужден признать как свою недоработку и то, что в начальных школах дороги из 2200 учащихся успевают и переведены в следующий класс только 92%, а в восьмых-девятых классах – всего 63% . Понимая серьёзность своего положения, М. Егоров обещал повести «беспощадную решительную борьбу за реализацию решений Февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б)», основных положений приказа наркома путей сообщения, укрепить кадровый состав руководителей и специалистов. Но в то же время он справедливо заметил, что кроме названных причин неудовлетворительной работы железной дороги (происки «врагов народа», «вредительство») есть ещё одна не менее важная.

– Трудовая дисциплина, – сказал он в заключительном слове, – основное условие, без которого никуда не уйдёшь. Партийная конференция приняла такие объяснения. Казалось, угроза миновала.

Но осенью 1937 года органы государственной безопасности объявили о раскрытии и ликвидации на Ярославской железной дороге «Право-троцкистской антисоветской организации»  во главе с бывшими начальниками дороги А. Амосовым, В. Винокуровым и действующим начальником дороги М. Егоровым. В октябре М. Егорова арестовали. Архивные материалы не позволяют сделать вывод о том, как были получены его показания. Они содержат лишь признания в организации им с 1935-го по 1937 год вредительской организации сначала на Северной, а потом и на Ярославской железной дороге. М. Егоров  признал, что его «подрывная работа» состояла, например,  в срыве подачи порожняка под погрузку; погрузке второстепенных грузов вместо основных.

В марте 1938 года М. Егоров был признан виновным и расстрелян. С августа 1937 года по июль 1938-го органы дорожно-транспортного отдела НКВД Ярославской железной дороги арестовали 475 человек. Ещё 276 человек подверглись репрессиям по спецприказам НКВД.

Ситуация на дороге продолжала ухудшаться. Особенно тяжёлым было положение с кадрами. Так, по приказу НКПС дорога должна была своими силами обучить 27918 человек, а фактически обучила лишь 12932 человека. За год из подразделений дороги уволились более 6 тыс. человек. Более тысячи мест по 16 важнейшим профессиям оказались вакантными. 

С июня 1938 года показатели работы Ярославской железной дороги резко ухудшились. Она работала крайне неритмично, занимая то первое место, то десятое, то 26-е и т. д.

Естественно, возникал вопрос о причинах значительного ухудшения работы Ярославской железной дороги. Новые руководители уже не могли сваливать все неудачи на вредительство, так как за год сотни «вредителей» были арестованы. Поэтому в качестве причин на том же партийно-хозяйственном активе были названы  следующие: на руководящие должности пришли более 200 новых, в основном молодых специалистов, которые не обладали достаточным опытом работы; дефицит руководящих кадров составил на дороге более 120 человек; было ослаблено внимание к стахановскому движению и др.

Массовые аресты и репрессии на дороге привели к обстановке нервозности, создали атмосферу страха и подозрительности. Руководители боялись проявить инициативу и ошибиться. Во многих подразделениях руководители менялись почти каждый месяц. Естественно, все они чувствовали себя «временными, сидели на чемоданах, а потому и работы не было видно».

Всё это сказывалось на результатах труда. В 1940 году показатели работы Ярославской железной дороги продолжали падать. План выгрузки был выполнен только на 97%. За девять месяцев 1939 года на дороге произошло 33 крушения, за такой же период 1940-го – 35 крушений, 17 аварий, 4210 случаев нарушения ПТЭ.

В числе крушений были и крупные. Так, 7 октября 1940 года на перегоне Лютово – Телищево потерпел крушение воинский поезд № 879. Причиной стал износ рельсов. В результате крушения было разбито 11 вагонов, 60 метров пути. Среди красноармейцев были погибшие и раненые. Не обошлось без человеческих жертв и во время крушения поезда на перегоне Якшинское – Нерль в июне того же года. Оставались проблемы с трудовой дисциплиной. Чем туже закручивали гайки, тем меньше была эффективность от этой политики. За три месяца 1940 года на дороге было выявлено более 2250 прогулов, под суд отданы 18 хозяйственных руководителей. В июне 1940 года было 675 случаев прогула, в августе – почти 800.

На очередном партийно-хозяйственном активе Ярославской железной дороги в октябре 1940 года снова звучала мысль о том, что «работаем из рук вон плохо». Некоторые руководители дороги в традициях 1937 года пытались свалить вину на нового начальника дороги С. Кондратьева. Но и в Москве уже поняли, что волна массовых репрессий политических целей достигла, но мало что дала в экономическом плане.

Доносы на Кондратьева оставались без последствий. Более того, политотдел Ярославской железной дороги принял решение пересмотреть личные дела руководящих работников управления дороги, «очистив их от клеветнических и неправильно характеризующих отдельных работников материалов». Вместе с тем, в документах НКПС Ярославская железная дорога по-прежнему постоянно подвергалась критике за неисполнение многих распоряжений наркомата.


Окончание следует.

среда, 26 сентября 2012 г.

Левашовское Евангелие от народа

Левашовское Евангелие от народа

Память о тысячах погибших в годы репрессий сохраняется только волей рядовых граждан
Левашовское мемориальное кладбище.
22 сентября 2012 года.
Фото: Лев Шлосберг
Здесь очень больно ходить. Наступая на землю, вы наступаете на могильные рвы, где тайно и варварски похоронены фактически безымянными тысячи людей. Левашовская пустошь – секретный могильник НКВД, одно из крупнейших на территории бывшего СССР мест массовых захоронений жертв репрессий. Точное число тайно похороненных здесь неизвестно до сих пор. Поименных списков захороненных не велось, вёлся только учет казненных. Место захоронения человека не имело значения. По официальным данным, органами НКВД-НКГБ-МГБ с августа 1937 по 1954 годы в Ленинграде был расстрелян 46 771 человек, из них 40 485 — по политическим обвинениям. Только в 1937-38 годах было расстреляно 40 906 человек, в том числе в 1937 году ?19 370, в 1938 году – 21 536 человек. Для захоронения убитых НКВД летом 1937 года начало использовать, а в феврале 1938 года получило в бессрочное пользование участок т. н. «Парголовской дачи» площадью 11,5 га, ставший строго секретным объектом и бывший таковым до 1989 года. На 6,5 га этого страшного уголка земли находятся могильные рвы. Среди захороненных около Левашово – жители всей огромной тогда Ленинградской области, в том числе псковичи. По официальным данным, из 61 490 репрессированных в годы Большого Террора псковичей около 8 200 были казнены. В Пскове были расстреляны только 27 человек. Всех других после приговоров отвозили в Ленинград. Тысячи из них безымянными захоронены в Левашове. Левашовская пустошь – пропитанная кровью жертв часть Псковской земли. Вот уже 15 лет Псковское общество «Мемориал» организует поездки родственников жертв репрессий в Левашово [ 1 ]. К огромной братской могиле – на встречу с родными. 22 сентября 2012 года в памятный колокол Левашовской пустоши снова ударили псковичи. Читать всем обязательно

понедельник, 10 сентября 2012 г.

Мир в братских могилах

Ев­ге­ния Ива­но­ва
Опубликовано на сайте газеты "Литературная Россия" 07.09.2012 (№35-36)


Опубликованное с месяц назад в интернет-издании «Свободная пресса» «Письмо товарищу Сталину» от имени либеральной общественности Захара Прилепина вызвало бурную реакцию и широчайший резонанс. Дискуссии, а то и виртуальные войны не стихают до сих пор. Вряд ли они прекратятся в ближайшее время – Прилепин затронул темы, уже многие десятилетия не дающие нам покоя, не позволяющие России двинуться дальше: битва с прошлым и за прошлое тормозит развитие страны.

Нашу редакцию тоже буквально завалили откликами на прилепинскую публикацию. Отклики гневные, сочувственные, восторженные, академически рассудительные… Сегодня мы представляем два из них, в чём-то они схожи, а в чём-то – полярны.

_____________________________________________________________________________

Ува­жа­е­мый За­хар Ни­ко­ла­е­вич!


Ме­ня ис­крен­не уди­ви­ла ре­ак­ция на Ва­ше пись­мо, и уди­ви­ла сво­им ана­хро­низ­мом. Ли­те­ра­тур­ное со­об­ще­ст­во по-преж­не­му ве­дёт се­бя так, слов­но его по­сты пред­наз­на­че­ны не для се­ти, су­ще­ст­во­ва­ние ко­то­рой ре­гу­ли­ру­ет­ся за­ко­ном: «со­ба­ка ла­ет, ве­тер но­сит», а для га­зе­ты «Прав­да» эпо­хи за­стоя, где фор­ми­ру­ет­ся не­кая «ге­не­раль­ная ли­ния». И да­же Ду­ню Смир­но­ву, ко­то­рая ко­му-то ког­да-то вскользь упо­мя­ну­ла о том, что Вы всё-та­ки пи­са­тель, уже объ­я­ви­ли уча­ст­ни­цей ком­па­нии по Ва­шей рас­крут­ке, хо­тя ре­бён­ку яс­но, что се­го­дня ес­ли кто и спо­со­бен ко­го-то рас­кру­тить, то это да­же не те­ле­ви­де­ние, а вло­жен­ные из­да­те­ля­ми день­ги.

По­сколь­ку я всё-та­ки на­де­юсь, что не всё в ми­ре де­ла­ет­ся ра­ди рек­ла­мы, что Вы за­да­ли свой во­прос не для ра­зо­гре­ва в пред­две­рии Книж­ной яр­мар­ки, а в ду­хе Рас­коль­ни­ко­ва («мне глав­ное идею раз­ре­шить…»), то хо­чу по­пы­тать­ся столь же се­рь­ёз­но от­ве­тить на не­го. Вы со­вер­шен­но пра­виль­но сфор­му­ли­ро­ва­ли про­бле­му: по­че­му Ва­ши пред­ки, ко­то­рые в ста­лин­скую эпо­ху по­ст­ра­да­ли ни­чуть не мень­ше, чем все те пи­са­те­ли и по­эты, о тра­ги­че­с­ких судь­бах ко­то­рых так мно­го на­пи­са­но, Ста­ли­на, что на­зы­ва­ет­ся, ува­жа­ли. Вы ви­ди­те не­ко­то­рое про­ти­во­ре­чие в том, что, оди­на­ко­во по­ст­ра­дав в ста­лин­скую эпо­ху, те, ко­го ус­лов­но на­зы­ва­ют «на­род», и дру­гие, но­ся­щие столь же ус­лов­ное зва­ние «ин­тел­ли­ген­ция», так по-раз­но­му по­ми­на­ют Ста­ли­на.

Во­прос да­ле­ко не пра­зд­ный, по­то­му что ни­ка­ких ос­но­ва­ний у на­ро­да ис­пы­ты­вать чув­ст­во бла­го­дар­но­с­ти к Ста­ли­ну не бы­ло и нет, во вся­ком слу­чае, их бы­ло ед­ва ли не мень­ше, чем у ин­тел­ли­ген­ции, по­то­му что все те, ко­го к кон­цу трид­ца­тых го­дов ста­ли счи­тать твор­че­с­кой ин­тел­ли­ген­ци­ей, под­нять­ся в этот слой смог­ли уже при боль­ше­ви­ках, к это­му вре­ме­ни до­ре­во­лю­ци­он­ная ин­тел­ли­ген­ция бы­ла поч­ти пол­но­стью ис­треб­ле­на или вы­тес­не­на в эми­г­ра­цию. Для ори­ен­ти­ра при­во­жу вы­ска­зы­ва­ние пи­са­те­ля, на­чи­нав­ше­го свой твор­че­с­кий путь в 20-е го­да, – Ми­ха­и­ла Сло­ним­ско­го, за­пи­сан­ное в днев­ни­ке Чу­ков­ско­го 26 мая 1922 го­да:

«Мы – со­вет­ские пи­са­те­ли, – и в этом на­ша ве­ли­чай­шая уда­ча. Вся­кие дряз­ги, цен­зур­ные гнё­ты и проч. – всё это слу­чай­но, вре­мен­но, и не это ти­пич­но для со­вет­ской вла­с­ти. Мы ещё до­жи­вём до пол­ней­шей сво­бо­ды, о ко­то­рой и не меч­та­ют пи­са­те­ли бур­жу­аз­ной куль­ту­ры. Мы мо­жем жа­ло­вать­ся, ску­лить, ус­ме­хать­ся, но ос­нов­ной наш па­фос – до­ве­рие и лю­бовь»

Вот с та­ким на­ст­ро­е­ни­ем фор­ми­ро­ва­лась со­вет­ская ин­тел­ли­ген­ция, по­на­ча­лу да­же не скры­вав­шая ра­до­с­ти по по­во­ду то­го, что они име­ют воз­мож­ность на­чи­нать с чи­с­то­го ли­с­та. За­бе­гая впе­рёд, ска­жу, что это по­ко­ле­ние, за ред­ким ис­клю­че­ни­ем, за эту ил­лю­зию за­пла­ти­ло жиз­нью, и по­то­му ос­но­ва­ний иро­ни­зи­ро­вать нет. У кре­с­ть­ян до на­ча­ла 20-х го­дов бы­ли свои ил­лю­зии – им вро­де бы в 1917 го­ду да­ли зем­лю («…зем­ля кре­с­ть­я­нам!», – кста­ти, ло­зунг боль­ше­ви­ки пе­ре­хва­ти­ли у эсе­ров), худ­шая часть су­ме­ла кое-чем по­жи­вить­ся в раз­граб­лен­ных бар­ских усадь­бах, од­на­ко вско­ре вла­с­ти вве­ли прод­на­лог, про­драз­вёр­ст­ку и пр., а по­сле ко­рот­кой пе­ре­дыш­ки при НЭП’е на­ча­лось рас­ку­ла­чи­ва­ние, кол­хо­зы и т.д., до бо­ли из­ве­ст­ные фак­ты.



На са­мом де­ле на­ступ­ле­ние и на пи­са­те­лей, и на кре­с­ть­ян шло па­рал­лель­ны­ми пу­тя­ми, а в ла­ге­рях и в брат­ских мо­ги­лах они ока­за­лись и во­все вме­с­те: по­смо­т­ри­те спи­с­ки рас­ст­ре­лян­ных на Бу­тов­ском или Ком­му­нар­ском по­ли­го­не: там впер­вые в со­вет­ской ис­то­рии бы­ла стёр­та грань меж­ду на­ро­дом и ин­тел­ли­ген­ци­ей, до­ба­вим: и меж­ду свя­щен­но­слу­жи­те­ля­ми. На Ком­му­нар­ском по­ли­го­не к ним до­ба­ви­лось со­вет­ское граж­дан­ское и во­ен­ное на­чаль­ст­во.



При­чём ра­вен­ст­во до­стиг­ло та­кой сте­пе­ни, что мо­ги­лы вез­де брат­ские, ни од­но­го ин­ди­ви­ду­аль­но­го за­хо­ро­не­ния, да­же для та­ких пер­сон, как Бу­ха­рин и Яго­да, и крест, и храм на всех об­щий. То же са­мое и в Ле­ва­шо­во под Пе­тер­бур­гом, и в Сан­дар­мо­хе на Мед­ве­жь­ей го­ре, хо­тя там на де­ре­вь­ях сей­час раз­ве­ше­ны фо­то­гра­фии рас­ст­ре­лян­ных.

Воз­вра­ща­ясь к Ва­ше­му пись­му, по­вто­рим во­прос: по­че­му же так по-раз­но­му по­ми­на­ли Ста­ли­на по­том­ки рас­ст­ре­лян­ных, ес­ли Вы от­вет­ст­вен­но пе­ре­да­ё­те их мне­ние? Тут есть за­гад­ка и есть во­прос, по­то­му что са­ма я ни ра­зу не встре­ти­ла ни од­но­го по­том­ка рас­ст­ре­лян­ных пи­са­те­лей, ин­же­не­ров, свя­щен­ни­ков, кто бы со­чув­ст­вен­но вспо­ми­нал Ста­ли­на и его эпо­ху. В оче­ре­дях, на ла­воч­ке у соб­ст­вен­но­го подъ­ез­да по­доб­ные вы­ска­зы­ва­ния слы­шать до­во­ди­лось, как и мне­ние о том, что Ста­лин вы­иг­рал вой­ну.

среда, 29 августа 2012 г.

Рогинский: В России нет единого взгляда на советское прошлое

Опубликовано на сайте Polit.UA 29 августа 2012

Мы публикуем выступление председателя правления Международного правозащитного общества "Мемориал" Арсения Рогинского в ходе дискуссии "Городская память", что состоялась 26 мая 2012 г. в Днепропетровске в рамках "Литературной экспедиции" и фестиваля "Литература. История. Политика".



Я буду говорить о городской памяти о терроре советской эпохи. Но вначале несколько замечаний чуть в сторону.

Советская власть, с ее стремлением ко всеобщей унификации, всегда с подозрением относилось к местной памяти. Вспомните уничтожение краеведения в 1929-1930 гг. Краеведение было едва ли не последней отдушиной для интеллигенции в 20-е годы. Также все 1920-е годы в некоторых местах продолжалось существование еще дореволюционных губернских архивных комиссий.

Кстати, вчера утром я поразился – на книжной полке в кафе, куда нас собрали на дискуссию, стояла совсем свежая книга, репринт какого-то из томов начала прошлого века местной ученой архивной комиссии. Я почувстствовал, что попал во что-то понятное и внятное.

К вопросу о соотношении краеведения и научного занятия. Это они сейчас довольно сильно разошлись, а в 20-е годы, когда одним из руководителей Центрального бюро краеведения в Ленинграде был вполне академический ученый Иван Михайлович Гревс, «большая история» и краеведение были куда больше связаны. А ближайшим сподвижником его был Николай Павлович Анциферов, создавший книгу «Душа Петербурга», которая, в смысле подходов, довольно сильно опередила эпоху, хотя он этого и не подозревал. Огромное значение для них обоих имели работы медиевистов-городоведов.

А потом, когда я жил в Ленинграде в 70-е годы, там краеведение было чуть ли не главной формой оппозиции власти. Краеведением взахлеб занимались и наши мамы, выходя на пенсию, и молодые люди. …Вот то, о чем здесь только что рассказывали про Киев – что есть люди, которые знают, кто жил когда в каком доме, про историю какого-то дома, какой-то улицы – всего этого в Ленинграде было в избытке. Это было нормой – много знать про свой город.

Мои коллеги в те годы работали какими-то младшими инженерами, учителями вечерних школ, лифтерами, кочегарами - но где они проводили свободное время? В Ленинграде ведь не было ярких диссидентских тусовок - это не Москва. В Ленинграде занимались историей города, сидели в архивах и библиотеках. И трехтомник о храмах Петербурга, замечательный, фундаментальный, подготовленный Кобаком и Антоновым и сейчас уж вышедший двумя изданиями – он был подготовлен в те годы. И многие другие ныне широко известные труды по Петербургу – тоже. Даже самиздат краеведческий был в 70-е годы. Противопоставление власти проходило у нас - по городу, через город. Напомню, с чего началась перестройка в Москве и во многих городах. Стали создаваться клубы «Перестройка». Там споры о политике. А с чего началась перестройка в Ленинграде? С борьбы за дом Дельвига и борьбы против строительства дамбы. Это, конечно, тоже политика. Но в ленинградском варианте.

И сейчас в Петербурге выходят замечательные книги по истории города, по городской архитектуре, по истории улиц и домов. Сравните в любом книжном магазине две полки - московское краеведение и петербургское . Московских книг единицы, а петербургских ежегодно новые полки, иногда и несколько. Петербург, в общем, много чего о себе знает и помнит. Больше, чем другие города. Мне по крайней мере так кажется. И каждый следующий губернатор вынужден в той или иной степени с этим считаться, и не случайно, что  петербургская война с газпромовской башней объединила, по сути, весь город. За что боролись? – за рисунок города, за профиль города. В другом городе такая борьба была бы чем-то странным, или вовсе невозможным. А в Петербурге иначе. Люди не хотели, чтобы в профиле города был какой-то «початок». И власть оказалась в конце концов вынужденной что-то в сторону людей сделать.

Теперь про городскую (не петербургскую, а любого города) память о советском терроре.

В России нет более или менее единого взгляда на советское прошлое.

Соответственно нет и единого взгляда на террор. Если поглядеть на историческую публицистику, то для одних террор – это основной метод большевистского управления страной, для других – досадный эксцесс на пути великих побед и достижений, для третьих – необходимые («увы») издержки великой модернизации. Есть, конечно, и такие, которые говорят, что никакого политического террора никогда и в помине не было. Но это все в публичных дискуссиях.

Что касается памяти о терроре, то ее, как единой , общенациональной, тоже нет. Есть память семейная. Есть память отдельных групп и сообществ – профессиональных, конфессиональных, этнических. И, конечно, есть память местная, региональная. Это память земляков о земляках. 30 октября – официальный, еще в 1991 году установленный, день памяти жертв. Во многих городах митинги, встречи, траурные церемонии. И обычно все начинается со слов: «Почтим память наших земляков…». Эта местная память в каком-то смысле совокупность семейных памятей, память о «своих».

Главные черты российской памяти о терроре – ее раздробленность и неполнота. Неполнота в том смысле, что это всегда память о жертвах. И только о жертвах. Памяти о преступлении нет. Кто совершил это преступление – этим вопросом память если и задается, то тут же и отступает перед ним, вытесняет его на периферию сознания. Потому что ответ тут один – преступником являлось государство. Это оно арестовывало, оно убивало, оно обрекало на непосильный гулаговский труд.

Но такой ответ влечет за собой коренную переоценку прошлого. Ведь это «наше» государство, ведь это оно всегда шло от победы к победе, оно одержало самую главную победу – над внешним врагом. Это государство не может быть творцом преступления. Такова логика российской памяти. Поэтому жертвы видятся жертвами не государственного террора, а чего-то непонятного, иррационального.

Все наши памятники и памятные знаки, связанные с террором, а их немало, посвящены жертвам . Во многих городах продолжаются битвы за установление памятников. Посмотрите на проекты, это опять-таки памятники жертвам, и только им. Образа преступления в них нет. Все сочувствуют жертвам, но чьи это жертвы – задумываться над этим то ли не принято, то ли не получается.

Вдобавок семейная память – это, естественно, память частная, приватная. В публичное пространство она входит краткой записью в региональной Книге памяти. Но такие книги, изданные за двадцать с лишним постсоветских лет, охватывают не больше четверти имен жертв.  Ну, и, конечно, входит теми самыми памятными знаками (иногда памятниками, чаще – памятными крестами, часовнями, о которых я говорил). Очень редко (под Екатеринбургом, например) имена расстрелянных выбиты на камне на месте массовых захоронений.

Кроме того, семейная память (и это также естественно) с каждым поколением ослабевает. Ослабевает соответственно и местная память. К тому же наметилась тенденция местных властей – при установлении новых памятных знаков, посвященных жертвам, делать это не в центрах городов, а, скорее, на местах захоронений, в некотором удалении от города.

В пространстве современного города память о терроре почти никак не проявлена. Максимум, на что можно расчитывать – это памятный знак и крохотная экспозиция в местном краеведческом музее.

Как же в этой ситуации передавать следующим поколениям память о терроре? Каковы механизмы этой передачи? На чем следует делать акценты? Мы пошли двумя путями. Во-первых, сформулировали наши предложения для создания общенациональной программы памяти о терроре. Здесь предложения о способах правовой оценки террора, о новых памятных знаках, о поисках и сохранении мест захоронений, о работе над книгами памяти, о создании специальных музеев и реконструкции и расширении уже существующих музейных экспозиций, о доступе к архивам о терроре, об учебных пособиях для школьников и учителей и т.д. Эти предложения были адресованы на самый верх, до этого верха дошли и … пока что никаких результатов.

Второй путь касается как раз городской памяти. Мы рассуждали так: раз мы не можем отметить места, связанные с террором памятными знаками и мемориальными досками, мы должны пойти по традиционному краеведному пути – создать самые обыкновенные путеводители по местам террора в наших городах.

Это должны быть очень маленькие, тоненькие брошюрки. В каждом городе есть десять-двадцать важнейших объектов, связанных с террором. Давайте дадим старую фотографию, современную фотографию, и на страничку – историю, описание, что это за место, почему мы считаем важным, чтоб оно осталось в нашей памяти. Чтобы учительница Марья Ивановна взяла эту тоненькую брошюрку и своих учеников 5-го или 6-го класса и повела их по городу.

Потому что стыдно. Вы идете по Москве огромный город, 40 000 человек начиная с 21-го года расстреляно по делам органов безопасности, это только по статистике, а сколько в реальности? Ведь еще плюс гражданская война, террор этой эпохи мы слабо знаем, а там заложники, расстрелы заложников, а еще мы не очень-то знаем расстрелы во время Великой Отечественной… А кроме того в Москву  свозили людей из других регионов для осуждения и расстрела… Но ведь расстрелянные – только часть. В несколько раз больше было арестогвано, отправлено в лагеря, сослано… А где в городе все это видно? Нигде. Ничего.

Соловецкий камень на Лубянской площади установили в 1990-м году, но это была тогдашняя чисто общественная инициатива. А больше в городе ничего нет. Что-то есть на местах захоронений расстрелянных, но в городе почти ни одной мемориальной доски. То есть, есть мемориальные доски, типа, "здесь жил маршал Тухачевский", или "здесь жил великий режиссер Мейерхольд". Но ведь там ничего не сказано, почему он перестал жить. Ни тот, ни другой, ни кто-то третий..

Очень трудно этих досок добиться. Кстати, насколько я знаю, и на Украине с этим непросто. Я знаю, например, о многолетних попытках донецкого «Мемориала», они в конце концов увенчались успехом. Но сколько лет убеждений, переписки с начальством …в общем, кажется, оно не только у нас, но и у вас не очень-то приязненно к этой теме относится.

Там, где были лагеря, конечно, памятных знаков больше. Там труднее противодействовать. Ну, например, наша пермская молодежь садится на лодки – и в экспедицию по рекам, ставят в трудпоселках бывших сами никем не санкционированные (а иногда и санкционированные местной низовой властью) памятные кресты, то же делают «мемориальцы» в Томской губернии. Кстати, здесь играют немалую роль поляки и литовцы, которых там множество сидело и множество похоронено, они приезжают, ищут свои могилы, как-то их отмечают, и наши туда же, за ними – ищут…

Но возвращаясь к проекту. Одним словом, мы просто предложили своим региональным организациям, чтобы они сами создали такую брошюрку-путеводитель. Мы предложили и «меню» - перечень того, что в таком путеводителе может быть отмечено. Прежде всего – это места, связанные с арестом, следствием, заключением: дома ВЧК-НКВД-КГБ , следственные и пересыльные тюрьмы, камеры предварительного заключения, здания лагуправлений и ОЛПы, дислоцированные в городе. Затем дома, где располагались суды и трибуналы, места, а кроме того, места, где проводились публичные процессы. Места расстрелов (если они известны), места захоронений расстрелянных. Затем – места, связанные с принудительным трудом – предприятия, где работали заключенные, дома и промышленные объекты, ими построенные, городские маршруты, по которым возили или водили заключенных. Можно было бы отметить и дома, хотя прямо и не вписанные в инфраструктуру террора, но в которых принимались политические или административные решения, связанные с террором – здания партийных органов, например. А также другие дома, где, например, исключали из творческих союзов перед арестом или задним числом тех самых людей, которыми город сегодня гордится. Важнейшее - дома или учреждения, в которых люди жили и работали перед арестом, таких адресов в каждом городе не счесть, но, может быть, некоторые должны быть отмечены и в кратком путеводителе (например, дома, откуда увели самое большое количество людей или дома, где жили известные люди). Нельзя забыть также и организации или учреждения, которые более других пострадали от террора, а также те, которые были закрыты по идеологическим мотивам в процессе террора – например, по всей стране были закрыты во время Большого террора национальные (польские, латышские, немецкие) клубы, театры, издательства. Обязательно должна быть рассказана история современного памятника или памятного знака жертвам.

Из этого набора (он, на самом деле, шире) наши коллеги в городах должны были выбрать сколько-то адресов. Что кому по силам. И что кому кажется наиболее важным. И создать минипутеводитель. На первый раз договорились, что это сделают в 6 городах. На первый раз всех просили сделать по одному-два печатных листа , потому что, действительно, зачем учительнице толстые книжки таскать в руках, нужна маленькая. Хватит для шестиклассников и 10 памятных мест. А мы (правление Мемориала) взяли на себя редактуру и издание. Редактировал Алексей Бабий – председатель Красноярского «Мемориала». В результате через год получилось шесть брошюр по шести городам. Три города сделали действительно по одному печатному листу: Сыктывкар, Комсомольск-на-Амуре и Красноярск. А три города сказали: «Нет, мы согласны, только если больше. Потому что у нас материалов больше», - это Пенза, Рязань и Воронеж. Так появилось 6 мини-путеводителей.

Выяснилось, что, вообще говоря, это не очень простая задача. Где взять адреса ВЧК- ОГПУ?  К тому же на раннем этапе они адреса нередко меняли. Где взять старые фотографии несохранившихся домов? Как узнать, где располагались ранние (1918-1923) лагеря, те, которые вполне официально еще называли концлагерями? Обычно в монастырях, но не только. Ранние лагеря – это особая история, но обойтись без нее нельзя. К счастью, в местных архивах кое-какая информация на этот счет сохранилась и, например, пензенские школьники (именно они!) этот материал как-то обработали; в пензенском путеводителе этот материал - из самых любопытных.

В результате сложились эти шесть брошюр, местами сильных, местами довольно слабых. Унификации, конечно, не получилось. Потому что одним казалось важным отмечать одно (разрушенные церкви, например), другим – гулаговские объекты, третьим – адреса и судьбы земляков  Конечно, если б наши коллеги в регионах делали брошюры в большем контакте с профессионалами-историками, качество было бы выше. Но и так получилось неплохо.

Эти книжки редактировал в Краясноярске председатель тамошнего «Мемориала» Алексей Бабий. Там же и издали. Тираж - 1000 экземпляров.  В каждый из шести городов передали по 700 экземпляров. Из них они по 200 отдали в магазины – и эти книги улетели в считанные дни. Остальные книжки местные «Мемориалы» раздают учителям. Проводят семинары для учителей по этой теме, там и передают книжки.

Три цели ставили мы себе в начале проекта. 
Первая – поддержать уходящую память о жертвах.

Вторая – дополнить эту память, осложнить ее, побудить задаться вопросами, которые она по разным причинам отталкивает куда-то на обочину.

И третья – сделать ее публичной, чтобы она жила в пространстве современного города.

Конечно, одними мини-путеводителями эти проблемы не решаются, наши брошюры – только маленький шажок к их решению. Но все-таки и он имеет смысл.

Кажется, есть шанс, что мы сможем эту работу продолжить и такие брошюрки покроют собой большую территорию, чем только шесть региональных центров. В этих городах, кстати, мини-путеводители очень востребованы. Пишут в рецензиях: «Наконец-то у нас появилось…». Хотя никто не мог подумать, что чего-то подобного они в своем городе ждали. Вообще, проблема востребованности - неясная штука. Появляется книжка, только тогда и становится ясно, востребована она или нет.