понедельник, 24 ноября 2014 г.

«Большой террор» — гениальные фотографии великой трагедии

Михаил Моисеев
Фото автора
Опубликовано на сайте "Православие и Мир" 24 ноября 2014 года

 
Томаш Кизны, автор проекта «Большой террор»

В Сахаровском центре в Москве завершила свою работу фотовыставка «Большой террор», посвященная памяти жертв массовых репрессий 1930-х годов. С автором проекта, польским журналистом и фотографом Томашем Кизны побеседовал Михаил Моисеев.

– Томаш, вы уже на протяжении многих лет занимаетесь темой ГУЛАГа. Почему?

– Потому что этим нужно заниматься. Необходимо помнить эти жертвы, это наш долг, кто-то должен этим заниматься. Это один ответ. Второй такой: мои родственники пострадали от сталинских репрессий в 1940-м году, были депортированы. Все, слава Богу, выжили, вернулись в Польшу.

Тем не менее, я рос в среде, где не было особой любви к коммунизму. И, видимо, поэтому в 1981-м году, после введения военного положения в Польше, после разгрома движения «Солидарность» я ушёл в подполье и работал восемь лет в антикоммунистическом подполье.

Но вдруг коммунизм закончился. Неожиданно ни для кого. Я остался без работы. Шучу. Но эта тема меня уже втянула, и поэтому в 1990-м году, когда я впервые получил паспорт и визу в – тогда еще – Советский Союз, я поехал по следам ГУЛАГа.

Вкратце так, наверное. Можно сказать, что это судьба; можно сказать, что это воспитание в семье – чтобы быть на стороне правды, а не этого всеобщего вранья, которое управляло коммунизмом. Ну, а дальше – это уже цепь разных случаев, которые привели меня сюда, в Москву, в Сахаровский центр, с этой выставкой.

– Скажите, заниматься такой непростой темой на протяжении долгих лет – это тяжело?

– Нелегко. Конечно, это влияет на психику. Над проектом, которым сейчас показываем – выставкой «Большой террор» – я работал четыре года, с 2008-го по 2011 годы. Когда во время работы часто, почти постоянно ты соприкасаешься с тем, что есть самое зло в человеке, – это нелегко. Бездна зла. Она была в этом государственном терроре сталинских времен. Всё, что самое страшное может человек сделать другому человеку, – это было. Это, конечно, влияет. Это тяжело. Бывает – это снится.

– Как бы вы для себя ответили на вопрос: о чём эта выставка?

– Я скажу так: это попытка представить по мере возможности образ Большого террора. Как бы в трёх главах: первая из них – портреты расстрелянных – самый выразительный и страшный фотодокумент сталинских времён, то есть это люди, которые был сняты после ареста перед расстрелом; вторая часть – это места массовых захоронений и места расстрелов по всей территории бывшего Советского Союза. Я объездил все двенадцать часовых поясов и снимал те места, где они похоронены.

Третья и последняя часть выставки – это разговоры с очевидцами, с детьми расстрелянных. Эти эмоционально очень сильные монологи позволяют осознать, что такая травма – она длится всю жизнь, остаётся с человеком до поздних лет.

Многие из людей, которые дали мне интервью, уже ушли из жизни. И до последних дней они до слёз страдали из-за того, что когда-то давно в четыре утра или в два часа ночи в их дом пришли и забрали их близких; забрали – и десятки лет они не знали, что с ними произошло, не знали мест захоронения.

Это самое страшное, что может случиться с человеком. Это очень варварский акт против человечества – лишить близких права на погребальный церемониал. Это дано человеку просто по натуре – верующий он или неверующий; человеку это нужно.

Если человек этого лишён, он не может успокоиться, он не может выплакаться, он не может смириться с уходом кого-то, кого он любил. Вот это и есть основная суть этих интервью, которые показаны на выставке. И такое было моё направление, видение этих интервью.

– Вы сказали, что снимали места захоронений по всему Советскому Союзу. Но наверняка вы посетили не все? Есть ли такие места, которые преданы забвению?

– Да, их много. До сих пор найдено чуть больше сотни определённых мест массовых захоронений. Историки считают, что их в общем должно быть примерно триста. То есть двести, две трети ещё не найдены, не определена их географическая локализация. И поскольку очевидцы ушли (в том числе исполнители приговоров, которые довольно часто были фактором находки), – сейчас они находятся только случайным путём.

Для примера: в 2008-м году я снимал во Владивостоке место, о котором тогда только приблизительно известно, что, возможно, там, на четырнадцатом километре дороги в Горностай (бухта на окраине Владивостока – Ред.), в годы репрессий хоронили расстрелянных. Два года спустя, когда строили дорогу, там наткнулись на массовые захоронения.

Таких случаев много, поскольку, как правило, хоронили на окраинах городов, потом города разрастались, и во время строительных работ находили эти страшные могилы. Но всех-то, конечно, никогда мы не найдём.

– Скажите, эти фотографии, которые взяты из архивов ФСБ, – что они значат для вас?

– Эти фотографии – это особый документ. Они снимались по рутинной полицейской процедуре штатными фотографами НКВД, и по желанию или по смыслу палачей они должны были навсегда оставаться в совершенно секретных архивах. И когда они всплыли в начале 1990-х годов (спасибо тем же переменам и распаду этой ужасной нечеловеческой системы), они тут же – против желания палачей, которые не только уничтожали людей, а хотели уничтожить и память об убитых, – стали носителем очень сильной индивидуальной памяти об отдельных, конкретных жертвах террора.

– Уже более четверти века вы занимаетесь этим проектом. Вы видите для себя какое-то окончание, завершение своей работы?

– Трудно ответить на этот вопрос. Есть идеи, как можно ещё рассказать о сталинских репрессиях, о государственном терроре. Например, голод 1920–1930-х годов. Не только на Украине, но и в Казахстане, и в России. По количеству жертв это – самое страшное преступление против человечности: голод, организованный государством, голод, который стоил, как считается, как минимум четыре с половиной миллиона человеческих жизней. В то время как общая сумма жертв Большого террора (учитывая тех, кто погиб в лагерях) достигает цифры в полтора миллиона человек.

С другой стороны – возвращаясь к тому, о чём мы уже говорили: я сомневаюсь, может быть, я не стану это делать, именно из-за того, насколько это воздействует на психику. Этот мир умерших, мир жестоко убитых людей – он довольно сильно влияет на меня, как бы втягивает. Ведь если говорить о голоде, то там происходили самые страшные, ужасные вещи…

Может быть, ещё буду делать проект про ссыльных. Ссыльные – как бы другой ГУЛАГ, немного забытый в сравнении с лагерями, а количество жертв и пострадавших, пожалуй, там не на много меньше. Там же огромное количество людей просто умерло от голода. Фотографии об этом тоже есть.

Для завершения могу сказать, что я занимаюсь фотографией, воссозданием, насколько это возможно, фотографического образа тех трагедий прошлого. Потому что фотография является одним из факторов, кроме воспоминаний очевидцев, кроме лагерной литературы, кроме – или, скорее всего, рядом – с трудами историков, который провоцирует нас предпринять попытку вообразить прошлое.

Даже в слове «вообразить» на всех языках – и на польском, и на английском, и в русском – есть корень «образ». Или, если сказать по словарю, вообразить – это значит создать в уме образ чего-то неизвестного. И тут же, говорит словарь, – попытаться понять. Это, можно сказать, кредо моей работы: мы вынуждены предпринимать эту нелёгкую попытку вообразить то, что почти невообразимо, если хотим сохранить память.

    Томаш Кизны (Tomasz Kizny) – польский фотограф и журналист. Родился в 1958 году.  После введения военного положения  в Польше в 1981 году организовал независимое фотоагентство «Дементи» (“Dementi”). Агентство вело подпольную деятельность в 1982-1989 годах, фиксируя общественное сопротивление в Польше и падение коммунистического строя в Восточной Европе. «Дементи» делало фотографии для польского самиздата, заграничной прессы, а также организовывало самиздатовские выставки.

    В 90-е годы Томаш Кизны создал фотопроект, посвящённый системе лагерей ГУЛАГа. В результате в 2003-2004 годах была издана книга «ГУЛАГ» в шести языковых версиях: французская, немецкая, английская, испанская, итальянская ив 2007 году русская (издательство РОССПЭН).

    Работа над проектом «Большой террор» велась в России, Белоруссии и на Украине в 2008–2011 годах.

суббота, 1 ноября 2014 г.

Отказано в доске

Ростислав Федосеевич Чайка
Опубликовано на сайте газеты "Тихоокеанская звезда" 30 октября 2014 года

У старинного дома по улице Волочаевской, 146 в Хабаровске богатая история. До Октябрьского переворота 1917 года в нем размещалась гостиница «Бристоль», а в годы Гражданской войны и белые, и красные, и японцы. В конце 20-х годов в здании были размещены структуры УНКВД по ДВК, а в построенном во дворе этого здания - внутренняя тюрьма УНКВД, УНКГБ, УМГБ по Хабаровскому краю.

Эта тюрьма известна тем, что в ее подвале по приговорам судов в 30-е годы и вплоть до 50-х годов невинно, по политическим мотивам, расстреляны тысячи наших соотечественников.
Цель нашего движения «Мемориал» - установить на фасаде этого здания мемориальную доску следующего содержания: «Здесь во внутренней тюрьме НКВД в годы сталинских репрессий были расстреляны по политическим мотивам и впоследствии реабилитированы около 11 тысяч жителей Дальневосточного края. Светлая память безвинно погибшим».
Первый шаг мы сделали в конце декабря 2007 года, когда я обратился к начальнику Управления ФСБ по Хабаровскому краю с просьбой поддержать нашу инициативу. В ответном письме была дана рекомендация, что этот вопрос нужно решать с собственником этого здания.
В мэрии нам порекомендовали необходимый перечень документов, которые нужно представить в соответствии с положением о мемориальных досках.
Требуемые документы мы предоставили, но на заседании городской комиссии по увековечиванию памяти о выдающихся событиях и личностях в установке такой доски было отказано.Некоторые члены комиссии высказались, что «нельзя, большой негатив, страшно». В том смысле, что мимо доски будут ходить горожане и некоторым из них она испортит настроение напоминаем о расстрелах. Позвольте спросить: а мемориальные доски, установленные на зданиях по ул. Калинина 63, Запарина 123, Знаменщикова,7 и совсем «свежая» на улице Муравьева-Амурского 22 в память казненных наших граждан белогвардейцами, белоказаками - разве не о страшных страницах нашей истории напоминают? Такую же горькую и правдивую историю мы хотим обозначить мемориальной доской на здании по улице Волочаевской, 146.
В конце концов, нас попросили подтвердить достоверность событий, имевших место во внутренней тюрьме НКВД. Мы обратились в УФСБ по Хабаровскому краю, где многие годы хранятся уголовные дела на осужденных, в том числе и приговоренных к высшей мере наказания (ВМН). Это ведомство подтвердило, ссылаясь на объяснение бывшего начальника внутренней тюрьмы НКВД по ДВК в 40-е годы, что там расстреливали лиц, приговоренных к ВМН в самой тюрьме, но, мол, местоположение тюрьмы и количество расстрелянных он не указал. В краевом архиве никаких документов о событиях во внутренней тюрьме мы не нашли, кроме приказа начальника НКВД по ДВК № 486 от 31.12.1937 г., которым подтверждается, что на улице Волочаевской была внутренняя тюрьма, а другими приказами о расстановке личного состава, штатными ведомостями подтверждается, что она функционировала. Количество расстрелянных подтверждается в пятитомном издании книги-памяти (книга-мартиролог) под названием «Хотелось бы всех поименно назвать», составленной самими же работниками УФСБ по Хабаровскому краю.
В общем, полный пакет документов со всеми дополнениями мы передали в комиссию по увековечиванию памяти. Положительное решение было принято, но нам предложили доработать эскиз мемориальной доски и согласовать его с главным художником города.
Доработанный текст звучал так: «Здесь во дворе этого дома, во внутренней тюрьме УНКВД по ДВК, в годы сталинских репрессий были расстреляны тысячи безвинных граждан. Светлая память погибшим». Согласованный с главным художником города эскиз доски в назначенные сроки лично мною был передан секретарю комиссии.
Все дальнейшие перипетии пересказывать долго. Тогдашнее управление культуры потребовало представить согласие Хабаровского УФСБ на размещение мемориальной доски. Из УФСБ ответили, что «принятие решения по установке мемориальной доски не входит в компетенцию органов госбезопасности…», но они «принципиальных возражений против установки доски на фасаде здания по ул. Волочаевской, 146 не имеют». Но управление культуры почему-то не удовлетворилось ответом и вновь потребовало представить согласие УФСБ по Хабаровскому краю на установку доски. УФСБ еще раз пояснило, что «принятие решения по установке досок на зданиях города не входит в компетенцию органов безопасности» и что их позиция по данному вопросу не изменилась.
Потом мэрия стала требовать архивные документы, которые подтвердили бы, что действительно массовые расстрелы приговоренных к ВМН происходили во внутренней тюрьме. Нам предложили и новый текст на мемориальной доске: «Во внутреннем дворе этого здания в годы сталинских репрессий (1935-1939 г. г.) находилась внутренняя тюрьма».
Вот так мягко и ласково: была тюрьма, и только.
У нас снова просят какие-то справки, заверенные копии документов.При этом все как бы «за», но на деле получается «против». И эта история может продолжаться еще годами. «Мемориал» уже доказал то, что, в общем-то, в особых доказательствах и не нуждалось: тюрьма была, репрессированных в ней судили и расстреливали. И мемориальная доска на фасаде этого дома должна быть. Вот только как скоро перестанут чинить «Мемориалу» препятствия? Боль с наших душ не снята…