Опубликовано на сайте Полiт.ua 20 марта 2012, 09:16
Мы публикуем продолжение разговора председателя правления Международного правозащитного общества "Мемориал" Арсения Рогинского, историка, члена правления "Мемориала" Александра Даниэля и журналистом издания "Знание - сила" И. Прусс о событиях 1937 года. Интервью вышло в журнале "Знание - сила" №11 в 2007 году.
Первая часть разговора.
В ближайшее время будет опубликована третья, заключительная часть.
А. Даниэль: После разгона Учредительного собрания и насильственного захвата власти стала возможна Гражданская война, о которой до того никто не думал. После Гражданской войны стали возможны коллективизация и раскулачивание, которые прежде никто и вообразить себе не мог. После коллективизации — а почему не Большой террор? Дорожка все время сужалась...
Загадка вторая:
О чем он думал, когда все это развязывал
А. Рогинский: Первый — и самый поверхностный — вариант объяснений,_ который гуляет по научной и популярной литературе, запущен Хрущевым: стремление к неограниченной власти.
И.П.: Но кто мог ему реально противостоять в 1937 году? Зиновьев? Бухарин? Да если бы у них были силы, они отстояли бы хоть собственные жизни...
А. Даниэль: Ну, не вполне ясно, насколько он сам это понимал.
И.П.: Возможно. Но положить в такой борьбе полтора миллиона рядовых граждан, которые ни о какой власти вообще не думают?!
А.Д.: А он марксист, он своих врагов считает классами, слоями, категориями — они могут дестабилизировать страну, и в результате он может потерять власть. Но вообще-то я согласен, борьба за власть — не объяснение.
А.Р.: Конечно, трудно сказать, верил ли он на самом деле в то, что враги отравляют колодцы с питьевой водой, что все поляки — шпионы, а все ссыльные кулаки объединились в роты и полки и готовы воевать с Красной армией во имя Японии или Польши.
И.П.: Тут не вопрос веры в чью-то виновность. Когда устраняют целую категорию людей, речь уже идет не о вине, которая может быть только индивидуальной, а о целесообразности.
А.Р.: Сталин мог верить не в то, что имярек сделал то-то, а в то, что такие-то категории людей способны на то-то. И этого ему было достаточно, чтоб этих людей уничтожить, пустить в в распыл.
И.П.: Тут или возврат в средневековье, или медицинский диагноз...
А.Р.: Или и то, и другое. Конечно, возврат в средневековье: это же суд святой инквизиции — вас могут осудить заочно, что в подавляющем большинстве случаев и происходило; обвинению не противостоит защита; следователи, обвинители, судьи и палачи объединены в одном ведомстве; главное доказательство - признание своей вины, добываемое пытками. Пытки летом 1937 года были официально санкционированы и даже рекомендованы как метод ведения следствия. Подтверждение тому — телеграмма за подписью Сталина, разосланная в январе 1939 года всем региональным руководителям ВКП(б) и НКВД. В ней прямо сказано: «...ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП».
И паранойю никак нельзя сбрасывать со счетов — нам от нее не уйти. Была, наверное. Но это все равно не объяснение, коль скоро речь идет о событиях такого масштаба. Я предпочитаю рациональные объяснения, с ними можно работать, с паранойей — нет.
И.П.: Может, стоит вспомнить, что вообще-то он по первой политической профессии террорист и грабитель, привыкший решать проблемы определенным путем? Вот он и решает проблему власти аналогичными способами.
А.Р.: И это не объясняет Большого террора. Борьба за власть — резон вполне рациональный, но уж больно... простенький. И вообще, даже если поверить я в паранойю, с чего это вдруг именно в 1937 для него вновь возникает вопрос о власти, давно уже и прочно решенный в его пользу?
А.Д.: Бытует еще версия, что все это было затеяно ради индустриализации: сотни тысяч заключенных — это даровая рабочая сила. Мне такое обоснование не кажется убедительным: если так нужны «трудовые ресурсы», зачем 700 с лишним тысяч убивать? Убивали же не слабых и больных, не стариков и детей, а совсем по другим критериям.
Можно говорить о другом: об определенной системе ценностей, которая порождала определенные практики, что в репрессивной политике, что в народном хозяйстве — и совсем не только в рамках ГУЛАГа. На меня сильное впечатление произвела одна «хозяйственная» история, которая произошла в 1942 году в Якутии. Кормить надо фронт, продовольствия не хватает; какая еда самая дешевая и легко добываемая? — конечно, рыба. Где ее больше всего? Конечно, в устьях больших сибирских рек, на берегу Северного Ледовитого океана. Но там людей почти нет. А намного южнее, в междуречье Лены и Алдана, в Чурапчинском районе жили якуты, никакой рыбы не ловили — возделывали землю, занимались скотоводством: климат у них там ненамного суровее, чем у нас в средней полосе. И вот сначала ГКО, а за ним якутский обком постановляют: переселить несколько десятков колхозов на пару тысяч километров севернее, в тундру, рыбу ловить. Районное начальство пыталось хотя бы смягчить ситуацию: давайте, говорят, переселим сначала только мужчин, пусть устроятся на новом месте, тогда уж к ним переедут женщины, старики и дети. Нет, никто и слушать не стал, в одночасье эти якутские наслеги (поселки) окружила милиция, всех выгнали из домов, разрешили взять с собой до 16 кг личных вещей и погнали 5 с лишним тысяч человек на баржи. Сгрузили в тундре и повелели рыбу ловить. В первую же зиму около двух тысяч переселенцев умерло. Обратно их начали переселять в 1944; к 1947 разрешили вернуться всем — тем, кто выжил.
Против этих чурапчинских крестьян никто никаких политических или любых других обвинений не выдвигал, никто не лишал их гражданских прав — как бы это и не репрессия была вовсе. В тех же самых северных районах в эти же годы, на ту же рыбу бросили ссыльнопоселенцев — литовцев и немцев, то есть «настоящих» репрессированных. Чем они отличались от тех якутов?
На исходе перестройки местные жители образовали общественный комитет и обратились к президенту Якутии с требованием приравнять их к жертвам политических репрессий — и президент Николаев такой указ подписал, а потом Ельцин его подтвердил.
Я был в прошлом году в Якутии, там в одной деревне. школьный учитель создал «Музей чурапчинских переселенцев», собрал свидетельства — две тысячи текстов — и вещи переселенцев. В музее сделали диораму и теперь показывают: вон, видите, фигурка старика? — Это такой-то, он хотел от милиции в сортире спрятаться, но его оттуда вытащили и в колонну поставили. Неожиданный такой музей, плод индивидуальной инициативы и коллективной памяти.
Так же в Большой террор выселяли китайцев с территории СССР, переселяли корейцев из приграничных территорий — никто потом долгое время не признавал это репрессиями, потому что не было ни обвинений, ни суда, ни даже поражения в гражданских правах. Просто выгоняли из домов и перемещали в другое место — как стакан переставить с одного стола на другой... Так если можно людей переставлять, как вещи, — то почему их нельзя отстреливать?
А.Р.: Ну, да; но это все предпосылки террора, а не причина и не цель.
Не исключено, что многие дела по вредительству в народном хозяйстве были затеяны, чтобы как-то объяснить хронические неудачи в экономике. Согнали крестьян в колхозы, обещая невиданный взлет производительности механизированного труда и народного богатства, — а начался страшный голод в регионах, известных как житницы страны. Чуть-чуть смягчили курс; сначала, вроде бы, дело пошло, но потом двойственная, противоречивая хозяйственная стратегия стала давать сбои, вместо развития - топтание на месте, угроза новых несчастий. Как же так?! – а потому, что враги и вредители запускают клеща в наши посевы, отравляют наши колодцы, заражают скот и взрывают шахты...
Но все-таки эти дела, но нынешнему говоря «хозяйственные», не были главными в Большом терроре... Хотя именно о них все время писали в газетах, именно они в значительной степени пропагандистски обеспечивали террор.
И.П.: Если уж говорить о причинах, то теперь, кажется, модно искать их не напрямую в экономике, а скорее в политической экономии: страны так называемой «догоняющей модернизации», как правило, склонны к авторитарным режимам, которые концентрируют все ресурсы страны именно в этом направлении и заставляют население «затягивать пояса».
А.Д.: Но мы обсуждаем случай исключительный, массовое истребление людей. В локальном масштабе это было в Камбодже, в Руанде, но ни та, ни другая страна никого не догоняла, они просто уничтожали сами себя с самыми сокрушительными последствиями для экономики. Да и в Латинской Америке, которую принято приводить в пример, иллюстрируя эту теорию, кажется, тоже все было по-разному: одни начинали модернизироваться при демократическом правлении, другие — при диктатуре.
Есть еще одна трактовка смысла Большого террора, по-моему, более продуктивная, чем «экономические» объяснения. Только что, в декабре 1936, принята и вот-вот вступит в силу самая демократическая в мире конституция. И что,вправду давать все провозглашенные в ней права всяким недобитым кулакам, вчерашним лишенцам, «церковникам», всяким чуждым элементам?! А если они на первых же выборах 12 декабря 1937 вспомнят свои обиды? Не зря же в 447-м приказе на проведение «кулацкой» операции было отпущено 4 месяца — то есть первоначально планировалось закончить ее к 5 декабря, в аккурат под выборы!
И.П.: Да чего было Сталину бояться в 1937 году?! Неужели настолько не чувствовал под собой страны?
А.Д.: Я допускаю, что Сталин сам в полной мере не понимал, насколько ему уже удалось «устаканить» страну. Тут ведь вот какой парадокс: он, конечно, один из создателей современных тоталитарных практик, одна из ключевых фигур в истории XX века; но сам-то он сформировался в дототалитарную эпоху и оставался во многом человеком века XIX. Это мы теперь знаем, что в тоталитарном обществе получить на выборах 99,7% голосов «за» — нехитрая штука; но он это самое общество только-только создал и еще многого про него не знал. А ведь каких-то два десятка лет назад в России были уже демократические выборы — в Учредительное собрание, и большевики, уже имея власть, потерпели на них сокрушительное поражение, пришлось собрание разгонять — он же об этом помнил!
Но я думаю, не в выборах только дело, выборы — это частный случай. Большой террор был призван решить более общую и грандиозную задачу: вывести новую породу людей, создать принципиально новую историческую общность -_советский народ. А для этого население необходимо очистить от всяких мешающих великому делу элементов. Так нацисты уничтожали евреев, цыган, гомосексуалистов — тех, кто «засорял» чистую арийскую расу биологически чуждыми элементами. Только мы, в отличие от нацистов, брали на вооружение не биологию, а социальную селекцию.
Непонятно, правда, почему тогда расстреляли не всех «отбракованных», а только 740 тысяч, зачем нужно было около миллиона человек отправлять в лагеря. Уж во всяком случае не из моральных соображений. В «перековку» Сталин, похоже, не очень верил недаром он в 1948 отправил всех бывших лагерников 1937—1938 гг., отбывших свои сроки и вышедших на свободу, на вечное поселение в Красноярский край.
И при этом сказать, что ГУЛАГ – это просто другой способ уничтожения людей, тоже нельзя. Наши концлагеря, в отличие от некоторых гитлеровских, не были лагерями уничтожения. (Кстати, в ходе Большого террора лагеря тоже подверглись основательной чистке: приказ №00447 устанавливал отдельные «лимиты» по 1-й категории на каждое лагуправление). Там плохо, но кормили: не было задачи уморить голодом все население лагерей. Плохо кормили, потому что не умели это дело организовать, потому что воровали, потому что вовремя не подвезли, потому что вообще в стране с этим было плоховато. Хуже всего в лагерях было в военные годы, тогда там действительно массово умирали от голода и болезней — но тогда вся страна голодала. Однако никто не ставил перед лагерным начальством задачу «извести на корню» вражеский элемент. Не спрашивали с них плана по смертям: ни в одном документе, которыми обменивались работники исправительных учреждений, мы не нашли об этом ни слова. Наоборот, за смертность, которая превысила некую стихийно сложившуюся и, конечно, высокую норму, могли и по шапке дать, и даже судить (хотя такое случалось крайне редко).
А.Р.: Я, повторяю, предпочитаю, более или менее рациональные объяснения. Сталин ведь был человеком практическим.
Мне кажется, инициаторы террора имели в виду по крайней мере две конкретные цели: обеспечить безопасность страны накануне задвигающейся войны и обеспечить управляемость страной.
Подготовкой к войне террор обосновывали официально и громогласно; но этим, судя по всему, руководствовались и на самом деле. Да и через много лет Молотов именно этим террор объяснял и оправдывал. Думаю, он был искренен.
Старались обезопасить границы: депортировали из приграничной полосы прежде всего представителей народов, живущих по ту сторону границы — немцев, поляков, корейцев, финнов, разбирались бесконечно с иранцами в Азербайджане, с афганцами в Туркмении, со многими другими. В логике «страны — осажденной крепости», изнутри пронизанной вражескими шпионами и яростными противниками режима (и лично товарища Сталина), это более или менее естественно. Чистили армию: в ожидании войны такая забота о чистоте прежде всего армейских рядов тоже понятна. Чистили от потенциальной «пятой колонны» в основном оборонную промышленность и транспорт, т.е. отрасли военно-стратегические. И в обвинениях, которые предъявляли арестованным, — та же «военная» логика: шпионы, диверсанты, террористы.
А. Д.: Ну, да, — и оставили армию накануне войны практически без профессионального военного руководства. Исключительно рационально и логично! А насколько террор усилил или, по крайней мере, увеличил эту самую пятую колонну, против которой был направлен? Сколько людей в западных областях поначалу ждали немцев как освободителей от колхозов и террора — пока не разобрались, что хрен редьки не слаще? Сколько советских граждан — военнопленных и не только — пошли служить в антисоветские и даже в пронемецкие военные формирования, вроде власовской армии? Да террористическая предвоенная политика Сталина породила такой уровень коллаборационизма в Советском Союзе во время Отечественной войны, какого ни в одной из воюющих стран не было.
А.Р.: Я же не говорю, что эти соображения действительно рациональны. Я просто ищу такие обоснования Большого террора, которые могли казаться рациональными его вдохновителю и организатору.
То же самое с проблемой управляемости, по другому говоря — «исполнительской дисциплины», «порядка»: при отсутствии нормальной обратной связи в обществе любой мелкий чиновник, маленький руководитель быстро обрастает связями, начинается семейственность, коррупция, бюрократизм — бич советской системы на всех ее этапах, не исключая и сталинского. Каждые несколько лет приходится «срезать» управленческие звенья самых разных уровней, чтобы система продолжала работать нормально. Страх, который создает сама операция «срезания», способствует управляемости, а освобождающиеся места достаются новым кадрам, обеспечивая таким образом социальную мобильность в обществе. Заменить руководителей, поднявшихся в середине 20-х или, тем более, раньше (так называемая «ленинская гвардия»), на советских ребят сусловского и брежневского поколений, получивших образование в советских технических вузах – такая «ротация кадров» могла казаться делом вполне привлекательным и перспективным. Эти ребята не были связаны между собой. Воспитаны были уже в его, сталинское время. И они-то уж наверняка не были заражены ядом троцкизма, бреднями о мировой революции и с легкостью могли воспринять те идеи государственного патриотизма и державного строительства, которые он постепенно и осторожно начинал продвигать именно и эти годы.
А.Д.: Это объяснение могло бы быть правильным, если б сажали и расстреливали только руководителей разных рангов. Какие места освобождали репрессированные крестьяне и рабочие, какую социальную мобильность они обеспечивали?
Возможна, правда, и такая схема обеспечения управляемости: на примере одних напугать других, чтобы боялись и слушались. То есть, террор в прямом этимологическом смысле слова. У Даля оно, написанное еще через одно «р», толкуется так: тероризировать — наводить страх; терор — устрашенье смертными казнями, убийствами и всеми ужасами неистовства.
Но знаете, мне все эти бесконечные попытки понять, о чем думал, во что верил, чего хотел добиться один человек, кажутся не слишком продуктивными. Тем более, что нам вообще вряд ли удастся это когда-нибудь узнать.
А.Р.: И все же хорошо бы иметь в виду: ничто тогда не решалось помимо Вождя и Учителя, он лично санкционировал каждый новый виток Большого террора и несет всю полноту ответственности за эту национальную катастрофу.
А.Д.: Согласен. Но мне кажется, тут работала большая историческая логика — вне зависимости от того, как она отражалась в голове одного человека, наделенного неограниченной властью: после разгона Учредительного собрания и насильственного захвата власти стала возможна Гражданская война, о которой до того никто не думал. После Гражданской войны стали возможны коллективизация и раскулачивание, которые прежде никто и вообразить себе не мог После коллективизации — а почему не Большой террор? Дорожка все время сужалась...
По-моему, вопрос о смысле Большого террора много шире, чем вопрос о целях, которые ставил перед собой его вдохновитель и организатор. Важно понять, чем на самом деле Большой террор стал для нашей истории, и чем он остается для нас сегодня.
Мы публикуем продолжение разговора председателя правления Международного правозащитного общества "Мемориал" Арсения Рогинского, историка, члена правления "Мемориала" Александра Даниэля и журналистом издания "Знание - сила" И. Прусс о событиях 1937 года. Интервью вышло в журнале "Знание - сила" №11 в 2007 году.
Первая часть разговора.
В ближайшее время будет опубликована третья, заключительная часть.
А. Даниэль: После разгона Учредительного собрания и насильственного захвата власти стала возможна Гражданская война, о которой до того никто не думал. После Гражданской войны стали возможны коллективизация и раскулачивание, которые прежде никто и вообразить себе не мог. После коллективизации — а почему не Большой террор? Дорожка все время сужалась...
Загадка вторая:
О чем он думал, когда все это развязывал
А. Рогинский: Первый — и самый поверхностный — вариант объяснений,_ который гуляет по научной и популярной литературе, запущен Хрущевым: стремление к неограниченной власти.
И.П.: Но кто мог ему реально противостоять в 1937 году? Зиновьев? Бухарин? Да если бы у них были силы, они отстояли бы хоть собственные жизни...
А. Даниэль: Ну, не вполне ясно, насколько он сам это понимал.
И.П.: Возможно. Но положить в такой борьбе полтора миллиона рядовых граждан, которые ни о какой власти вообще не думают?!
А.Д.: А он марксист, он своих врагов считает классами, слоями, категориями — они могут дестабилизировать страну, и в результате он может потерять власть. Но вообще-то я согласен, борьба за власть — не объяснение.
А.Р.: Конечно, трудно сказать, верил ли он на самом деле в то, что враги отравляют колодцы с питьевой водой, что все поляки — шпионы, а все ссыльные кулаки объединились в роты и полки и готовы воевать с Красной армией во имя Японии или Польши.
И.П.: Тут не вопрос веры в чью-то виновность. Когда устраняют целую категорию людей, речь уже идет не о вине, которая может быть только индивидуальной, а о целесообразности.
А.Р.: Сталин мог верить не в то, что имярек сделал то-то, а в то, что такие-то категории людей способны на то-то. И этого ему было достаточно, чтоб этих людей уничтожить, пустить в в распыл.
И.П.: Тут или возврат в средневековье, или медицинский диагноз...
А.Р.: Или и то, и другое. Конечно, возврат в средневековье: это же суд святой инквизиции — вас могут осудить заочно, что в подавляющем большинстве случаев и происходило; обвинению не противостоит защита; следователи, обвинители, судьи и палачи объединены в одном ведомстве; главное доказательство - признание своей вины, добываемое пытками. Пытки летом 1937 года были официально санкционированы и даже рекомендованы как метод ведения следствия. Подтверждение тому — телеграмма за подписью Сталина, разосланная в январе 1939 года всем региональным руководителям ВКП(б) и НКВД. В ней прямо сказано: «...ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП».
И паранойю никак нельзя сбрасывать со счетов — нам от нее не уйти. Была, наверное. Но это все равно не объяснение, коль скоро речь идет о событиях такого масштаба. Я предпочитаю рациональные объяснения, с ними можно работать, с паранойей — нет.
И.П.: Может, стоит вспомнить, что вообще-то он по первой политической профессии террорист и грабитель, привыкший решать проблемы определенным путем? Вот он и решает проблему власти аналогичными способами.
А.Р.: И это не объясняет Большого террора. Борьба за власть — резон вполне рациональный, но уж больно... простенький. И вообще, даже если поверить я в паранойю, с чего это вдруг именно в 1937 для него вновь возникает вопрос о власти, давно уже и прочно решенный в его пользу?
А.Д.: Бытует еще версия, что все это было затеяно ради индустриализации: сотни тысяч заключенных — это даровая рабочая сила. Мне такое обоснование не кажется убедительным: если так нужны «трудовые ресурсы», зачем 700 с лишним тысяч убивать? Убивали же не слабых и больных, не стариков и детей, а совсем по другим критериям.
Можно говорить о другом: об определенной системе ценностей, которая порождала определенные практики, что в репрессивной политике, что в народном хозяйстве — и совсем не только в рамках ГУЛАГа. На меня сильное впечатление произвела одна «хозяйственная» история, которая произошла в 1942 году в Якутии. Кормить надо фронт, продовольствия не хватает; какая еда самая дешевая и легко добываемая? — конечно, рыба. Где ее больше всего? Конечно, в устьях больших сибирских рек, на берегу Северного Ледовитого океана. Но там людей почти нет. А намного южнее, в междуречье Лены и Алдана, в Чурапчинском районе жили якуты, никакой рыбы не ловили — возделывали землю, занимались скотоводством: климат у них там ненамного суровее, чем у нас в средней полосе. И вот сначала ГКО, а за ним якутский обком постановляют: переселить несколько десятков колхозов на пару тысяч километров севернее, в тундру, рыбу ловить. Районное начальство пыталось хотя бы смягчить ситуацию: давайте, говорят, переселим сначала только мужчин, пусть устроятся на новом месте, тогда уж к ним переедут женщины, старики и дети. Нет, никто и слушать не стал, в одночасье эти якутские наслеги (поселки) окружила милиция, всех выгнали из домов, разрешили взять с собой до 16 кг личных вещей и погнали 5 с лишним тысяч человек на баржи. Сгрузили в тундре и повелели рыбу ловить. В первую же зиму около двух тысяч переселенцев умерло. Обратно их начали переселять в 1944; к 1947 разрешили вернуться всем — тем, кто выжил.
Против этих чурапчинских крестьян никто никаких политических или любых других обвинений не выдвигал, никто не лишал их гражданских прав — как бы это и не репрессия была вовсе. В тех же самых северных районах в эти же годы, на ту же рыбу бросили ссыльнопоселенцев — литовцев и немцев, то есть «настоящих» репрессированных. Чем они отличались от тех якутов?
На исходе перестройки местные жители образовали общественный комитет и обратились к президенту Якутии с требованием приравнять их к жертвам политических репрессий — и президент Николаев такой указ подписал, а потом Ельцин его подтвердил.
Я был в прошлом году в Якутии, там в одной деревне. школьный учитель создал «Музей чурапчинских переселенцев», собрал свидетельства — две тысячи текстов — и вещи переселенцев. В музее сделали диораму и теперь показывают: вон, видите, фигурка старика? — Это такой-то, он хотел от милиции в сортире спрятаться, но его оттуда вытащили и в колонну поставили. Неожиданный такой музей, плод индивидуальной инициативы и коллективной памяти.
Так же в Большой террор выселяли китайцев с территории СССР, переселяли корейцев из приграничных территорий — никто потом долгое время не признавал это репрессиями, потому что не было ни обвинений, ни суда, ни даже поражения в гражданских правах. Просто выгоняли из домов и перемещали в другое место — как стакан переставить с одного стола на другой... Так если можно людей переставлять, как вещи, — то почему их нельзя отстреливать?
А.Р.: Ну, да; но это все предпосылки террора, а не причина и не цель.
Не исключено, что многие дела по вредительству в народном хозяйстве были затеяны, чтобы как-то объяснить хронические неудачи в экономике. Согнали крестьян в колхозы, обещая невиданный взлет производительности механизированного труда и народного богатства, — а начался страшный голод в регионах, известных как житницы страны. Чуть-чуть смягчили курс; сначала, вроде бы, дело пошло, но потом двойственная, противоречивая хозяйственная стратегия стала давать сбои, вместо развития - топтание на месте, угроза новых несчастий. Как же так?! – а потому, что враги и вредители запускают клеща в наши посевы, отравляют наши колодцы, заражают скот и взрывают шахты...
Но все-таки эти дела, но нынешнему говоря «хозяйственные», не были главными в Большом терроре... Хотя именно о них все время писали в газетах, именно они в значительной степени пропагандистски обеспечивали террор.
И.П.: Если уж говорить о причинах, то теперь, кажется, модно искать их не напрямую в экономике, а скорее в политической экономии: страны так называемой «догоняющей модернизации», как правило, склонны к авторитарным режимам, которые концентрируют все ресурсы страны именно в этом направлении и заставляют население «затягивать пояса».
А.Д.: Но мы обсуждаем случай исключительный, массовое истребление людей. В локальном масштабе это было в Камбодже, в Руанде, но ни та, ни другая страна никого не догоняла, они просто уничтожали сами себя с самыми сокрушительными последствиями для экономики. Да и в Латинской Америке, которую принято приводить в пример, иллюстрируя эту теорию, кажется, тоже все было по-разному: одни начинали модернизироваться при демократическом правлении, другие — при диктатуре.
Есть еще одна трактовка смысла Большого террора, по-моему, более продуктивная, чем «экономические» объяснения. Только что, в декабре 1936, принята и вот-вот вступит в силу самая демократическая в мире конституция. И что,вправду давать все провозглашенные в ней права всяким недобитым кулакам, вчерашним лишенцам, «церковникам», всяким чуждым элементам?! А если они на первых же выборах 12 декабря 1937 вспомнят свои обиды? Не зря же в 447-м приказе на проведение «кулацкой» операции было отпущено 4 месяца — то есть первоначально планировалось закончить ее к 5 декабря, в аккурат под выборы!
И.П.: Да чего было Сталину бояться в 1937 году?! Неужели настолько не чувствовал под собой страны?
А.Д.: Я допускаю, что Сталин сам в полной мере не понимал, насколько ему уже удалось «устаканить» страну. Тут ведь вот какой парадокс: он, конечно, один из создателей современных тоталитарных практик, одна из ключевых фигур в истории XX века; но сам-то он сформировался в дототалитарную эпоху и оставался во многом человеком века XIX. Это мы теперь знаем, что в тоталитарном обществе получить на выборах 99,7% голосов «за» — нехитрая штука; но он это самое общество только-только создал и еще многого про него не знал. А ведь каких-то два десятка лет назад в России были уже демократические выборы — в Учредительное собрание, и большевики, уже имея власть, потерпели на них сокрушительное поражение, пришлось собрание разгонять — он же об этом помнил!
Но я думаю, не в выборах только дело, выборы — это частный случай. Большой террор был призван решить более общую и грандиозную задачу: вывести новую породу людей, создать принципиально новую историческую общность -_советский народ. А для этого население необходимо очистить от всяких мешающих великому делу элементов. Так нацисты уничтожали евреев, цыган, гомосексуалистов — тех, кто «засорял» чистую арийскую расу биологически чуждыми элементами. Только мы, в отличие от нацистов, брали на вооружение не биологию, а социальную селекцию.
Непонятно, правда, почему тогда расстреляли не всех «отбракованных», а только 740 тысяч, зачем нужно было около миллиона человек отправлять в лагеря. Уж во всяком случае не из моральных соображений. В «перековку» Сталин, похоже, не очень верил недаром он в 1948 отправил всех бывших лагерников 1937—1938 гг., отбывших свои сроки и вышедших на свободу, на вечное поселение в Красноярский край.
И при этом сказать, что ГУЛАГ – это просто другой способ уничтожения людей, тоже нельзя. Наши концлагеря, в отличие от некоторых гитлеровских, не были лагерями уничтожения. (Кстати, в ходе Большого террора лагеря тоже подверглись основательной чистке: приказ №00447 устанавливал отдельные «лимиты» по 1-й категории на каждое лагуправление). Там плохо, но кормили: не было задачи уморить голодом все население лагерей. Плохо кормили, потому что не умели это дело организовать, потому что воровали, потому что вовремя не подвезли, потому что вообще в стране с этим было плоховато. Хуже всего в лагерях было в военные годы, тогда там действительно массово умирали от голода и болезней — но тогда вся страна голодала. Однако никто не ставил перед лагерным начальством задачу «извести на корню» вражеский элемент. Не спрашивали с них плана по смертям: ни в одном документе, которыми обменивались работники исправительных учреждений, мы не нашли об этом ни слова. Наоборот, за смертность, которая превысила некую стихийно сложившуюся и, конечно, высокую норму, могли и по шапке дать, и даже судить (хотя такое случалось крайне редко).
А.Р.: Я, повторяю, предпочитаю, более или менее рациональные объяснения. Сталин ведь был человеком практическим.
Мне кажется, инициаторы террора имели в виду по крайней мере две конкретные цели: обеспечить безопасность страны накануне задвигающейся войны и обеспечить управляемость страной.
Подготовкой к войне террор обосновывали официально и громогласно; но этим, судя по всему, руководствовались и на самом деле. Да и через много лет Молотов именно этим террор объяснял и оправдывал. Думаю, он был искренен.
Старались обезопасить границы: депортировали из приграничной полосы прежде всего представителей народов, живущих по ту сторону границы — немцев, поляков, корейцев, финнов, разбирались бесконечно с иранцами в Азербайджане, с афганцами в Туркмении, со многими другими. В логике «страны — осажденной крепости», изнутри пронизанной вражескими шпионами и яростными противниками режима (и лично товарища Сталина), это более или менее естественно. Чистили армию: в ожидании войны такая забота о чистоте прежде всего армейских рядов тоже понятна. Чистили от потенциальной «пятой колонны» в основном оборонную промышленность и транспорт, т.е. отрасли военно-стратегические. И в обвинениях, которые предъявляли арестованным, — та же «военная» логика: шпионы, диверсанты, террористы.
А. Д.: Ну, да, — и оставили армию накануне войны практически без профессионального военного руководства. Исключительно рационально и логично! А насколько террор усилил или, по крайней мере, увеличил эту самую пятую колонну, против которой был направлен? Сколько людей в западных областях поначалу ждали немцев как освободителей от колхозов и террора — пока не разобрались, что хрен редьки не слаще? Сколько советских граждан — военнопленных и не только — пошли служить в антисоветские и даже в пронемецкие военные формирования, вроде власовской армии? Да террористическая предвоенная политика Сталина породила такой уровень коллаборационизма в Советском Союзе во время Отечественной войны, какого ни в одной из воюющих стран не было.
А.Р.: Я же не говорю, что эти соображения действительно рациональны. Я просто ищу такие обоснования Большого террора, которые могли казаться рациональными его вдохновителю и организатору.
То же самое с проблемой управляемости, по другому говоря — «исполнительской дисциплины», «порядка»: при отсутствии нормальной обратной связи в обществе любой мелкий чиновник, маленький руководитель быстро обрастает связями, начинается семейственность, коррупция, бюрократизм — бич советской системы на всех ее этапах, не исключая и сталинского. Каждые несколько лет приходится «срезать» управленческие звенья самых разных уровней, чтобы система продолжала работать нормально. Страх, который создает сама операция «срезания», способствует управляемости, а освобождающиеся места достаются новым кадрам, обеспечивая таким образом социальную мобильность в обществе. Заменить руководителей, поднявшихся в середине 20-х или, тем более, раньше (так называемая «ленинская гвардия»), на советских ребят сусловского и брежневского поколений, получивших образование в советских технических вузах – такая «ротация кадров» могла казаться делом вполне привлекательным и перспективным. Эти ребята не были связаны между собой. Воспитаны были уже в его, сталинское время. И они-то уж наверняка не были заражены ядом троцкизма, бреднями о мировой революции и с легкостью могли воспринять те идеи государственного патриотизма и державного строительства, которые он постепенно и осторожно начинал продвигать именно и эти годы.
А.Д.: Это объяснение могло бы быть правильным, если б сажали и расстреливали только руководителей разных рангов. Какие места освобождали репрессированные крестьяне и рабочие, какую социальную мобильность они обеспечивали?
Возможна, правда, и такая схема обеспечения управляемости: на примере одних напугать других, чтобы боялись и слушались. То есть, террор в прямом этимологическом смысле слова. У Даля оно, написанное еще через одно «р», толкуется так: тероризировать — наводить страх; терор — устрашенье смертными казнями, убийствами и всеми ужасами неистовства.
Но знаете, мне все эти бесконечные попытки понять, о чем думал, во что верил, чего хотел добиться один человек, кажутся не слишком продуктивными. Тем более, что нам вообще вряд ли удастся это когда-нибудь узнать.
А.Р.: И все же хорошо бы иметь в виду: ничто тогда не решалось помимо Вождя и Учителя, он лично санкционировал каждый новый виток Большого террора и несет всю полноту ответственности за эту национальную катастрофу.
А.Д.: Согласен. Но мне кажется, тут работала большая историческая логика — вне зависимости от того, как она отражалась в голове одного человека, наделенного неограниченной властью: после разгона Учредительного собрания и насильственного захвата власти стала возможна Гражданская война, о которой до того никто не думал. После Гражданской войны стали возможны коллективизация и раскулачивание, которые прежде никто и вообразить себе не мог После коллективизации — а почему не Большой террор? Дорожка все время сужалась...
По-моему, вопрос о смысле Большого террора много шире, чем вопрос о целях, которые ставил перед собой его вдохновитель и организатор. Важно понять, чем на самом деле Большой террор стал для нашей истории, и чем он остается для нас сегодня.
Комментариев нет:
Отправить комментарий