четверг, 19 декабря 2013 г.

НАРИНСКАЯ И РЕВЗИН. Проект «Последний адрес»: нужно ли отделять жертв государственного террора от палачей и удастся ли договориться с властями. ЧАСТЬ 1

Опубликовано на сайте Телекомпании "Дождь" 18 декабря 2013 года

Что мешает авторам проекта найти общий язык?

Ревзин: Есть проект «Последний адрес». Это место, откуда людей забирали во времена репрессии и уводили на расстрел. Идея заключается  в том, чтобы на этом доме или рядом с этим домом поставить табличку «Вот такой-то здесь был тогда-то арестован и тогда-то расстрелян». Имя, дата ареста и расстрел. Таких по Москве расстрелянных и реабилитированных – 30 тыс. человек. Этот проект придумал Сергей Пархоменко по образцу  аналогичного немецкого проекта. Там речь идет о холокосте. У нас с Сергеем Пархоменко много разных расхождений – он за Навального, я нет, он не видел вообще никаких достоинств в том, что делает Собянин, я видел, вообще, мы по многим вопросам с ним не согласны – но мне кажется, что это такая вещь, которую нужно сделать. Вообще, такой проект, когда невозможно сказать «нет». Надо сказать «да», тут нет возможности отказаться.  Я всех призываю в нем участвовать. Я попросил Аню, чтобы мы об этом поговорили, просто чтобы рассказать об этом. Этих людей расстреляли, от них остались только имена и адреса, и не попытаться что-то для них сделать было бы неправильно.

Наринская: Как ни странно, практически никто из моих близких, родственников, или предков близких, если можно так сказать, не пострадал во время сталинских репрессий, во всяком случае, смертельно не пострадал, не был расстрелян. Зато вся семья моего отца была расстреляна в аэропорту «Румбула» под Ригой, когда вошли туда немцы, когда фашисты расстреливали евреев, и, может быть, поэтому, а может быть не поэтому, а просто по-человечески увековечение памяти невинно убиенных – первостатейная общественная задача. И сейчас, поскольку Гриша много рассказывал мне про этот проект «Последний адрес», у меня есть какое-то невероятное чувство, что все эти прекрасные интеллигентные люди, которые собрались, чтобы сделать этот проект, который, мне кажется, просто необходим, не договорятся, потому что у них будут разные мнения по каким-то мелочам. И как мы ни о чем не можем договориться практически, так и об этом мы опять же не договоримся, и этот проект станет жертвой этого отсутствия общественного договора в его широком и узком понимании. Этого, по-моему, просто нельзя допустить.

Ну, что, Гриша, как я понимаю, ваш комитет или инициативная группа по установлению табличек собралась тут недавно, и вы спорили 9 часов о том, как это сделать. И причем спорили не о том, как добиться, а просто по каким-то составляющим проекта. Для меня это загадка. Как это может быть?

Ревзин: Это очень больная тема. С одной стороны, кажется, что когда мы собрались, что, вообще, все ясно.

Наринская: Давай сначала ты расскажешь, что за проект.

воскресенье, 15 декабря 2013 г.

ГУЛАГ и Россия Штепана Черноушека


Константин Гербеев
Опубликовано на сайте ПРАЖСКИЙ ЭКСПРЕСС 15 декабря 2013 года


Основатель виртуального музея
ГУЛАГа Штепан Черноушек может
рассказывать о тайге часами.
Фото из архива Ш. Черноушка
Как чешский подросток влюбился в Россию и что из этого вышло

Когда чешская общественная организация Gulag.cz создала на своём сайте виртуальный 3D-музей ГУЛАГа, это сразу же вызвало повышенный интерес чешских и зарубежных СМИ. Руководителя организации Штепана Черноушека несколько раз приглашали на телевидение. О проекте написали не только чешские газеты, но и немецкий журнал Stern и даже английская The Daily Telegraph. С корреспондентом «Пражского экспресса» Штепан встретился в Институте изучения тоталитарных режимов, где он работает ведущим специалистом отдела публикаций.

«Я бы сразу хотел оговориться, — поясняет Черноушек, — проект виртуального ГУЛАГа не имеет отношения к институту, где я работаю». «Вот и снялся один из заготовленных мною вопросов», — подумал я, имея в виду финансирование.

Выяснилось, что все три сибирские экспедиции (2009, 2011 и 2013 гг.), в результате которых был собран материал для создания сайта с панорамными фотографиями брошенных гулаговских лагерей, оплачивались из личных средств энтузиастов — любителей истории и далёких путешествий. Но дело, конечно, не только в финансировании. Главное — сам интерес к теме ГУЛАГа.

Петербург перепахал

Он у Штепана Черноушека возник не сразу. Всё началось с интереса к России в целом. А возник он довольно случайно, если не сказать — неожиданно.

— Когда в школе нужно было учить русский язык с 3-го по 8-й класс, я его ненавидел. Как и всё русское. Все «русаци» — плохие, думал я. Они виноваты, что у нас так нехорошо, — признаётся мой собеседник. — А потом в 1994 году я на полтора месяца с двумя одноклассниками попал в Санкт-Петербург. Мне было 16 лет. Поездку организовала наша гимназия. Когда я познакомился с людьми, с культурой, меня это очень удивило и изменило. Я увидел, что в России совсем другая атмосфера, другое понятие жизни. Что Россия — это не только русские, но это 200 разных национальностей. Разные культуры, религии, традиции, смешанные в одном плавильном котле. Так что я просто приехал в Россию, не ожидая ничего, а увидел много экзотичного, людей, еду, то, как люди ведут себя на улице. Совсем не похоже на то, что я видел в Чехии или в других странах. На меня это произвело очень большое впечатление. Я вернулся, стал читать только русские книги, классику, стал вновь изучать русский язык, что было очень трудно в то время. Пожалуй, были единственные курсы русского языка в Праге. И потом поступил в университет на русистику. И стал часто возвращаться в Россию.

Шаламов увлёк

Штепан ездил не только к своим многочисленным друзьям в Петербурге и в Москве, но всё чаще, под влиянием «Колымских рассказов» Шаламова, путь его лежал на Север. Первое таёжное путешествие он совершил в 2003 году, и не куда-нибудь, а сразу в Магадан. Один. Никто из чешских друзей в тот момент идеей не загорелся. Расстояние, которое можно было бы преодолеть менее чем за сутки на самолёте, растянулось на три недели. Сначала девять суток на поезде по Байкало-Амурской магистрали до Нерюнгри, потом автобусом до Якутска, затем теплоходом по Лене, а дальше автостопом по Колымской трассе 2 тысячи километров — до Магадана.

— По-русски это звучит более пафосно, чем по-чешски, но для меня это было чем-то вроде паломничества, — говорит Штепан Черноушек. — Так началась история моей страсти — далёких путешествий по России. Одновременно я всё больше углублялся в тему ГУЛАГа, так я заинтересовался темой «мёртвой» железной дороги Салехард — Игарка.

Гугл помог

Об этой заброшенной железной дороге трудно было найти какую-либо информацию. Штепан перерыл сотни страниц поисковиков, но никаких более-менее подробных сведений не нашёл. Пока, наконец, не высмотрел посредством программы Google Maps недалеко от бывшего посёлка Ермаково у Енисея тоненькую ниточку, вдоль которой через каждые 5 — 10 километров — россыпь точек — бараков.

— Меня поразило, сколько там лагерей, — изумляется Черноушек. — И то, что о них почти ничего не известно. Информации о них я нигде не нашёл, поэтому решил отправиться туда сам. Организовал в 2009 году первую экспедицию на «мёртвую дорогу» в окрестностях бывшего посёлка Ермаково и Игарки. Мы тогда нашли три брошенных лагеря. Искали их по спутниковым картам. Пробирались, прорубая путь мачетой, шли по заросшей насыпи. В лагерях, поскольку они находятся далеко от населённых пунктов, многое сохранилось: личные документы заключённых, письма. Всё это было просто брошено, с 1953 года, когда после смерти Сталина прекратилось строительство этой железной дороги и все заключённые в срочном темпе были вывезены.

За три экспедиции чехи обнаружили и исследовали 17 лагерей, наиболее отдалённый из которых находится в 30-ти километрах от ближайшего поселения. По их расчётам всего вдоль «мёртвой дороги» должно быть более 60-ти лагпунктов.

— Пока я не планирую новые экспедиции, — признаётся создатель виртуального музея ГУЛАГа. — Устал. Всякий раз, когда я там нахожусь, я чувствую сомнения. Спрашиваю себя: почему я здесь опять оказался? В этих страшных, злых местах. Имеет ли это какой-то смысл? Всё время сомневаюсь, хорошая ли это была идея, покинуть жену и ребёнка, вновь потратить столько времени и денег для того, чтобы приехать сюда…

СМИ заинтересовались

Мой собеседник считает, что в последнее время в Чехии повышается интерес не только к теме ГУЛАГа, но и вообще к тоталитарному прошлому, как Советского Союза, так и самой Чехословакии. Большую популярность набирают проекты так называемой устной истории, одним из которых является проект «Память народа». Всё чаще о недавнем прошлом говорят в школах.

— К сожалению, в России я не вижу такого интереса к этой теме. Да, там есть люди и целые организации, которые занимаются темой ГУЛАГа и репрессий, но основной массе это не интересно. Напротив, я даже замечал там некую ностальгию по сталинским временам.

— Скажите, то, что вашим музеем так заинтересовались местные и западные СМИ, вы считаете вызвано одним лишь интересом к истории, или это лишний повод напомнить о том «зле», каким часто представляют Россию? — не удержался я от вопроса.


— Вот всегда, когда я говорю с русскими журналистами, я чувствую этот вопрос в воздухе, — улыбается Штепан. — Я не знаю. Не надо мешать историю России с её народом. Посмотрите на немцев. Везде в Европе к ним прекрасно относятся.

— Но о Германии, в отличие от России, не пишут каждую неделю какую-нибудь гадость…


— Понимаю. Это, к сожалению, правда. Но я именно хочу через тему ГУЛАГа привлечь интерес к России вообще. Я всегда рассказываю о добрых, хороших людях, которые мне встретились в России. Потому что этого обычно нет в тех газетах, которые пишут о сегодняшней России. Более того, мы собираемся организовать совместный проект с музеями ГУЛАГа в Москве и в Перми. Важно, чтобы люди на Западе знали, что и в России этим занимаются и сами об этом говорят. Это — важный момент. Кстати, с начала нового года мы планируем сделать русскую версию нашего виртуального музея.

Сам музей тоже будет расширяться. Сейчас на сайте музея www.gulag.cz можно найти панорамные фотографии семи объектов: барак для заключённых, карцер, паровоз, мастерская, административный барак, собачьи будки и сторожевая вышка. В ближайшее время к ним добавятся другие.

— И, конечно, я планирую написать обо всём этом книгу, — говорит Штепан Черноушек, — как-никак, — это пять лет моей жизни.

понедельник, 9 декабря 2013 г.

Вдовий дом

Дмитрий БЕЛАНОВСКИЙ
Опубликовано на сайте газеты "Новая газета" - Правда ГУЛАГа / Выпуск № 138 от 9 декабря 2013 года

Стены этого дома на Каляевке по-прежнему скрывают тайны дьявольски переплетенных судеб жертв и исполнителей террора, живших по соседству или в одной коммуналке

На этом доме можно установить несколько десятков мемориальных досок. Но, наверно, лучше поддержать идею мемориального проекта «Камни преткновения» немецкого художника Гюнтера Деминга, уже реализованную в 650 городах 11 стран Европы. В этих странах установлено более 40 000 мемориальных табличек в память жертв Холокоста. У нас, в России, в память невинных жертв политических репрессий таких табличек должно быть значительно больше.

И в воскресенье, 8 декабря, в Москве и Санкт-Петербурге состоялась презентация проекта «Последний адрес». Результатом этого проекта должна стать установка многих тысяч персональных мемориальных знаков единого образца на фасадах домов, адреса которых стали последними прижизненными адресами людей. Потом — только Бутовский полигон, Коммунарка, Донское кладбище, Левашовский лес под Питером… или — свалки (в частности, после кремации в Донском крематории).

Сейчас — об одном только адресе, ставшем для многих достойных людей последним…


Сегодня Каляевской улице, переименованной в начале 20-х в честь эсера-террориста, возвращено ее историческое название — Долгоруковская. Однако именно дом 5 на Каляевской улице, построенный на средства пайщиков первого и последнего в СССР валютного ЖСК работников наркоматов иностранных дел (НКИД) и внешней торговли (НКВТ), прочно вошел в топонимику сталинского террора. Это один из самых «расстрельных» московских домов, не уступающий по количеству жертв печально известному Дому на набережной. Репрессии в доме на Каляевской были настолько масштабны, что в народе его окрестили Домом вдов.

По чиновничьему невежеству в официальных документах он фигурирует как «Дом НКВД», однако эта случайная замена одной буквы отражает реальные перемены в составе жильцов дома, когда в квартиры арестованных вселялись семьи сотрудников госбезопасности.

Впервые сюжет о доме на Каляевской прозвучал в фильме Олега Дормана «Подстрочник», повествующем о жизни знаменитой переводчицы Лилианы Лунгиной.

Строительство этого внушительного по своим размерам семиэтажного здания заняло около 7 лет, с конца 1929-го по 1937 год. Архитекторами дома были И.А. Голосов, И.Л. Маркузе, П.Н. Тернавский. Заселение дома происходило по мере строительства новых корпусов.

Задуманный как конструктивистское здание, дом с внесением изменений в проект приобрел элементы сталинского классицизма, призванного символизировать торжество советского строя. На выступах последних этажей дома долгое время возвышались гигантские фигуры рабочих и колхозниц, однако после войны их демонтировали, так как они стали представлять опасность для прохожих. О счастливой жизни в СССР сегодня напоминают небольшие рельефы на последних этажах с изображением девушек с веслом, шахтеров, монтажников, солдат, гармонистов и тому подобных мифологических персонажей советской эпохи.

«Гараж» 30-х

Принято считать, что дом на Каляевской, 5, был первым в СССР рабочим жилищно-строительным кооперативным товариществом (РЖСКТ) НКИД/НКВТ, пайщики которого оплачивали свое будущее жилье в иностранной валюте. Однако это не совсем так. Более ранним строением этого кооператива является серое конструктивистское здание в Хоромном тупике, 2/6, у Красных Ворот, сохранившееся и до сегодняшнего времени.

Сотрудники дипломатических и внешнеторговых ведомств, работавших на территории СССР, выплачивали свою долю в советских рублях, и таких было большинство. Что касается «инвалютных» пайщиков, то им предоставлялись некоторые льготы в предоставлении жилья. Архивные документы кооператива, обнаруженные мною в Московском городском архиве, свидетельствуют о душераздирающих драмах, которые разворачивались в борьбе между «инвалютными» и «рублевыми» пайщиками кооператива за место в очереди на получение жилплощади. При этом правление РЖСКТ занималось злоупотреблениями в распределении жилья, самовольно включая или, наоборот, выбрасывая или перемещая пайщиков в конец очереди, в духе рязановского фильма «Гараж». В числе таких жертв оказался, к примеру, В.П. Потёмкин, знаменитый советский дипломат, позже ставший наркомом просвещения РСФСР.

В какой-то момент злоупотребления в распределении жилья стали настолько очевидными, что сведения о них дошли до центральной прессы. 27 мая 1935 года в газете «Вечерняя Москва» был напечатан фельетон В. Орлова «Кросс на Каляевской», в котором высмеивался незаконный захват чужих квартир членами комиссии по очередности. Результатом этой публикации стало изгнание некоторых членов правления со своих постов и передача квартир их законным владельцам. В 1937 году, с окончанием строительства, дом был лишен статуса кооператива и переведен в общий жилой фонд. Сегодня это кажется невероятным, но его жильцам была даже выплачена денежная компенсация.

Репрессии

Сталинские репрессии прошлись катком по жильцам дома на Каляевской. По свидетельству старожилов дома, практически каждую ночь во двор заезжали «черные воронки», увозя с собой очередную порцию жертв. На этажах дежурили люди в «штатском», а жильцы, приготовившие чемоданчики на случай ареста, со страхом вслушивались в шум на лестничной площадке, вздрагивая от шагов за дверью или хлопка лифта. По сводным спискам, составленным на основе данных общества «Мемориал» и Сахаровского центра, за годы сталинских репрессий были арестованы более 80 человек, девяносто процентов из которых были расстреляны. Но сегодня со всей очевидностью можно утверждать, что таких жертв было еще больше. Обвинения не отличались разнообразием: «вредительство», «шпионаж», «контрреволюционная деятельность» и т.п. Большая часть приговоров выносилась Военной коллегией Верховного суда.

пятница, 6 декабря 2013 г.

Тайны боровлянского лесоповала. С началом сталинских репрессий в глухой алтайский поселок стали прибывать спецвагоны с "рабсилой"

Марина Кочнева
Опубликовано на сайте АЛТАЙПРЕСС.ru 6 декабря 2013 года

Ольга Хлюст, учитель
литературы и организатор
музея Боровлянской
средней школы.
Фото: Олег Богданов.
В тридцатых годах прошлого века в центре Боровлянки Троицкого района стоял лесозавод, окруженный дощатым забором с колючей проволокой. По углам и в середине его угрюмились деревянные вышки. По версии старожилов, его строили первые сталинские репрессированные. В одной из бытующих в поселке легенд говорится, что в заборе, окружавшем завод, была потайная калитка, выходящая на озеро. Якобы через нее выводили людей расстреливать, а трупы после топили…

Председатель поселкового совета Владимир Фомин вспоминает, как в детстве нашел в огороде ложку, на которой была выгравирована колючая проволока и дата – 1927 год. "Значит, в эти годы здесь уже были заключенные", – полагает он.

Мы едем с Фоминым по лесной дороге на восьмидесятый участок. В окрестностях Боровлянки в середине XX века были селения лесозаготовителей, которые назвали просто номерами: 22-й, 15-й, 27-й, 11-й, 80-й и т.д. Один из таких участков в районе незатейливо назывался "зона". Грибники до сих пор встречают там колючую проволоку…

Ольга Хлюст,
учитель литературы и организатор музея Боровлянской средней школы:
 
 Старожилы говорят, что наш лес усыпан костями. На участках в суровых условиях заготавливали древесину. Вместе с деревьями валились с ног и сами лесозаготовители, среди которых были и семьи "врагов народа", и раскулаченные, и беглые из голодных колхозов, а позднее – трудармейцы, спецпереселенцы, пленные.

Дорога к восьмидесятому вихляет мимо берез, осин и буреломов. Среди падающего сушняка то и дело мелькают крепкие сосновые пни, напоминая о срезанном когда-то лесе. Говорят, на одном из таких пней долго не зарастала надпись: "Здесь покоятся русские люди".
Многих погибших в те годы в лесу хоронили тут же, говорит Владимир Фомин. Иногда и меток никаких не делалось. Захоронения раскиданы по всему лесу, никто не знает ничего о них. На двадцать седьмом были могилки трудармейцев, сейчас и признаков их нет. Какой-то идиот, еще когда лес заготавливал, на этом месте площадку сделал…

среда, 4 декабря 2013 г.

Донос на Сократа

Татьяна Ткачева
Опубликовано на сайте газеты "Российская газета" 04 декабря 2013 года
 

Чем обогащают культуру литературные архивы КГБ

Создавая комиссию по творческому наследию репрессированных писателей России, поэт Виталий Шенталинский вряд ли предполагал, что его погружение во "тьму" Лубянки затянется на 20 лет. Он изучал старые следственные дела, выуживая правду о судьбах литераторов, и претворял свои открытия в документальные повести, составившие в итоге увесистый трехтомник. Презентуя в Воронеже очередное дополненное издание одной из этих книг ("Донос на Сократа"), Виталий Шенталинский рассказал "РГ" , зачем сегодня надо возвращаться к тем событиям.


Судьба писателей в советскую эпоху - эта тема выбрала вас или вы ее?
 

Виталий Шенталинский: Мне довелось долго жить на Колыме, работал журналистом в Магадане. И у меня было много друзей, бывших политзеков сталинского времени. Уходящая натура. Писать об этом было тогда запрещено. И я думал, как спасти память о времени невиданного террора, среди миллионов репрессированных и погибших было и огромное количество писателей. А писатели в России очень много значат. В XIX веке литература была, по словам Герцена, второй властью, во всяком случае, над умами. И, конечно же, большевики воспринимали писателей как соперников во власти над сознанием. И - "философские" пароходы, сфабрикованные дела против литераторов... Вместе с авторами арестовывались и рукописи. Судьба и тех, и других, оставалась неизвестной. В годы перестройки появился шанс раскрыть тайные архивы КГБ и прокуратуры, эту гробницу исторической памяти.

Едва ли вас там встретили с распростертыми объятиями.
 

Виталий Шенталинский: Тогда общественные инициативы все-таки находили выход. К счастью, у меня были единомышленники: Булат Окуджава, прошедшие лагеря Олег Волков и Анатолий Жигулин, потом Владимир Леонович, Юрий Карякин, Виктор Астафьев... Мы составили комиссию и добились, чтобы ей предоставили возможность участвовать в открытии литературных архивов и реабилитации писателей. А поскольку эту кашу заваривал я, собратья по перу сказали: "Ты и иди". Помню фразу полковника КГБ, сказанную мне тогда при встрече: "Вы - первый писатель, попавший сюда добровольно. Ну, куда мне вас посадить?" Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, а я подумал: "Слава богу, что мы уже смеемся над этим". Примерно год ушел на создание комиссии, еще год - на то, чтобы разрешили познакомиться с первым следственным делом. Как сейчас помню, это было дело Исаака Бабеля. Ну, а потом я "увяз" на 20 лет.

Заранее определили, чьи судьбы будете исследовать?
 

Виталий Шенталинский: Вначале я взял 13 самых ярких имен: Флоренский, Бабель, Мандельштам, Клюев, Пильняк... Затем список перевалил за полторы тысячи... а сейчас уже и за три! Первая задача была - узнать доподлинно, что случилось с тем или иным человеком и внести поправки в энциклопедии. Многие даты были искажены, в качестве года смерти ставили 1941-й или 1942-й, как будто человек погиб на фронте, а не в лагере. Например, мы не знали, когда и как погиб "русский Леонардо" - отец Павел Флоренский. Я впервые опубликовал материалы его следственного дела в журнале "Огонек". И читатели начали уличать меня в неточности, ссылаясь на энциклопедию: он умер в 1941 году, а не расстрелян в 1937-м. Людям казалось, что энциклопедия - истина в последней инстанции.

Как технически строилась ваша работа?
 

Виталий Шенталинский: Мы писали запросы, чтобы ознакомиться с теми или иными материалами. Сначала я до рези в глазах переписывал найденное в блокноты. Потом мне разрешили наговаривать текст на диктофон. Потом рукописи писателей позволили ксерокопировать. И все тут же издавалось и переиздавалось в журналах и сборниках.

На Лубянке выделили человека для помощи комиссии. На обложках следственных дел бились и клевались, как хищные птицы, два грифа: "Хранить вечно" и "Совершенно секретно". То, что "совершенно секретно", могло быть уничтожено в любой момент, как и происходило нередко до перестройки - испепелили целый пласт литературы, который уже не восстановить.

Помните свои ощущения?
 

Виталий Шенталинский: На некоторых документах я видел следы крови, видимо, следователь неосторожно повел себя при допросе... В следственное дело того же Павла Флоренского заглядывал, как в братскую могилу: внутри множество фотографий тех, кто был арестован вместе с ним, - прекрасные лица дворян, священников, верующих людей, и все, в основном, погибли. Инстинктивное желание - захлопнуть папку! Но набирался духу и снова погружался в эти бумаги.

Вы помогали реабилитации писателей?
 

Виталий Шенталинский: Да. Особенно долго тянулся процесс с Николаем Гумилевым. Сейчас и он, и его "сообщники" по делу "Петроградской боевой организации" оправданы, а дело признано сфальсифицированным. Я не раз поднимал вопрос о Гумилеве, пока мне молодые прокуроры не рассказали, что один высший чин просто запер это дело у себя в сейфе. Если реабилитировать Гумилева, надо же признать невиновными и других участников дела, а само дело - выдумкой ЧК - преступной организацией террористов, загубивших кучу замечательных людей: историков, географов, художников...

Родившийся в Воронеже Андрей Платонов репрессирован не был, и в некоторых публикациях высказываются подозрения, не сотрудничал ли он с "органами"...
 

Виталий Шенталинский: Документов о том, что мой любимый Платонов - великий писатель ХХ века - был доносчиком, нет. Сама его жизнь - красноречивый документ: доносчики не живут в нищете и опале. Их прикармливают. А его не печатали, рукописи изымали, Сталин его сволочью назвал, сына арестовали... На Лубянке хранились некоторые его тексты, в том числе и неизвестные. Не изданный ранее "Технический роман", рисунок к "Чевенгуру", которого нет в каноническом тексте: якобы памятник революции, который коммунары решают воздвигнуть, - загадочная фигура, обоюдоострая стрела, перекрещенная лежащей восьмеркой, знаком бесконечности.

В истории с Платоновым, которую я описываю в повести "Натуральный человек", была такая сцена. К нему в гости пришел писатель Андрей Новиков (тоже воронежский, талантлив был, но пил много) с другом Кауричевым. Новиков поднял тост за освобождение сына Платонова из лагеря, а затем - "За погибель Сталина!". Это на Тверском бульваре в год юбилея вождя. Поступил донос. Кауричева и Новикова арестовали, а Платонова вызвали для объяснений. Он подтвердил, что был такой тост, но что он счел его провокацией и бросил рюмку со словами: "Иди вон!". Мы не можем на основании этого сказать, что доносил Платонов. Нет его подписи, все со слов неназванных свидетелей. Вероятно, кого-то из соседей.

Почему советская власть так боялась писателей? Крамольных же не печатали, зачем еще было изымать дневники, устраивать слежку?
 

Виталий Шенталинский: Интеллигенция - мыслящая часть общества. Старую мыслящую часть нужно было уничтожить, чтобы завладеть умами. Но репрессировали и вполне коммунистических писателей. Почему Сталину надо было убивать "журналиста номер один" Михаила Кольцова, он же был ярым сталинистом! Потому что требовался тотальный страх, патологический. За что запретили Библию, например? У меня стихи не печатали, если там были такие безобидные слова, как "душа" или "хорал". Потому что было постановление партии и правительства - "хватит играть в боженьку".

Многое еще предстоит узнать из архивов Лубянки? Или все рассекреченное уже исследовано?
 

Виталий Шенталинский: Процесс несколько замедлился из-за бюрократических препон. Сейчас власть инструкций сильнее, чем в перестроечное время.

Насколько доступно читателю то, что извлекается из этих архивов?
 

Виталий Шенталинский: При желании можно почти все найти, много фильмов, книг, моя документальная трилогия выдержала уже несколько изданий.

Может, пора создать комплексную интернет-базу по наследию репрессированных писателей?
 

Виталий Шенталинский: Конечно. Вышли Книги памяти репрессированных геологов, этнографов, композиторов. Однако там не так много имен, как было бы в Книге памяти репрессированных писателей. Подобные проекты - лекарство от исторического беспамятства. То, что делают по всей стране историки и журналисты, "Мемориал", в том же Воронеже - малое православное братство во имя святителя Тихона Задонского, - это, по существу, и есть наш Нюрнберг. И мы можем увидеть, как в условиях угнетения, сдачи человеческих позиций людям открывалась возможность духовного сопротивления.

Академик Павлов в письме к Молотову говорил: "Вы сеете по всему миру фашизм!". Иногда люди обретали внутреннюю свободу, достоинство именно в тюрьме. Как София Парнок в 1927 году написала: "Не бить челом веку своему, а быть челом века своего, - быть человеком", - и вот эта поднятая голова, распрямленная спина, отсутствие страха перед жизнью. Один из моих героев, священник XVII века Потап Игольнишников из Орла-городка в Усолье Пермском (я переводил с церковно-славянского и готовил к публикации его книгу "Статиръ"), выразил это так: "О человек, познай свое достоинство!". За триста лет до Сахарова и Солженицына, за сто лет до Радищева!

Мы все-таки плохо понимаем эту тему.

Виталий Шенталинский: Да. Пожилые говорят: "Ой, у меня давление, не могу читать на эту тему, хватит уже"... Молодежь отмахивается - не мешайте жить красиво. Наша память повисает в воздухе. "Обратись лицом к седому небу, по луне гадая о судьбе, успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе", - это мудрые строчки Есенина, на самом деле правда иногда бывает неподъемной. Многие живут только в личном времени и тем, что касается непосредственно его, а предки и потомки - что-то условное, книжное. Мне кажется, полновесный человек должен жить по крайней мере в двух временах: личном и историческом.

С предками и с потомками. Не все могут так жить, это хлопотно, не все согласны выполнять работу горя. Но иначе человек не достигнет самостоянья - в пушкинском понимании этого слова. Может, и не надо взваливать на себя груз всей истории. Но быть самому участником истории и иметь о ней посильное знание - надо.

Я встречался со студентами Воронежского музыкального колледжа. 16-17 лет. Светлые лица. Я спросил, слышал ли кто из них песню "Я помню тот Ванинский порт" - гимн политических заключенных, некогда популярнейшая, в полном смысле народная песня. Тишина. Но потом девочки мне подыграли, подпели, и я рассказал, что в лагере автора этой песни убили за нее. И детские лица стали постепенно зажигаться, как лампочки. (Тут, во время интервью, как в пьесе, позвонили ребята из музколледжа - благодарили за разговор. Прониклись. - "РГ").
Нам нужна эта память, чтобы не повторять ошибок, мы в России подвержены этой болезни - мы второгодники истории... Не зря писал Мандельштам: "Мне кажется, мы говорить должны о будущем советской старины", - предупреждая об опасности.

***

Справка "РГ"

Виталий Шенталинский - поэт, прозаик, автор десяти книг. Окончил Арктическое морское училище в Ленинграде и журфак МГУ, зимовал на полярной станции острова Врангеля и участвовал в высокоширотных экспедициях, был специальным корреспондентом журнала "Вокруг света" и вел рубрику "Хранить вечно" в "Огоньке". В годы перестройки организовал и возглавил Комиссию по творческому наследию репрессированных писателей при Союзе писателей СССР. Он первый открыл литературные архивы КГБ и опубликовал уникальные материалы о жизни и творчестве, в том числе рукописи Ахматовой и Пастернака, Мандельштама и Цветаевой, Бабеля и Булгакова, Горького и Шолохова, Бердяева и Флоренского, а также множества других выдающихся и малоизвестных деятелей культуры.