среда, 28 августа 2013 г.

Как НКВД в 1937-м репрессировал граждан ради их квартир






Опубликовано в "Блог Толкователя" 28 августа 2013 года


Одним из мотивов массовых репрессий в 1936-38 годах было желание НКВДистов обогатиться за счет утилизируемых ими советских граждан. Почти весь квартирный фонд отправленных в ГУЛАГ людей перешёл к карателям. НКВДшники также присваивали имущество репрессированных.

Чтобы лучше понять тот исторический период, укажем на его главную проблему – страшный дефицит жилья в города. В 1920-е – начало 1930-х в города хлынули миллионы крестьян. Жилищное строительство же в эти годы почти не велось. В итоге в новых промышленных центрах вроде Магнитогорска на человека в среднем приходилось по 4-5 кв. м на человека, в крупных городах (вроде Горького) – 6-7 кв. м, в Москве и Ленинграде – по 7-8 кв. м.

Большинство горожан ютилось в коммуналках, бараках, подвалах и подсобках. Отдельные квартиры были роскошью, и в них продолжали жить остатки царского среднего класса (интеллигенция), либо новый средний класс – советские управленцы, номенклатура и красная интеллигенция. В этих условиях донос на соседа был одним из способом улучшить жилищные условия – занять его комнату в коммуналке. У кого был административный ресурс, те имели возможность с применением 58-й статьи совершить вселиться в элитное (про тем меркам) жилье репрессированного – отдельные квартиры и дома.

Особенно рьяно пользовались этим административным ресурсом НКВДшники (менее рьяно – прокуроры и судьи). Истории тех лет показывают, как происходил передел рынка недвижимости крупных городов. При этом надо не забывать, что эти истории стали достоянием гласности благодаря «бериевским чисткам» НКВД, проведённым им с конца 1938-го по 1941 год. В вину чекистам, работавшим во время «Большого террора» в 1936-1938 годов в том числе вменялись в вину хищения, мошенничества, злоупотребления служебным положением.


Вот несколько эпизодов о деятельности работников НКВД Кунцевского района Москвы.

«Размеры жилплощади и количество проживающих на ней тщательно фиксировались в протоколе ареста и обыска. Если там был прописан только арестованный, комнаты опечатывались и переводились на баланс Административно-хозяйственного отдела УНКВД, а затем распределялись среди нуждающихся сотрудников управления. В случае, если в квартире проживали члены семьи, она оставалась в их распоряжении. Однако не было правил без исключений, и к числу последних относилось так называемое «элитное жилье».

В следственных делах 1937-1938 годов содержатся материалы, раскрывающие механизм квартирного «самоснабжения». При обыске квартиры Муралова, располагавшейся в Петровском переулке, работник Кунцевского райотдела НКВД Каретников опечатал две из трёх комнат и предупредил домочадцев, что им следует ждать «уплотнения».

Уже после того, как Муралов был осуждён, его жена летом 1939 года попыталась вернуть себе жилплощадь. Напрасно: через пару недель в опечатанные комнаты уже вселялся сотрудник НКВД.

///

После перевода в Кунцево Кузнецов получил трёхкомнатную квартиру в центре Москвы, на Гоголевском бульваре. Кузнецов вселился квартиру корейца Сан-Таги Кима. Последний работал в 1919 году в Моссовете, позже выезжал к себе на родину с заданиями Коминтерна, а накануне ареста работал заместителем начальника цеха Одинцовского кирпичного завода, располагавшегося на территории Кунцевского района.

///

В конце марта 1938 года Каретников вёл следствие в отношении большой группы работников кунцевского завода № 46. При аресте В.П.Куборского, бывшего начальника отдела снабжения завода, он обратил внимание на трехкомнатную квартиру в центре Москвы, в Большом Власьевском переулке, где арестованный вместе с женой занимали две комнаты. Сам Каретников только в январе 1938 году получил комнату в Москве, но явно не собирался останавливаться на достигнутом. Вскоре выяснилось, что на желанной жилплощади был прописан ещё и квартирант.



«Из допроса Каретникова от 9 февраля 1939 года:

«Каретников мерами физического воздействия добился показаний от Куборского о том, что, якобы, Литвак Яков Григорьевич, остававшийся проживать на квартире Куборского, является участником к/р шпионско-диверсионной организации. Не имея права на подпись ордеров на арест, как оперуполномоченный, Каретников 22 марта 1938 года подписал ордер на арест Я.Г.Литвака. Арестовав Литвака, по национальности еврея, Каретников дал установку сотруднику райотдела НКВД Петушкову показать Литвака в следственном деле, как поляка. Петушков выполнил указание Каретникова путем преступной подделки документов — внес в анкете арестованного вместо «еврей» – «поляк», а также и в протоколе допроса оставил свободное место и после подписи страницы гр-ном Литва-ком внёс слово «поляк».

Учитывая то обстоятельство, что после ареста Куборского и Литвака на квартире оставалась проживать жена Куборского — Куборская Мария Алексеевна, Каретников вошёл в сделку с обвиняемым Куборским, попросив обменять свою комнату с его женой. Получив согласие Куборского на обмен своей квартиры на квартиру Куборских, Каретников незаконно разрешил свидание Куборской М.А. со своим мужем обвиняемым Куборским. Далее, решив не менять свою комнату на квартиру Куборских, Каретников через Петушкова добился показаний от Литвака и других обвиняемых, что Куборская Мария тоже шпионка и 29 марта 1938 года арестовали также и её.

Желая замести следы преступления и представить Куборскую в самом отрицательном виде, ведший следствие Петушков, по установке Каретникова, подделал документ – в анкете арестованного уже после подписи арестованной внёс надпись «отец крупный помещик», в то время как Куборская показала, что её отец мещанин. После ареста Куборской Каретников, получив записку от бывшего зам. начальника Управления НКВД МО Якубовича на получение ордера, вселился в квартиру Куборских, свою же комнату променял с гражданином Зайцевым, проживавшим через коридор от Куборских, и теперь занимает отдельную квартиру из 3-х комнат. Используя служебное положение, Каретников за счёт завода № 95 отремонтировал всю квартиру».

Такие же процессы шли в регионах. В книге Теплякова «Машина террора. ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 годов» рассказывается о «повседневной жизни» НКВДшников в Сибири.


Очень распространённым явлением было распределение между чекистами ценных вещей часов, ружей, велосипедов, патефонов, изъятых в качестве вещественных доказательств.

Апогеем наживы стали времена «Большого террора». Чекисты занимали дома и квартиры арестованных, присваивали обстановку и ценности, вплоть до сберкнижек. Следы воровства заметались: так, в период реабилитаций оказалось невозможным выяснить судьбу денег, изъятых у арестованных, поскольку документы по операциям с наличностью периода «Большого террора» в УНКВД НСО были уничтожены.

В 1937-1938 годах в Барнауле, «нач. отдела П.Р.Перминов представлял из себя зав. жилотделом, а начальник отделения СПО К.Д.Костромин – агента жилотдела. Они имели большую связку ключей и распределяли квартиры. Из кулуарных разговоров можно было понять, что основанием к аресту были приличные дома.

На конфискованной у работника штаба ВВС СибВО М.А.Зубова в 1937 году машине ГАЗ-А затем разъезжал начальник Особого отдела СибВО.

Полностью исчезло изъятое без описи богатое имущество заведующего Запсибкрайздравом М.Г.Тракмана, позднее оценённое дочерью в 100 тысяч рублей, о конфискации которого не оказалось впоследствии никаких документов .Многие чекисты обогатились, скупая по дешёвке или просто присваивая себе вещи арестованных и особенно расстрелянных.

Не брезговали и передачами для арестантов: денежные передачи для новосибирского обл. прокурора И.Баркова (причём уже после его самоубийства) присвоил ведший следствие по его делу П.И.Сыч. Помощник начальника СПО УНКВД НСО М.И.Длужинский похитил несколько сберкнижек арестованных и множество облигаций; за хищение ценных вещей арестованных на 50 тысяч рублей в апреле 1938 года был осуждён к расстрелу начальник отделения КРО УНКВД НСО Г.И.Бейман.

В 1939 году бывший начальник особой инспекции новосибирской облмилиции И. Г. Чуканов свидетельствовал, что начальником управления НКВД И. а. Мальцевым «поощрялось мародёрство, он не принимал никаких мер к тем, кто снимал ценности с арестованных, приговорённых к ВМН» .В ходе репрессий пропало большое количество культурных ценностей. Известно, что исчезли рукописи, редкие книги и иконы после ареста поэта Н.А.Клюева, книги, письма и автографы из собраний новосибирских литераторов Г.А.Вяткина, В.Д.Вешана, В.Итина (при аресте Вешана хранившаяся у него записка Ленина была сожжена лично начальником СПО УНКВД ЗСК И.А.Жабревым).

Большая библиотека 256 наименований (включая книги с автографами авторов), а также письма Максима Горького, Александра Блока, Ромена Роллана были изъяты у писателя Г.А.Вяткина и бесследно исчезли. Отличились в мародёрстве видные работники УНКВД по Алтайскому краю Г.Л.Биримбаум, Ф.Крюков, М.И.Данилов и В.Ф.Лешин. Однако руководители управления НКВД фактически санкционировали преступления двух последних, мотивируя тем, что «Данилов и Лешин проводят большую работу по приведению приговоров в исполнение».



Много вещей арестованных присвоил начальник Томского ГО НКВД И.В.Овчинников, а также сотрудники Ямало-Ненецкого окротдела УНКВД по Омской области. Помощник начальника Кемеровского ГО НКВД Н.А.Белобородов в 1939 году получил 2 года заключения за бездокументное расходование на нужды горотдела 15 тысяч рублей, изъятых у арестованных.

Начальник Нерчинского РО УНКВД по Читинской области М.И.Богданов весной 1939 года был исключён из партии, а затем осуждён на 8 лет за нарушение законности, «присвоение вещей, изъятых у арестованных, за организацию коллективного пьянства на деньги, изъятые у арестованных». Начальнику УНКВД по Дальстрой В.М.Сперанскому в числе разнообразных уголовных обвинений вменялась и трата 80 тысяч рублей, изъятых у арестованных и расстрелянных.

Сотрудники советской разведки участвовали в нелегальном обороте наркотиков за рубежом. Резидент ИНО Я.Г.Горский в 1939 году обвинялся в том, что, работая по линии НКВД в Монголии, установил близкие отношения с торгпредом А.И.Биркенгофом (расстрелянном в 1936 году), покупал у него опиум и спекулировал им.

Горский не был единственным разведчиком, которому предъявлялись подобные претензии. Так, в следственном деле Берии упоминались причины тайной ликвидации полпреда в Китае и одновременно резидента ИНО НКВД И.Т.Луганца-Орельского, убитого 8 июля 1939 году в Грузии. В деле было сказано, что полпред-разведчик якобы контролировал оборот наркотиков, и его устранили негласно для того чтобы «не спугнул» сообщников». Возможно, торговля опиумом была формой финансирования чекистских резидентур».

Традиция чекистского рейдерства дожила и до наших дней. Только теперь члены охранительско-карательного сословия «отжимают» не только книги и квартиры, но и заводы и нефтяные компании.

среда, 21 августа 2013 г.

"Зубы вырвать, хоронить в общих ямах"


Опубликовано на сайте Информационного центра БАБР 21 августа 2013 г.

Зверства нацистов в концлагерях всем известны.
О зверствах сотрудников НКВД известно гораздо меньше. И эта информация тщательно скрывается.
Ведь сотрудники НКВД, уничтожавшие людей в советских концлагерях, получали те же награды, что и ветераны войны. И они стоят в рядах тех же ветеранов на парадах. А их дети занимают большие должности в современном министерстве внутренних дел.

Только документы:







понедельник, 19 августа 2013 г.

Бойня на Воркуте


Анатолий Попов 
Опубликовано на сайте газеты "Красное знамя" 18 августа 2013 года

Фото forum.ck.ua
60 лет назад в воркутинском лаготделении №10 каторжного Речлага пролилась кровь. Войска МВД, взявшие в кольцо территорию лагеря, открыли огонь на поражение...

Лукавая статистика 

В «Докладе о работе комиссии МВД СССР в Речном лагере МВД в г. Воркуте в связи с восстанием заключённых» скромно озвучены цифры, хотя  причин, по которым понадобилось стрелять, не названо. «При применении оружия, говорится в нём, были убиты 42 и ранены 135 заключённых, из них 83 человека ранены легко. В числе убитых и раненых, в основном, оказались организаторы и активные участники саботажа и массового беспорядка…»          
Оперируя цифрами, комиссия лукавит. Убиты были 53 человека, причём справка официально подписана опер-чекистским отделом. Также есть расхождения с числом раненых. В специальной справке с указанием  номеров личных дел и сроков (от 10 до 25 лет) названы 123 человека.
Не соответствуют действительности и приведённые в докладе цифры, что в числе убитых в основном активисты забастовки… Большинство организаторов забастовки было арестовано ещё 31 июля, о чём сообщается в справках по этим заключённым.
И ещё один примечательный факт. Возглавлял эту комиссию и первым поставил подпись под документом генерал армии И.И.Масленников, заместитель министра внутренних дел, Герой Советского Союза. В апреле 1954 года он покончил жизнь самоубийством.

Как росла волна недовольства

Так что же привело к кровавому завершению забастовки? Вспомним, что предшествовало событиям июля 1953 года на Воркуте. В марте умирает Сталин, в июне советские войска подавляют выступление рабочих в Берлине. Руководит операцией Лаврентий Берия, который через неделю после возвращения из Берлина был арестован (в декабре 1953 года расстрелян).
Такие события, как смерть Сталина и арест Берии, вселяли надежды, что вот-вот всё должно поменяться. Но власть раскачивалась медленно.  Ей было мало норильского восстания, она получила и воркутинскую забастовку.
Уже 30 июня 1953 года были обнаружены листовки на шахте «Капитальная» с призывами «Не давать угля» и «Свободу заключённым». Такие же лозунги появились и на вагонетках, выдаваемых из шахты на поверхность: они шли пустыми.
9 июля заключённые лаготделения №2 (обслуживало шахту №7), пока только 350 человек, отказались выходить на работу, потребовали появления в зоне начальника лагеря и лагерного прокурора, которым заявили о своём к ним недоверии и потребовали приезда в Воркуту представителей Правительства и ЦК КПСС. 12 июля число отказников достигло 1500 человек, а на следующий день их уже было три тысячи.

Непокорённые

Уже 14 июля срочно было объявлено о введении ряда льгот для заключённых Речлага: введение девятичасового рабочего дня, снятие номеров с одежды, разрешение свиданий с родственниками…
Однако заключенные восприняли эти льготы враждебно. Уже 25 июля не вышли на работу 8700 человек, в связи с чем на шахтах №№ 7, 12, 14, 16 и на строительстве ТЭЦ-2 все работы были остановлены.
В лаготделении №3 руководство лагеря арестовало 77 человек, которых признало зачинщиками забастовки. Однако заключённые совершили нападение на штрафной изолятор и освободили арестованных. Охрана стреляла, были убиты двое нападавших и двое ранены.
По состоянию на 29 июля 1953 года из 17 лагерных отделений Речлага в забастовке приняли участие шесть отделений с числом заключённых 15604 человека.
Громко назвав события на Воркуте восстанием, составители доклада в конце концов определились с  иным его обозначением – волынка. Вот как это было зафиксировано в докладе в дальнейшем:
«По заключению созданной на месте комиссии, с участием представителя Прокуратуры СССР и прокурора лагеря, оружие к заключённым охраной применено правильно. После ликвидации сопротивления заключённых в десятом лагерном отделении никаких эксцессов, связанных с отказом заключённых от выхода на работу или неповиновением лагерной администрации в Речном лагере, не было…
В результате проведённых мероприятий во всех лагерных отделениях было изъято 1192 заключённых, активно участвовавших в волынке. Из числа изъятых  29 человек были арестованы как организаторы саботажа и 280 активных участников и подстрекателей оформлены для водворения на тюремный режим. Остальные 883 заключённых размещены отдельно от всех других в двух вновь организованных лагерных пунктах…»
Итак, 29 человек арестованы и преданы суду. Можно проследить за судьбами некоторых из них.

В числе зачинщиков

Колесников Виктор Демьянович, 1918, участник войны, лётчик, подполковник. Арестован 17 августа 1953 года. Приговорён 9 сентября 1953 года за участие в «волынке» к 25 годам лагерей плюс пять лет поражения в правах. Уже 17 августа 1956 года реабилитирован.
Ковалёв Павел Леонтьевич, 1914,  журналист. Осуждён на 25 лет, реабилитирован в 1956 году…
Кендзерский Феликс Феликсович, 1912 года, поляк, образование высшее, руководитель стачечного комитета в лаготделении №2. Приговорён 18 сентября 1953 года к 25 годам лагерей… Реабилитирован 24 августа 1955 года.
С Кендзерским в качестве активистов проходили ещё четверо: Князев А.М., Левандо Ю.Ф., Урвиг И., Яшкунас Г.В. Все они были арестованы 31 июля 1953 года, только Урвиг получил дополнительно десять лет лагерей, остальные – по 25. Разумеется, в августе 1955 года реабилитированы.
Кого же относили к активистам забастовки? В 1964 году я работал на шахте №7 комсоргом. И вдруг ко мне приходит только что устроившийся на работу мужчина. Он недавно освободился, срок дополнительный получил именно как активист забастовки в л/о 10. После того как охрана прекратила огонь, в зону вошли шеренгой крепкие солдаты с пистолетами и ножами в руках. Увидев  их злобные лица, мой собеседник (а он был небольшого роста, субтильный) решил спастись, закрывшись в каком-то закуточке барака. Его выволокли на свет божий. Малый рост спас и от ножа, и от пистолета, но всё же он был приписан к числу активистов. Не верить ему у меня не было оснований.

Когда убрали трупы

Удалось мне переговорить и со свидетелем того расстрела – Сергеем Афанасьевичем Грязновым. Восьмого августа заканчивался его восьмилетний срок. Участники забастовки запретили Грязнову участвовать в ней: тебе, мол, Серёга, нужно думать о вольной жизни (чего он уже со дня на день ждал), а не бастовать!
Вот что он рассказал: «…В тот трагический день, когда забастовщики собрались на плацу и по ним с вышек открыли пальбу, я вместе с другими заключёнными оказался как бы в стороне от основной массы. Это и спасло. Огонь был настолько плотным, что, окажись мы в любом другом месте, вряд ли остались бы целы… Когда бойня закончилась, убрали трупы да присыпали лужи крови, стали группами выводить в тундру. Там специальная комиссия тщательно проверяла, кто замешан, кто нет – и, как говорится, кого налево – в штрафные лагеря, кого направо – обратно в зону…».

Последнее пристанище

Все убитые во время подавления забастовки заключённые были похоронены недалеко от зоны, в тундре. Время от времени на месте этого захоронения появлялся большой деревянный крест. Официальные власти срочно  сносили его, но вскоре крест появлялся вновь. В 1964 году это осталось уже только в легендах. Возможно, человек, который таким образом поминал погибших, или уехал, или умер…
Сейчас небольшое кладбище приведено в порядок. Это, пожалуй, была самая первая практическая операция только что созданного в 1988 году воркутинского «Мемориала». Многие помнят, с какой готовностью вызывались помогать благоустройству на кладбище руководители шахт. Нужен металл – сколько нужно, столько и получите. Так заверял, например, директор шахты «Комсомольская».
Директор шахты «Юршор» (бывшая шахта 29), возле которой находится мемориальное кладбище, приказал всех, кто переведён на так называемый лёгкий труд, направлять в распоряжение людей, занимающихся благоустройством кладбища…
И не было такого, чтобы кто-то отмахнулся, все чувствовали себя особой кастой, особыми людьми – воркутянами. В конце июля в Финляндии вышла книга финского писателя и журналиста Юкки Рислакки о событиях на Воркуте в 1953 году.

вторник, 6 августа 2013 г.

Методы политического следствия в 1930-е гг.: некоторые аспекты проблемы


Светлана Ивановна БЫКОВА,
историк, доцент Уральского федерального университета – автор ряда работ, посвященных трагическим страницам российской истории XX века.
Опубликовано на сайте Cogita!ru 06 августа 2013 года


С.И. Быкова
Настоящая статья предназначена для публикации в сборнике материалов Круглого стола на тему: «Общество и органы госбезопасности», посвященного 95-летию органов государственной безопасности Свердловской области, проходившего в феврале 2013 года. Организаторами Круглого стола были Уральский федеральный университет и Институт ФСБ России (г. Екатеринбург).

В истории советского государства одним из наиболее дискуссионных вопросов остается тема политических репрессий, особенно – дилемма жертв и палачей. К сожалению, до настоящего времени,  как отмечают историографы, несмотря на огромное количество публикаций по проблеме, российские ученые не акцентируют внимание на изучении данного ракурса [8, с.157]. Более того, очень часто репрессии оправдываются историческим контекстом и сложностью задач, стоявших перед советским народом и государством. Романтизация сталинизма и сотрудников ВЧК-ОГПУ-НКВД является содержанием многих современных художественных произведений (фильмов, ТV-сериалов, печатной продукции (в частности, издается серия книг «Ангелы НКВД»).

Некоторые ученые, признавая политические репрессии неотъемлемой характеристикой советской системы на всех этапах ее существования, называют самой трагичной страницей этих событий историю противостояния следователя и арестованного – историю до сих пор, по мнению С.В. Журавлёва, не изученную [5, с. 372].

Демонстративное подчеркивание бесправия перед сотрудниками  НКВД  проявлялось уже во время ареста. Плановый характер репрессий, казалось бы, позволял им не утруждать себя поиском вещественных доказательств. Однако обычно обыск продолжался  несколько часов,   иногда несколько дней – просматривали всё: книги, документы, личные вещи, подвалы и хозяйственные постройки. Для большинства свидетелей обыска поведение сотрудников НКВД являлось ярким доказательством  полного бесправия жертв: грубость  и невежество «сыщиков» отражалась в каждом действии – бесцеремонно поднимали спящих детей, надеясь найти в их кроватках компрометирующие материалы; бросали на пол книги, письма и фотографии, топтали их сапогами… Частыми были случаи воровства –  как во время обыска, так и после конфискации имущества арестованных.  

Необразованность и/или политическая безграмотность  большинства сотрудников НКВД определяли характер их действий: изымали всё, что вызывало подозрения, или только то, что было указано в доносе. По этой причине при обыске могли не обратить внимания на наличие в личной библиотеке  «завещания Ленина», считавшегося секретным документом, но в другом случае, «перевернув всё, искали … консервные банки», поскольку (согласно доносу) автор в присутствии знакомых,  сожалевших, что её «колымские стихи» не будут напечатаны, в шутку сказала, что спрячет их в консервные банки [18, с. 9; 2, с.102-104]; [13, с.24, 11, 194, 211, 287].

Мемуары и материалы судебно-следственных дел позволяют рассмотреть, как сотрудники НКВД относились к своей работе, каким образом получали необходимые им «добровольные» признания арестованных. Об этом свидетельствуют факты, содержащиеся в письмах арестованных, которые они пытались во время следствия передать родным, в ходатайствах, жалобах и заявлениях, отправленных в областные и союзные органы суда и прокуратуры, адресованных правительству, ЦК ВКП (б), лидерам партии и государства. Эти документы воссоздают историю ареста, условия содержания во время предварительного заключения и произвол следователей. Пострадавшие называли различные формы физического и морального давления, применяемые на допросах: отказ от очных ставок со свидетелями и другими обвиняемыми; отказ от внесения в протокол объяснений и показаний, опровергающих версию следствия;  нецензурные оскорбления;  лишение пищи и сна, избиения; запрет на письма родным и свидания; угрозы бросить в камеру к рецидивистам или отправить в карцер, расстрелять,  арестовать членов семьи  (ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 20878. Т. 2. Л. 17, 61-62; Д. 16602. Т. 3. Л.10 и др. дела).

Тысячи просьб, свидетельствующих о  произволе сотрудников НКВД, сохранились в архиве организации «Помощь политическим заключенным», возглавляемой  Е.П. Пешковой с 1922 г.  до официального закрытия (по распоряжению Н. Ежова) 15 июля 1938 г., считавшей своей целью помощь «лицам, лишенным свободы по политическим мотивам, без различия их партийной принадлежности и исповедуемых ими убеждений» [6, с. 20-49]. В опубликованных материалах Архива Главной военной прокуратуры в каждом письме содержатся описания методов следствия: «работники НКВД не заинтересованы в настоящем, большевистском разборе дела»; вместо этого – бесконечные допросы, попытки обмана, «психические» атаки [4, с. 45 и др.]. На стенах камер арестованные находили надписи, благодаря которым узнавали о предшествующих обитателях – о ветеринарных врачах из г. Красноуфимска, ожидавших смертного приговора; об арестованных женщинах; о группе комсомольцев, передавших свои страдания: «Погибаем от пыток. Палачи Гайда, Мизрах, Парушкин, Варшавский» [1, с. 19, 23, 26].

Данные свидетельства  подтвердили следователи,  привлечённые к ответственности «за нарушение революционной законности» после принятия Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Документ, принятый по инициативе  И. Сталина,  возлагал главную вину за недостатки и извращения в следственной работе на «врагов народа и шпионов иностранных разведок, пробравшихся в органы НКВД, как в центре, так и на местах», и проводивших «массовые и необоснованные аресты». Именно следователи, обвинённые в превышении служебных полномочий и других преступлениях, рассказывали, каким образом, находя в картотеках отделов кадров предприятий и учреждений польские или немецкие  фамилии, «создавали» «шпионские организации»; как печатали («под копирку») протоколы допросов; как приглашали чертёжников из заводских конструкторских бюро для составления графических схем «контрреволюционных» групп; как читали газеты в поисках названий иностранных разведок; как  добивались признаний, используя «конвейеры», «камерных колунов» и другие «эффективные методы».

Об отношении И. Сталина к «эффективным методам» следователей НКВД можно судить не только по официальным (для служебного пользования) документам, но и по воспоминаниям его дочери Светланы. Она отметила, что одним из любимых анекдотов, который часто и с удовольствием он рассказывал на ужинах с членами политбюро ЦК ВКП(б): профессор пристыдил чекиста-невежду, не знавшего автора «Евгения Онегина». Чекист арестовал профессора и сказал потом своим приятелям: «Он у меня признался! Он и есть автор!» [12, с. 93].

Следователи прагматично и откровенно цинично использовали искренние чувства преданности Родине оказавшихся в их распоряжении людей [2, с. 77-95]. Согласно множеству свидетельств,  следователи сначала стремились внушить, что они  знают об арестованном только положительные отзывы, однако «интересы государства требуют …» (ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 18001. Л.64; Д. 4514. Л. 29; Д. 17554. Т. 30. Л. 86-87, Т. 32. Л.77;  Репрессии. 2006. С. 273.). В большинстве случаев обещания следователей являлись расчетливым обманом – они знали, что суда не будет, что многие из арестованных уже приговорены к ссылке или расстрелу. «Игра в патриотизм» предназначалась не только для арестованных, но и для самих следователей: в документах встречаются свидетельства, как руководство убеждало их в том, что массовые аресты и «особые» методы ведения следствия осуществляются «в интересах родины», «в интересах советской власти», «в интересах партии и страны», «кто сомневается в правильности проводимой нами политики, – тот враг и сам подлежит уничтожению» (ГААО СО. Ф.1. Оп. 2. Д. 19638. Т.6. Л.154-156, 168, 174).

Следует обратить внимание на то, что начатая политическим руководством жестокая игра превратилась в сознании многих в реальность: именно так они воспринимали сконструированный ими мир, в котором множество врагов. И. Сталин в ответ на рапорт Н. Ежова о напряженной работе органов НКВД, «раскрывших» множество «польских резидентур» и «диверсионных групп» на разных предприятиях, указал на необходимость усиления «операции по полякам»: «Очень хорошо! Копайте и вычищайте и впредь эту польско-шпионскую грязь. Крушите ее в интересах СССР!» [15, с. 291]. Следователи, за редким исключением, были готовы применить физическое насилие по отношению к арестованным. Например, из более чем ста сотрудников УГБ УНКВД по Вологодской области отказались принимать участие в избиениях подследственных только три человека»; из 45 выпускников Ленинградской межкраевой школы НКВД, направленных в область в конце 1937 г., – только один комсомолец [9, с. 127, 277].

Очень часто следователи, имея сведения о социальном происхождении, статусе и уровне образования арестованных, стремились внушить доверие и вызвать симпатию, играя роль поклонника искусства [7, с. 295-298]. Одна из самых трагичных  историй – судьба Даниила Андреева и его романа, за чтение которого были арестованы и приговорены к длительным срокам исправительных работ (от десяти до двадцати пяти лет) около двухсот человек. Следователь смог вызвать доверительное отношение жены Д. Андреева Аллы цитированием стихов Блока, заявлением, что ценит творчество её мужа. Допросы были похожи на интеллектуальные беседы, в течение которых Алла рассказала «культурному» следователю, как созревал замысел романа, кто присутствовал на его чтениях и какие высказывал мысли. Итогом такого высокого стиля общения стали аресты всех названных Аллой знакомых и приговор ей лично на десять лет исправительных работ в Темниковском лагере [3, с.173,177].

Вероятно, единственным случаем позитивного сотрудничества арестанта и следователя можно назвать историю перевода поэмы Дж. Байрона «Дон Жуан» Татьяной Гнедич: следователь в тюрьме на Шпалерной, узнав о занятии заключенной,   позволил на листах с заголовком «Показания обвиняемого» записать переведённое. Через два года, когда перевод был закончен, следователь передал рукопись машинистке, затем один из напечатанных экземпляров передали поэту и переводчику  М.Л. Лозинскому [20, с. 3-2].  Однако, в условиях репрессий,  покровитель  Т. Гнедич исчез, как и многие другие: после освобождения найти его она не смогла.

Н. Петров и М. Янсен, авторы биографии Н. Ежова, представили образ лидера НКВД, который можно рассматривать как символ советских репрессивных органов. Жизненный путь Н. Ежова, его карьера и всевластие в 1937-1938 гг. отражают, как зеркало, судьбу и деятельность многих сотрудников советской «тайной полиции». Ученые отмечают, что сначала в официальной биографии нарком был представлен как образцовый революционер, однако после ареста были названы все негативные черты его характера и образа жизни (в т. ч. – пьянство, гомосексуализм), профессиональные преступления, позволявшие И. Сталину возложить всю ответственность за необоснованные репрессии на Н. Ежова и его сотрудников [10, с. 6-7]. Как и Н. Ежов, большинство сотрудников НКВД использовали создавшуюся ситуацию для социального реванша: проявляя усердие, получали материальные выгоды и карьерный рост (ГААО СО. Ф.1. Оп. 2. Д. 19638. Т.6. Л.154-156, 168, 174.). Особенно привлекательной была возможность безграничной власти над людьми, диктат в отношении партийных и советских органов на местах [19, с. 24-250; 17, с. 165]. Премии и награды являлись предметом гордости для сотрудников НКВД, учитывая их низкий образовательный уровень: в начале 1938 г. высшее образование имели 1,4% сотрудников; среднее и неполное среднее 28,3%; начальное 70,3% (9, с .312).

После ареста наркома началась чистка аппарата государственной безопасности на всех уровнях: из Главного Управления  и его местных управлений было арестовано чуть более 3 тысяч человек, в запас было уволено 6 700 человек [15, с. 259]. Некоторые прибегали к самоубийству, не выдерживая, как им казалось, несправедливых обвинений [12, с. 530-532]. Многие, будучи арестованными, обращались к руководителям страны. В частности, оперуполномоченный НКВД  П.К. Филихин (Куйбышевская обл.) в письме от 8 августа 1939 г. характеризовал себя как простого рядового бойца партии  («член ВКП(б) с 1925 г., не подвергавшийся никаким взысканиям, честно и беспорочно прослуживший и проработавший в РККА и Органах ОГПУ-НКВД около 20 лет») и заявлял: «Я лично не признаю себя виновным в этом – теперь пытаются найти виновников нарушения революционной законности. Нужно судить всех … без исключения. В описываемый мною период, несмотря на гнетуще-тяжелое моральное состояние систематически не пил, и на работу в пьяном состоянии не являлся, но после исполнения приговоров напивались очень сильно прямо в отделе все исполнители… Смертных приговоров тогда тройки выносили очень много, и, стало быть, пить приходилось часто… Ни разу в жизни не был на курорте или в доме отдыха. Редкий год пользовался нормальным отпуском. Работал честно и безотказно, укрепляясь мыслью в минуты душевных переживаний, после исполнения приговоров…, что моя работа необходимо нужна нашей партии и Советской власти» [16, с.1-2].

Таким образом, нравы сотрудников НКВД в 1930-е годы иллюстрируют традиционную черту российской политической культуры, названную Ю. Лотманом «вручение себя во власть». Используя ситуацию для повышения своего социального статуса, ориентируясь на роль исполнителя и надеясь на безнаказанность, сотрудники НКВД разного уровня принимали добровольное участие в «играх власти» – это оказалось возможным «благодаря» забвению гуманности и универсальных ценностей, отказу от личного достоинства и ответственности. Забывая о нравственности, чести и совести, они действовали в соответствии с официально одобряемыми нормами. Они позволили власти изменить их моральный мир и стали соучастниками всех ее деяний; своей поддержкой они способствовали ее сохранению и укреплению, не думая о том, что именно их власть превратит в главных виновников преступлений.

***

1. Афанасьев П. Да, это было…/ П. Афанасьев // Завещание. – Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1990.  – С. 7-50.

2. Быкова С.И. Советский патриот как «враг народа» (дилемма личностной и официально заданной идентичности // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М.: ИВИ РАН, 2011. № 35. С. 77-95.

3. Гаген-Торн Н.И. Memoria. – М.: Возвращение, 1994. – 415 с.

4.«Дорогой наш товарищ Сталин!» и другие товарищи. Обращения родственников репрессированных командиров Красной Армии к руководителям страны. –  М.: Звенья, 2001. – 336 с.

5. Журавлев С. В. «НКВД напрасно не сажает»: особенности изучения следственного делопроизводства 1930-х гг./ С. В.  Журавлев // Социальная история. Ежегодник, 2004. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2005. – С. 371-400.

6. Изгнанники в своей стране. Письма из советской ссылки 1920-1930-х годов: по документам фонда «Е.П. Пешкова. Помощь политическим заключенным». – М.: Наука, 2008. – 553 с.

7. Керсновская Е. Сколько стоит человек. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2006. – 856 с.

8. Кип Дж., Литвин А. Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография/ Кип Дж., Литвин А.  – М.: Российская политическая энциклопедия, 2009. – 328 с.

 9. Петров Н. В. Свои люди в органах государственной безопасности// Режимные люди в СССР. М.: РОССПЭН, 2009. С. 301-323.

10. Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» –  Николай Ежов / Н. Петров, М. Янсен – М.: Российская политическая энциклопедия, 2008. –  447 с.

11. Рейфилд Д. Сталин и его подручные / Д. Рейфилд. – М.: НЛО, 2008. – 576 с.

12. Сувениров О.Ф. Трагедия РККА. 1937-1938. – М.: Терра, 1998. – 528 с.

13. 37-й на Урале. – Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1990.  – 320 с.

14. Флоренский П. Все думы – о вас. Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг. / П. Флоренский. – М.: Сатисъ, 2004. – 553 с.

15. Хаустов В., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936-1938 гг./ В. Хаустов, Л. Самуэльсон. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2009. – 432 с.

16. Хлебников О. Исповедь рядового палача  // Правда ГУЛАГа. Спецвыпуск «Новой газеты». – № 133 (1836). 28 ноября 2011 г. – С.1-2.

17. Хлевнюк О.В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. –  М.: «Республика», 1992. – 270 с.

18. Швед С. Заветные тетради. – Челябинск: Издатель Татьяна Лурье, 2005. – 192 с.

19. Шрейдер М. НКВД изнутри. Записки чекиста / М. Шрейдер. – М.: Возвращение, 1995. – 256 с.

20. Эткинд Е.Г. Добровольный крест // Правда ГУЛАГа. Спецвыпуск «Новой газеты». – 25 августа 2011. № 93 (1796). – С.2-3.