воскресенье, 28 февраля 2016 г.

XX съезд КПСС: как в Татарии было реабилитировано 50 тысяч «политических»

Михаил Бирин
Опубликовано на сайте электронной газеты "БИЗНЕС Online" 28 февраля 2016 года


О роли личностей и судьбах простых людей в непростой истории страны

60 лет назад, 25 февраля 1956 года, на закрытом заседании XX съезда КПСС, когда повестка дня уже была исчерпана, Никита Хрущев предложил вниманию делегатов сенсационный доклад «О культе личности и его последствиях». Первый секретарь ЦК выступил с обвинениями против Сталина. Как эти события сказались на жизни ТАССР и ее граждан, «БИЗНЕС Online» выяснял у сегодняшних специалистов и свидетелей того времени.

ВНУК ЗА ДЕДА ОТВЕЧАЕТ

Елена Табейкина
«Закрытое утреннее заседание проходило без присутствия зарубежных представителей, стенограммы его выступления не велось, за время 4-часового доклада главы государства никто из присутствующих не проронил ни слова, — по просьбе „БИЗНЕС Online“ восстанавливает подробности тех событий Елена Табейкина, потомственный историк, кандидат наук, доцент Казанского энергоуниверситета. — По свидетельству очевидцев, стояла такая тишина, что слышно было, как пролетает муха. Прений по докладу не открывали. Сам доклад был зачитан уже после окончания основной работы съезда, когда Хрущева переизбрали Первым секретарем партии. Снять его с высшего поста было уже невозможно. Несмотря на такую секретность, сразу же после съезда с информацией об основных тезисах выступления лидера СССР делегаты выступали на заводах, в райкомах и обкомах партии. Практически сразу о докладе и его содержании стало известно за границей».

В день 60-летия хрущевского доклада по центральному ТВ выступил уважаемый многими, блестящий политолог и политик Вячеслав Никонов. Он же — внук делегата того самого ХХ съезда, небезызвестного Вячеслава Молотова, фамилию которого сделали нарицательным не его пакт с Риббентропом, и даже не его должности и близость к вождю в сталинском окружении, а одноименный «коктейль», любителями которого стали не только герои Второй мировой с обеих сторон, но и продолжают быть таковыми активисты киевского майдана и организации под названием ИГИЛ. Итак, рассказывая о впечатлениях деда о съезде, политик делает вывод о том, что главный его итог — подрыв мощи мирового коммунистического движения (из компартий сразу ушла половина их членов), нанесение ущерба политическому реноме СССР, достижение Хрущевым личных политических амбиций. В общем, беду принес в страну товарищ Хрущев, да и только. Нет, ну конечно, было что-то еще... Имя этому «что-то» — миллионы и миллионы граждан СССР.

Рафгат Гизатуллин в молодости
95-летний казанский экс-прокурорский подполковник юстиции Рафгат Гизатуллин вспоминает, что никаких особенных директив и указаний в связи с взрывоопасными московскими событиями в то время «на места» не поступало. «Работали, как работали. Что-то смутное в виде слухов, конечно, просачивалось и до нас, но повседневную рутину не нарушало ничего особенного». Если, конечно, считать за «рутину» специфику прокурорской повседневности: убийства, насилия, грабежи... Но это всего лишь «уголовка» — не война же! «Все мы плакали, когда умер Сталин, — вспоминает Радия-апа, супруга бывшего прокурорского. — Всех обуял страх неизвестности: как же дальше?». Не был исключением и ее супруг, хотя в приснопамятном 37-м его отца, оренбургского продавца (а может статься, и хозяина) продуктовой лавки расстреляли без особых объяснений. Супруга «врага народа» и шестеро детей остались без кормильца и отца, но в 9-м классе Рафгата без особых разговоров призывают в армию. Почти сразу пришла война, и сапер-минер Гизатуллин прошел ее, слава Аллаху, от начала до конца почти без царапин (при его-то воинской специальности!). 10-й класс фронтовик заканчивал уже после войны, его славное боевое прошлое (два ордена и около тех десятков медалей) стали хорошим подспорьем для учебы на юриста в Казани. Потом — следователь в Юдино, прокурор поочередно в нескольких районах ТАССР, работник республиканской прокуратуры — Рафгату-абый ни профессионального, ни боевого, ни просто человеческого опыта не занимать. И с верхотуры этого опыта уполномочен однозначно заявить: хотя он и осознал это позже, но прошедший «где-то там» ХХ съезд и хрущевский на нем доклад в жизни его были значимыми хотя бы потому, что вернули доброе имя его отцу.

ПРОБРАЛО ДАЖЕ ПАЛАЧА

Известный казанский профессор-историк Алексей Литвин, научные интересы которого всегда были связаны с изучением Гражданской войны, карательной политики Советского государства в одном из своих последних интервью сообщил о масштабах сталинских репрессий в Татарии: «По данным КГБ, с 1918 по 1953 год в Татарии по политическим мотивам были арестованы 40 496 человек. 4 399 из них были расстреляны. Всего же, по данным «Мемориала», с 1921 по 1953 год в стране было почти 5 миллионов политзаключенных. Из них 10% осуждены несколько раз. В 1918 году в стране появились первые концлагеря — в Свияжске и в Арзамасе. Осужденных туда отправляли с такими формулировками: «посадить до окончания Гражданской войны», «посадить до свершения мировой революции». В 1930-е годы формулировки приговоров изменились: как правило, арестованных обвиняли в троцкизме, контрреволюционной деятельности. Татар, как и представителей всех других национальностей, кроме русской, обвиняли в национализме.

Одно из исключений из этого «правила» — дело татарского драматурга, писателя Карима Тинчурина. Его арестовали по доносу и судили в 1938 г. как японского шпиона. Были разнарядки: столько-то человек осудить как японских шпионов, столько-то — как польских... Судя по делу, Тинчурин был исключительно порядочным человеком, ни на кого не стал доносить. Он говорил: «Я никогда не видел живого японца — хоть покажите!» Молодой следователь, тоже татарин по национальности, на допросах ставил на колени этого уважаемого человека, которому было 50 лет... Я решил разыскать этого следователя, узнать о его судьбе. Оказалось, Берия «почистил» его в 40-м году, он стал секретарем какого-то сельского райкома. Из партии его потом исключили. А когда репрессированных начали реабилитировать, он называл себя жертвой культа личности.

Рафгат и Радия Гизатуллины
По делу одного из палачей мы с Аязом Гилязовым даже написали повесть. Охотника, уроженца одной из татарских деревень, который белке в глаз попадал, взяли на работу в «казанскую Лубянку», на Черное озеро. Он казнил осужденных, стреляя им прямо в сердце. Считал: то, что он делает, необходимо народу и стране. Но однажды среди арестованных оказался его односельчанин, друг детства. И палач не стал его убивать, только ранил. Ночью он выкопал этого человека из общей могилы заключенных на Архангельском кладбище, отвез его к своим знакомым, помог сменить имя. Во время войны палач стал известным снайпером. После войны он встретил своего друга в родной деревне..."

ДЕВЯТАЕВ ТАК И ОСТАЛСЯ ВРАГОМ

«Первый том мы выпустили в 2000-м году, — рассказывает корреспонденту «БИЗНЕС Online» Михаил Черепанов, член редколлегии Книги Памяти жертв политических репрессий Республики Татарстан, заведующий музеем-мемориалом Великой Отечественной войны в Казанском кремле. — Поручение о выпуске этой Книги было от Правительства республики. Реабилитация проходила уже давно, в 50-х годах. В 1989-м пошла самая главная ее волна. Большая волна была и в 94-м. Еще при Ельцине, 18 октября 1991 года вышел закон Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий», а потом его постоянно дополняли в 92-м, 93-м и так далее.

Ну так вот, после ХХ съезда и пошли реабилитации именно партийные в эти годы — с 1956 до 1958-го. Всяких писателей, секретарей обкомов-райкомов и так далее начали реабилитировать в эти годы. Даже вот агента ГРУ полковника Бушманова, друга нашего Михаила Девятаева, реабилитировали в 1957-м. То есть основная масса политических реабилитаций началась именно после этого доклада, конечно. А вот Девятаева не реабилитировали вообще. О нем вопросов никто не поднимал.

— Но его же выпустили!

Михаила Девятаева не
реабилитировали вообще.
О нем вопросов никто не поднимал
— Ты не путай разные вещи. Бериевская амнистия 1953 года — она была для всех преступников. Для полицаев, власовцев, всяких там бендеровцев, уголовников, насильников, да кто его знает для кого там еще! Взяли и всех, да и выпустили, понимаешь? В связи со смертью Сталина и годовщины Победы. Просто «по доброте душевной» Берия так решил. Про эти события есть замечательный фильм «Холодное лето 53-го». Это не политика государственного масштаба, это были чисто бериевские вещи. А вот настоящая политическая реабилитация, когда уже признали, что это никакие не уголовники, никакие не бандиты и враги народа, а безвинные жертвы политических разборок, они начались только после доклада Хрущева. Более того (и я об этом много раз писал), у нас политических реабилитировали, конечно, 50 с небольшим тысяч по Татарии. А вот тех, кого арестовывали ни с того, ни с сего, за «колоски» или «нарушения трудовой дисциплины» (опоздания на несколько минут на работу и проч.), за недосдачу двух-трех мешков навоза в налог, они уголовниками так до сих пор и числятся. Реабилитации для них никакой не было. Так что и Девятаев, наш легендарный Герой Советского Союза, — до сих пор «враг народа», потому что был в плену. И цифры до сих пор — кто из них враг, а кто нет — неизвестны, потому что их не все еще рассекретили.

Я с этим столкнулся — среди умерших в нашей знаменитой Казанской психушке, например, политических много, но далеко не все. Большинство из них было по «колоскам», опозданиям на работу, нарушениям паспортного режима и все такое. Никто их никогда не считал — вот в чем дело. Может, где-то они и посчитаны, но кто же их рассекретит? То есть, признается в собственных, пусть даже былых, но — грехах!"

«Один из «административно погибших» — Губочкин Федор Косьянович, 1894 года рождения, уроженец села Бетьки Набережно-Челнинского района, — продолжает рассказ Михаил Черепанов. — Имел четырех детей, был бригадиром в колхозе. Арестовали его 4 января 1942 года. За что — никто не знал. Как сообщила в редакцию его племянница Елена Андреевна Губочкина, вся родня считала, что его сразу расстреляли, потому все боялись за свою судьбу. И жена, и дети, и другие родственники постарались выехать из села Бетьки. Страх живет в памяти Губочкиных до сих пор.

Мне удалось найти Федора Косьяновича в списках умерших в исправительно-трудовой колонии № 5 на острове Свияжск. Оказалось, что скончался он 16 августа 1943 года. В деле Ф.К. Губочкина № 15166 зафиксировано: «Осужден 3 января 1942 г. по статье 111. Формулировка обвинения убийственная: «Халатность: не доведя до конца одно мероприятие, принимался за другое, не ставя в известность начальников своих». За это «страшное преступление» работоспособный человек в годы войны был отправлен не на фронт или оборонный завод, а осужден на 3 года исправительно-трудовых лагерей, где его замучали голодом. Правда, уже после смерти Губочкина в лагерь доставлен был приговор народного суда от 20 августа 1943 года: «Из-под стражи освободить». Только освобождать было уже некого...

«ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ ПЛАН» УНИЧТОЖЕНИЯ СОГРАЖДАН

Михаил Черепанов (фото: tatmuseum.ru)
«Прошло уже почти полвека с тех пор, как партийные чиновники разрешили советскому народу считать своих родных и близких, вырванных из мирной жизни, замученных в лагерях и тюрьмах, безвинными жертвами, — Михаил Черепанов старается сдержать эмоции. — Правда, сделано это было с большими оговорками. Поначалу были объявлены безвинными были только те, кто лично устанавливал, проливая кровь (в том числе и чужую), ту самую власть, которая их потом и сгубила. Оправдали и тех, кто был объявлен предателем лишь за то, что оказался во вражеском плену. Таких было около 800 тысяч. Работы по их реабилитации хватило на десяток лет.
В конце 50-х годов разрешили считать невинными и тех, кто всю жизнь трудился, укрепляя советскую власть экономически, а пострадал от нее лишь за то, что не полностью соответствовал положению раба. (Или, как выражался один из руководителей установления советской власти в России Лев Троцкий, „белого негра“). Таких оказалось несколько миллионов. И процесс реабилитации затянулся, а вскоре и совсем заглох».

«Архивы снова закрыли в 1995 году, — писал не так давно Алексей Литвин. — В них смогли нормально поработать только те, кто попал туда раньше. Н. Петров, зампредседателя совета Научно-информационного и просветительского центра общества „Мемориал“, успел набрать хорошие материалы по истории репрессий и инакомыслия в СССР. А мне в архиве ГБ на Лубянке в 1993-94 годах уже не давали описей документов: я мог только гадать, что там есть. Называл тему — мне приносили документы. А все ли приносят, уже не знал...».

Потому что документы эти даже в хорошо отапливаемых архивных читальных залах, что называется, леденят кровь...

30 июля 1937 года все областные и республиканские управления НКВД СССР получили оперативный приказ Народного Комиссара Внутренних дел СССР № 00447 Н.Ежова, утвержденный на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Во втором отделе приказа «О мерах наказания репрессируемых и количестве подлежащих репрессиям» есть пункт 2:
«Согласно представленных вами учетных данных утверждаю вам следующее количество подлежащих репрессии:
Татарская АССР первая категория (расстрел) — 500 чел.,
вторая категория (высылка) — 1500 чел».
Иначе говоря, сотрудникам НКВД давался «производственный план» уничтожения собственного народа. Рядом публикуется еще один любопытный документ из архива КГБ РТ — «Сведения об использовании лимита по состоянию на 30 декабря 1937 года».
В нем секретарь оперштаба НКВД Татарской республики младший лейтенант Госбезопасности Горский рапортует о том, как выполняется план репрессий:
«1 категория (расстрел) — лимит — 2350 чел., осуждено — 2196 чел., остается — 154 чел.
2 категория (высылка) — лимит 3000 чел., осуждено 2124 чел., остается 876 чел».
Вдумайтесь: план из центра был таков — 500 человек приговорить к расстрелу. Через несколько месяцев офицер НКВД Татарии рапортует, что только в республике расстреляно 2196 человек и лимит не исчерпан. Осталось «недорасстрелянных» 154 человека! Что это, как не инициатива снизу? «Творчество масс» на местах. И это лишь в течение 1937 года.

Подобные сведения занесены в компьютер работниками редакции Книги Памяти при помощи сотрудников КГБ, МВД и Прокуратуры Республики Татарстан, членов патриотической организации казанских студентов «Снежный десант».

БАБИЙ ЯР ПО-ТАТАРСТАНСКИ

Памятник жертвам политических репрессий
в Казани (фото: inkazan.ru)
"Общие цифры репрессий системы против мирного населения Татарии таковы, — продолжает Михаил Черепанов. — Арестовано и осуждено по 58 статье (антисоветская деятельность и пропаганда) с 1918 по 1987 годы более 54500 человек. Приговорено к высшей мере наказания — расстрелу — около 10 процентов, умерло от голода, болезней и пыток в заключении — еще 15 процентов. 8 процентов жертв политрепрессий — женщины. Это тысячи чьих-то матерей, жен, сестер и дочерей, интеллигенции и крестьянок, простых домохозяек.

Звучит кощунственно, но формально еще можно «оправдать» расстрелы тех, кто сопротивлялся власти большевиков — солдат и офицеров Белой армии, зажиточных хозяев, не желающих отдавать свое имущество, бывших помещиков и капиталистов, священников, не смирившихся с новыми порядками, хватавшихся за вилы крестьян. Но чем можно оправдать массовое уничтожение женщин и детей, осуществляемое не только в годы гражданской войны, но и в мирные 30-е годы? Какая логика классовой борьбы может дать право кому бы то ни было лишать жизни матерей, оставляя сирот? Ради какой идеи можно безжалостно убивать престарелых и молодых женщин?

На страницах Книги Памяти жертв политических репрессий Республики Татарстан подобных примеров немало. Приведу лишь некоторые.

17 декабря 1918 года в Чистополе расстреляны 53-летняя русская дворянка В.А. Бутлерова, уроженка деревни Красный Яр и две ее дочери — Виктория и Татьяна. Чистопольская ЧК обвинила их в том, что они «выдавали врагу советских работников». Такой же приговор вынесла 21 марта 1919 года Мензелинская ЧК 50-летней хозяйке аптеки в деревне Новые Челны Т.В. Ермолаевой «за сочувствие белогвардейцам во время гражданской войны». Видимо, лечила раненых.
Но это было лишь начало. Самое страшное началось в 30-е годы. Встречая вполне естественное сопротивление сельчан в процессе коллективизации (а проще сказать — конфискации всего нажитого), борцы за великую идею не выбирали средств. Всех несогласных ждала или ссылка, или заключение.

11 июля 1931 года в Казани по решению тройки ГПУ ТАССР расстреляли 60-летнюю крестьянку из с.Каразерик Ютазинского района Г.Гарипову. Чтобы остальные были сговорчивее.

В 1937 году по строго секретному оперативному приказу Народного комиссара внутренних дел СССР Н.Ежова № 00447, утвержденному лично секретарем ЦК И.В. Сталиным, органы НКВД начали уничтожение «врагов народа» и членов их семей.
Сначала арестовали тех, кто когда-то проживал за пределами СССР. 21 ноября 1937 года прокурор СССР приговорил к высшей мере наказания 30-летнего кассира сберкассы станции Агрыз М.Г. Маслакову за то, что она родилась на станции Фульэрди Китайско-Восточной железной дороги (в начале века это была территория Российской империи) и 39-летнюю мать-домохозяйку из Казани Е.И. Кудиенко за то, что она когда-то проживала в Манчьжурии. 27 ноября этих «японских шпионок» расстреляли в Казани.
16 ноября 1937 года привели в исполнение приговор 49-летней жене муллы З.М. Мухутдиновой из деревни Верхняя Каменка Черемшанского района. Вопреки всем законам, ее расстреляли «за поджог дома председателя сельсовета», совершенный ею в 1931 году, хотя она только что отсидела за это 5 лет.

13 декабря 1937 года за «сокрытие своего социального происхождения» была приговорена к смерти 28-летняя С.Ш. Матыгуллина из Казани. Бригадира завода № 40 им. Ленина не спасло даже то, что она была с 1929 по 1933 год кандидатом в члены ВКП(б).
21 декабря 1937 года тройка НКВД ТАССР по тому же приказу «припомнила» 50-летней домохозяйке А.П. Лыхиной-Серебряниковой из Чистополя, что она «бывшая купчиха, служила у Колчака, дискредитирует политику Советской власти». В деле упомянуто, что в 1936 году ее сын осужден за антисоветскую деятельность к 10 годам ИТЛ. Народная власть сочла необходимым конфисковать все ее имущество, а хозяйку — расстрелять.

«Непростительное преступление» перед Советской властью совершила и 55-летняя жительница Казани Е.Н. Писарева. 16 декабря 1937 года товаровед Татарской конторы «Главрезина» была расстреляна потому, что ее «брат был разоблачен как изменник». Не забыли забрать и ее имущество.

Не было пощады и 44-летней продавщице казанского магазина № 3, кандидату в члены ВКП(б) с 1931 года. П.И. Камалетдиновой. Мало того, что она была немкой и родилась в Германии, она «поддерживала связи с родственниками в той стране». Наверное, писала им письма. Приговаривая ее к расстрелу 14 октября 1938 года, тройка НКВД ТАССР учла и то, что муж ее тоже был осужден. Решено было не оставлять сыну «врагов народа» и их скромное имущество.
В подобном преступлении «разоблачена» уроженка Волынской губернии С.В. Венцековская. В свои 32 года она имела дочь, была инструктором Татарского обкома ВКП(б) по Татнаркомлегпрому. Была в партии с 1926 года. Раз полька по национальности, значит «общалась с родственниками, живущими в Польше». 3 октября 1938 года расстреляли и ее.

Той же участи «заслужила» 44-летняя полька, домохозяйка из поселка Камское Устье А.И. Коляда-Волынец. Прокурор СССР 13 января 1938 года согласился с доводами оперативников НКВД, что она «поддерживает связь с родственниками» в своем родном польском городе Вилейка.

Удачным, по мнению Прокурора СССР, было и «разоблачение» бывшей дворянки из Казани 51-летней В.Р. Трацевской. Эта полька, находясь на иждивении сестры, умудрилась стать «участницей шпионской католической организации и занялась сбором разведданных». Судя по всему, для польской разведки. 7 июля 1938 года женщину расстреляли в Казани.

Не заслуживала снисхождения и уроженка Кишинева М.Я. Павленко. Она посмела «выйти замуж за человека, которого НКВД назвало агентом румынской разведки». Правда, свадьба состоялась задолго до ареста жениха. Но это не остановило Прокурора СССР. 6 апреля 1938 года он обрек 32-летнюю молдаванку на казнь. Приговор был приведен в исполнение 27 июня.

39-летняя Е.Г. Келер высшей меры наказания «заслужила» вполне. Во-первых, эта русская машинистка казанского завода СК-4 была родом из финского города Темерфорс. Во-вторых, поддерживала связь с родственниками в этой стране. А в-третьих, Прокурора СССР возмутил тот факт, что она «не донесла на мужа», которого тоже посчитали шпионом. 5 февраля 1938 года она разделила участь родного человека.

В 1941 году началась война с Германией. Руководство компартии, Советского государства показало свою беспомощность в организации обороны. На ком можно было выместить свой позор? На оккупантах? Но они оказались временно сильнее. Выход был найден тот же — «бей своих, чтоб чужие боялись». И били. Один из примеров — судьба 59-летней уроженки села Бурундуки Кайбицкого р-на М.Б. Ишмухаметовой. В 1937 году тройка УНКВД Тульской обл. осудила ее «как социально-вредный элемент» на 3 года лишения свободы. По возвращении на родину, 24 июля 1941 года женщина снова была схвачена. На сей раз Верховный суд ТАССР приговорил ее к расстрелу «за агитацию против колхозов».

По данным архивов республики только в ТАССР по политическим мотивам было арестовано более 50 тысяч человек. Каждый пятый из них — расстрелян или умер в заключении. Это и есть те «щепки», которые летели в процессе «рубки леса» — строительства «самого справедливого общества на земле». Не слишком ли дорогая цена, чтобы так быстро о ней забывать?

суббота, 20 февраля 2016 г.

Генерал Горбатов: "Лучше умру, чем оклевещу себя, а тем более других"

Александр Пилипчук
Опубликовано на сайте ПРАВО.ru 20 февраля 2016 года

С допросов в Лефортовской тюрьме комбрига Александра Горбатова в камеру возвращали на носилках, а когда он приходил в себя, продолжали пытать. Но добиться от него, чтобы он оговорил себя и своих сослуживцев по огульному обвинению в связях c "врагами народа", следствию не удалось. Тем не менее, его осудили на 15 лет лагерей и отправили на Колыму. В армию он вернулся уже после пересмотра дела, перед началом войны, и проявил себя талантливым полководцем, отдав этому ремеслу более 60 лет.

В 1944 году командущий 3-й армией 1-го Белорусского фронта, генерал-лейтенант Александр Горбатов совершил проступок, который, как он писал в своих мемурах "Годы и войны", "был признан более чем сомнительным", а в Кремле был квалифицирован как преступление. Один из офицеров, уроженец Донбасса, получил письмо от отца: тот жаловался сыну, что для восстановления шахт, разрушенных гитлеровцами, нужен крепежный лес, а его поставляют очень мало. Узнав об этом, командарм сказал подчиненному: "Так напиши отцу, пусть приедет сам или пришлет кого-нибудь к нам за лесом. Видите, сколько здесь леса? Будем рубить, будем грузить уходящий от нас порожняк…"

Сказал, и за множеством дел забыл об этом разговоре. Вспомнил о нем лишь тогда, когда ему доложили, что "прибыла делегация из Донбасса". На беседу с тремя шахтерами Горбатов пригласил члена Военного совета армии генерал-майора Ивана Коннова. "Ну, как вы думаете, Иван Прокофьевич, поможем шахтерам?" – обратился к нему Горбатов. И получил неожиданный ответ: " Да, помочь бы надо. Но вот беда: категорически запрещено вывозить лес". Горбатову пришлось признаться, что он об этом постановлении правительства ничего не знал. Тем не менее принял решение рубить лес и отправлять его "под видом необходимости строительства оборонительных рубежей в тылу армии. "А если уж что и случится, всю вину я возьму на себя", – закончил он. Коннов едва заметно кивнул головой. Подробностей лесоповала и отправки первой партии заготовленной древесины объемом 50 000 кубометров Горбатов в воспоминаниях не привел, подчеркнул только, что погрузка в эшелоны, идущие в тыл порожняком, шла главным образом между полустанками и разъездами. Но сохранить в тайне "операцию" не удалось, и, по словам командарма, "наступил час расплаты".

"Горбатова могила исправит"


Из Москвы в штаб армии прибыли три человека в штатском, уполномоченные Верховным главнокомандующим Иосифом Сталиным, разобраться в ситуации. Горбатов рассказал о просьбе шахтеров и своем желании помочь восстановлению угольной промышленности, подчеркнув, что был предупрежден членом Военного совета о недопустимости вывоза леса, но принял решение под свою ответственность. Беседа-допрос длилась в течении четырех часов. Командарм при этом заметил, что старший из приезжих главным образом задавал вопросы по существу произошедшего, в то время как его более молодые спутники постоянно сбивались на вопросы о событиях семилетней давности, когда Горбатов был арестован и осужден.

После отъезда комиссии в армии поползли слухи, что дни командрма на должности сочтены. "Ожидание решения было долгим и мучительным, – вспоминал Горбатов. – Я о многом передумал… Наконец, как было договорено, председатель тройки позвонил мне по ВЧ: "Докладывал Сталину, он выслушал внимательно. Когда доложил, что вас предупреждал генерал Коннов, он спросил, от кого я это узнал. И когда я доложил, что от самого Горбатова, Сталин удивленно переспросил: "От самого Горбатова?" А потом добавил: "Да, это на него похоже. Горбатова только могила исправит". Вердикт вождя, по словам "председателя тройки", был таким: "Преступление налицо, но поскольку, как вы говорите, он не преследовал личной выгоды, на деле надо поставить точку".

"Не встречая противника, я испытывал даже разочарование"

Родился Горбатов 21 марта 1891 года в деревне Пахотино (ныне Ивановской области) в крестьянской семье. В 1902 году он окончил сельскую трёхклассную школу с похвальным листом, трудился в крестьянском хозяйстве отца, на зимних отхожих промыслах, на обувной фабрике в Шуе. В октябре 1912 года 21-летнего Горбатова "забрили", т.е. призвали в царскую армию. Он попал в в 17-й гусарский Черниговский полк. "Служба в кавалерии не показалась мне тяжелой: военная наука давалась легко, я считался исправным и дисциплинированным солдатом, – вспоминал он многие десятилетия спустя. – По строевой и физической подготовке я получал оценку "хорошо", по стрелковому делу и тактике – "отлично". Меня часто ставили в пример и на тактических занятиях за смекалку и за стремление обмануть условного противника".
Когда началась 1-я Мировая война, Черниговский полк принял активное участие в боевых действиях на территории Польши и в Карпатах. "Моя всегдашняя готовность ввязаться в рискованное дело превратилась в разумный риск солдата-фронтовика. Пригодилась здесь и присущая мне с детства привычка к разумной расчетливости, – писал Горбатов в своей книге. – Многие мои товарищи по полку, впервые попав на войну, боялись, думали о том, что их ранят и оставят на поле боя или убьют и похоронят в чужой земле. Поэтому они со страхом ожидали встречи с противником… Таких переживаний, сколько помню, у меня не было <…> Там, где многие, прежде равнодушные к религии, стали частенько "уповать на бога", я уверился, что вся сила в человеке – в его разуме и воле. Поэтому, не встречая противника, я испытывал даже разочарование в всегда предпочитал быть в разведке или дозоре, чем глотать пыль, двигаясь в общей колонне. Начальники ценили мою безотказную готовность идти к любую разведку".

Горбатов закончил войну старшим унтер-офицером, "за подвиги личной храбрости" он был награжден четырьмя Георгиевскими крестами и медалями. 5 марта 1918 года Черниговский гусарский полк расформировали, личный состав демобилизовали. Горбатов уехал к родным, но в 1919 году решил вступить в Красную армию добровольцем. Командирская одаренность, решительность Горбатова, прекрасное знание им кавалерийского устава русской армии и большой фронтовой опыт быстро выдвинули его из рядов красноармейцев. Он последовательно командовал взводом, эскадроном, полком и отдельной кавалерийской бригадой.

Послужной список Горбатова после окончания Гражданской войны выглядит не менее внушительно: с 1921 года – командир 7-го Черниговского Червоного казачества кавалерийского полка, с 1928 года – кавалерийской бригады, с 11 января 1933 года – 4-й Туркестанской горно-кавалерийской дивизии, с мая 1936 года – 2-й кавалерийской дивизии. Горбатов хорошо понимал, что его образования для командования крупными кавалерийскими частями мало. "В те годы была своеобразная горячка, все, в том числе и я, стремились учиться, – вспоминал он в мемуарах. – И, пожалуй, самообразование в короткие часы отдыха, личного времени давало нам то, что мы не могли получить в детстве и юности. Вырабатывалось то, что можно назвать "внутренняя культура", "интеллигентность". Только в 1925 году он окончил отделение командиров полков на кавалерийских курсах усовершенствования командных кадров в Новочеркасске, а в 1930 году – Высшие академические курсы. 26 ноября 1935 года ему присвоили персональное воинское звание "комбриг". К этому времени он стал также кавалером одена Красного Знамени.

"Троянский конь" чекиста

В сентябре 1937 года командира кавалерийской дивизии Киевского военного округа Горбатова обвинили "в связи с врагами народа" и исключили из рядов ВКП (б). Незадолго до этого он узнал из газет, что органы госбезопасности "вскрыли военно-фашистский заговор". Среди имен заговорщиков назывались крупные советские военачальники, в их числе Маршал Советского Союза Михаил Тухачевский. Это известие, по словам Горбатова, его "прямо-таки ошеломило". Как могло случиться, задавал он себе вопрос, что военачальники, сыгравшие видную роль в разгроме интервентов и внутренней контрреволюции, так много сделавшие для совершенствования армии, могли стать врагами народа? "В конце концов, перебрав различные объяснения, я остановился на самом ходком в то время: "Как волка ни корми, он все в лес смотрит", – писал впоследствии Горбатов. – Этот вывод имел кажущееся основание в том, что М. Н. Тухачевский и некоторые другие лица, вместе с ним арестованные, происходили из состоятельных семей, были офицерами царской армии. "Очевидно, – говорили тогда многие, строя догадки, – во время поездок за границу в командировки или на лечение они попали в сети иностранных разведок".

Весной 37-го по делу "группы Тухачевского" был арестован командующий Киевским военным округом Иона Якир. " Для меня это был ужасный удар, – вспоминал Горбатов. – Якира я знал лично и уважал его. Правда, в глубине души еще теплилась надежда, что это – ошибка, что разберутся и освободят". А 24 июля арестовали Петра Григорьева, командира кавалерийского корпуса, в состав которого входила дивизия Горбатова. В тот же день в дивизии был собран митинг, на котором начальник политотдела корпуса объявил, что комкор "оказался врагом народа" и призвал "заклеймить его позором". Когда слово предоставили Горбатову, тот решительно заявил, что у Григорьева, потомственного рабочего, участника Гражданской войны, награжденного двумя орденами Красного Знамени, "никаких шатаний в вопросах партийной политики не было". "Это – один из лучших командиров во всей армии. Если бы он был чужд нашей партии, это было бы заметно, особенно мне, одному из ближайших его подчиненных в течение многих лет. Верю, что следствие разберется и невиновность Григорьева будет доказана", – закончил свое выступление Горбатов. Но его голос, как он писал в воспоминаниях, "как бы потонул в недобром хоре" осуждений.

Через несколько дней после митинга Горбатов узнал, что командир одного из полков дивизии отдал уполномоченному особого отдела, "который почти не умел ездить на лошади", хорошо выезженного коня, завоевавшего первенство на окружных соревнованиях. Вызвав подчиненного, комбриг сказал: "Вы, по-видимому, чувствуете за собой какие-то грехи, а потому и задабриваете особый отдел? Немедленно возьмите обратно коня, иначе он будет испорчен не умеющим с ним обращаться всадником!". На другой день комполка доложил комбригу, что его приказание выполнено. А месяц спустя приказом нового командующего округом Горбатова отстранили от должности с зачислением в распоряжение Главного управления кадров Наркомата обороны. При этом штабная парторганизация исключила из ВКП (б), в которой он состоял с 1919 года, с формулировкой "за связь с врагами народа". Все попытки Горбатова отстоять себя в окружной парткомиссии оказались безуспешными: она утвердила решение нижестоящей организации.

В начале марта 1938 года персональное дело Горбатова рассмотрела парткомиссия Главного политуправления Красной армии, которая все же отменила предыдущее взыскание и восстановила комбрига в партии. Более того, его назначили на должность заместителя командира кавалерийского корпуса. "Правда, – писал Горбатов, – я с гораздо большим удовольствием пошел бы командовать дивизией, так как по своему характеру предпочитаю самостоятельную работу, но мне ее не дали". Он связывал это с тем, что опала с него полностью не снята. Дальнейшие события подтвердили его худшие опасения. Когда командир корпуса Гергий Жуков ушел на повышение и сдал соединение Горбатову, тот надеялся, что его утвердят в этой должности, но вскоре на место Жукова прибыл комкор Андрей Ерёменко. Их служебные пути уже пересекались, и два кавалериста быстро нашли общий язык. "Жизнь налаживалась", – оптимистично писал о том времени в воспоминаниях Горбатов. Но вскоре тон записок изменился.

"Воздержаться от выдачи Горбатову планового обмундирования"

"В сентябре [1938 г.] кладовщик штаба корпуса напомнил мне, чтобы я получил причитающееся по зимнему плану обмундирование; когда же я прибыл к нему на другой день, он со смущенным видом показал мне телеграмму от комиссара корпуса Фоминых, находившегося в это время в Москве: "Воздержаться от выдачи Горбатову планового обмундирования". Вслед за этой странной телеграммой пришел приказ о моем увольнении в запас, – вспоминал Горбатов. – 15 октября 1938 года я выехал в Москву, чтобы выяснить причину моего увольнения из армии". К Наркому обороны Клименту Ворошилову Горбатова не допустили, принял его на несколько минут начальник Управления кадров по командному и начальствующему составу РККА Ефим Щаденко. "Будем выяснять ваше положение", – сказал он, а затем спросил, где тот остановился.

В два часа ночи в дверь номера Горбатова в гостинице ЦДКА постучали. Вошли трое военных, один из них с порога объявил комбригу, что он арестован. Горбатов потребовал ордер на арест, но услышал в ответ: "Сами видите, кто мы". Один из чекистов начал снимать ордена с гимнастерки комбрига, лежащей на стуле, другой – срезать знаки различия с обмундирования, а третий, не спускал глаз с одевающегося Горбатова. Его привезли на Лубянку и поместили в камеру, где уже находились семеро арестантов. Один из проснувшихся сокамерников встретил его словами: "Товарищ военный, вероятно, думает: сам-то я ни в чем не виноват, а попал в компанию государственных преступников. Если вы так думаете, то напрасно! Мы такие же, как вы. Не стесняйтесь, садитесь на свою койку и расскажите нам, что делается на белом свете, а то мы давно уже от него оторваны и ничего не знаем".

пятница, 19 февраля 2016 г.

Историк Александр Эткинд — о том, как память о репрессиях влияет на нас сегодня

Alexey Pavperov
Опубликовано на сайте The Village 18 февраля 2016 года

The Village поговорил с автором книги «Кривое горе: Память о непогребённых» о заражении прошлым, наследии ГУЛАГа и «голом» человеке


В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга Александра Эткинда «Кривое горе: Память о непогребённых»: в ней известный историк, культуролог, профессор Европейского университета во Флоренции рассказывает о метаморфозах памяти после террора и ГУЛАГа, а также указывает на примеры работы горя в российской культуре — в фильмах, музыке, живописи, литературе. По просьбе The Village Алексей Павперов узнал у Александра Эткинда, как катастрофическое эхо прошлого влияет на современную жизнь и почему мы не можем от него избавиться.

Об актуальности сталинских репрессий

— С недавнего времени тема политических репрессий снова стала остроактуальна. Кажется, что в конце прошлого года более широко освещался День памяти жертв политических репрессий, до этого появился проект с мемориальными табличками «Последний адрес», правительство собирается ставить в Москве памятник жертвам террора. Почему людям вновь стала важна эта тема?


— Нужно сказать, что правительство собиралось ставить памятник уже много раз. Начиная с горбачёвских времён и заканчивая правлением Путина эта тема поднималась постоянно, в том числе и общественными организациями, такими как «Мемориал» (первоначальная функция «Мемориала» в этом и заключалась). Правительство периодически отвечало. В нулевые заговорили о новой программе десталинизации.

Большая часть того, что мы называем сталинскими репрессиями, носила вполне бессмысленный характер. Они не были никак оправданы, осмыслены или объяснены теми, кто их проводил. Жертвы не понимали, что происходит, почему они мучаются и погибают. Конечно, жертвы всегда остаются жертвами. Они не могут ничего объяснить, осмыслить, написать воспоминания. Этим занимаются те, кто выжил и горюет по погибшим, — родственники, друзья, коллеги, соотечественники или просто неравнодушные люди. Они могут быть где угодно: у сочувствия нет границ. Правда о сталинских репрессиях была раскрыта и соотечественниками, и заинтересованными людьми в разных странах мира. Дети и родственники жертв пытались придать смысл произошедшему: почему это случилось? Зачем это нужно было? Наверняка же был какой-то смысл? Нет универсальной формы, которую принимает работа горя по жертвам политического террора. Каждая следующая ситуация не имела никакого сходства с предыдущими волнами репрессий. По мере того как государственная власть в России всё чаще использует силовые методы решения политических проблем, возникают новые жертвы, новые родственники жертв. В истории всё всегда происходит заново. Но в своих попытках объяснить произошедшее, найти смысл, понять люди ориентируются на исторические прототипы. С точки зрения историка это ложная процедура. Например, если сегодня произошло убийство, ответственны за него те люди, которые убили сегодня, а не те, которые убивали вчера или позавчера. Совершили его преступники, и это результат их злой воли, а не плохих традиций, исторических примеров или неправильного воспитания.