Прерванный полет: рассекречены документы о репрессированных авиаторах Щелкова-3

Анна Пенкина
Опубликовано на сайте "Подмосковье сегодня" 26 января 2018 года

Жуткая, больная страница нашей истории: в результате сталинских репрессий было расстреляно или сослано в лагеря около сорока военнослужащих – начальников и простых летчиков – НИИ ВВС, располагавшегося под Щелковом (бывший поселок Чкаловский). Корреспондент «Подмосковье сегодня» изучил ранее засекреченные документы, пообщался с краеведами и родственниками погибших авиаторов. У каждого из них была своя причина и история ареста: кто-то пострадал из-за доноса завистливых родственников, кто-то стал жертвой чекистского заговора, но итог у всех оказался одинаковым – загубленные жизни, сломанные судьбы членов семьи. И вечная печать тайны, слегка приоткрывшейся лишь в последние годы.

РАССТРЕЛЬНАЯ ДОЛЖНОСТЬ

В 1929 году по личному распоряжению Сталина под Щелковом началось строительство новой летной испытательной базы союзного значения. Объект был введен в эксплуатацию в 1932 году. Самую большую взлетно-посадочную полосу в СССР соорудили из железобетонных плит, аэродромы такого уровня в то время были редкостью во всем мире. Тогда же в Щелково был перебазирован из Москвы НИИ ВВС, занимавшийся испытанием новых моделей военных самолетов, различных видов вооружения, авиатоплива и деталей.

Начальники НИИ ВВС менялись со страшной скоростью. Согласно данным историка Георгия Ровенского, большинство из них уходили со своей должности… на расстрел.
– Так, в период с 1927 по 1939 год были арестованы и приговорены к смерти Александр Вегенер, Петр Дубенский, Василий Горшков, Дмитрий Бузанов, Иосиф Зильберт, Василий Лавров, Николай Бажанов и Александр Филин, – рассказывает Ровенский. – Других сослали в лагеря.

«Подмосковье сегодня» удалось разыскать родственников двух последних начальников НИИ ВВС. Они по сей день проживают в поселке Чкаловский.
– Крестным моего отца был маршал Михаил Тухачевский, – рассказывает внук комдива Николая Бажанова Михаил Бажанов. – Мой дед дружил с Михаилом Фрунзе, в честь которого назвал сына, командармами Иеронимом Уборевичем, Ионой Якиром и Яковом Алкснисом. Но высокие знакомства не помогли ему избежать ареста и расстрела.

СЫНА УДАЛОСЬ СПАСТИ

Николай Бажанов родился в Петербурге в дворянской семье. Его  прадедом был Василий Бажанов – духовник российских царей Александра II и Александра III, он крестил Николая II. Сам Николай Николаевич получил блестящее образование, знал несколько языков, получил диплом юриста.

Во время Гражданской войны служил в конной дивизии Семена Буденного, потом пришел в авиацию, стал летчиком-испытателем. В 1935 году его направили в Щелково руководить НИИ ВВС. Люди, знавшие Бажанова, называли его интеллигентным и демократичным человеком. Несмотря на начальственную должность, он лично испытывал самолеты и однажды во время вылета чуть не погиб при аварийной посадке.

А 22 ноября 1937 года в кабинет Бажанова вошли несколько человек в штатском. Комдива арестовали.
– Предчувствуя свою судьбу, бабушка Тамара Иосифовна спешно отправила своего восьмимесячного сына Мишу к тете в Ленинград, – говорит Михаил Бажанов. – Вскоре ее тоже арестовали и сослали на «химию» в Мордовию. Но, по крайней мере, мой отец избежал детдомовской участи.

ЗАГОВОР ПРИДУМАН НКВД

В годы войны Тамара Иосифовна служила в прифронтовом госпитале, была награждена многочисленными медалями. Потом она во второй раз вышла замуж – за начальника научно-технического отдела ВВС Георгия Кирилина. О судьбе своего первого мужа она так ничего не знала, но в 1960-е годы начала вести активные поиски.
– Генерал-лейтенант Александр Тодорский сообщил, что Бажанов погиб в московской тюрьме, – поясняет Георгий Ровенский. – По его словам, днем смерти комдива является день вынесения приговора – 15 сентября 1938 года. Приговор не подлежал обжалованию и был приведен в исполнение немедленно там же, на месте суда. В то время выездная Коллегия Верховного суда заседала в следственном корпусе Лефортовской тюрьмы, а расстрелы производились в ее подвале.

Уже в 1980-е сын комдива Михаил Бажанов смог прочитать уголовное дело отца, хранившееся в архивах НКВД. Он узнал, что отец обвинялся в заговоре против Сталина. Внук бывшего начальника НИИ ВВС уверен, что обвинение не было ложным, и гордится, что его дед, по крайней мере, сделал попытку свергнуть тирана. Однако историки считают иначе.
– Скорее всего, сотрудники НКВД сами придумали этот заговор, – убежден краевед Юрий Какадий. – Чтобы получить звания и медали. Маховик репрессий тогда раскрутился в полную силу, и уже не особо искали доказательства измены.

СПОРИЛ С БЕРИЕЙ И СТАЛИНЫМ

После ареста Бажанова на должность начальника НИИ ВВС был назначен генерал-майор авиации Александр Филин.

Он был блестящим летчиком. В 1929 году побил мировой рекорд, совершив беспосадочный перелет Минеральные Воды – Москва протяженностью 1700 км. В 1930 году он был направлен испытателем в НИИ ВВС, а через семь лет получил приказ его возглавить. Каковы были чувства человека, знавшего о трагической судьбе своих предшественников? Ведь это была буквально расстрельная должность. Наверное,  догадывался о своей участи.

Бесстрашный генерал-лейтенант позволял себе критику в адрес Берии и всего правительства в целом. А 7 мая 1941 года произошла роковая встреча в Кремле. Филин, глядя в президиум, где сидели Сталин и герои Гражданской войны Ворошилов, Тимошенко и Буденный, резал правду-матку, упрекая их, что немцы вовсю летают над нашей территорией, а советские ВВС бездействуют, что новые самолеты недопустимо медленно передаются на испытания и в производство.
– Он перечислял достоинства бомбардировщика Пе-8, а его создатель Петляков в тот момент находился в тюрьме! – акцентирует Георгий Ровенский. – И Сталин его прервал фразой, что, мол, некоторые военные считают, что этот самолет армии не нужен. И Филин ответил, что Сталин не прав.

ЖЕСТОКО ПЫТАЛИ В ЗАСТЕНКАХ

Наверное, это было ошибкой. Потому что спустя несколько дней, 23 мая, генерала арестовали. Его обвинили в заговоре и саботаже и 23 февраля 1942 года, в День Красной Армии, расстреляли.
– В архиве НКВД мне из сотни томов уголовного дела в отношении деда выдали лишь один, – вспоминает внук репрессированного начальника Александр Филин. – Увиденное меня ужаснуло. Деда жестоко пытали, требуя сдать своих «сообщников». Но он никого не сдал и не продал, выстоял ценою своей жизни.

Пока Филин сидел в тюрьме, его жену Наталью Николаевну не трогали, но после его расстрела арестовали и спустя полгода заключения сослали вместе с пятилетним сыном Игорем в Красноярский край. Только после реабилитации в 1956 году им разрешили вернуться обратно в Чкаловский. Женщина также ничего не знала о судьбе своего мужа, она вместе с Игорем пыталась найти его следы.
– Однажды в 1960-м году к моему папе подошел человек в штатском, – вспоминает Александр Филин. – Он сказал: «Не ищите отца, он был расстрелян на Лубянке».

СВИДЕТЕЛЬ ВИЗИТА ГИТЛЕРА?

Где похоронен Филин, его родственникам выяснить не удалось до сих пор. Внук генерала раскопал еще одну возможную причину репрессий в отношении своего деда-генерала.
– В 1939 году на аэродром Чкаловский приземлился самолет, – говорит Александр. – Из него вышел Адольф Гитлер. Его встречали Сталин, Берия и мой дед. Именно этот факт пытались скрыть в НКВД, когда стало ясно, что войны с Германией не избежать. Деда ликвидировали как опасного свидетеля.

Однако историки не верят в эту версию. По мнению Юрия Какадия, визит Гитлера на Чкаловский не более чем легенда, никак документально не подтвержденная.

По иронии судьбы Александр Филин 25 лет отслужил на Чкаловском аэродроме бортовым инженером. Но никто из сослуживцев ни разу не дал ему понять, что знает, что он внук репрессированного начальника аэродрома, полного его тезки.

СЕКРЕТНАЯ ШКОЛА

Примечательно, что репрессиям подвергались не только руководители НИИ ВВС, но и простые летчики-испытатели. Одним из них был блестящий пилот Александр Дедюлин. Он родился в Самарской губернии в 1893 году. В 1920-м начал службу в ВВС Красной Армии. А спустя восемь лет Дедюлина переводят в секретную немецкую авиационную школу, базирующуюся в Липецке.

Она стала первым объектом рейхсвера в Советском Союзе. Существовала она на правах концессии и именовалась в немецких документах Wissenschaftliche Versuchs una1 Prufansalt fur Luftfahrzeuge (Научные эксперименты и испытания для авиации). Общее количество подготовленных в Липецке немецких летчиков, по данным различных источников, колеблется от 100 до 450 человек.

А в 1933 году Дедюлина перекидывают на Чкаловский аэродром. Он был командиром самолета сопровождения легендарного АНТ-25 Валерия Чкалова; эта машина 18 июня 1937 года поднялась в воздух со Щелковского аэродрома и взяла курс на Америку через Северный полюс.

ОБВИНЕНИЕ В ШПИОНАЖЕ

Летчика экстра-класса неожиданно арестовали 20 декабря 1937 года. Полковника НИИ ВВС обвинили в шпионаже – якобы Дедюлин был завербован немецкой разведкой в секретной липецкой школе. Несмотря на отсутствие доказательств, пилота расстреляли спустя полгода. На приговоре стояли личные подписи Сталина, Ворошилова, Молотова и Жданова. Летчик был похоронен на полигоне «Коммунарка».
– В день ареста Александра Дедюлина его сын Ростислав вернулся из школы, а квартира опечатана, – рассказывает правнучка летчика Анна Чуракова. – Так как мать тоже арестовали как жену врага народа и впоследствии отправили в лагеря, Ростислава поместили в детдом. Мать умерла в лагере спустя несколько лет, деду сломали жизнь.

Как вспоминает Анна, всю свою жизнь Ростислав пытался узнать правду об отце. В 2004 году Ростиславу Александровичу разрешили посмотреть уголовное дело.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО БРАТА

– Он вернулся весь черный и молчал три дня, – вспоминает Анна. – Я теребила его: «Деда, что случилось, расскажи», но он только горько махал рукой и уходил в свою комнату. Уже потом он сообщил маме о том, что узнал из материалов дела. Он увидел донос, написанный женой нашего дяди Гоги.

Дядя Гога был младшим братом Александра Дедюлина. Александр устроил его в авиацию, но там братишка не смог проявить себя и оставался скромным механиком во Владивостоке. А старший брат был обласкан высшими военными чинами авиации и самим Сталиным, дружил с Чкаловым. В то время как Гога ютился в малюсенькой комнатушке в коммуналке, у Александра была большая квартира и мотоцикл Harley-Davidson. Это была банальная зависть. Донос изобиловал откровенно бредовыми предположениями вплоть до того, что летчик держит немецкую овчарку – значит, он немецкий шпион.

Однако ему почему-то поверили.

– К тому моменту, как дед узнал правду, дядя Гога и его жена уже умерли, – вздыхает Анна. – А ведь мы часто приходили к ним в гости. Они очень радушно встречали нас, видимо, чувствовали вину. А дед общался с ними холодно. Думаю, он догадывался о доносе.

В прошлом году в Чкаловском Александру Дедюлину открыли мемориальную доску. На торжественной церемонии присутствовала и Анна со своим сыном Никитой. Правнучка со слезами на глазах говорила, как рада, что память о ее героическом прадеде увековечена там, где он служил на благо родной страны.

мнение

Александр ШАЛЫГИН, депутат Совета депутатов городского поселения Щелково, служил на аэродроме Чкаловский:

– Я не знал, что Александр Филин был внуком бывшего начальника нашего аэродрома. Признаюсь, что тогда вообще не интересовался историей, как и мои сослуживцы. Не до этого было. Я узнал о репрессиях на Чкаловском буквально два года назад, когда стали выходить «Книги памяти». На самом деле понял, что историю нельзя забывать.

Генерал Горбатов: "Лучше умру, чем оклевещу себя, а тем более других"

Александр Пилипчук
Опубликовано на сайте ПРАВО.ru 20 февраля 2016 года

С допросов в Лефортовской тюрьме комбрига Александра Горбатова в камеру возвращали на носилках, а когда он приходил в себя, продолжали пытать. Но добиться от него, чтобы он оговорил себя и своих сослуживцев по огульному обвинению в связях c "врагами народа", следствию не удалось. Тем не менее, его осудили на 15 лет лагерей и отправили на Колыму. В армию он вернулся уже после пересмотра дела, перед началом войны, и проявил себя талантливым полководцем, отдав этому ремеслу более 60 лет.

В 1944 году командущий 3-й армией 1-го Белорусского фронта, генерал-лейтенант Александр Горбатов совершил проступок, который, как он писал в своих мемурах "Годы и войны", "был признан более чем сомнительным", а в Кремле был квалифицирован как преступление. Один из офицеров, уроженец Донбасса, получил письмо от отца: тот жаловался сыну, что для восстановления шахт, разрушенных гитлеровцами, нужен крепежный лес, а его поставляют очень мало. Узнав об этом, командарм сказал подчиненному: "Так напиши отцу, пусть приедет сам или пришлет кого-нибудь к нам за лесом. Видите, сколько здесь леса? Будем рубить, будем грузить уходящий от нас порожняк…"

Сказал, и за множеством дел забыл об этом разговоре. Вспомнил о нем лишь тогда, когда ему доложили, что "прибыла делегация из Донбасса". На беседу с тремя шахтерами Горбатов пригласил члена Военного совета армии генерал-майора Ивана Коннова. "Ну, как вы думаете, Иван Прокофьевич, поможем шахтерам?" – обратился к нему Горбатов. И получил неожиданный ответ: " Да, помочь бы надо. Но вот беда: категорически запрещено вывозить лес". Горбатову пришлось признаться, что он об этом постановлении правительства ничего не знал. Тем не менее принял решение рубить лес и отправлять его "под видом необходимости строительства оборонительных рубежей в тылу армии. "А если уж что и случится, всю вину я возьму на себя", – закончил он. Коннов едва заметно кивнул головой. Подробностей лесоповала и отправки первой партии заготовленной древесины объемом 50 000 кубометров Горбатов в воспоминаниях не привел, подчеркнул только, что погрузка в эшелоны, идущие в тыл порожняком, шла главным образом между полустанками и разъездами. Но сохранить в тайне "операцию" не удалось, и, по словам командарма, "наступил час расплаты".

"Горбатова могила исправит"

Из Москвы в штаб армии прибыли три человека в штатском, уполномоченные Верховным главнокомандующим Иосифом Сталиным, разобраться в ситуации. Горбатов рассказал о просьбе шахтеров и своем желании помочь восстановлению угольной промышленности, подчеркнув, что был предупрежден членом Военного совета о недопустимости вывоза леса, но принял решение под свою ответственность. Беседа-допрос длилась в течении четырех часов. Командарм при этом заметил, что старший из приезжих главным образом задавал вопросы по существу произошедшего, в то время как его более молодые спутники постоянно сбивались на вопросы о событиях семилетней давности, когда Горбатов был арестован и осужден.

После отъезда комиссии в армии поползли слухи, что дни командрма на должности сочтены. "Ожидание решения было долгим и мучительным, – вспоминал Горбатов. – Я о многом передумал… Наконец, как было договорено, председатель тройки позвонил мне по ВЧ: "Докладывал Сталину, он выслушал внимательно. Когда доложил, что вас предупреждал генерал Коннов, он спросил, от кого я это узнал. И когда я доложил, что от самого Горбатова, Сталин удивленно переспросил: "От самого Горбатова?" А потом добавил: "Да, это на него похоже. Горбатова только могила исправит". Вердикт вождя, по словам "председателя тройки", был таким: "Преступление налицо, но поскольку, как вы говорите, он не преследовал личной выгоды, на деле надо поставить точку".

"Не встречая противника, я испытывал даже разочарование"

Родился Горбатов 21 марта 1891 года в деревне Пахотино (ныне Ивановской области) в крестьянской семье. В 1902 году он окончил сельскую трёхклассную школу с похвальным листом, трудился в крестьянском хозяйстве отца, на зимних отхожих промыслах, на обувной фабрике в Шуе. В октябре 1912 года 21-летнего Горбатова "забрили", т.е. призвали в царскую армию. Он попал в в 17-й гусарский Черниговский полк. "Служба в кавалерии не показалась мне тяжелой: военная наука давалась легко, я считался исправным и дисциплинированным солдатом, – вспоминал он многие десятилетия спустя. – По строевой и физической подготовке я получал оценку "хорошо", по стрелковому делу и тактике – "отлично". Меня часто ставили в пример и на тактических занятиях за смекалку и за стремление обмануть условного противника".
Когда началась 1-я Мировая война, Черниговский полк принял активное участие в боевых действиях на территории Польши и в Карпатах. "Моя всегдашняя готовность ввязаться в рискованное дело превратилась в разумный риск солдата-фронтовика. Пригодилась здесь и присущая мне с детства привычка к разумной расчетливости, – писал Горбатов в своей книге. – Многие мои товарищи по полку, впервые попав на войну, боялись, думали о том, что их ранят и оставят на поле боя или убьют и похоронят в чужой земле. Поэтому они со страхом ожидали встречи с противником… Таких переживаний, сколько помню, у меня не было <…> Там, где многие, прежде равнодушные к религии, стали частенько "уповать на бога", я уверился, что вся сила в человеке – в его разуме и воле. Поэтому, не встречая противника, я испытывал даже разочарование в всегда предпочитал быть в разведке или дозоре, чем глотать пыль, двигаясь в общей колонне. Начальники ценили мою безотказную готовность идти к любую разведку".

Горбатов закончил войну старшим унтер-офицером, "за подвиги личной храбрости" он был награжден четырьмя Георгиевскими крестами и медалями. 5 марта 1918 года Черниговский гусарский полк расформировали, личный состав демобилизовали. Горбатов уехал к родным, но в 1919 году решил вступить в Красную армию добровольцем. Командирская одаренность, решительность Горбатова, прекрасное знание им кавалерийского устава русской армии и большой фронтовой опыт быстро выдвинули его из рядов красноармейцев. Он последовательно командовал взводом, эскадроном, полком и отдельной кавалерийской бригадой.

Послужной список Горбатова после окончания Гражданской войны выглядит не менее внушительно: с 1921 года – командир 7-го Черниговского Червоного казачества кавалерийского полка, с 1928 года – кавалерийской бригады, с 11 января 1933 года – 4-й Туркестанской горно-кавалерийской дивизии, с мая 1936 года – 2-й кавалерийской дивизии. Горбатов хорошо понимал, что его образования для командования крупными кавалерийскими частями мало. "В те годы была своеобразная горячка, все, в том числе и я, стремились учиться, – вспоминал он в мемуарах. – И, пожалуй, самообразование в короткие часы отдыха, личного времени давало нам то, что мы не могли получить в детстве и юности. Вырабатывалось то, что можно назвать "внутренняя культура", "интеллигентность". Только в 1925 году он окончил отделение командиров полков на кавалерийских курсах усовершенствования командных кадров в Новочеркасске, а в 1930 году – Высшие академические курсы. 26 ноября 1935 года ему присвоили персональное воинское звание "комбриг". К этому времени он стал также кавалером одена Красного Знамени.

"Троянский конь" чекиста

В сентябре 1937 года командира кавалерийской дивизии Киевского военного округа Горбатова обвинили "в связи с врагами народа" и исключили из рядов ВКП (б). Незадолго до этого он узнал из газет, что органы госбезопасности "вскрыли военно-фашистский заговор". Среди имен заговорщиков назывались крупные советские военачальники, в их числе Маршал Советского Союза Михаил Тухачевский. Это известие, по словам Горбатова, его "прямо-таки ошеломило". Как могло случиться, задавал он себе вопрос, что военачальники, сыгравшие видную роль в разгроме интервентов и внутренней контрреволюции, так много сделавшие для совершенствования армии, могли стать врагами народа? "В конце концов, перебрав различные объяснения, я остановился на самом ходком в то время: "Как волка ни корми, он все в лес смотрит", – писал впоследствии Горбатов. – Этот вывод имел кажущееся основание в том, что М. Н. Тухачевский и некоторые другие лица, вместе с ним арестованные, происходили из состоятельных семей, были офицерами царской армии. "Очевидно, – говорили тогда многие, строя догадки, – во время поездок за границу в командировки или на лечение они попали в сети иностранных разведок".

Весной 37-го по делу "группы Тухачевского" был арестован командующий Киевским военным округом Иона Якир. " Для меня это был ужасный удар, – вспоминал Горбатов. – Якира я знал лично и уважал его. Правда, в глубине души еще теплилась надежда, что это – ошибка, что разберутся и освободят". А 24 июля арестовали Петра Григорьева, командира кавалерийского корпуса, в состав которого входила дивизия Горбатова. В тот же день в дивизии был собран митинг, на котором начальник политотдела корпуса объявил, что комкор "оказался врагом народа" и призвал "заклеймить его позором". Когда слово предоставили Горбатову, тот решительно заявил, что у Григорьева, потомственного рабочего, участника Гражданской войны, награжденного двумя орденами Красного Знамени, "никаких шатаний в вопросах партийной политики не было". "Это – один из лучших командиров во всей армии. Если бы он был чужд нашей партии, это было бы заметно, особенно мне, одному из ближайших его подчиненных в течение многих лет. Верю, что следствие разберется и невиновность Григорьева будет доказана", – закончил свое выступление Горбатов. Но его голос, как он писал в воспоминаниях, "как бы потонул в недобром хоре" осуждений.

Через несколько дней после митинга Горбатов узнал, что командир одного из полков дивизии отдал уполномоченному особого отдела, "который почти не умел ездить на лошади", хорошо выезженного коня, завоевавшего первенство на окружных соревнованиях. Вызвав подчиненного, комбриг сказал: "Вы, по-видимому, чувствуете за собой какие-то грехи, а потому и задабриваете особый отдел? Немедленно возьмите обратно коня, иначе он будет испорчен не умеющим с ним обращаться всадником!". На другой день комполка доложил комбригу, что его приказание выполнено. А месяц спустя приказом нового командующего округом Горбатова отстранили от должности с зачислением в распоряжение Главного управления кадров Наркомата обороны. При этом штабная парторганизация исключила из ВКП (б), в которой он состоял с 1919 года, с формулировкой "за связь с врагами народа". Все попытки Горбатова отстоять себя в окружной парткомиссии оказались безуспешными: она утвердила решение нижестоящей организации.

В начале марта 1938 года персональное дело Горбатова рассмотрела парткомиссия Главного политуправления Красной армии, которая все же отменила предыдущее взыскание и восстановила комбрига в партии. Более того, его назначили на должность заместителя командира кавалерийского корпуса. "Правда, – писал Горбатов, – я с гораздо большим удовольствием пошел бы командовать дивизией, так как по своему характеру предпочитаю самостоятельную работу, но мне ее не дали". Он связывал это с тем, что опала с него полностью не снята. Дальнейшие события подтвердили его худшие опасения. Когда командир корпуса Гергий Жуков ушел на повышение и сдал соединение Горбатову, тот надеялся, что его утвердят в этой должности, но вскоре на место Жукова прибыл комкор Андрей Ерёменко. Их служебные пути уже пересекались, и два кавалериста быстро нашли общий язык. "Жизнь налаживалась", – оптимистично писал о том времени в воспоминаниях Горбатов. Но вскоре тон записок изменился.

"Воздержаться от выдачи Горбатову планового обмундирования"

"В сентябре [1938 г.] кладовщик штаба корпуса напомнил мне, чтобы я получил причитающееся по зимнему плану обмундирование; когда же я прибыл к нему на другой день, он со смущенным видом показал мне телеграмму от комиссара корпуса Фоминых, находившегося в это время в Москве: "Воздержаться от выдачи Горбатову планового обмундирования". Вслед за этой странной телеграммой пришел приказ о моем увольнении в запас, – вспоминал Горбатов. – 15 октября 1938 года я выехал в Москву, чтобы выяснить причину моего увольнения из армии". К Наркому обороны Клименту Ворошилову Горбатова не допустили, принял его на несколько минут начальник Управления кадров по командному и начальствующему составу РККА Ефим Щаденко. "Будем выяснять ваше положение", – сказал он, а затем спросил, где тот остановился.

В два часа ночи в дверь номера Горбатова в гостинице ЦДКА постучали. Вошли трое военных, один из них с порога объявил комбригу, что он арестован. Горбатов потребовал ордер на арест, но услышал в ответ: "Сами видите, кто мы". Один из чекистов начал снимать ордена с гимнастерки комбрига, лежащей на стуле, другой – срезать знаки различия с обмундирования, а третий, не спускал глаз с одевающегося Горбатова. Его привезли на Лубянку и поместили в камеру, где уже находились семеро арестантов. Один из проснувшихся сокамерников встретил его словами: "Товарищ военный, вероятно, думает: сам-то я ни в чем не виноват, а попал в компанию государственных преступников. Если вы так думаете, то напрасно! Мы такие же, как вы. Не стесняйтесь, садитесь на свою койку и расскажите нам, что делается на белом свете, а то мы давно уже от него оторваны и ничего не знаем".

Донос на прокурора, не любившего доносы

Александр Пилипчук
Опубликовано на сайте ПРАВО.ru 26 августа 2014 года
 

Прокурор Ленинградского военного округа Николай Кузнецов пришелся не ко двору в репрессивной советской системе – слишком часто протестовал против незаконных арестов и методов допросов в НКВД. Начальство пеняло ему на "слабый рост показателей в борьбе с врагами народа" и "притуплении классовой бдительности", и в итоге, не без доноса, как водилось, он оказался под судом за "участие в контрреволюционной террористической шпионской организации". Но в итоге на свободу он вышел через три неполных года, а реабилитирован был еще при Сталине.

На пост военного прокурора ЛенВО Кузнецов был перемещен в 1928 году, после недолгой службы председателем трибунала округа. Исследователи отмечают, что это назначение состоялось несмотря на то, что незадолго до этого Кузнецов был отстранен от должности замначальника политуправления Белорусского военного округа как участник "белорусско-толмачевской армейской оппозиции".

Оппозиция эта проявила себя в том, что в декабре 1927 года группа преподавателей и слушателей курсов высшего политсостава Военно-политической академии им. Толмачева направила в политуправление РККА письмо, в котором выражалась озабоченность по поводу принижения командным звеном значения партийно-политической работы в войсках, служебных трений между командирами и политработниками, обострившихся после перехода армии к единоначалию. Позиция академии была поддержана на совещании высшего политсостава Белорусского военного округа, созванного начальником политуправления округа Михаилом Ландой. Дискуссии о сути единоначалия прошли и в ряде других округов. С подачи Реввоенсовета и политуправления Красной Армии они были расценены в ЦК ВКП(б) как попытка подрыва единоначалия. В результате Ланда и Кузнецов лишились своих постов, но отделались выговорами. После чего Ланду отправили руководить Главной военной прокуратурой, а Кузнецова – трибуналом ЛенВО.

Но, как оказалось, карательные органы не похоронили в архивах материалы на организаторов и активных участников дискуссии. В 1938 году они были извлечены на свет: под следствием оказались сотни армейских партполитработников, 187 из них были уволены из армии, около 130 – репрессированы. В числе расстрелянных оказался и Ланда. А вот Кузнецова волна репрессий по этому делу обошла стороной, но в Ленинградском управлении НКВД о причастности диввоенюриста (соответствует званию генерал-лейтенанта) Кузнецова к событиям 11-летней давности не забывали. А именно с этим ведомством у военного прокурора округа отношения не сложились с самого начала.

"Люди брались под арест прямо-таки полками.…"

Одной из задач окружных военных прокуратур был надзор за исполнением законов в деятельности особых отделов – военных контрразведчиков, входящих организационно в состав НКВД. Особисты были наделены чрезвычайными полномочиями, и прокурорский надзор многие из них воспринимал как посягательство на свой авторитет. Конфликты между Кузнецовым и чекистами стали возникать после того, как прокурор несколько раз отказал им в выдаче санкции на арест подозреваемых в совершении воинских и контрреволюционных преступлений. Вновь назначенный глава надзорного органа округа мотивировал это слабой доказательной базой, собранной контрразведчиками, а также фактами, свидетельствующими о фальсификации следственных материалов. При этом Кузнецов чувствовал поддержку главы ГВП Ланды, а затем сменившего его Сергея Орловского, которого он считал своим наставником в вопросах организации работы прокуратуры, сути и смысла деятельности надзорного органа.

Орловский заметно отличался от подавляющего большинства военных юристов того времени тем, что имел за спиной университетское юридическое образование. С приходом в ГВП в 1930 году он начал выстраивать эффективную систему прокурорского надзора за расследованием и рассмотрением военными трибуналами уголовных дел, возбужденных сотрудниками особых отделов. Орловский требовал от подчиненных по каждому из них составлять заключения об обоснованности и доказанности обвинений, а копии заключений направлять в ГВП.

О бескомпромиссном отношении к проявлениям произвола в деятельности НКВД свидетельствует, в частности, его инспекционная поездка в 1934 году в советские республики Средней Азии, где особые отделы проявляли особую активность в поисках "антисоветских элементов". Сразу же после возвращения в Москву Орловский представил наркому обороны Клименту Ворошилову докладную, в которой писал: "Люди брались под арест прямо-таки полками… Нельзя так работать – когда сначала арестовывают, а затем разбираются, кто из них действительно преступник…" Обстоятельный доклад с предложением усилить прокурорский контроль за карательной практикой органов был направлен и в Совет народных комиссаров (правительство СССР до 1946 года). В нем Орловский указывал на массовые случаи "заведения уголовных дел на основании лишь агентурных данных и доносов" и привел список дел, которые, по его убеждению, следовало прекратить. Всего по ним проходило около 1000 человек.

Однако реакции наркома и правительства Орловский не дождался. 1 декабря 1934 года в Смольном был убит глава ленинградской областной партийной организации Сергей Киров. В тот же день было опубликовано официальное сообщение об этом теракте, в котором говорилось о необходимости "окончательного искоренения всех врагов рабочего класса", а ЦИК и СНК незамедлительно приняли постановление "О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик". Согласно документу, на следствие по делам о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти отводилось не более 10 дней, обвинительное заключение должно было вручаться обвиняемым за 24 часа до рассмотрения дела в суде без участия сторон, кассационного обжалования приговоров, а также ходатайств о помиловании не допускалось, а приговор к высшей мере наказания надлежало приводить в исполнение немедленно.

Орловский критически воспринял упрощенную процедуру судопроизводства и поделился своими размышлениями об опасности такой практики в разговоре с непосредственным начальником – прокурором Союза ССР Андреем Вышинским. Вскоре после этого тот настоятельно порекомендовал Орловскому взять отпуск для отдыха и лечения в Германии. А сразу после прибытия в Германию в марте 1935 года 44-летний прокурор, ранее ничем серьезно не болевший, скоропостижно скончался. Документов, которые могли бы объективно указать на причину смерти Орловского, не сохранилось. Некоторые исследователи предполагают, что от прямых репрессий Орловского спасала личная дружба с Ворошиловым, завязавшаяся в годы Гражданской войны, поэтому от независимого и образованного юриста спецслужба избавилась тайно.

"Так было, так и будет"

В недрах Ленинградского управления НКВД росло недовольство и "неуправляемым" окружным прокурором. Чашу терпения особистов переполнило представление Кузнецова на имя начальника управления Леонида Заковского [настоящее имя Генрих Эрнестович Штубис. – "Право.Ru"]. Прокурор проанализировал целый ряд уголовных дел, расследованных с нарушениями законности, и потребовал наказать виновных в этом. Однако Заковский, который после убийства Кирова получил лично от Иосифа Сталина карт-бланш на "искоренение всех врагов рабочего класса" в Ленинграде, не собирался ничего менять в стиле работы своих подчиненных. Он даже не удостоил прокурора ответом, а на его представлении (сохранилось в архиве) написал: "Так было, так и будет".

О фактах фальсификации следственных материалов, незаконных арестах и методах ведения допроса, провокационных действиях в отношении подследственных (например, к арестованному по подозрению в шпионаже, пожелавшему исповедаться, в камеру пришел чекист, переодетый в одежду священника) Кузнецов докладывал по инстанции своему прямому начальнику – Главному военному прокурору Науму Розовскому, сменившему Орловского. Но и здесь поддержки не нашел. Более того, Розовский выговаривал подчиненному за "слабый рост показателей в борьбе с врагами народа", "притупление классовой бдительности", а заодно пенял ему за "неумение ладить с органами". Отношения между ними окончательно испортились после того, как на одном из оперативных совещаний прокуроров армии и флота в Москве Кузнецов во всеуслышание заявил, что в конфликтах между военными прокуратурами и НКВД Розовский "недостаточно поддерживает решения военных прокуратур на местах".

Донос оказался кстати

Судьба Кузнецова была предрешена. Формальным поводом для его ареста стал рапорт Главному военному прокурору Розовскому от помощника военного прокурора Забайкальского округа Бескоровайного. Вот его текст: "Будучи на отдыхе в г. Сочи в ноябре месяце 36 г., я встретил командира 33-й пулеметно-стрелковой бригады полковника Залкинда… При разговоре он сообщил, что, будучи в гостях на квартире у комдива Бакши, который проживает в одном доме с Кузнецовым, он… увидел, что к дому подъехала машина, из которой вышел Тухачевский и направился на квартиру к Кузнецову, где Тухачевского встретила жена Кузнецова".

Донос оказался кстати. Летом 1937 года в Москве закончился главный процесс по делу "участников военно-фашистского заговора в РККА". Маршал Михаил Тухачевский и группа высших военных чинов в ранге командующих и заместителей командующих военными округами, а также руководители политуправления Красной Армии и Военной академии им. Фрунзе обвинялись в передаче в 1932–1935 годах представителям германского Генштаба секретных сведений военного характера, разработке оперативного плана поражения Красной Армии в случае войны с Германией, подготовке террористических актов против членов Политбюро ЦК ВКП(б) и советского правительства, подготовке к вооруженному захвата Кремля и аресту руководителей ЦК ВКП(б) и советского правительства. Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР приговорило Тухачевского и его семерых "подельников" к расстрелу.

"Не знаю отношений между Тухачевским и Кузнецовым, но исходя из того, что Тухачевский оказался врагом народа, расстрелян по приговору Верховного суда СССР, поэтому считаю, что об изложенном необходимо донести до сведения Главной военной прокуратуры", – писал Бескоровайный. В результате Кузнецов был арестован по санкции генпрокурора Вышинского 4 августа 1937 года. Его обвинили в том, что он "с 1935 года состоял в контрреволюционной террористической шпионской организации, по заданиям врагов народа Тухачевского и Эйдемана [Роберт Эйдеман, комкор, председатель Центрального совета Осоавиахима, один из осужденных по делу о "военно-фашистском заговоре в РККА". – "Право.Ru"] проводил контрреволюционную деятельность среди работников штаба Ленинградского военного округа. Резко критиковал руководство ВКП(б), в особенности тов. Сталина и Ворошилова". В уголовном деле Кузнецова, несмотря на то что его допросы велись в течение полугода, отсутствуют признательные показания обвиняемого. Суд над ним состоялся 27 февраля 1938 года. Военная коллегия ВС СССР приговорила Кузнецова к 15 годам лишения свободы. Такая "мягкая" мера наказания, по сохранившемуся свидетельству бывшего сотрудника управления НКВД Крысина, вызвала протест ленинградского УНКВД, где не сомневались, что он будет расстрелян.

Однако осужденный экс-прокурор провел в заключении меньше трех лет. В 1938 году главного ленинградского чекиста Заковского сначала перевели на пост заместителя наркома внутренних дел и одновременно руководителя московского УНКВД, а потом арестовали по обвинению в "создании латышской контрреволюционной организации в НКВД, а также шпионаже в пользу Германии, Польши, Англии" [расстрелян 29 августа 1938 года, после смерти Сталина реабилитирован не был. – "Право.Ru"]. Целый ряд его сотрудников также были арестованы и осуждены к высшей мере наказания за незаконные аресты и методы следствия, а также фальсификацию уголовных дел. Среди них оказались несколько человек, принимавших участие в том числе и в фабрикации дела Кузнецова, о чем они дали на допросах признательные показания. На этом основании военный прокурор войск НКВД Ленинградского пограничного округа Эренбург (имя в источниках не указано) решил на свой страх и риск направить новому прокурору СССР Михаилу Панкратьеву (сменил Вышинского в мае 1939 года. – "Право.Ru] докладную записку о том, что "прямым мотивом ареста Кузнецова послужило недовольство руководства УНКВД тем, что он отказывал в санкции на арест некоторых лиц по справкам УНКВД, мотивируя свой отказ отсутствием достаточных оснований для ареста. И без заявления сотрудников [Ленинградского УНКВД] о фальсификации дела на Кузнецова по самим материалам можно увидеть неполноценность доказательств, уличающих Кузнецова…"

После изучения уголовного дела Кузнецова Прокуратура СССР вынесла протест на незаконный приговор, а Пленум Верховного суда 30 декабря 1939 года реабилитировал Кузнецова за отсутствием в его действиях состава преступления. Он вышел на свободу 2 февраля 1940 года, а 10 января 1941 года 56-летнего Кузнецова не стало. В 1972 году Ленинградский горисполком принял постановление об увековечении памяти Кузнецова, была разыскана его могила и установлено надгробие.

При подготовке публикации использованы материалы книги "Досье на маршала", написанной замминистра юстиции – начальником управления военных судов генерал-полковником юстиции Анатолием Мурановым и начальником отдела судебной практики и статистики управления военных судов Минюста полковником юстиции Вячеславом Звягинцевым (Муранов А., Звягинцев В. Досье на маршала. Из истории закрытых судебных процессов. М.: Андреевский Флаг, 1996. 272 с. (серия "Тайны минувшего")).

Под ударами НКВД

Владимир Мильбах,
действительный член (академик) Академии военно-исторических наук, зав. кафедрой гуманитарных и социально-экономических дисциплин Михайловской военной артиллерийской академии, полковник
Алексей Сапожников,
начальник учебно-методического отдела Михайловской военной артиллерийской академии, полковник
Опубликовано в Газете "Военно-промышленный курьер" выпуск № 43 (511) за 6 ноября 2013 года


Из-за массовых репрессий 1937–1938 годов боевые и оперативные возможности Северного флота накануне войны существенно снизились

Роль Северного флота в Великой Отечественной войне не столь однозначно героическая, как следует из мемуаров его бывшего командующего Арсения Головко и официальной советской историографии. С одной стороны, это был самый воюющий и результативный из четырех флотов СССР, с другой – его боеспособность оставалась на невысоком уровне. Например, единственный рейд в советские арктические воды крупного вражеского корабля («карманный» линкор «Адмирал Шеер» в августе 1942 года проводил операцию «Страна чудес») не встретил противодействия ударных сил флота. Архивные документы предвоенных лет свидетельствуют: СФ подвергся таким репрессиям НКВД, что был деморализован и не мог стать стратегическим фактором в надвигающейся войне с Германией.

Зимой и весной 1937 года аресты по политическим мотивам плавсостава были редкостью, хотя репрессии руководства стройками и хозяйственной деятельностью уже шли полным ходом. Среди моряков одним из первых в застенки НКВД попал начальник штаба отдельного дивизиона миноносцев капитан 2-го ранга Эрнест Батис (расстрелян в августе).
В конце весны 1937 года продолжались аресты инженерно-технического состава военных строительных организаций (например инженеры-строители Ввозный, Ноздрачев, военинженер 1-го ранга Бурлаков), но одновременно усилились преследования командного состава. 13 июня арестован помощник коменданта Беломорского укрепрайона по артиллерии полковник Кузьмин, затем пришла очередь других высокопоставленных офицеров. Мишенью НКВД стал сам командующий флотом флагман 1-го ранга Константин Душенов.

Тучи над флагманом

На 2-й партконференции СФ 27 мая большинство выступавших клеймили позором уже уволенных или арестованных военных строителей. Так, начальник политотдела управления начальников работ (УНР-94) полковой комиссар Киприянов обвинял своего бывшего начальника Бурлакова, что тот «разваливал стройку, искусственно вызывал недовольство рабочих, являлся организатором пьянок». Командующий Душенов призвал комиссара к корректности, а затем решительно пресек взаимные препирательства выступавших в прениях и предложил «поручить парткомиссии разобраться в этом вопросе и больше не обсуждать».
Подробнее: http://vpk-news.ru/articles/18059


В заключительном слове флагман обратил внимание делегатов на главное: «Боевая подготовка все же основа основ. Политическая подготовка тоже основа, но боевая подготовка – наша главная задача». Но попытки Душенова заняться делом были обречены на неудачу в разворачивающейся грандиозной политической чистке. 1–4 июня 1937-го в Кремле на расширенном заседании Военного совета (ВС) при наркоме обороны с участием членов Политбюро ЦК ВКП(б), а также приглашенных с мест и из аппарата Наркомата обороны (НКО) 116 военных работников обсуждали доклад Климента Ворошилова «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА». Примечательно, что к тому моменту 20 постоянных членов Военного совета, то есть четверть состава, уже сидели в тюрьме.

На заседаниях ВС присутствовали Константин Душенов и член Военного совета флота Петр Байрачный. Они ознакомились с показаниями арестованных заговорщиков: Тухачевского – 29, Корка – 26, Фельдмана – 19 и Ефимова – 22 мая. Как и все выступавшие, они резко осудили разоблаченных шпионов, демонстрируя Сталину преданность и непримиримость к врагам народа. Душенов начал выступление так: «О том, что на морских силах работал враг, в этом нет ни малейшего сомнения. О том, что корни работы глубоки и не вскрыты, я в этом тоже не сомневаюсь. Этим делом у нас нужно будет заняться очень серьезно». Уничтожающей критике подвергся уже содержавшийся в застенках НКВД замнаркома оборонной промышленности Ромуальд Муклевич, который «всех реакционных людей подобрал себе», Душенова «из академии выпер с треском» и трижды отменял его мандат делегата ХIII съезда.

Правда, о проблемах СФ флагман тоже говорил, утверждая, что Беломорский укрепрайон строится неправильно, подводным лодкам «не дают возможности идти учиться к немецким берегам», штат горных полков требует пересмотра, морская авиация находится в зачаточном состоянии: «Немцы все время систематически там укрепляются, все время строят там аэродромы, даже финны-голодранцы, с позволения сказать, аэродромов настроили больше, чем мы». Надежды он не терял: «Я думаю, что мы получим средства для того, чтобы создать авиацию. Я считаю, что мы должны выкорчевать остатки троцкизма и всего того вредительства, которое есть, все возможности для этого у нас имеются».

Чистка усилилась на СФ в июле 1937 года. В тюрьму попал почти весь командно-начальствующий состав из Архангельского военного порта, Беломорского укрепрайона, Беломорской дистанции пути, Северной гидрографической экспедиции, военно-строительных организаций. Десятки офицеров были уволены со службы приказом от 10 августа за несоответствие политическому идеалу флотского командира (начальника): имели родственников за границей или уже арестованных НКВД, родились не на территории СССР, имели не ту национальность, не те политические взгляды.

В сентябре 1937-го большой террор добрался до плавсостава. Один за другим были арестованы или уволены капитан 2-го ранга Лев Рейснер, капитан 3-го ранга Петр Котцов, капитан лейтенанты Станислав Баранский и Иван Ефимов, старший лейтенант Иван Немченко, начальник отдела инженерных войск СФ военинженер 1-го ранга Михаил Фоменко. В ноябре в застенках оказались другие военные, например начальник УНР-92 Сергей Буранов, их помощники и начальники отделений. В декабре арестован был уже и помощник командующего флотом по материально-техническому обеспечению Павел Щетинин.

Товарищи генералы? Расстрелять!

Владимир ВОРОНОВ
Опубликовано на сайте ежемесячника "Совершенно секретно" 29 Июля 2013 года

Чем напугала военная верхушка Иосифа Сталина в 1950 году

Генералы Павел Понеделин и Николай Кириллов в плену.
Этой «фотосессии» Сталин им не простил
(www.ukrcenter.com)

 В 1950 году в расстрельных подвалах Москвы вовсю гремели выстрелы. Хотя смертную казнь в СССР отменили в мае 1947 года, но 12 января 1950 года, «идя навстречу», как водится, «многочисленным просьбам трудящихся», Президиум Верховного Совета СССР решил допустить применение смертной казни «к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам».

24 августа 1950 года были расстреляны Герой Советского Союза маршал Советского Союза Григорий Кулик (формально этих званий Кулик был лишен еще в 1942 году, но в 1957-м он посмертно восстановлен в маршальском и геройском званиях) и Герой Советского Союза генерал-полковник Василий Гордов. На следующий день, 25 августа, расстреляны генерал-майоры Филипп Рыбальченко, Николай Кириллов и Павел Понеделин. 26 августа 1950 года чекистские пули приняла очередная генеральская тройка – генерал-майор авиации Михаил Белешев, генерал-майор Михаил Белянчик и комбриг Николай Лазутин. 28 августа в подвал повели генерал-майоров Ивана Крупенникова, Максима Сиваева и Владимира Кирпичникова. Еще один высокопоставленный военный, бригврач (соответствовало званию «комбриг») Иван Наумов, чуть-чуть не дотянул до «положенной» ему чекистской пули – умер 23 августа 1950 года от пыток в Бутырке. Всего же, по данным Вячеслава Звягинцева, работавшего с материалами Военной коллегии Верховного суда СССР, только с 18 по 30 августа 1950 года к расстрелу было приговорено 20 генералов и маршал.

Впрочем, генеральское истребление не в августе началось, не августом (и даже не 1950 годом) и ограничилось. Скажем, 10 июня 1950 года был расстрелян генерал-майор Павел Артеменко, а 28 октября 1950 года в Сухановской тюрьме МГБ пулю в затылок получил замкомандующего Черноморским флотом по политчасти контр-адмирал Петр Бондаренко. В тот же день и в той же Сухановке умер забитый чекистами генерал-лейтенант танковых войск Владимир Тамручи, находившийся в заключении с 1943 года. «Первопроходцем» же применения указа от 12 января 1950 года стал маршал авиации Сергей Худяков, арестованный еще в декабре 1945 года: его расстреляли 18 апреля 1950 года, обвинив, как водится, в «измене родине».

Казнь в рассрочку

По тому же указу тогда под расстрел пошли еще не менее шести военачальников: комбриги Иван Бессонов и Михаил Богданов и четыре генерал-майора – Александр Будыхо, Андрей Наумов, Павел Богданов и Евгений Егоров.

Но здесь история особая: эти шестеро, если верить документам, поплатились за свое сотрудничество с немцами в плену.

Скажем, комбриг Бессонов – кадровый чекист, накануне войны по дискредитирующим обстоятельствам и с понижением в должности переведен в РККА – был начальником отдела боевой подготовки Главного управления погранвойск НКВД СССР и затем командующим Забайкальским пограничным округом, а стал – начштаба 102-й стрелковой дивизии. В конце августа 1941 года комбриг Бессонов попал в плен. Почти сразу же стал сотрудничать с немцами, а там и вовсе предложил им свои услуги в создании карательных формирований и лжепартизанских отрядов – для дискредитации настоящих партизан в глазах населения. Тут, несомненно, сказались чекистская школа и богатая практика самого Бессонова: он участвовал в спецоперации ОГПУ 1933–1934 годов в провинции Синьцзян (ныне Уйгурский автономный район. – Ред.) – когда несколько бригад и полков ОГПУ, переодетых в белогвардейскую и китайскую форму, вели боевые действия против «китайских мусульман» и войск Чан Кайши. Но самое интересное: Бессонов предложил немцам выбросить в районах лагерей НКВД десант из бывших военнопленных – до 50 тысяч парашютистов, которые должны были уничтожить лагерную охрану и поднять узников ГУЛАГа на восстание в советском тылу. Успел энергичный чекист поработать и по специальности – в качестве «наседки» в камере Якова Джугашвили…

Генерал-майор Павел Богданов, командир 48-й стрелковой дивизии, сдался действительно добровольно и, если верить документам, выдал немцам своих политработников, попутно предложив свои услуги в борьбе против Красной Армии. В 1942 году вступил в «русскую дружину СС», принимал участие в карательных операциях, в 1943-м возглавил контрразведку «1-й русской национальной бригады СС» Гиля-Родионова, но… был выдан партизанам.

Генерал-майор Александр Будыхо, бывший командир 171-й стрелковой дивизии, попал в плен осенью 1941 года, сотрудничал с немцами – вступил в РОА (Русская освободительная армия. – Ред.), формировал «восточные батальоны». Командир 13-й стрелковой дивизии генерал-майор Андрей Наумов угодил в плен тоже осенью 1941 года. Согласился работать на немцев, вербовал военнопленных в «восточные батальоны» и, как задокументировано, написал донос на пленных генералов, ведших антинемецкую агитацию, – Тхора и Шепетова… Их немцы и расстреляли по тому доносу.

Командир 4-го корпуса 3-й армии Западного фронта генерал-майор Евгений Егоров в плену с конца июня 1941 года: документы МГБ утверждали, что он вел среди военнопленных «профашистскую агитацию». Проверить сложно, однако он не был посмертно реабилитирован. Комбриг Михаил Богданов попал в плен в августе 1941 года, будучи начальником артиллерии 8-го стрелкового корпуса 26-й армии Юго-Западного фронта. Работал в организации Тодта, вступил в РОА, дослужившись там до начальника артиллерии.

Казалось бы, конкретно с этими военачальниками все ясно: предали – отвечайте. Но ведь и загадок полно. Например, что мешало осудить их много раньше, почему их столь долго держали «в загашнике», чтобы вынуть оттуда именно в 1950-м?
 
«Он слишком много знал…»

А вот генералы Артеменко, Кириллов, Понеделин, Белешев, Крупенников, Сиваев, Кирпичников и комбриг Лазутин в эту компанию уже никак не вписываются. Хотя и были в плену, но с противником не сотрудничали. Впрочем, генерал-майор авиации Михаил Белешев для Сталина был виноват, видимо, одним уже тем, что был командующим ВВС 2-й ударной армии – той самой, которой командовал Власов. Хотя данных о его сотрудничестве с немцами нет. Генерал-майор Павел Артеменко, замкомандующего 37-й армией по тылу, попал в плен в «киевском котле». Когда его освободили американцы, генерал буквально умирал от дистрофии. Чекистскую спецпроверку он прошел успешно: уже в 1945 году Артеменко был восстановлен в кадрах Вооруженных Сил СССР в звании генерал-майора. Более того, вдобавок к уже имевшемуся у него с 1938 года ордену Красного Знамени в 1946 году генерала Артеменко наградили еще двумя орденами: Красного Знамени – за 20 лет безупречной выслуги и Ленина – за 25 лет выслуги. Уж если бы у чекистов была бы хоть тень сомнения относительно безупречности поведения Артеменко в плену, о таком награждении и речи быть не могло! Впрочем, быть может, именно речи его и подвели – например, рассуждения о причинах поражения в 1941-м…

Начальник артиллерии 61-го стрелкового корпуса 13-й армии Западного фронта комбриг Николай Лазутин попал в плен в июле 1941 года. Будь на комбрига реальный компромат, его в 1956 году не реабилитировали бы. Начальник военных сообщений 24-й армии Резервного фронта генерал-майор Максим Сиваев попал в плен после окружения армии в октябре 1941 года под Вязьмой. Чекисты инкриминировали ему измену родине в форме добровольной сдачи в плен и выдачи немцам тайны военных перевозок, вот только ни единого факта, доказывающего это, так и не обнаружилось, что засвидетельствовала и посмертная реабилитация генерала в 1957 году. Генерал-майор Иван Крупенников, начальник штаба 3-й гвардейской армии Юго-Западного фронта, попал в плен в финале Сталинградской битвы, в декабре 1942 года: немецкие части, прорывавшиеся из окружения на Среднем Дону, захватили штаб 3-й гвардейской армии. Вот только с немцами плененный генерал не сотрудничал. Равно как не сотрудничал с пленившими его финнами и генерал-майор Владимир Кирпичников, командир 43-й стрелковой дивизии. Боевой командир, получивший орден Красной Звезды за Испанию и орден Красного Знамени за финскую войну, «прокололся» только в одном: когда его допрашивали финны, он слишком хорошо отозвался о финской армии. Как потом писал Абакумов в записке Сталину, «клеветал на советскую власть, Красную Армию, ее высшее командование и восхвалял действия финских войск». С таким «диагнозом» выжить было нереально.

А с генералами Понеделиным, бывшим командующим сгинувшей под Уманью 12-й армией Южного фронта, и Кирилловым, командиром 13-го стрелкового корпуса той же армии, еще сложнее – зуб на них имел лично товарищ Сталин. Еще 16 августа 1941 года за его подписью вышел печально знаменитый приказ № 270 Ставки Верховного Главнокомандования, гласивший: генералы Понеделин и Кириллов – предатели, изменники и дезертиры, добровольно сдавшиеся в плен и нарушившие присягу. По версии Сталина (если не весь приказ, то его основную часть писал или диктовал он сам), Понеделин якобы «имел полную возможность пробиться к своим, как это сделало подавляющее большинство частей его армии. Но Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, дезертировал к врагу, совершив таким образом преступление перед Родиной как нарушитель военной присяги». Тут вождь откровенно и нагло лжет: «подавляющее большинство» сгинуло в «уманском котле», попав в плен, так что в данном случае командарм, разделявший участь солдат своей армии, был взят в плен при попытке прорыва из окружения. Равно как и генерал-майор Кириллов. Про которого в сталинском приказе утверждалось, что он, «вместо того чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выхода из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13-го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьезного сопротивления сдались в плен». Еще в приказе упоминался командующий 28-й армией генерал-лейтенант Владимир Качалов, штаб которого «из окружения вышел», но сам он якобы «проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам …предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу». В действительности генерал-лейтенант Качалов погиб почти за две недели до выхода этого приказа – под Рославлем, от прямого попадания снаряда в танк, в котором командующий во главе остатков своей армии шел на прорыв. Но действительность, как известно, вождя интересовала лишь тогда, когда она устраивала его. Потому героически погибший генерал мало того что был оклеветан лично Верховным главнокомандующим, так еще 26 сентября 1941 года заочно (и посмертно!) приговорен к смертной казни, а его семья была репрессирована. 13 октября 1941 года к смертной казни заочно были приговорены и Понеделин с Качаловым, их семьи также подверглись репрессиям. В полном соответствии с тем самым сталинским приказом № 270, гласившим, что семьи этих генералов «подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров». Приказ фактически гласил: все, кто попал в плен, предатели. И потому каждый обязан «уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи». И хотя этот людоедский документ не был тогда опубликован, в нем были такие слова: «Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах». И с 1941 года вся действующая (и недействующая) армия знала: Понеделин и Кириллов – предатели и изменники, заочно приговоренные к смерти. Масла в огонь подлило то, что немцы постарались вовсю использовать факт пленения генералов, фотографируя Понеделина и Кириллова вместе с немецкими офицерами и разбрасывая затем листовки с этими фотографиями в расположение советских войск. А после Победы  вдруг выяснилось, что все не так и генералы вели себя в плену мужественно, отказавшись от любого сотрудничества с немцами и Власовым, хотя прекрасно знали, что объявлены трусами, предателями, изменниками и заочно уже приговорены к смерти. Но мог ли непогрешимый товарищ Сталин признать, что он так жестоко ошибся, назвав их предателями? Мог ли он их «простить», признав тем самым, что именно на нем лежит львиная доля вины за страшную трагедию 1941 года?

Зачистка перед боем

Но казалось бы, при чем здесь расстрелянный в 1950-м Худяков, Кулик, Гордов, Рыбальченко, Белянчик, Бондаренко или, например, Тамручи? Никто из них в плену не был, но всех их уничтожили по обвинению в мифических «измене родине», антисоветской клевете, террористическом умысле против советского руководства – и т.д. и т.п.

Формальную логику искать здесь бессмысленно: Сталин и после войны продолжал уничтожать своих военачальников по тем же мотивам, по каким уничтожал их и до войны, и в разгар ее. Расстрелы 1950 года стали естественным развитием начатого Сталиным сразу же после Победы погрома маршальско-генеральской группировки – в рамках целой серии развернутых тогда дел. Сталину необходимо было осадить военачальников, мало того что возомнивших себя победителями (а таковым мог быть, разумеется, только тов. Сталин!), так еще и осмеливавшихся в своем кругу болтать почем зря и о чем ни попадя. Первый урок строптивым дали, арестовав в декабре 1945-го маршала авиации Худякова, а в 1946 году развернулось уже полноценное «авиационное дело», стоившее постов (и свободы) куче авиационных маршалов и генералов. Летом 1946 года инициировано «трофейное дело», направленное против маршала Жукова, помимо этого маршала обвинили в «бонапартизме» и раздувании заслуг в разгроме Германии, сняли с поста главкома Сухопутных войск, отправив в малопочетную ссылку – в Одесский военный округ. Потом было «дело адмиралов» – и в опалу попал уже легендарный главком ВМФ Кузнецов… Правда, расстреливать того же маршала Жукова товарищ Сталин счел пока преждевременным: тот (как и ряд других военачальников) еще был нужен вождю – ввиду планируемой им войны против США.

В 1950 году подготовка к этой войне была в самом разгаре, и, как можно предположить, тов. Сталину необходимо было снова показать слегка «разнежившейся» военной верхушке, что рука его тверда, как и в незабываемом 1937-м. Потому он и стал нещадно расстреливать подвернувшихся под эту руку «болтунов» – типа Кулика и Гордова, запись разговоров которых показала, как они матерят тов. Сталина! Расстрелами того августа, да и вообще всего 1950 года, Сталин как бы дал понять военным, что это – традиционная зачистка в преддверии очередной большой войны. И во время этой войны поблажки не будет никому – ни болтунам, усомнившимся в мудрости вождя, ни тем, кто думает «отсидеться в плену» или, подобно Власову, надеется при случае замахнуться на святое – советскую власть (читай, личную диктатуру Сталина), перейдя на сторону «демократий». Не случайно в смертном приговоре генерал-майору Филиппу Рыбальченко, проходившему в одной связке с Куликом и Гордовым, говорилось, что он был «сторонником реставрации капитализма в СССР, заявлял о необходимости свержения советской власти», да еще «во вражеских целях стремился упразднить политический аппарат в Советской Армии». И в определенной логике товарищу Сталину отказать нельзя: он прекрасно понимал, что его власти реально могут угрожать лишь военные. Потому перманентно бил по их корпоративной сплоченности. В 1950-м он полагал, что в войне с США второго издания Власова и власовщины ему не осилить. В том, что новые пленные новой войны (а войн без них не бывает) уже наверняка станут тем костяком антисталинской армии, которую поддержат и измученное население страны, и… немалая часть армейской верхушки, Хозяин не сомневался. Потому и предохранялся, как мог и умел, дробя чекистскими пулями генеральские затылки в августе 1950-го.

«Если вы пойдете в противоречие с политикой партии, народ вас сметет»

Юлия Кантор
Опубликовано в газете "Московские новости" № 296 (296) 09 июня 2012

По сталинской традиции личная преданность всегда выше профессионализма

Начальник штаба РККА Тухачевский на трибуне
VII съезда Советов Белоруссии в 1925 году

Расстрел 75 лет назад, 12 июня 1937 года, группы высокопоставленных военных во главе с маршалом Тухачевским, обвиненных в организации военно-фашистского заговора в Красной армии, — один из самых резонансных сюжетов в истории сталинизма. И не только потому, что его жертвами в 1937–1938 годах стало более 40 тыс. человек, а репрессии с формулировкой «участие в военно-фашистском заговоре» среди военных продолжались и после подписания пакта Молотова–Риббентропа. Дело Тухачевского обнажает суть отношения тоталитарного государства к социальным и профессиональным группам, обеспечивающим его жизнеспособность. В данном случае — обороноспособность страны.

Фигурантами дела стали высокопоставленные военачальники, герои Гражданской войны, участники секретного советско-германского военно-политического сотрудничества в 1920-е годы. Эти люди, огнем и мечом укреплявшие большевистский режим, ратовали за стремительную милитаризацию советской экономики, за развитие новых технологий, за подчинение нуждам военно-промышленного комплекса всех сфер народного хозяйства. Они отнюдь не были антисталинистами и тем более либералами, но они не терпели дилетантов в своей среде. В деле Тухачевского априорное восприятие властью критически мыслящих людей как конкурентов и оппозиционеров достигло своего апогея: командиров, недовольных положением дел в армии, объявили врагами-заговорщиками.

Уволены по политическими мотивам

Сохранилась стенограмма совещания политработников РККА, проходившего 3–4 августа 1937 года при участии Сталина.

«т. Смирнов (начальник политуправления РККА): Политическое настроение нашей РККА прочное и хорошее Мы уже проделали за последнее время порядочную работу. Всего из армии уволено за последние месяцы около 10 тыс. человек, и около половины из них как исключенные по политическими мотивам. Но если бы мы успокоились на этом это было бы неверно Выкорчевывание всей враждебной сволочи — эта задача стоит перед нами Как реагировала РККА на раскрытие шпионских банд? Приведение в исполнение приговора над Тухачевским, Уборевичем и Якиром было встречено и рассмотрено как воля РККА Встрепенулась буквально вся РККА Сейчас десятки, сотни тысяч писем поступают за последнее время поступило более 10 т. Сейчас бдительность народа безусловно поднялась.

т. Троянкер (член Военного совета Московского округа): В течение известного периода времени было известное напряжение у части ком.состава. Основная масса нач.состава отнеслась к этим увольнениям и к тому процессу очищения, который мы провели, совершенно правильно. Часть командиров, особенно те, которые чувствовали, что до них дойдет очередь заметно нервничали У этой части наблюдалось упадочное отношение к своей работе Если в момент опубликования приговора Верховного суда были такие настроения что никому верить нельзя, настроения панические, упаднические в основном эти настроения сейчас прекратились».

И все же, несмотря на бодрые реляции, падение авторитета командиров и начальников невозможно было проигнорировать. Во время того же совещания Петр Смирнов отметил, что на общем фоне положительных настроений «есть очень много отрицательных и прямо контрреволюционных высказываний. Эти настроения идут главным образом по линии разговоров о подрыве авторитета руководителей партии и правительства, о подрыве авторитета огульно командирского состава Элементы растерянности захватили некоторую часть руководителей, которые потеряли волю и выпустили вожжи из рук. Есть некоторый упадок дисциплины, много происшествий, аварий, самоубийств, поджогов, увечья людей».

Во время выступления члена Военного совета Северо-Кавказского военного округа Прокофьева состоялся примечательный диалог:

«Сталин: А как красноармейцы относятся к тому, что были командные кадры, им доверяли и вдруг их хлопнули, арестовали? Как они к этому относятся?

Прокофьев: Я докладывал, товарищ Сталин, что в первый период у ряда красноармейцев были такие сомнения, причем они высказывали соображения о том, как получилось, что такие люди, как Гамарник и Якир, которым партия доверяла на протяжении ряда лет большие посты, оказались предателями народа, предателями партии.

Сталин: Ну да, партия тут прозевала.

Прокофьев: Да, партия, мол, прозевала.

Сталин: Имеются ли тут факты потери авторитета партии, авторитета военного руководства? Скажем так: черт вас разберет, вы сегодня даете такого-то, потом арестовываете его. Бог вас разберет, кому верить?

Голоса с мест: Такие разговоры действительно были. И записки такие подавали».

В маршалы из народа

Репрессии шли и по национальному признаку. В конце декабря 1937 года по указанию наркома обороны Климента Ворошилова из округов были затребованы списки на всех немцев, латышей, поляков, литовцев, эстонцев, финнов и лиц других «несоветских» национальностей. Кроме того, Ворошилов рекомендовал выявить всех родившихся, проживавших или имеющих родственников в Германии, Польше и других иностранных государствах и наличие связей с ними. Списки были, естественно, получены, и все эти командиры вне зависимости от их заслуг, партийности, участия в Гражданской войне были уволены из РККА в запас, а списки уволенных подлежали немедленному направлению в НКВД.

Внимание главы государства к происходящему в армии не ослабевало. В декабре Сталин встретился с руководящим составом РККА, где дал недвусмысленные установки: «Главное заключается в том, что наряду с раскрытием в армии чудовищного заговора продолжают существовать отдельные группировки, которые могут перерасти в определенных условиях в антипартийные, антисоветские группировки. В данном случае идет речь о такого именно рода группировке, которую мы имеем в лице Егорова и Дыбенко Это не группировка друзей, а группировка политических единомышленников, недовольных существующим положением в армии, а может быть и политикой партии. Тут многие товарищи говорили уже о недовольстве Дыбенко, Егорова»

В сталинском спиче слышен внятный отсыл к «делу военных» — Тухачевскому в июне 1937 года инкриминировали создание группировки из людей, недовольных положением дел в армии: «Возьмем хотя бы такой факт, как присвоение звания маршалов Советского Союза. Известно, что у нас пять маршалов Советского Союза. Из них меньше всего заслуживал этого звания Егоров, я не говорю уже о Тухачевском, который, безусловно, этого звания не заслуживал и которого мы расстреляли, несмотря на его маршальское звание. Законно заслужили звание маршала Советского Союза Ворошилов, Буденный и Блюхер. Почему законно? Потому что, когда мы рассматривали вопрос о присвоении звания маршалов, мы исходили из того, что они были выдвинуты процессом Гражданской войны из народа. Вот Ворошилов — невоенный человек в прошлом, вышел из народа, прошел все этапы Гражданской войны, воевал неплохо, стал популярным в стране, в народе, и ему по праву было присвоено звание маршала. Буденный — также сын народа, вышел из глубин народа, заслуженно пользуется популярностью в народе, поэтому ему по закону присвоено звание маршала. Блюхер, прошедший все этапы Гражданской войны от партизанских ее форм до регулярной армии, также заслуженный и пользуется популярностью народа, сам вышел из народа и поэтому ему присвоено звание маршала. Егоров — выходец из офицерской семьи, в прошлом полковник, он пришел к нам из другого лагеря и относительно к перечисленным товарищам меньше имел права к тому, чтобы ему было присвоено звание маршала, тем не менее за его заслуги в Гражданской войне мы это звание присвоили, чего же ему обижаться, чем он не популярен, чем его не выдвигает страна».

Итак, для того чтобы заслужить звание маршала, достаточно «неплохо воевать» (хотя для Ворошилова и такая формулировка — большой комплимент), иметь пролетарское происхождение и пользоваться популярностью среди народа. Заметим, что наличие этих качеств не спасло от репрессий ни Блюхера (арестованный в 1938 году, он умер во время следствия от побоев на допросах), ни Егорова (его расстреляли в 1938-м) — тоже за «участие в заговоре» военных.

Ворошилов, выступая на заседании Военного совета при НКО СССР 29 ноября 1938 года, не преминул коснуться темы репрессий в РККА, сохраняя при этом оптимистическую тональность. «Когда в прошлом году, — заявил он, — была раскрыта и судом революции уничтожена группа презренных изменников нашей Родины и РККА во главе с Тухачевским, никому из нас и в голову не могло прийти, к сожалению, что эта мерзость, эта гниль, это предательство так широко и глубоко засело в рядах нашей армии. Весь 1937 и 1938 годы мы должны были беспощадно чистить свои ряды, безжалостно отсекая зараженные части организма, до живого, здорового мяса, очищались от мерзостной предательской гнили Вы знаете, что собою представляла чистка рядов РККА Чистка была проведена радикальная и всесторонняя с самых верхов и кончая низами Поэтому и количество вычищенных оказалось весьма и весьма внушительным. Достаточно сказать, что за все время мы вычистили больше четырех десятков тысяч человек. Эта цифра внушительная. Но именно потому, что мы так безжалостно расправлялись, мы можем теперь с уверенностью сказать, что наши ряды крепки и что РККА сейчас имеет свой до конца преданный и честный командный и политический состав».

«Заговор» — синоним «оппозиции»

Всего в 1937–1938 годах из армии и военно-морского флота было уволено около 44 тыс. командиров. Катастрофичность происходящего была очевидна даже многим членам сталинского Военного совета. Смелость признать это хотя бы в дискуссии на заседании Военного совета впоследствии стоила им жизни.

«Дыбенко(ЛенинградскийВО): Частью дивизий командуют сейчас бывшие майоры, на танковых бригадах сидят бывшие капитаны.

Куйбышев (ЗакавказскийВО): У нас округ обескровлен очень сильно.

Ворошилов: Не больше, чем у других.

Куйбышев: А вот я вам приведу факты. На сегодня у нас тремя дивизиями командуют капитаны. Но дело не в звании, а дело в том, товарищ народный комиссар, что, скажем, Армянской дивизией командует капитан, который до этого не командовал не только полком, но и батальоном, он командовал только батареей.

Ворошилов: Зачем же вы его поставили?

Куйбышев: Почему мы его назначили? Я заверяю, товарищ народный комиссар, что лучшего мы не нашли. У нас командует Азербайджанской дивизией майор. Он до этого не командовал ни полком, ни батальоном и в течение шести лет являлся преподавателем училища

Буденный: За год можно подучить».

Павла Дыбенко и Николая Куйбышева расстреляли в 1938 году, конечно, как «шпионов и заговорщиков».

За 1937–1938 годы были сменены все (кроме Буденного) командующие войсками округов, 100% заместителей командующих округами и начальников штабов округов, 88,4% командиров корпусов и 100% их помощников и заместителей. Командиров дивизий и бригад сменилось 98,5%, командиров полков — 79%, начальников штабов полков — 88%, командиров батальонов и дивизионов — 87%. Состав облвоенкомов сменился на 100%; райвоенкомов — на 99%.

Об интеллектуальном потенциале РККА и ее профессиональном образовательном уровне в предвоенное время можно судить и по таким данным: на проведенных летом предвоенного 1940 года сборах ни один из 225 командиров полков не имел академического образования, только 25 окончили военные училища, 200 — курсы младших лейтенантов. Более 70% командиров полков, 60% военных комиссаров и начальников политотделов соединений работали в этих должностях около года. Значит, все их предшественники были репрессированы.

«Иные думают, — заявил Сталин на встрече с руководством РККА в декабре 1937 года, — что сила армии в хорошем оснащении техникой, техника-де решает все. Вторые думают, что армия крепка и вся сила ее в командном составе, — это также неправильно. Главная сила армии заключается в том, правильна или неправильна политика правительства в стране, поддерживают ли эту политику рабочие, крестьяне, интеллигенция. Армия ведь состоит из рабочих, крестьян и интеллигенции. Если политикой партии довольна вся страна, довольна будет и армия Мы за то, чтобы армия была бы теснейшими узами переплетена с политикой правительства в стране. Правильная политика правительства решает успех армии. При правильной политике техника и командный состав всегда приложатся». Вождь был прямолинеен: «Если вы пойдете в противоречие с политикой партии и правительства, если вы эту политику не признаете, народ вас сметет, выгонит и не задумается над тем, что маршалы вы или нет, хорошие ли вы командиры или плохие. При правильной политике даже средние командиры могут сделать гораздо больше, чем самые способные командиры буржуазных государств, у которых политика неправильная».

Вождь сформулировал совершенно ясную парадигму: личная преданность должна быть выше профессионализма. Люди мыслящие, способные критически относиться к политической реальности, являющиеся профессионалами в своем деле, а потому имеющие смелость отстаивать свою точку зрения, объявляются заговорщиками. Таким образом, понятия «оппозиция» и «заговор» становятся синонимами, а мнимые заговорщики объявляются врагами народа и государства. При этом власть апеллирует к народу, который должен требовать «расстрелять заговорщиков, как бешеных собак». Парадигма «инакомыслящий — оппозиционер — заговорщик — враг» оказалась поразительно жизнеспособной, не выветрившись из массового сознания и 75 лет спустя.


Дело Тухачевского

По делу о военно-фашистском заговоре в РККА (организация заговора с целью захвата власти и шпионаж в пользу инстранных государств) обвинялись:
• маршал Советского Союза М.Н. Тухачевский — бывший первый заместитель наркома обороны СССР, на момент ареста командующий войсками Приволжского военного округа;
• командующий войсками Киевского ВО И.Э. Якир;
• командующий войсками Белорусского ВО И.П. Уборевич;
• начальник Военной академии им. Фрунзе А.И. Корк;
• председатель центрального совета Осоавиахима Р.П. Эйдеман;
• военный атташе при полпредстве СССР в Великобритании В.К. Путна;
• начальник управления по командному и начальствующему составу РККА Б.М. Фельдман;
• заместитель командующего войсками Ленинградского ВО В.М. Примаков;
• начальник политуправления РККА Я.Б. Гамарник.

Закрытое заседание Специального судебного присутствия Верховного суда СССР состоялось 11 июня 1937 года. Все обвиняемые были признаны виновными и расстреляны в ночь на 12 июня (Я.Б. Гамарник застрелился накануне ареста). В 1957 году Военная коллегия Верховного суда СССР приговор в отношении всех осужденных отменила, дело было прекращено за отсутствием в их действиях состава преступления.

Вторая гражданская война

Кирилл АЛЕКСАНДРОВ
Опубликовано на сайте "Новая газета" 13.04.2012

В 1930-е годы тысячи красноармейцев выступили против советской власти. Один из них писал своим товарищам-бойцам: «Вы должны скоро идти защищать… свору уголовных преступников»

Андрей ЗУБОВ, ведущий рубрики, доктор исторических наук, профессор МГИМО, ответственный редактор двухтомника «История России. ХХ век»:

— Мы привыкли считать массовые репрессии 1930-х жестоким, чуть ли не маниакальным уничтожением лояльных советской власти людей. Зачастую так и было, но нередко, к чести граждан нашей страны, случалось и иначе. Многие к началу 1930-х познали на себе преступный и бесчеловечный характер советской власти и начали борьбу с ней. В этой борьбе Красная армия вовсе не была послушным орудием в руках Сталина и его приспешников. Немало солдат и командиров, осознав дилемму: народ или властвующий режим, — готовы были и в те годы встать на сторону народа.

Много занимавшийся изучением архивов ОГПУ—НКВД историк Кирилл Александров рассказывает об этом, называя имена многих воинов — героев настоящей России.


В годы революции и Гражданской войны, по известному высказыванию Ленина, «Россия была завоевана большевиками». Но сопротивление им не закончилось с эвакуацией Белых армий и подавлением крестьянских восстаний в 1920–1921 годах. Следующий всплеск массового сопротивления советской власти был связан с вооруженной борьбой крестьянства против ненавистной им колхозной системы.

По данным органов ОГПУ, в 1930 году в СССР состоялись 13 453 массовых крестьянских выступления (в том числе 176 — повстанческих), 55 открытых вооруженных восстаний. В совокупности в них участвовали почти 2,5 млн человек. Больше всего антиколхозных выступлений произошло на Украине (4098), в Поволжье (1780), на Северном Кавказе (1467), в Центрально-Чернозёмной (1373) и Московской (676) областях, в Сибири (565). Через тройки ОГПУ прошли за 1930 год 179 620 человек, из которых 18 966 чекисты приговорили к расстрелу. Наиболее популярные лозунги и призывы повстанцев в разных местностях звучали так:

«Долой коллективизацию, да здравствует столыпинщина!» (Украинская ССР);

«Долой советскую власть и колхозы» (Украинская ССР, Северо-Кавказский край РСФСР);

«Долой ленинский коммунизм. Давай царя, индивидуальные хозяйства и старые права» (Украинская ССР);

«Советская власть — враг, религия — друг» (Центрально-Чернозёмная область РСФСР);

«Долой тиранов-коммунистов. Да здравствует слово свободы и свободный крестьянский труд» (Среднее Поволжье);

«Граждане, встаньте как один человек на защиту Учредительного собрания, единственного выразителя истинной воли народа» (Московская область);

«Да здравствует капитализм, царь и Бог, долой самодержавие коммунизма» (Центрально-Чернозёмная область РСФСР);

«Крестьяне, берите оружие, палки, ножи и вилы, у кого что есть, жгите, громите коммунистов, берите правление в свои руки, пока не поздно» (Западная Сибирь).

Плохо вооруженные повстанцы не имели квалифицированных командиров и испытывали острую нужду в боеприпасах. Подавляющее военно-техническое превосходство противника не оставляло им никаких шансов.

Гораздо большее беспокойство Сталина вызывала ситуация в Рабоче-крестьянской Красной армии. В войсках шло глухое брожение. В 1932 году Особые отделы ОГПУ при помощи оперативных мероприятий зафиксировали в войсках 313 762 случая отрицательных политических высказываний и 5054 — повстанческих, а в 1933 году, соответственно, 346 711 и 4148. В проявлении «антисоветских настроений» чекисты уличили 230 080 красноармейцев и краснофлотцев, 48 706 младших командиров и 55 777 представителей начсостава среднего звена. Учитывая, что списочная численность РККА в 1932—1933 годах колебалась в пределах 675—740 тысяч человек, — это были серьезные цифры.

Глас народа

О настроениях военнослужащих Красной армии того времени свидетельствуют донесения сотрудников особых отделов органов ОГПУ—НКВД, вещественные доказательства, прилагаемые к доносам.

«В деревне всех грабят, лишают прав и выселяют. На политзанятиях политрук заявляет, что за границей рабочих эксплуатируют. Посмотрите, сколько у нас живет безработных и всем жрать нечего. Только бы заграница поднялась, а там мы перебили бы всех коммунистов, как сволочей, вилами бы перекололи. <…> Из нас все соки выжимают… При Колчаке и то легче жилось» (неустановленный красноармеец артдивизиона 21-й стрелковой дивизии, Сибирский военный округ, весна 1930 года).

15 марта 1932 года в школе 10-го артиллерийского полка Северо-Кавказского военного округа (СКВО) у члена ВКП(б) курсанта Ясько была обнаружена записка: «Братья, пахнет порохом. Бей коммунистов —  врагов своих».

23 апреля 1932 года при входе в комнату партячейки отдельной химической роты СКВО обнаружена анонимная листовка: «Товарищ комиссар, вы говорите, что обещание (воина РККА. — К. А.) даем рабочим и крестьянам, что бороться будем до конца за них. Но я набираюсь смелости заверить вас о том, что придет пора, когда мы коммунистов защищать не будем, такую сволочь, как вы. Оружие в руки не возьмем, если вы политику знаете, то и мы знаем свое дело. Долой войну, долой советскую власть, долой колхозы — даешь войну против СССР».

«В первом же бою пустить пулю в лоб сначала командиру роты, а потом и остальному начсоставу и перейти на сторону белых» (красноармеец 4-й стрелковой роты 65-го стрелкового полка Попов, СКВО, июль 1932-го).

12 августа 1932 года на стене фуражного склада 221-го стрелкового полка (СКВО) была обнаружена надпись: «Товарищ красноармеец, помни, что твоим врагом являются коммунисты. Я уверен, на случай войны, которая в скором времени будет, мы в первую очередь повернем свое оружие против своих врагов коммунистов и комсомольцев и с большим успехом мы уничтожим эту заразу».

13 августа 1932 года в студенческом дивизионе 1-го артиллерийского полка (Приволжский военный округ) были найдены 4 экземпляра рукописной листовки: «Нам не дают думать, говорить, держат полуголодными и при этом утверждают, что это и есть социализм. Нам, студентам, пора заглянуть за ширму, называемую социализмом. Она прикрывает свору грабителей, убийц и обманщиков».

«Свистящее рычание сирен, тяжелые вздохи заводов и мертвое плескание водяных громад у плотин Днепростроя и Волховстроя — это стон десятков тысяч изнемогающих от тяжелого труда и голодного желудка пролетариев и крестьян. Это кровь миллионов трудящихся перемешалась вместе с холодным потом и теперь вертит тяжелые жернова и мощные турбины» (Из открытого письма от 6 сентября 1932 года в партячейку командира взвода 81-й стрелковой дивизии Ионова. Арестован 28 сентября).

3 ноября 1932 года в 250-м стрелковом полку (Московский военный округ, МВО) на заборе у столовой начсостава была обнаружена анонимная листовка: «Товарищи красноармейцы, неужели вы за жирную похлебку продали страну, родных детей. Вас кормят на убой. Вы должны скоро идти защищать… свору уголовных преступников, которые довели страну до позора, голода и нищеты. Ваших родных разоряют среди белого дня. Спасите же страну. Да здравствует свобода и демократия!»

«Житуха никуда <…>. Люди в колхозах голодают и говорят: «Ё… вашу мать, все равно нам придется с вами воевать» (красноармеец кавалерийского эскадрона 28-й стрелковой дивизии Николай Прокопов (СКВО). Арестован 17 февраля 1933 года).

«Нам всюду говорят, что в Германии голод, что рабочие там голодают, а что делается у нас. Не в Германии голод, а у нас» (начальник 2-го сектора II управления штаба РККА, бывший штабс-капитан Григорий Васильев, декабрь 1934-го. Арестован).

«Если бы крестьяне знали, что с ними будет, то они несомненно не пошли бы за большевиками, потому что часть крестьян сослана, часть пошла под лед, а остальных загнали в колхоз» (курсант 1-й батареи Киевской артшколы Ширяев, на лекции по истории ВКП(б) 3 января 1935 года. Арестован вместе с поддержавшим его курсантом Чабановым).

«Какой герой был Николаев, который убил Кирова. Жалко, что они не убили Сталина, вот если бы нашелся такой герой» (красноармеец 138-го стрелкового батальона Александр Смолянец, Киевский военный округ, август 1936 года. Арестован).

Дело «Весна»

Доступные сегодня документы и материалы первой половины 1930-х позволяют говорить о том, что далеко не всегда «антисоветские группы» существовали лишь в воображении чекистов. Ими фабриковались не только подследственные фальшивки, но и велись дела, имевшие вполне реальную подоплеку. Необъявленная война власти против крестьянства самым решительным образом отразилась на состоянии армии. И было бы странно, если бы такой социальной реакции не последовало.

Еще с конца 1920-х годов высшая номенклатура ВКП(б) всерьез опасалась «контрреволюционных действий» с участием военных. В 1929—1930 годах из рядов РККА были уволены 16 695 человек, принадлежавших к «классово чуждым элементам». В соответствии с приказом №251/119 ОГПУ от 9 августа 1930 года «О борьбе с контрреволюцией и шпионажем в частях Красной армии» за два неполных года чекисты ликвидировали в войсках 594 контрреволюционные организации и группы, арестовали 2603 их участника, в том числе 106 представителей командно-начальствующего состава.

В августе 1930 года с ликвидации крестьянского «Левобережного штаба Повстанческих войск» в Борзненском районе Конотопского округа Украинской ССР началось знаменитое дело о подпольной организации в Красной армии (с центром в Украинском военном округе). Позднее это громкое дело получило оперативное название «Весна», по одной из версий — в связи с подготовкой переворота, назначенного заговорщиками сначала на весну 1930-го, но позже перенесенного на весну 1931 года. Главными фигурантами по «Весне» стали бывшие генералы и офицеры императорской армии, «военспецы», попавшие на службу в Красную армию при разных обстоятельствах.

Доля «военспецов» в командных кадрах РККА, по мере того как советская власть переставала нуждаться в бывших офицерах, неуклонно снижалась: 75% — на 1918 год, 34% на — 1921 год, 12,5% — на 1931 год. Всего по делу «Весна» были арестованы 3496 человек, в подавляющем большинстве «военспецы». Одним из главных руководителей заговора считался главный военрук Киева, Георгиевский кавалер и бывший генерал-майор Владимир фон Ольдерогге. Он был расстрелян ночью 27 мая 1931 года в Харькове по обвинению в руководстве на Украине подпольной организацией, состоявшей из бывших офицеров. В 1974 году военный трибунал Киевского военного округа посмертно реабилитировал Ольдерогге «за отсутствием состава преступления». Это дало основание объявить всё дело сфабрикованным. Но материалы его до сих пор оставляют массу вопросов.

В 1930 году в 20-м стрелковом полку 7-й стрелковой дивизии, которой командовал позднее расстрелянный по делу «Весна» Яков Штромбах, оказалась выявлена массовая пропажа оружия. Исчезли 300 винтовок, 2 пулемета, десятки тысяч патронов, гранаты. По обвинению в передаче оружия штабу крестьян-повстанцев на Левобережье были арестованы командир полка и его помощник.

Одиночное сопротивление

Многие подпольные группы возникали без всякой связи с «Весной». Иные противники Сталина действовали в одиночку. В феврале 1930 года в Приволжском военном округе был арестован помощник командира 95-го стрелкового полка Смирнов, оказавшийся полковником Добровольческой армии и скрывавшийся 10 лет под чужой фамилией. При обыске в доме Смирнова чекисты изъяли 4 ящика патронов. С оружием через границу в Польшу пытался уйти командир взвода 192-го стрелкового полка 64-й стрелковой дивизии Поптус.

Весной командир взвода 45-й стрелковой дивизии Глущенко попытался объединить вокруг себя группу единомышленников. От имени «Союза освобождения» Глущенко распространил в полку несколько листовок такого содержания: «Граждане! Большевистский террор усилился, народ терпит страдания под большевистской кабалой коммунистов. Коммунисты стали теми же двурушниками, крестьянство превращают в колонию. За оружие против коммунизма. За свободу и труд, за свободную жизнь».

В июле в Новгород-Волынском чекисты раскрыли конспиративную организацию, во главе которой находился демобилизованный командир отделения 131-го стрелкового полка и член ВКП(б) Нещадименко. В группе Нещадименко находилось около 10 человек бойцов и командиров, ставивших своей целью подготовку восстания в полку и захват оружия. Арестовали всех.

В мае 1931 года была раскрыта конспиративная организация в 12-м стрелковом полку 4-й стрелковой дивизии (Белорусский военный округ), члены которой готовили восстание в полку и с оружием собирались уйти в Польшу. Руководитель группы — начальник штаба батальона 12-го полка Иван Люцко — сумел бежать из части к границе и погиб в перестрелке с чекистами.

7 сентября 1934 года сотрудники УНКВД по Московской области арестовали группу военнослужащих 23-й авиабригады во главе с помощником командира взвода роты связи Сучковым. У него при обыске изъяли два «контрреволюционных воззвания», включая план по ведению антисталинской агитации в собственной роте.

Экстраординарным событием стало отчаянное выступление начальника штаба артиллерийского дивизиона Московского городского лагерного сбора Осоавиахима Артёма Нахаева. На рассвете 5 августа 1934 года он попытался поднять вооруженное восстание в Красноперекопских казармах Московской Пролетарской стрелковой дивизии в Москве. Бывший член ВКП(б) Нахаев привел дивизион (200 бойцов) в казармы 2-го полка, выстроил участников сбора и обратился к ним с пылкой речью, указав слушателям на полную утрату завоеваний революции, а также на захват фабрик, заводов и земли кучкой коммунистов. По словам Нахаева, сталинское государство поработило рабочих и крестьян, уничтожило свободу слова. Свою речь он закончил призывом: «Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство!»

С группой поддержавших его бойцов отважный командир попытался ворваться в караульное помещение, чтобы вооружить дивизион боевыми винтовками. Но караул открыл огонь и рассеял нападавших. Нахаев был схвачен и расстрелян в декабре по решению Политбюро.

Полеты во сне и наяву

Участились угоны самолетов из Советского Союза. Так, например, 1 февраля 1927 года улетел в Польшу бывший прапорщик Клим, командир 17-го авиаотряда. Позднее он изменил фамилию и перебрался в США. В 1931 году чекисты арестовали одного из летчиков-испытателей — Тренина, собиравшегося угнать самолет в Польшу. При обыске на квартире у Тренина обнаружили два «контрреволюционных воззвания», которые он собирался опубликовать за границей. В частности, Тренин писал: «Мы, военные летчики Красной армии, не вынесли махровой эксплуатации, порвали разбойничьи большевистские цепи и прилетели под ваш свободный кров». На допросе летчик заявил: «Армия является оплотом кучки людей, захвативших власть, и под прикрытием штыков творит насилие над 150-миллионным населением».

26 марта 1933 года в Польшу из района Смоленска перелетел летчик 57-го авиаотряда Кучин. За ним на истребителе улетел и его авиатехник Стрижов. В 1934 году на территорию Латвии из Ленинградского военного округа перелетел Георгий Кравец, а в 1938 году на самолете У-2 на территорию Литвы — начальник Лужского аэроклуба старший лейтенант Василий Унишевский, погибший в 1944 году в люфтваффе.

Вопреки Большому террору

Большой террор 1937—1938 годов не ослабил протестных настроений. Новый импульс им придала тяжелая война с Финляндией зимой 1939/40 года. Документы из сводок окружных прокуратур и донесений Особых отделов органов НКВД наглядно показывают, что спустя 20 лет после формального завершения Гражданской войны власть так и не смогла добиться даже подобия «социального мира»:

«Во время войны крестьянство не простит советской власти 1932—1933 годы и в случае войны пойдет против соввласти» (красноармейцы 17-го отдельного химического взвода Степан Лобойко, Андрей Ивченко, Степан Гапченко, КВО, лето 1937-го. Арестованы).

«Дайте мне патроны, я перестреляю всех коммунистов и комсомольцев» (красноармеец 132-го стрелкового полка Иван Баранов, КВО, август 1937-го. Арестован).

«Соввласть нарочно вывозила хлеб за границу для того, чтобы крестьяне умирали бы с голода и шли в колхозы» (красноармеец 6-го корпусного артиллерийского полка Иван Товкалин, КВО, август 1937-го).

«Партия и правительство насильно загнали крестьян в колхозы, разорили крестьянство. В 1933 году в связи с коллективизацией умерло много крестьян от голода, коллективы довели их до голода и смерти. Партия зашла в тупик и теперь ищет выхода в том, что создает врагов и уничтожает их» (красноармеец 71-го стрелкового полка 24-й стрелковой дивизии Николай Дидимов, КВО, осень 1937-го. Арестован).

«Пролетарская диктатура — есть угнетение всех, в том числе и крестьянства» (политрук 186-го стрелкового полка 52-й Туркестанской стрелковой дивизии Ефим Каплан, КВО, осень 1937-го).

«Пришло время рассчитаться с коммунистами за троих детей, потерянных в 1933 году» (красноармеец Иванов, транспортная рота 146-го стрелкового полка 44-й стрелковой дивизии, зима 1939/40 года).

«Серп и молот — смерть и голод» (красноармеец Лавренко, 204-й противотанковый дивизион 163-й стрелковой дивизии, зима 1939/40 года).

«Если бы финны брали в плен, то можно было бы сдаться, а потом в плену повернуть штыки против своих командиров» (красноармеец Козырев, 3-я рота 246-го отдельного саперного батальона 47-го стрелкового корпуса).

Летом 1940 года среди материалов о морально-политическом состоянии войск Киевского Особого военного округа, бывшего тогда одним из главных округов на западе Советского Союза, поступило спецсообщение о чрезвычайном происшествии в 7-й Черниговской стрелковой дивизии 12-й армии. По иронии судьбы — той самой дивизии, в которой десятью годами ранее произошло таинственное исчезновение 300 винтовок и двух пулеметов. На имя командира 300-го стрелкового полка вместе с разными письмами пришла анонимная записка, написанная корявым почерком. Неизвестный боец писал: «Товарищи бойцы! Вы хорошо понимаете, что вас командиры, комиссары обманывают, над вами издеваются. Ходите оборванные, голодные и холодные, и вы не знаете, за что идете в бой на Румынию. Возьмите оружие против Советов и долой власть Советов. Довольно обманывать бойцов-мужиков, дайте им свободу и волю, дайте крестьянам хлеб».

Записка была обнаружена политработниками 22 июня 1940 года.

До самой кровопролитной войны оставался ровно год.


Об авторе

Кирилл Михайлович АЛЕКСАНДРОВ, кандидат исторических наук. Родился в 1972 году в Ленинграде. Окончил факультет социальных наук РГПУ им. А.И. Герцена в 1995-м. С 1992 года постоянно занимается исследованиями в архивах России, США и ФРГ. С 2005-го — старший научный сотрудник по специальности «История России», работает на филологическом факультете Санкт-Петербургского государственного университета. Докторант Санкт-Петербургского института истории РАН. Занимается военной историей, историей русской военной эмиграции и антисталинского протеста 1927—1945 годов. Автор книг «Русские солдаты Вермахта» (М., 2005), «Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта А.А. Власова 1944—1945» (М., 2009) и др. Автор-составитель сборника «Под немцами» (СПб., 2011).