|
вторник, 31 июля 2012 г.
Ratio economica: От репрессий к репрессиям
пятница, 27 июля 2012 г.
Пытки от Сталина
Никита Петров
Опубликовано на сайте газеты "Новая газета" 26.07.2012
Они были официально санкционированы и рекомендованы как метод ведения следствия 75 лет назад, в 1937-м
Большой террор 1937–1938 годов имел в своей основе массовое применение пыток в ходе следствия. Для фальсификации дел, создания всевозможных «заговоров» и разветвленных «шпионских и диверсионно-террористических» организаций следователям НКВД как воздух были необходимы «признания» обвиняемых, они были единственным уличающим моментом. Ибо никаких других доказательств существования всех этих липовых «вражеских» организаций не существовало.
Пытки были официально санкционированы и рекомендованы как метод ведения следствия в 1937-м. По воспоминаниям бывшего военного прокурора Афанасьева, у него на допросе в 1940-м бывший нарком внутренних дел Ежов рассказал, что именно Вышинский в мае 1937-го у Сталина в присутствии Ежова намекал на необходимость применения насилия, чтобы заставить Тухачевского признаться, и развивал «теорию» о непригодности гуманного обращения с врагами, дескать, царские жандармы с революционерами не церемонились… Сталин, по словам Ежова, своего мнения не высказал, а лишь бросил: «Ну, вы смотрите сами, а Тухачевского надо заставить говорить»… Признание у Тухачевского и других «военных заговорщиков» было вырвано. Последовали шумная газетная кампания, суд и расстрел. А Сталин уверовал в столь радикальный, но в то же время весьма действенный метод дознания. И вскоре практика выбивания показаний стала повсеместной. В июле 1937-го в Москве на совещании-инструктаже руководителей региональных НКВД в ходе подготовки массовых арестов нарком Ежов и его заместитель Фриновский прямо заявили чекистам, что они «могут применять и физические методы воздействия».
То, что разрешение на повсеместное применение пыток к арестованным было дано именно в 1937-м, подтверждается самим Сталиным. В январе 1939-го он специальной шифротелеграммой оповестил региональных руководителей партии и НКВД, что «применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)» (см. публикуемый здесь документ).
Сталин, имея полный и единоличный контроль над госбезопасностью, в годы Большого террора не только задавал общее направление репрессий, но и определял квоты на расстрелы и осуждения в лагеря, а кроме того, непосредственно указывал наркому Ежову, кого арестовать, как вести следствие по конкретным делам, во многих случаях требовал применения жестоких избиений.
Сохранились собственноручные резолюции Сталина на поступавших к нему от Ежова протоколах допросов арестованных, в которых он требовал «бить». Например: 13 сентября 1937-го в письменном указании Ежову Сталин требует: «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям (Оренбург, Новосибирск и т.п.)»; или 2 сентября 1938-го на сообщении Ежова о «вредительстве в резиновой промышленности» Сталин оставляет пометку: «NBВальтер (немец)» и «NB(избить Вальтера)». Личная сталинская кровожадность зафиксирована и в его пометках «бить, бить» в опубликованных ныне так называемых расстрельных списках.
Всеохватывающую и ужасающую картину пыток дает Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». В главе, посвященной следствию, перечислены все мыслимые и немыслимые виды истязаний и пыток. И все это на основе многочисленных свидетельств людей, прошедших сквозь ад советских застенков. Тут и многодневная выдержка подследственного без сна — «стойка», самый распространенный метод, и многочасовое стояние на коленях, и сидение на краю или ножке стула… Ну а всех способов битья и не перечислить: плетками, резиновыми палками, мешками с песком, наконец, и вовсе бесхитростно — кулаками и ногами (но это для не ленивых). Были и экзотические приемы, например, тесный бокс с клопами. В 1937–1938 годах, отмечает Солженицын, виды пыток не регламентировались, «допускалась любая самодеятельность». Ни хозяйственный аппарат НКВД, ни тем более советская промышленность не озаботились снабдить следователей годным для пыток инвентарем. Из положения выходили кто как. Сами мастерили и приспосабливали к делу — туго скрученные жгуты из веревки или из проволоки, резиновые или кожаные плетки с грузом и без, цепи, куски шлангов, резиновые дубинки из автопокрышек и т.п.
Документы НКВД не менее красноречиво свидетельствуют о повсеместном распространении различных форм пыток и издевательств. В Особом отделе НКВД Белорусского военного округа: «Арестованных заставляли стоять столбом и на одной ноге в течение суток и больше, приседать до 1700 раз с Библией на вытянутых руках, гавкать собакой и т.д.». Все это сочеталось с методами психологического воздействия. Чекисты давали задание камерной агентуре уговаривать арестованных «сознаться» в несовершенных преступлениях. Когда и это не помогало — попросту подделывали подписи арестованных под протоколами допросов.
В УНКВД по Житомирской области действовали с особым размахом. Как отмечалось в справке секретариата НКВД 8 января 1939 года, итожившей примеры беззакония Большого террора: «В результате жестокого избиения з/к крики и стоны последних были слышны на улице, что могло стать достоянием масс». Вот что всегда и больше всего заботило НКВД — как бы вся их пыточная кухня не получила огласку.
Кое-где, как, например, в УНКВД по Ленинградской области, каждому следователю был установлен лимит — за день не менее пяти «признаний». И следователи старались. Арестованный в 1937-м в Ленинграде А.К. Тамми, которому запомнились, по его выражению, только садисты из садистов, писал: «…Карпов сначала молотил табуреткой, а затем душил кожаным ремнем, медленно его закручивая»… Вероятнее всего, речь идет о Георгии Карпове — будущем генерале и председателе Совета по делам Русской православной церкви. Хотя тогда же в Ленинградском НКВД работал и другой чекист — Иван Карпов, также сделавший карьеру — с 1954-го он возглавил КГБ Эстонии. Ни тот ни другой наказаны не были.
Избиения и истязания настолько быстро и прочно вошли в арсенал средств НКВД, что стали своего рода привычкой. Чекисты вошли во вкус и били даже тогда, когда везли приговоренных на расстрел. В этом невозможно найти никакого практического смысла. Остается только подивиться подобным проявлениям звериной злобы по отношению к жертвам.
Так, в НКВД Грузии чекисты особо свирепствовали по отношению к своим же приговоренным коллегам. Осужденного Михаила Дзидзигури начали избивать на глазах других осужденных, как только все они были размещены в грузовой машине, чтобы следовать к месту расстрела, его били рукоятками пистолетов и убили еще до расстрела. Также били перед расстрелом Морковина: «Савицкий и Кримян обвиняли его в том, что он не присваивал им очередные специальные звания, и издевательски спрашивали его: «Ну как, теперь ты присвоишь нам звания?» Парамонов во дворе внутренней тюрьмы насмерть забил осужденного Зеленцова, и в машину, следовавшую к месту расстрела, его отнесли уже мертвого. Парамонов пояснил: его бывший начальник ему «жизни не давал». На месте расстрела уже били всех подряд: «Набрасывались на совершенно беспомощных, связанных веревками людей и нещадно избивали их рукоятками пистолетов». В обвинительном заключении по делу Савицкого, Кримяна, Парамонова и других бывших работников НКВД Грузии, осужденных в 1955-м, отмечено, что указание об избиениях приговоренных им дал первый секретарь ЦК КП(б) Грузии Берия: «Перед тем как им идти на тот свет, набейте им морду».
Сотрудники НКВД вносили элементы творчества и злодейской фантазии не только в пыточную практику. На местах столь же «креативно» подходили и к расстрелам. В УНКВД по Вологодской области вдруг стали жалеть патроны и убивали с помощью топора и молота. Сначала били приговоренных арестованных молотом по голове, а затем клали на плаху… Позднее в официальных бумагах НКВД это будет квалифицировано как «несоветские, преступные методы» приведения приговоров в исполнение.
1937–1938 годы стали апофеозом пыточного следствия. Только таким способом обеспечивалась массовая фальсификация дел.
Но и после окончания Большого террора пытки не ушли из арсенала сталинской госбезопасности. Главный прокурор ВМФ направил 3 января 1940-го письменную жалобу начальнику Особых отделов ГУГБ НКВД Бочкову и Прокурору СССР Панкратьеву о нарушениях закона в Особом отделе Черноморского флота. И, в частности, сообщал, что на вопрос о практикуемых там в ходе следствия избиениях начальник Особого отдела флота Лебедев открыто заявил прокурору: «Бил и бить буду. Я имею на сей счет директиву Берия».
Как сказано выше, директива действительно была, только не от Берии, а от самого Сталина! И имела тайную силу вплоть до 1953-го. В составленном для Сталина в июле 1947-го обзоре практики ведения следствия министр госбезопасности Абакумов сообщал, что в отношении не желающих сознаваться «врагов советского народа» органы МГБ в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 года «применяют меры физического воздействия».
До конца своих дней Сталин остался приверженцем применения пыток при дознании по политическим делам. Его жестокость в особой степени проявилась в последние месяцы жизни. Диктатор лично давал указания министру госбезопасности Игнатьеву о том, в каком направлении вести следствие и о применении к арестованным истязаний. Позднее Игнатьев описывал, как Сталин устроил ему разнос за неповоротливость и малую результативность следствия: «Работаете как официанты — в белых перчатках». Сталин внушал Игнатьеву, что чекистская работа — это «грубая мужицкая работа», а не «барская», требовал «снять белые перчатки» и приводил в пример Дзержинского, который, дескать, не гнушался «грязной работой» и у которого для физических расправ «были специальные люди». Позднее Хрущев, вспоминал, как в его присутствии разъяренный Сталин требовал от Игнатьева заковать врачей в кандалы, «бить и бить», «лупить нещадно».
По окончании Большого террора наиболее одиозные ежовцы, чересчур усердствовавшие в истязаниях заключенных, разделили судьбу своего начальника. Их расстреляли, что, в общем-то, закономерно. Вызывает недоумение другое. Уже в наши дни Главная военная прокуратура с легкостью выносит решения об их реабилитации. Вот, например, Вениамин Агас (Мойсыф), избивавший командарма 1 ранга Федько, участвовавший в избиениях арестованных «военных заговорщиков» (дело Тухачевского) — был реабилитирован 9 ноября 2001-го. Или бывший начальник УНКВД по Свердловской области Дмитрий Дмитриев (Плоткин), снятый с должности еще в мае 1938-го «за перегибы», также реабилитирован ГВП 9 декабря 1994-го. Между тем, согласно сохранившимся в архивах документам, по прямому указанию Дмитриева его подчиненные избивали арестованных.
Удивительное беспамятство!
Опубликовано на сайте газеты "Новая газета" 26.07.2012
Они были официально санкционированы и рекомендованы как метод ведения следствия 75 лет назад, в 1937-м
Большой террор 1937–1938 годов имел в своей основе массовое применение пыток в ходе следствия. Для фальсификации дел, создания всевозможных «заговоров» и разветвленных «шпионских и диверсионно-террористических» организаций следователям НКВД как воздух были необходимы «признания» обвиняемых, они были единственным уличающим моментом. Ибо никаких других доказательств существования всех этих липовых «вражеских» организаций не существовало.
 |
 |
То, что разрешение на повсеместное применение пыток к арестованным было дано именно в 1937-м, подтверждается самим Сталиным. В январе 1939-го он специальной шифротелеграммой оповестил региональных руководителей партии и НКВД, что «применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)» (см. публикуемый здесь документ).
Сталин, имея полный и единоличный контроль над госбезопасностью, в годы Большого террора не только задавал общее направление репрессий, но и определял квоты на расстрелы и осуждения в лагеря, а кроме того, непосредственно указывал наркому Ежову, кого арестовать, как вести следствие по конкретным делам, во многих случаях требовал применения жестоких избиений.
Сохранились собственноручные резолюции Сталина на поступавших к нему от Ежова протоколах допросов арестованных, в которых он требовал «бить». Например: 13 сентября 1937-го в письменном указании Ежову Сталин требует: «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям (Оренбург, Новосибирск и т.п.)»; или 2 сентября 1938-го на сообщении Ежова о «вредительстве в резиновой промышленности» Сталин оставляет пометку: «NBВальтер (немец)» и «NB(избить Вальтера)». Личная сталинская кровожадность зафиксирована и в его пометках «бить, бить» в опубликованных ныне так называемых расстрельных списках.
Всеохватывающую и ужасающую картину пыток дает Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». В главе, посвященной следствию, перечислены все мыслимые и немыслимые виды истязаний и пыток. И все это на основе многочисленных свидетельств людей, прошедших сквозь ад советских застенков. Тут и многодневная выдержка подследственного без сна — «стойка», самый распространенный метод, и многочасовое стояние на коленях, и сидение на краю или ножке стула… Ну а всех способов битья и не перечислить: плетками, резиновыми палками, мешками с песком, наконец, и вовсе бесхитростно — кулаками и ногами (но это для не ленивых). Были и экзотические приемы, например, тесный бокс с клопами. В 1937–1938 годах, отмечает Солженицын, виды пыток не регламентировались, «допускалась любая самодеятельность». Ни хозяйственный аппарат НКВД, ни тем более советская промышленность не озаботились снабдить следователей годным для пыток инвентарем. Из положения выходили кто как. Сами мастерили и приспосабливали к делу — туго скрученные жгуты из веревки или из проволоки, резиновые или кожаные плетки с грузом и без, цепи, куски шлангов, резиновые дубинки из автопокрышек и т.п.
Документы НКВД не менее красноречиво свидетельствуют о повсеместном распространении различных форм пыток и издевательств. В Особом отделе НКВД Белорусского военного округа: «Арестованных заставляли стоять столбом и на одной ноге в течение суток и больше, приседать до 1700 раз с Библией на вытянутых руках, гавкать собакой и т.д.». Все это сочеталось с методами психологического воздействия. Чекисты давали задание камерной агентуре уговаривать арестованных «сознаться» в несовершенных преступлениях. Когда и это не помогало — попросту подделывали подписи арестованных под протоколами допросов.
В УНКВД по Житомирской области действовали с особым размахом. Как отмечалось в справке секретариата НКВД 8 января 1939 года, итожившей примеры беззакония Большого террора: «В результате жестокого избиения з/к крики и стоны последних были слышны на улице, что могло стать достоянием масс». Вот что всегда и больше всего заботило НКВД — как бы вся их пыточная кухня не получила огласку.
Кое-где, как, например, в УНКВД по Ленинградской области, каждому следователю был установлен лимит — за день не менее пяти «признаний». И следователи старались. Арестованный в 1937-м в Ленинграде А.К. Тамми, которому запомнились, по его выражению, только садисты из садистов, писал: «…Карпов сначала молотил табуреткой, а затем душил кожаным ремнем, медленно его закручивая»… Вероятнее всего, речь идет о Георгии Карпове — будущем генерале и председателе Совета по делам Русской православной церкви. Хотя тогда же в Ленинградском НКВД работал и другой чекист — Иван Карпов, также сделавший карьеру — с 1954-го он возглавил КГБ Эстонии. Ни тот ни другой наказаны не были.
Избиения и истязания настолько быстро и прочно вошли в арсенал средств НКВД, что стали своего рода привычкой. Чекисты вошли во вкус и били даже тогда, когда везли приговоренных на расстрел. В этом невозможно найти никакого практического смысла. Остается только подивиться подобным проявлениям звериной злобы по отношению к жертвам.
Так, в НКВД Грузии чекисты особо свирепствовали по отношению к своим же приговоренным коллегам. Осужденного Михаила Дзидзигури начали избивать на глазах других осужденных, как только все они были размещены в грузовой машине, чтобы следовать к месту расстрела, его били рукоятками пистолетов и убили еще до расстрела. Также били перед расстрелом Морковина: «Савицкий и Кримян обвиняли его в том, что он не присваивал им очередные специальные звания, и издевательски спрашивали его: «Ну как, теперь ты присвоишь нам звания?» Парамонов во дворе внутренней тюрьмы насмерть забил осужденного Зеленцова, и в машину, следовавшую к месту расстрела, его отнесли уже мертвого. Парамонов пояснил: его бывший начальник ему «жизни не давал». На месте расстрела уже били всех подряд: «Набрасывались на совершенно беспомощных, связанных веревками людей и нещадно избивали их рукоятками пистолетов». В обвинительном заключении по делу Савицкого, Кримяна, Парамонова и других бывших работников НКВД Грузии, осужденных в 1955-м, отмечено, что указание об избиениях приговоренных им дал первый секретарь ЦК КП(б) Грузии Берия: «Перед тем как им идти на тот свет, набейте им морду».
Сотрудники НКВД вносили элементы творчества и злодейской фантазии не только в пыточную практику. На местах столь же «креативно» подходили и к расстрелам. В УНКВД по Вологодской области вдруг стали жалеть патроны и убивали с помощью топора и молота. Сначала били приговоренных арестованных молотом по голове, а затем клали на плаху… Позднее в официальных бумагах НКВД это будет квалифицировано как «несоветские, преступные методы» приведения приговоров в исполнение.
1937–1938 годы стали апофеозом пыточного следствия. Только таким способом обеспечивалась массовая фальсификация дел.
Но и после окончания Большого террора пытки не ушли из арсенала сталинской госбезопасности. Главный прокурор ВМФ направил 3 января 1940-го письменную жалобу начальнику Особых отделов ГУГБ НКВД Бочкову и Прокурору СССР Панкратьеву о нарушениях закона в Особом отделе Черноморского флота. И, в частности, сообщал, что на вопрос о практикуемых там в ходе следствия избиениях начальник Особого отдела флота Лебедев открыто заявил прокурору: «Бил и бить буду. Я имею на сей счет директиву Берия».
Как сказано выше, директива действительно была, только не от Берии, а от самого Сталина! И имела тайную силу вплоть до 1953-го. В составленном для Сталина в июле 1947-го обзоре практики ведения следствия министр госбезопасности Абакумов сообщал, что в отношении не желающих сознаваться «врагов советского народа» органы МГБ в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 года «применяют меры физического воздействия».
До конца своих дней Сталин остался приверженцем применения пыток при дознании по политическим делам. Его жестокость в особой степени проявилась в последние месяцы жизни. Диктатор лично давал указания министру госбезопасности Игнатьеву о том, в каком направлении вести следствие и о применении к арестованным истязаний. Позднее Игнатьев описывал, как Сталин устроил ему разнос за неповоротливость и малую результативность следствия: «Работаете как официанты — в белых перчатках». Сталин внушал Игнатьеву, что чекистская работа — это «грубая мужицкая работа», а не «барская», требовал «снять белые перчатки» и приводил в пример Дзержинского, который, дескать, не гнушался «грязной работой» и у которого для физических расправ «были специальные люди». Позднее Хрущев, вспоминал, как в его присутствии разъяренный Сталин требовал от Игнатьева заковать врачей в кандалы, «бить и бить», «лупить нещадно».
По окончании Большого террора наиболее одиозные ежовцы, чересчур усердствовавшие в истязаниях заключенных, разделили судьбу своего начальника. Их расстреляли, что, в общем-то, закономерно. Вызывает недоумение другое. Уже в наши дни Главная военная прокуратура с легкостью выносит решения об их реабилитации. Вот, например, Вениамин Агас (Мойсыф), избивавший командарма 1 ранга Федько, участвовавший в избиениях арестованных «военных заговорщиков» (дело Тухачевского) — был реабилитирован 9 ноября 2001-го. Или бывший начальник УНКВД по Свердловской области Дмитрий Дмитриев (Плоткин), снятый с должности еще в мае 1938-го «за перегибы», также реабилитирован ГВП 9 декабря 1994-го. Между тем, согласно сохранившимся в архивах документам, по прямому указанию Дмитриева его подчиненные избивали арестованных.
Удивительное беспамятство!
пятница, 20 июля 2012 г.
Лубянские мистификаторы
Игорь Григорьевич Атаманенко, журналист, писатель.
Опубликовано на сайте газеты "Независимая" 20.07.2012
Легенды и нравы особой тюрьмы
Выйдя из здания бывшего КГБ СССР на Лубянской площади, я испытал жгучее желание как можно быстрее оказаться подальше от этого мрачного места. Прямо напротив парадных дверей – возможно ли это до 1992-го! – остановил таксомотор. Заметив, с каким облегчением я опустился на сиденье, водитель заговорщицки мне подмигнул.
– Ну что, командир, правду люди говорят, что из тех подвалов, – кивок в сторону здания, – Колыму хорошо видно?
– Почему?
– Почему-почему... Во-первых, видок у тебя такой, будто ты, в натуре, месячишко там на нарах отвалялся. А во-вторых, говорят, подвалы-то десятиэтажные!
– Шести... шестиэтажные...
ТЫ МИЛОСЕРДИЯ НЕ ПРОСИ
Выщербленные ступени, железные двери, тесные лестничные клетки. Мы долго поднимались в подвалы Лубянки. Я не оговорился. Именно поднимались. В те самые камеры особо секретной «всероссийской кутузки» ВЧК–ОГПУ–НКВД–КГБ, что расположены во внутреннем дворе дома № 2 на Лубянской площади. Отсюда и название «внутренняя», или – проще – «нутрянка».
В прошлом это двухэтажное строение, отличавшееся изяществом пропорций фасада и оконных проемов, служило гостиницей страхового общества «Россия». Сразу после Октябрьской революции 1917 года здание дополнили четырьмя этажами с гладкими стенами и подслеповатыми квадратными окошками. В итоге получилось шестиэтажное архитектурное творение в духе нарождавшегося сталинско-казарменного стиля барАкко.
Одними из первых арестантов, обживавших «нутрянку», были некие Сергей и Ольга, родные брат и сестра. Однако прославить свою фамилию им было не суждено. За них это сделал другой...
В 1900 году будущий вождь мирового пролетариата Владимир Ульянов, вернувшись в Петербург из сибирской ссылки, решил продолжить политическую деятельность за границей. Да-да, именно за пределами Российской империи! А все потому, что царский режим никогда бы не позволил ему заниматься подготовкой революции в России.
Но для выезда из страны нужен был заграничный паспорт. Выдаст ли его департамент полиции неблагонадежному Ульянову – вопрос вопросов! Известно, что количество заборов увеличивает число лазеек. И архиосторожный Ильич нашел таковую. С помощью Надежды Константиновны, своей жены, он разыскал бывших соратников по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса» Сергея Ленина и его сестру Ольгу. Они согласились помочь своему экс-наставнику выбраться на европейские просторы. Первое, что пришло им в голову, – позаимствовать заграничный паспорт у своего отца, Николая Егоровича Ленина. Ильич с восторгом принял эту идею.
Но, во-первых, Николай Егорович почти на полвека старше Ульянова. Во-вторых, что важнее, не было никакой уверенности, что Ленин, крупный землевладелец ультраконсервативных взглядов, согласится отдать свой документ на нужды международного пролетарского движения. И тогда «буревестника мировой революции» осенило: надо просто украсть паспорт! Решено – сделано.
Вскоре Сергей Ленин передал Владимиру Ульянову паспорт своего отца. В документе были произведены соответствующие подчистки, и Владимир Ульянов, став Николаем Лениным, выехал в Германию.
До самой смерти Крупская категорически отрицала факт знакомства Ильича с братом и сестрой Лениными и свою причастность к истории присвоения им чужих документов. Но факты – вещь упрямая. Есть свидетельства ее современников, которые утверждали, что в первые годы советской власти Надежда Константиновна неоднократно встречалась с братом и сестрой Лениными и даже оказывала им материальную помощь до их заточения в Лубянскую тюрьму. Парадокс, а может быть, закономерность истории состоит в том, что в 1920 году Сергей Ленин, «сводный брат» и соратник «Володеньки» по социал-демократическому движению, после недолгого пребывания в «нутрянке» был расстрелян по приказу председателя Совнаркома Владимира Ленина.
Опубликовано на сайте газеты "Независимая" 20.07.2012
Легенды и нравы особой тюрьмы
Выйдя из здания бывшего КГБ СССР на Лубянской площади, я испытал жгучее желание как можно быстрее оказаться подальше от этого мрачного места. Прямо напротив парадных дверей – возможно ли это до 1992-го! – остановил таксомотор. Заметив, с каким облегчением я опустился на сиденье, водитель заговорщицки мне подмигнул.
– Ну что, командир, правду люди говорят, что из тех подвалов, – кивок в сторону здания, – Колыму хорошо видно?
– Почему?
– Почему-почему... Во-первых, видок у тебя такой, будто ты, в натуре, месячишко там на нарах отвалялся. А во-вторых, говорят, подвалы-то десятиэтажные!
– Шести... шестиэтажные...
ТЫ МИЛОСЕРДИЯ НЕ ПРОСИ
 |
| «Подвалы» Лубянки. Рисунок предоставлен автором |
В прошлом это двухэтажное строение, отличавшееся изяществом пропорций фасада и оконных проемов, служило гостиницей страхового общества «Россия». Сразу после Октябрьской революции 1917 года здание дополнили четырьмя этажами с гладкими стенами и подслеповатыми квадратными окошками. В итоге получилось шестиэтажное архитектурное творение в духе нарождавшегося сталинско-казарменного стиля барАкко.
Одними из первых арестантов, обживавших «нутрянку», были некие Сергей и Ольга, родные брат и сестра. Однако прославить свою фамилию им было не суждено. За них это сделал другой...
В 1900 году будущий вождь мирового пролетариата Владимир Ульянов, вернувшись в Петербург из сибирской ссылки, решил продолжить политическую деятельность за границей. Да-да, именно за пределами Российской империи! А все потому, что царский режим никогда бы не позволил ему заниматься подготовкой революции в России.
Но для выезда из страны нужен был заграничный паспорт. Выдаст ли его департамент полиции неблагонадежному Ульянову – вопрос вопросов! Известно, что количество заборов увеличивает число лазеек. И архиосторожный Ильич нашел таковую. С помощью Надежды Константиновны, своей жены, он разыскал бывших соратников по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса» Сергея Ленина и его сестру Ольгу. Они согласились помочь своему экс-наставнику выбраться на европейские просторы. Первое, что пришло им в голову, – позаимствовать заграничный паспорт у своего отца, Николая Егоровича Ленина. Ильич с восторгом принял эту идею.
Но, во-первых, Николай Егорович почти на полвека старше Ульянова. Во-вторых, что важнее, не было никакой уверенности, что Ленин, крупный землевладелец ультраконсервативных взглядов, согласится отдать свой документ на нужды международного пролетарского движения. И тогда «буревестника мировой революции» осенило: надо просто украсть паспорт! Решено – сделано.
Вскоре Сергей Ленин передал Владимиру Ульянову паспорт своего отца. В документе были произведены соответствующие подчистки, и Владимир Ульянов, став Николаем Лениным, выехал в Германию.
До самой смерти Крупская категорически отрицала факт знакомства Ильича с братом и сестрой Лениными и свою причастность к истории присвоения им чужих документов. Но факты – вещь упрямая. Есть свидетельства ее современников, которые утверждали, что в первые годы советской власти Надежда Константиновна неоднократно встречалась с братом и сестрой Лениными и даже оказывала им материальную помощь до их заточения в Лубянскую тюрьму. Парадокс, а может быть, закономерность истории состоит в том, что в 1920 году Сергей Ленин, «сводный брат» и соратник «Володеньки» по социал-демократическому движению, после недолгого пребывания в «нутрянке» был расстрелян по приказу председателя Совнаркома Владимира Ленина.
вторник, 17 июля 2012 г.
Репрессированная история: если не ликвидировали, то арестовали
Даниил Петров, Новая газета
Опубликовано на сайте газеты "Новая газета" 17.07.2012
В отношениях с прошлым современная российская власть продолжает традиции советской
Чтобы понимать, куда двигаться стране дальше, необходимо максимально четко представлять свое прошлое.
Историки В. Лавров и И. Курляндский в обращении к власти и обществу призывают руководство и народ России перестать ошибочно чувствовать себя «преемником политики коммунистического режима в Советском Союзе, ответственного за массовые репрессии против собственных граждан, авантюрные попытки «мировой революции» и т.д.». Ученые констатируют, что закрытость под разными юридическими предлогами советских архивных документов ведет «к стагнации изучения истории Советского Союза».
Вопрос закрытости советских архивов является частью более широкой проблемы: неполноты, недостоверности и лишь частичной доступности источников по советскому и предреволюционному периодам. В этой проблеме — угроза будущему страны.
Уничтожение архивных фондов
1917—1991 гг. — период специфического отношения власти к архивам, когда официальная история страны была призвана хранить не объективные факты, но их тенденциозную подборку. В первые годы советской власти происходили значительные, но в большей степени стихийные уничтожения царских архивных фондов. С закреплением власти Советов эти уничтожения приняли массовый и планомерный характер — «чистка фондов».
В специальной литературе не раз указывали на случаи дикого даже по форме государственного вандализма в СССР — сжигания, как в Средние века, «политически неблагонадежных» документов. Так, описано массовое сжигание документальных материалов в 1950 году в рамках «ленинградского дела», в том числе в музеях Ленина, Революции, Блокады Ленинграда.
Руководство музеев, архивов, библиотек, основываясь на инструкциях советской цензуры и собственном политическом чутье, производило уничтожение фондов, касающихся не только деятельности «врагов народа». Так, например, в Музее Ленина в Ленинграде одно из очередных уничтожений происходило в 1953 году. В отчете указывается, что в рамках «работы по очистке фондов от политически вредных и ненужных по профилю Музея документов… списаны и уничтожены по решению комиссии Горлита: …листовок — 81, …воспоминаний — 30».
Но все же еще больший ущерб для истории и архивного дела советская власть причиняла, когда выкорчевывала память о тех, кто объявлялся «врагом народа». Так, по решению НКГБ, была уничтожена значительная часть личного архива великого ученого Н.И. Вавилова. Только черновиков академика — 92, записных книжек и блокнотов — 90 штук, 9 папок личной и служебной переписки, 8 папок рукописей, значительный фотоархив и многое другое. А откровенная стенограмма выступления писателя Михаила Зощенко оказалась в архивах «вырвана из всех папок».
Опубликовано на сайте газеты "Новая газета" 17.07.2012
В отношениях с прошлым современная российская власть продолжает традиции советской
Чтобы понимать, куда двигаться стране дальше, необходимо максимально четко представлять свое прошлое.
Историки В. Лавров и И. Курляндский в обращении к власти и обществу призывают руководство и народ России перестать ошибочно чувствовать себя «преемником политики коммунистического режима в Советском Союзе, ответственного за массовые репрессии против собственных граждан, авантюрные попытки «мировой революции» и т.д.». Ученые констатируют, что закрытость под разными юридическими предлогами советских архивных документов ведет «к стагнации изучения истории Советского Союза».
Вопрос закрытости советских архивов является частью более широкой проблемы: неполноты, недостоверности и лишь частичной доступности источников по советскому и предреволюционному периодам. В этой проблеме — угроза будущему страны.
Уничтожение архивных фондов
1917—1991 гг. — период специфического отношения власти к архивам, когда официальная история страны была призвана хранить не объективные факты, но их тенденциозную подборку. В первые годы советской власти происходили значительные, но в большей степени стихийные уничтожения царских архивных фондов. С закреплением власти Советов эти уничтожения приняли массовый и планомерный характер — «чистка фондов».
В специальной литературе не раз указывали на случаи дикого даже по форме государственного вандализма в СССР — сжигания, как в Средние века, «политически неблагонадежных» документов. Так, описано массовое сжигание документальных материалов в 1950 году в рамках «ленинградского дела», в том числе в музеях Ленина, Революции, Блокады Ленинграда.
Руководство музеев, архивов, библиотек, основываясь на инструкциях советской цензуры и собственном политическом чутье, производило уничтожение фондов, касающихся не только деятельности «врагов народа». Так, например, в Музее Ленина в Ленинграде одно из очередных уничтожений происходило в 1953 году. В отчете указывается, что в рамках «работы по очистке фондов от политически вредных и ненужных по профилю Музея документов… списаны и уничтожены по решению комиссии Горлита: …листовок — 81, …воспоминаний — 30».
Но все же еще больший ущерб для истории и архивного дела советская власть причиняла, когда выкорчевывала память о тех, кто объявлялся «врагом народа». Так, по решению НКГБ, была уничтожена значительная часть личного архива великого ученого Н.И. Вавилова. Только черновиков академика — 92, записных книжек и блокнотов — 90 штук, 9 папок личной и служебной переписки, 8 папок рукописей, значительный фотоархив и многое другое. А откровенная стенограмма выступления писателя Михаила Зощенко оказалась в архивах «вырвана из всех папок».
Черное время Тавриды: Крымская деревня и голод 1921-1923гг.
Дмитрий СОКОЛОВ
Опубликовано на сайте газеты "Крымское Эхо" 17.07.2012
Несмотря на большое количество публикаций, освещающих различные аспекты социально-политической обстановки в Крыму в начале в 1920-х гг., данный период по-прежнему нельзя назвать всесторонне изученным. Одной из таких важных тем является положение в крымской деревне во время голода 1921-1923 гг.
Унесшее тысячи жизней, страшное бедствие запечатлелось в воспоминаниях современников, художественных произведениях, материалах периодики, а также многочисленных документах.
Одними из первых исследователей, обратившихся в конце 1980-х – 1990-е гг. к проблеме крымского голода, были А.Г. и В.Г. Зарубины, в 1997 г. выпустившие совместную книгу «Без победителей», посвященную истории Крыма в годы Гражданской войны. Отдельные аспекты трагедии рассматривались крымскими и украинскими историками Е.Б.Алтабаевой, В.М. Брошеваном, Т.Б. Быковой, В.Н. Пащеней. Не остался в стороне и автор этих строк.
Вместе с тем, события голода в Крыму 1921-1923 гг. до настоящего времени не получили широкого освещения, и эта тема еще ждет своего исследователя. Задачей настоящего очерка (основанного на находящихся в открытом доступе сведениях, и в силу этого нисколько не претендующего на полноту и всесторонний охват информации) является анализ социально-экономической и социально-политической обстановки в крымской деревне во время голода 1921-1923 гг., его динамики и последствий.
После окончания Гражданской войны положение сельского хозяйства Крыма находилось в крайне тяжелом положении. Вследствие недостатка рабочей силы, рабочего скота, семян, фуража сократились посевные площади. Так, в одном только Симферопольском уезде посевная площадь сократилась в сравнении с 1914 г. на 30%. Почти во всех уездах имелся недосев, достигавший 50% всей предназначенной для озимых хлебов площади. Сильно пострадали сады и виноградники, значительные площади которых во время войны не обрабатывались (1).
Разруха в аграрном секторе экономики полуострова усугублялась безграмотной политикой советских органов власти, игнорирующей местные условия, нацеленной на «преодоление» кризиса путем издания грозных распоряжений, расстрелов и конфискаций.
Приказом Крымревкома №8 от 18 ноября 1920 г. жителям запрещалось производить самочинную порубку леса. Все зеленые насаждения на полуострове перешли в собственность государства. Отныне дрова отпускались только по ордерам, и новая власть определяла по своему усмотрению, кому выдавать ордер, а кому – нет. Приказом №9 от 19 ноября 1920 г. была проведена национализация племенного скота. За короткое время это привело в упадок все частные селекционные группы и школы по выведению новых пород скота (2).
Постановлением Крымревкома были утверждены следующие объемы продразверстки на 1921 г.: 2 млн. пудов продовольственного хлеба, 2,4 млн. пудов кормовых культур, 80 тыс. голов крупного и мелкого скота, 400 тыс. пудов фуража. Весной 1921 г. в качестве «излишков» изымали даже посевной фонд (3). К 1 июня 1921 г. продразверстка была выполнена на 78% по хлебу; 51,4% — по зерну; 122,6% — по крупному рогатому скоту; 102,7% — овцам; 80% — свиньям (4).
Еще одним существенным фактором, усугубившим разруху в аграрном секторе Крыма, стала попытка создания совхозов на базе конфискованных помещичьих хозяйств, занявших до 1 млн. десятин земли, в то время как примерно 40 % крестьян в Крыму оставались безземельными. Данное мероприятие власти носило откровенно авантюрный характер, поскольку практика совхозного строительства в других регионах РСФСР к тому времени показала свою низкую эффективность. Как следствие, большая часть совхозной земли весной 1921 г. оказалась необработанной (5).
Дополнительную почву для голода создавала высокая концентрация на территории полуострова частей Красной армии, стянутых сюда из разных районов (вплоть до Сибири), снабжавшихся исключительно за счет местных жителей (чтоб обеспечить себя продовольствием, отдельные красноармейские отряды невозбранно занимались грабежами); и, покидая Крым, увозивших с собой значительное количество «трофейных» продуктов. Согласно данным полномочной комиссии ВЦИК и СНК РСФСР, проанализировавшей деятельность Крымревкома, в первые месяцы после ликвидации Южного фронта Военпродснабом из Крыма был вывезен весь хлеб, армейскими частями съедены и вывезены все запасы консервов, повидла, жиров (6).
Еще одной причиной будущей катастрофы являлся режим чрезвычайного положения, установленный в Крыму сразу же после прихода большевиков осенью 1920 г., вследствие чего население оказалось лишено возможности уехать в соседние области, и было по сути обречено на верную гибель.
После ликвидации Южного фронта на полуострове оставалось много офицеров и солдат Белой армии, поверивших обещаниям об амнистии, данных накануне советским командованием; гражданских и военных чиновников, беженцев. По мнению большевистского руководства, все эти люди являли собой источник потенциальной угрозы. Известно высказывание тогдашнего председателя Крымревкома, Бела Куна: «…Крым это – бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит». (7)
Точное количество жертв последовавшей за этим чудовищной бойни едва ли когда-нибудь будет известно. Называются разные цифры: 20, 50, 80, 120 тыс. Массовые убийства продолжались, по меньшей мере, до мая 1921 г., однако запрет на свободное перемещение для жителей полуострова сохранялся и после сворачивания репрессивной кампании. Несмотря на то, что в п.2 приказа Крымревкома №373 от 31 мая 1921 г. содержалось предписание «снять все заградительные отряды и воспретить под страхом строгой ответственность кому бы то ни было задерживать и конфисковывать провозимые сельскохозяйственные продукты как у крестьян, та и у потребителей, приобретших их для личного потребления» (8) — по меньшей мере, в первые месяцы после своего обнародования, данное указание во многом продолжало оставаться декларативным.
Опубликовано на сайте газеты "Крымское Эхо" 17.07.2012
Несмотря на большое количество публикаций, освещающих различные аспекты социально-политической обстановки в Крыму в начале в 1920-х гг., данный период по-прежнему нельзя назвать всесторонне изученным. Одной из таких важных тем является положение в крымской деревне во время голода 1921-1923 гг.
Унесшее тысячи жизней, страшное бедствие запечатлелось в воспоминаниях современников, художественных произведениях, материалах периодики, а также многочисленных документах.
 |
| Что несет народу большевизм. Белогвардейский плакат, 1918 |
Вместе с тем, события голода в Крыму 1921-1923 гг. до настоящего времени не получили широкого освещения, и эта тема еще ждет своего исследователя. Задачей настоящего очерка (основанного на находящихся в открытом доступе сведениях, и в силу этого нисколько не претендующего на полноту и всесторонний охват информации) является анализ социально-экономической и социально-политической обстановки в крымской деревне во время голода 1921-1923 гг., его динамики и последствий.
После окончания Гражданской войны положение сельского хозяйства Крыма находилось в крайне тяжелом положении. Вследствие недостатка рабочей силы, рабочего скота, семян, фуража сократились посевные площади. Так, в одном только Симферопольском уезде посевная площадь сократилась в сравнении с 1914 г. на 30%. Почти во всех уездах имелся недосев, достигавший 50% всей предназначенной для озимых хлебов площади. Сильно пострадали сады и виноградники, значительные площади которых во время войны не обрабатывались (1).
Разруха в аграрном секторе экономики полуострова усугублялась безграмотной политикой советских органов власти, игнорирующей местные условия, нацеленной на «преодоление» кризиса путем издания грозных распоряжений, расстрелов и конфискаций.
Приказом Крымревкома №8 от 18 ноября 1920 г. жителям запрещалось производить самочинную порубку леса. Все зеленые насаждения на полуострове перешли в собственность государства. Отныне дрова отпускались только по ордерам, и новая власть определяла по своему усмотрению, кому выдавать ордер, а кому – нет. Приказом №9 от 19 ноября 1920 г. была проведена национализация племенного скота. За короткое время это привело в упадок все частные селекционные группы и школы по выведению новых пород скота (2).
Постановлением Крымревкома были утверждены следующие объемы продразверстки на 1921 г.: 2 млн. пудов продовольственного хлеба, 2,4 млн. пудов кормовых культур, 80 тыс. голов крупного и мелкого скота, 400 тыс. пудов фуража. Весной 1921 г. в качестве «излишков» изымали даже посевной фонд (3). К 1 июня 1921 г. продразверстка была выполнена на 78% по хлебу; 51,4% — по зерну; 122,6% — по крупному рогатому скоту; 102,7% — овцам; 80% — свиньям (4).
Еще одним существенным фактором, усугубившим разруху в аграрном секторе Крыма, стала попытка создания совхозов на базе конфискованных помещичьих хозяйств, занявших до 1 млн. десятин земли, в то время как примерно 40 % крестьян в Крыму оставались безземельными. Данное мероприятие власти носило откровенно авантюрный характер, поскольку практика совхозного строительства в других регионах РСФСР к тому времени показала свою низкую эффективность. Как следствие, большая часть совхозной земли весной 1921 г. оказалась необработанной (5).
Дополнительную почву для голода создавала высокая концентрация на территории полуострова частей Красной армии, стянутых сюда из разных районов (вплоть до Сибири), снабжавшихся исключительно за счет местных жителей (чтоб обеспечить себя продовольствием, отдельные красноармейские отряды невозбранно занимались грабежами); и, покидая Крым, увозивших с собой значительное количество «трофейных» продуктов. Согласно данным полномочной комиссии ВЦИК и СНК РСФСР, проанализировавшей деятельность Крымревкома, в первые месяцы после ликвидации Южного фронта Военпродснабом из Крыма был вывезен весь хлеб, армейскими частями съедены и вывезены все запасы консервов, повидла, жиров (6).
Еще одной причиной будущей катастрофы являлся режим чрезвычайного положения, установленный в Крыму сразу же после прихода большевиков осенью 1920 г., вследствие чего население оказалось лишено возможности уехать в соседние области, и было по сути обречено на верную гибель.
После ликвидации Южного фронта на полуострове оставалось много офицеров и солдат Белой армии, поверивших обещаниям об амнистии, данных накануне советским командованием; гражданских и военных чиновников, беженцев. По мнению большевистского руководства, все эти люди являли собой источник потенциальной угрозы. Известно высказывание тогдашнего председателя Крымревкома, Бела Куна: «…Крым это – бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выскочит». (7)
Точное количество жертв последовавшей за этим чудовищной бойни едва ли когда-нибудь будет известно. Называются разные цифры: 20, 50, 80, 120 тыс. Массовые убийства продолжались, по меньшей мере, до мая 1921 г., однако запрет на свободное перемещение для жителей полуострова сохранялся и после сворачивания репрессивной кампании. Несмотря на то, что в п.2 приказа Крымревкома №373 от 31 мая 1921 г. содержалось предписание «снять все заградительные отряды и воспретить под страхом строгой ответственность кому бы то ни было задерживать и конфисковывать провозимые сельскохозяйственные продукты как у крестьян, та и у потребителей, приобретших их для личного потребления» (8) — по меньшей мере, в первые месяцы после своего обнародования, данное указание во многом продолжало оставаться декларативным.
воскресенье, 15 июля 2012 г.
Трагедия Верхнего Армудана
Евгений Аверин
Опубликовано на сайте ИА "Сахадин-Курилы" 12.07.2012
Мимо этого памятника на автодороге между Тымовском и Александровском-Сахалинским не проедешь – он стоит у обочины и хорошо виден издалека. Старожилы знают это место как Верхний Армудан – по названию существовавшего там поселка. Многие, прочитав надпись на монументе, с удивлением узнают, что в этих местах в 30-е годы проходили массовые расстрелы репрессированных. Памятник служит напоминанием о мрачной странице истории нашего острова. Еще лет 25 назад на ней стоял, образно говоря, гриф «секретно». Потом его сняли…
ИЗ НЕБЫТИЯ
Активное участие в реабилитации в те годы принимал ветеран органов госбезопасности, полковник ФСБ в отставке, член ветеранских организаций области Владимир Цветков. Ему пришлось поработать над большим количеством архивных документов, чтобы вернуть доброе имя людям, попавшим под каток тогдашней политики. Надо было видеть лица их родственников, когда им вручали свидетельства о реабилитации и сообщали, где, когда и при каких обстоятельствах был приведен в исполнение приговор. Для самого Владимира Константиновича эта работа оказалась не просто выполнением служебных обязанностей. Он считал и считает, что выполнял свой долг по восстановлению исторической справедливости. Поэтому В.Цветков лично участвовал в поисках мест казней и захоронений приговоренных к расстрелу на сахалинской земле. Оказывал и оказывает он большую помощь в поисках и изучении документальных материалов о пострадавших в период культа личности Сталина.
Ветеран ФСБ убежден – работа в этом направлении еще не завершена. С одной стороны, архивы тех времен больше не являются секретными, расстрелянным возвращены честные имена. Комиссия Сахалинского облисполкома по реабилитации работала ответственно, родственникам даже компенсировали стоимость изъятого у «врагов народа» имущества. А с другой стороны– полностью ли мы отдали дань памяти? И не забываем ли о столь печальной странице островной истории? Ведь то, что происходило тогда и нашло отражение в архивных документах, производит впечатление даже на человека с крепкими нервами. Достаточно сказать, что людей, подозреваемых в антигосударственной деятельности, доводили до полубессознательного состояния многосуточными допросами, не давали сидеть, лишали сна. Основанием для ареста могло быть что угодно. Поощрялись доносы о любом подозрении в неблагонадежности. Допросы вели, как правило, малограмотные люди, не имевшие никакой юридической подготовки. Людей расстреливали на краю траншеи и просто засыпали землей, даже не позаботившись о хоть каком-то подобии могилы. «Враги народа» не имели права даже на обозначенное место захоронения…
Офицеры НКВД порой воспринимали расстрелы как некое подобие спортивных состязаний. И заранее договаривались между собой – в прошлый раз стреляли из револьвера, в этот раз давай попробуем из ТТ, посмотрим, какой из «стволов» лучше бьет… Сохранились свидетельства – военнослужащим прямо говорили, что за несколько отказов от участия в расстреле они сами встанут на край траншеи.
Бывали случаи просто чудовищные. Один человек во время расстрела был только ранен в голову по касательной, смог выбраться из могилы и добраться до селения. И жители снова сдали его чекистам. На этот раз он уже не выжил…
– Поэтому я считаю, что нам нужно провести перезахоронение расстрелянных, – говорит В.Цветков. – Это не по-человечески, когда людей закапывали, как скот; когда они покоятся в могилах вповалку. Тем более что у нас есть детальный план местности, где расположены захоронения репрессированных. Есть силы и опыт – я имею в виду поисковиков из фонда «Пионер», которые уже 20 лет ведут поиск и перезахоронение останков погибших в боях на Харамитогских высотах в августе 1945 года. Руководитель фонда – Игорь Горожанов – мой хороший друг, полностью разделяет мои убеждения. Так же, как и я, был в Афганистане.
В этом месяце Владимир Константинович собирается съездить вместе с И.Горожановым в район Верхнего Армудана, определиться с расстановкой сил. А перезахоронение в братскую могилу, установку памятного знака провести в следующем году, когда в области в честь очередной годовщины освобождения островов пройдет традиционная Вахта памяти.
Говоря о делах сегодняшних, наверное, есть смысл вспомнить о том, как все начиналось. Ведь это – тоже заметная, но, к сожалению, малоизвестная страница в истории нашего островного края.
СХЕМА ВЫЯВЛЕНИЯ
Архивные документы Сахалинского управления НКВД хранились не в Южно-Сахалинске, а очень далеко от него – в Омске. Тогда был такой порядок. Поэтому в Омск В.Цветкову пришлось немало поездить. Из документов вырисовывается ужасающая по своей продуманности схема. Первым под расстрел попал партийный и комсомольский актив. За ним – военачальники. Затем китайцы (они работали на концессиях, которые были организованы на Сахалине), поскольку в то время начались конфликты на границе СССР с Китаем на Китайско-Восточной железной дороге, следом – японцы, которые тоже работали на концессиях. Считалось, что если они не покинули советскую часть Сахалина и не перешли на юг, то неизменно выполняют шпионские задания. Ну а дальше пошло по нарастающей…
Бывало, что среди расстрелянных попадались настоящие шпионы и диверсанты. Но основную массу составляли не они… И весьма показательно, что под расстрел попал и сам человек, управлявший этим отлаженным механизмом, – начальник Сахалинского окружного отдела ОГПУ В.Дреков. Его арестовали в 1938 году «за вредительскую и правотроцкистскую заговорщицкую деятельность». В число реабилитированных он впоследствии не попал…
Документы говорят, что на Сахалине было расстреляно от 1 до 1,5 тысячи человек. А репрессиям подверглось 8–9 тысяч.
Из бумаг, вывезенных в Омск, следует, что первый расстрел политзаключенных произошел в 1934 году в селении Арково-берег, возле моря. Людей расстреляли и сбросили под лед. Потом расстреливали вдоль дороги между Тымовском и Александровском-Сахалинским. Позже в тех местах, рядом с совхозом погранвойск, заключенные построили радиостанцию. Ее мачта и остатки строений стоят до сих пор.
– Кстати, не все знают, с какой целью она строилась, – пояснил В.Цветков, – Ее возвели, чтобы лучше принимались из Японии радиосигналы от передатчика нашего разведчика Рихарда Зорге. Он работал в Японии и поставлял ценные для Советского Союза сведения.
После появления радиостанции место расстрела перенесли на территорию совхоза, который к тому времени прекратил свое существование. В помещениях свинарников находились камеры предварительного заключения.
Когда человек признавался в том, что ему инкриминировали, с Сахалина посылали в Хабаровск телеграмму – еще один враг народа сознался. Там заседала «тройка». Приговоры выносились быстро – как правило, расстрел. Бывало, что давали 10 лет без права переписки… Это значило одно – расстрел на следующий день. Только родственники не могли ничего узнать. Через 10 лет им приходило извещение – ваш родственник простудился и умер от воспаления легких.
Уголовные дела, как правило, состояли из 6–10 листов. Вместе с документами. Иногда и с ценными вещами. Они уходили в небытие – как и хозяева.
В архивных документах, по словам В.Цветкова, не были четко указаны координаты мест расстрела. Ориентиром мог служить только поселок Верхний Армудан да мачта радиостанции. А еще – воспоминания Яна Чеховича, геолога из треста «Сахалинуголь»: он был репрессирован, приговорен к расстрелу, но спрятался в свинарнике и остался жив.
– И у меня появилась идея привлечь к поискам Виктора Яковлевича Горобца, который был увлечен краеведением, владел методом биолокации, – вспоминает ветеран ФСБ В. Цветков. – Виктора я знал давно, мы в одно время учились в Южно-Сахалинском пединституте. Позвонил ему. И он согласился.
НАПРАВЛЕНИЕ НА СЕВЕРО-ЗАПАД
В сторону Верхнего Армудана Виктор Яковлевич поехал в начале лета 1990 года. Тогда он работал в южно-сахалинском среднем профтехучилище №1.
– Прежде я поговорил с нашим историком В. Подпечниковым, он дал мне рисунок местности, – вступает в разговор В.Горобец. – Помогли воспоминания Яна Чеховича, где он описал окрестности Верхнего Армудана. С собой я взял двоих парней из училища. Мы отправились в путь на мотоцикле одного из них. В Армудане я им сказал: один остается здесь с мотоциклом, смотрит за лагерем и готовит есть. А другой идет со мной. В тех местах мы были первый раз. Края дикие, медведей – море. Поэтому я взял ружье. Верхний Армудан произвел тогда приятное впечатление – чистый, ухоженный поселок. Мне подумалось – на его территории хорошо бы создать музей. Кто мог подумать, что пройдет немного времени – и его не будет.
Биолокационная рамка позволила найти захоронения. Сначала определилось направление, потом – место захоронения и отдельные могилы. Они очень здорово были закамуфлированы под местность – еще с тех времен. Их конфигурации можно было определить только с помощью рамки. Располагались места расстрелов метрах в 200 к северо-западу от совхоза, на вершине горы.
– Я насчитал там 65 братских могил. Размер почти у всех был 5 на 5 метров, одна – 10 на 10 метров. Поначалу, когда начали копать, уверенности не было. Но тут наткнулся на обломок дерева. Понятное дело, само на глубину оно не попадет. И верно – дальше уже стал натыкаться на черепа и кости, – вспоминает В.Горобец. – Люди были связаны веревками по 5–7 человек. Все лежат на животе, вповалку. На некоторых костях практически не истлела одежда. Попалась солонка с надписью РККА и бутылка из-под водки 250 мл, датированная 1937 годом.
Рядом оказалось место кремации – такой вывод В.Горобец сделал на основании того, что кости в том месте были обуглены – видимо, часть растрелянных сжигали… Потом тем же летом Виктор Яковлевич приехал на обнаруженное место расстрела на КамАЗе с группой учащихся.
Он решил докопать начатую могилу. Стал промывать найденные черепа – их требовалось отвезти в Южно-Сахалинск на судебно-медицинскую экспертизу, чтобы в установленном порядке подтвердить: да, в тех местах действительно происходили расстрелы. На следующий день мальчишки на раскопки не пошли – сказали, что им тяжело…
В.Горобец стал копать в одиночку… Раскопки закончились в том же году – их неожиданно прикрыли.
Наш скульптор Владимир Чеботарев сделал памятник расстрелянным. Но железная дорога выставила неподъемную сумму за перевозку, и в Верхний Армудан он попал только через 15 лет, в 2002 году. Сейчас настала пора поставить там еще один памятник – именно над братской могилой расстрелянных. Эту идею поддержала и председатель общественной палаты Сахалинской области Елена Степанская. Она обещала содействие в оформлении всех согласований, необходимых для начала раскопок. Ведь нельзя допустить, чтобы в нашем обществе затихло эхо тех далеких событий на Верхнем Армудане… Именно они напоминают – человеческая жизнь ни при каких обстоятельствах не должна быть принесена в жертву большой политике.
Опубликовано на сайте ИА "Сахадин-Курилы" 12.07.2012
ИЗ НЕБЫТИЯ
Активное участие в реабилитации в те годы принимал ветеран органов госбезопасности, полковник ФСБ в отставке, член ветеранских организаций области Владимир Цветков. Ему пришлось поработать над большим количеством архивных документов, чтобы вернуть доброе имя людям, попавшим под каток тогдашней политики. Надо было видеть лица их родственников, когда им вручали свидетельства о реабилитации и сообщали, где, когда и при каких обстоятельствах был приведен в исполнение приговор. Для самого Владимира Константиновича эта работа оказалась не просто выполнением служебных обязанностей. Он считал и считает, что выполнял свой долг по восстановлению исторической справедливости. Поэтому В.Цветков лично участвовал в поисках мест казней и захоронений приговоренных к расстрелу на сахалинской земле. Оказывал и оказывает он большую помощь в поисках и изучении документальных материалов о пострадавших в период культа личности Сталина.
Ветеран ФСБ убежден – работа в этом направлении еще не завершена. С одной стороны, архивы тех времен больше не являются секретными, расстрелянным возвращены честные имена. Комиссия Сахалинского облисполкома по реабилитации работала ответственно, родственникам даже компенсировали стоимость изъятого у «врагов народа» имущества. А с другой стороны– полностью ли мы отдали дань памяти? И не забываем ли о столь печальной странице островной истории? Ведь то, что происходило тогда и нашло отражение в архивных документах, производит впечатление даже на человека с крепкими нервами. Достаточно сказать, что людей, подозреваемых в антигосударственной деятельности, доводили до полубессознательного состояния многосуточными допросами, не давали сидеть, лишали сна. Основанием для ареста могло быть что угодно. Поощрялись доносы о любом подозрении в неблагонадежности. Допросы вели, как правило, малограмотные люди, не имевшие никакой юридической подготовки. Людей расстреливали на краю траншеи и просто засыпали землей, даже не позаботившись о хоть каком-то подобии могилы. «Враги народа» не имели права даже на обозначенное место захоронения…
Офицеры НКВД порой воспринимали расстрелы как некое подобие спортивных состязаний. И заранее договаривались между собой – в прошлый раз стреляли из револьвера, в этот раз давай попробуем из ТТ, посмотрим, какой из «стволов» лучше бьет… Сохранились свидетельства – военнослужащим прямо говорили, что за несколько отказов от участия в расстреле они сами встанут на край траншеи.
Бывали случаи просто чудовищные. Один человек во время расстрела был только ранен в голову по касательной, смог выбраться из могилы и добраться до селения. И жители снова сдали его чекистам. На этот раз он уже не выжил…
– Поэтому я считаю, что нам нужно провести перезахоронение расстрелянных, – говорит В.Цветков. – Это не по-человечески, когда людей закапывали, как скот; когда они покоятся в могилах вповалку. Тем более что у нас есть детальный план местности, где расположены захоронения репрессированных. Есть силы и опыт – я имею в виду поисковиков из фонда «Пионер», которые уже 20 лет ведут поиск и перезахоронение останков погибших в боях на Харамитогских высотах в августе 1945 года. Руководитель фонда – Игорь Горожанов – мой хороший друг, полностью разделяет мои убеждения. Так же, как и я, был в Афганистане.
В этом месяце Владимир Константинович собирается съездить вместе с И.Горожановым в район Верхнего Армудана, определиться с расстановкой сил. А перезахоронение в братскую могилу, установку памятного знака провести в следующем году, когда в области в честь очередной годовщины освобождения островов пройдет традиционная Вахта памяти.
Говоря о делах сегодняшних, наверное, есть смысл вспомнить о том, как все начиналось. Ведь это – тоже заметная, но, к сожалению, малоизвестная страница в истории нашего островного края.
СХЕМА ВЫЯВЛЕНИЯ
Архивные документы Сахалинского управления НКВД хранились не в Южно-Сахалинске, а очень далеко от него – в Омске. Тогда был такой порядок. Поэтому в Омск В.Цветкову пришлось немало поездить. Из документов вырисовывается ужасающая по своей продуманности схема. Первым под расстрел попал партийный и комсомольский актив. За ним – военачальники. Затем китайцы (они работали на концессиях, которые были организованы на Сахалине), поскольку в то время начались конфликты на границе СССР с Китаем на Китайско-Восточной железной дороге, следом – японцы, которые тоже работали на концессиях. Считалось, что если они не покинули советскую часть Сахалина и не перешли на юг, то неизменно выполняют шпионские задания. Ну а дальше пошло по нарастающей…
Бывало, что среди расстрелянных попадались настоящие шпионы и диверсанты. Но основную массу составляли не они… И весьма показательно, что под расстрел попал и сам человек, управлявший этим отлаженным механизмом, – начальник Сахалинского окружного отдела ОГПУ В.Дреков. Его арестовали в 1938 году «за вредительскую и правотроцкистскую заговорщицкую деятельность». В число реабилитированных он впоследствии не попал…
Документы говорят, что на Сахалине было расстреляно от 1 до 1,5 тысячи человек. А репрессиям подверглось 8–9 тысяч.
Из бумаг, вывезенных в Омск, следует, что первый расстрел политзаключенных произошел в 1934 году в селении Арково-берег, возле моря. Людей расстреляли и сбросили под лед. Потом расстреливали вдоль дороги между Тымовском и Александровском-Сахалинским. Позже в тех местах, рядом с совхозом погранвойск, заключенные построили радиостанцию. Ее мачта и остатки строений стоят до сих пор.
– Кстати, не все знают, с какой целью она строилась, – пояснил В.Цветков, – Ее возвели, чтобы лучше принимались из Японии радиосигналы от передатчика нашего разведчика Рихарда Зорге. Он работал в Японии и поставлял ценные для Советского Союза сведения.
После появления радиостанции место расстрела перенесли на территорию совхоза, который к тому времени прекратил свое существование. В помещениях свинарников находились камеры предварительного заключения.
Когда человек признавался в том, что ему инкриминировали, с Сахалина посылали в Хабаровск телеграмму – еще один враг народа сознался. Там заседала «тройка». Приговоры выносились быстро – как правило, расстрел. Бывало, что давали 10 лет без права переписки… Это значило одно – расстрел на следующий день. Только родственники не могли ничего узнать. Через 10 лет им приходило извещение – ваш родственник простудился и умер от воспаления легких.
Уголовные дела, как правило, состояли из 6–10 листов. Вместе с документами. Иногда и с ценными вещами. Они уходили в небытие – как и хозяева.
В архивных документах, по словам В.Цветкова, не были четко указаны координаты мест расстрела. Ориентиром мог служить только поселок Верхний Армудан да мачта радиостанции. А еще – воспоминания Яна Чеховича, геолога из треста «Сахалинуголь»: он был репрессирован, приговорен к расстрелу, но спрятался в свинарнике и остался жив.
– И у меня появилась идея привлечь к поискам Виктора Яковлевича Горобца, который был увлечен краеведением, владел методом биолокации, – вспоминает ветеран ФСБ В. Цветков. – Виктора я знал давно, мы в одно время учились в Южно-Сахалинском пединституте. Позвонил ему. И он согласился.
НАПРАВЛЕНИЕ НА СЕВЕРО-ЗАПАД
В сторону Верхнего Армудана Виктор Яковлевич поехал в начале лета 1990 года. Тогда он работал в южно-сахалинском среднем профтехучилище №1.
– Прежде я поговорил с нашим историком В. Подпечниковым, он дал мне рисунок местности, – вступает в разговор В.Горобец. – Помогли воспоминания Яна Чеховича, где он описал окрестности Верхнего Армудана. С собой я взял двоих парней из училища. Мы отправились в путь на мотоцикле одного из них. В Армудане я им сказал: один остается здесь с мотоциклом, смотрит за лагерем и готовит есть. А другой идет со мной. В тех местах мы были первый раз. Края дикие, медведей – море. Поэтому я взял ружье. Верхний Армудан произвел тогда приятное впечатление – чистый, ухоженный поселок. Мне подумалось – на его территории хорошо бы создать музей. Кто мог подумать, что пройдет немного времени – и его не будет.
Биолокационная рамка позволила найти захоронения. Сначала определилось направление, потом – место захоронения и отдельные могилы. Они очень здорово были закамуфлированы под местность – еще с тех времен. Их конфигурации можно было определить только с помощью рамки. Располагались места расстрелов метрах в 200 к северо-западу от совхоза, на вершине горы.
– Я насчитал там 65 братских могил. Размер почти у всех был 5 на 5 метров, одна – 10 на 10 метров. Поначалу, когда начали копать, уверенности не было. Но тут наткнулся на обломок дерева. Понятное дело, само на глубину оно не попадет. И верно – дальше уже стал натыкаться на черепа и кости, – вспоминает В.Горобец. – Люди были связаны веревками по 5–7 человек. Все лежат на животе, вповалку. На некоторых костях практически не истлела одежда. Попалась солонка с надписью РККА и бутылка из-под водки 250 мл, датированная 1937 годом.
Рядом оказалось место кремации – такой вывод В.Горобец сделал на основании того, что кости в том месте были обуглены – видимо, часть растрелянных сжигали… Потом тем же летом Виктор Яковлевич приехал на обнаруженное место расстрела на КамАЗе с группой учащихся.
Он решил докопать начатую могилу. Стал промывать найденные черепа – их требовалось отвезти в Южно-Сахалинск на судебно-медицинскую экспертизу, чтобы в установленном порядке подтвердить: да, в тех местах действительно происходили расстрелы. На следующий день мальчишки на раскопки не пошли – сказали, что им тяжело…
В.Горобец стал копать в одиночку… Раскопки закончились в том же году – их неожиданно прикрыли.
Наш скульптор Владимир Чеботарев сделал памятник расстрелянным. Но железная дорога выставила неподъемную сумму за перевозку, и в Верхний Армудан он попал только через 15 лет, в 2002 году. Сейчас настала пора поставить там еще один памятник – именно над братской могилой расстрелянных. Эту идею поддержала и председатель общественной палаты Сахалинской области Елена Степанская. Она обещала содействие в оформлении всех согласований, необходимых для начала раскопок. Ведь нельзя допустить, чтобы в нашем обществе затихло эхо тех далеких событий на Верхнем Армудане… Именно они напоминают – человеческая жизнь ни при каких обстоятельствах не должна быть принесена в жертву большой политике.
среда, 11 июля 2012 г.
Виктор АБАКУМОВ: «Меня все должны бояться...»
Никита Петров
Опубликовано на сайте газеты "Новая газета" 11.07.2012
Взлет всесильного министра сталинской госбезопасности начался вместе с Большим террором
О том, как Абакумов, рядовой чекист, каких было тысячи в НКВД, выдвинулся в руководители карательного ведомства, — ходят легенды. Малообразованный и недалекий, он не был обделен физической силой и выправку имел молодцеватую. Когда же выяснилось, как отмечает Солженицын, что «Абакумов хорошо ведет следствие, руками длинными ловко и лихо поднося в морду, и началась его великая карьера…» Наверное, именно такие качества и были востребованы больше всего в эпоху сталинского террора.
И путь к этому выдвижению был простой и ясный.
Тот, кому суждено было стать всесильным министром сталинской госбезопасности — Виктор Семенович Абакумов, — родился в апреле 1908-го в Москве в семье чернорабочего. Позднее отец работал в больнице уборщиком и истопником и умер в 1922-м. Мать до революции работала швеей, а затем санитаркой и прачкой в той же больнице, что и отец. Много учиться Абакумову не довелось. По анкетным данным, он окончил 3 класса городского училища в Москве в 1920-м. Правда, в официальной биографии, опубликованной перед выборами в Верховный Совет в 1946-м, утверждалось, что у него 4-классное образование, полученное в 1921-м. Не очень понятно, чем был занят не по годам рослый юноша до того момента, как в ноябре 1921-го добровольцем поступил в ЧОН. Служба продлилась до декабря 1923-го, и весь следующий год Абакумов перебивается случайными заработками, а по большей части сидит без работы. Всё переменилось в январе 1925-го, когда его приняли на постоянную работу упаковщиком в Москопромсоюз. А в августе 1927-го Абакумов поступил на службу стрелком ВОХР по охране промышленных предприятий. Здесь же в 1927-м он вступил в комсомол.
Вероятнее всего, крепкий и подающий надежды вохровец был замечен органами, и его постепенно продвигают на все более и более важную работу. С 1928-го он вновь трудится упаковщиком на складе Центросоюза, а с января 1930-го — уже секретарем правления государственного акционерного общества «Гонец» и одновременно секретарем ячейки комсомола торгово-посылочной конторы. С января 1930-го он кандидат в члены, а с сентября того же года — член ВКП(б). Теперь путь карьерного роста для него открыт. В октябре 1930-го он избран секретарем комсомольской ячейки завода «Пресс» и одновременно возглавил секретную часть этого завода. Вне всякого сомнения, став заведующим секретной частью завода, Абакумов негласно помогал ОГПУ. Новая должность именно это и предусматривала. Известно: от негласной до гласной работы — всего один шаг.
Фокстротчик
С января по декабрь 1931-го Абакумов — член бюро и заведующий военным отделом Замоскворецкого райкома ВЛКСМ. А в январе 1932-го его приняли практикантом в Экономический отдел полпредства ОГПУ по Московской области. Вскоре он уже уполномоченный того же отдела, а с января 1933-го в центральном аппарате ОГПУ — уполномоченный Экономического управления. И тут карьера дает сбой. В августе 1934-го Абакумова переводят на должность оперуполномоченного в 3-е отделение отдела охраны ГУЛАГа. Поговаривали, что его сгубили неуемная страсть к женщинам и увлечение модным тогда танцем фокстрот. Ходили слухи, что на служебных конспиративных квартирах он устраивал интимные встречи.
В молодости Абакумов большую часть времени проводил в спортзале, занимаясь борьбой. Не забывал и другие увеселения. До прилежной ли службы тут?
Ссылка в ГУЛАГ продлилась долго. Всё решительно изменил 1937-й. Вот когда понадобились крепкие и крутые парни. Вакансии открывались значительные — аресты самих чекистов стали обыденностью.
Опубликовано на сайте газеты "Новая газета" 11.07.2012
Взлет всесильного министра сталинской госбезопасности начался вместе с Большим террором
 |
| В.С. Абакумов, «нарком» СМЕРШа, анфас и профиль. 1945 г. |
И путь к этому выдвижению был простой и ясный.
Тот, кому суждено было стать всесильным министром сталинской госбезопасности — Виктор Семенович Абакумов, — родился в апреле 1908-го в Москве в семье чернорабочего. Позднее отец работал в больнице уборщиком и истопником и умер в 1922-м. Мать до революции работала швеей, а затем санитаркой и прачкой в той же больнице, что и отец. Много учиться Абакумову не довелось. По анкетным данным, он окончил 3 класса городского училища в Москве в 1920-м. Правда, в официальной биографии, опубликованной перед выборами в Верховный Совет в 1946-м, утверждалось, что у него 4-классное образование, полученное в 1921-м. Не очень понятно, чем был занят не по годам рослый юноша до того момента, как в ноябре 1921-го добровольцем поступил в ЧОН. Служба продлилась до декабря 1923-го, и весь следующий год Абакумов перебивается случайными заработками, а по большей части сидит без работы. Всё переменилось в январе 1925-го, когда его приняли на постоянную работу упаковщиком в Москопромсоюз. А в августе 1927-го Абакумов поступил на службу стрелком ВОХР по охране промышленных предприятий. Здесь же в 1927-м он вступил в комсомол.
Вероятнее всего, крепкий и подающий надежды вохровец был замечен органами, и его постепенно продвигают на все более и более важную работу. С 1928-го он вновь трудится упаковщиком на складе Центросоюза, а с января 1930-го — уже секретарем правления государственного акционерного общества «Гонец» и одновременно секретарем ячейки комсомола торгово-посылочной конторы. С января 1930-го он кандидат в члены, а с сентября того же года — член ВКП(б). Теперь путь карьерного роста для него открыт. В октябре 1930-го он избран секретарем комсомольской ячейки завода «Пресс» и одновременно возглавил секретную часть этого завода. Вне всякого сомнения, став заведующим секретной частью завода, Абакумов негласно помогал ОГПУ. Новая должность именно это и предусматривала. Известно: от негласной до гласной работы — всего один шаг.
Фокстротчик
С января по декабрь 1931-го Абакумов — член бюро и заведующий военным отделом Замоскворецкого райкома ВЛКСМ. А в январе 1932-го его приняли практикантом в Экономический отдел полпредства ОГПУ по Московской области. Вскоре он уже уполномоченный того же отдела, а с января 1933-го в центральном аппарате ОГПУ — уполномоченный Экономического управления. И тут карьера дает сбой. В августе 1934-го Абакумова переводят на должность оперуполномоченного в 3-е отделение отдела охраны ГУЛАГа. Поговаривали, что его сгубили неуемная страсть к женщинам и увлечение модным тогда танцем фокстрот. Ходили слухи, что на служебных конспиративных квартирах он устраивал интимные встречи.
В молодости Абакумов большую часть времени проводил в спортзале, занимаясь борьбой. Не забывал и другие увеселения. До прилежной ли службы тут?
Ссылка в ГУЛАГ продлилась долго. Всё решительно изменил 1937-й. Вот когда понадобились крепкие и крутые парни. Вакансии открывались значительные — аресты самих чекистов стали обыденностью.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)