Маленькая точка на большой карте Памяти

Олег УГРЮМОВ
Опубликовано на сайте газеты "Правда Севера" 17 сентября 2014 года

Памятный знак устанавливают Алексей Чешков и Илья Гребнев
Фото автора

Поселок, которого уже давно нет на административной карте Ленского района, продолжает жить и хранить воспоминания о прошлом

Этот поселок в несколько стареньких домиков на берегу реки Яреньги на первый взгляд кажется нежилым. Да и вообще можно пройти мимо, если бы не скромный указатель в сторону реки: Усть-Очея.

Здесь не слышно ни лая собак, ни шума машин, ни скрипа калитки в огороде. Только небольшая стайка коз при нашем появлении метнулась испуганно в сторону.

— Волки в эту зиму ходили у самого дома, – пояснил такое их поведение хозяин животных. Он вышел из дома посмотреть на зашедших в эти места туристов из лагеря «Робинзонада». Не с пустыми руками подошел – принес банку еще теплого, только-только после дойки, молока – угощайтесь.

Наш вопрос о скромных размерах приречного населенного пункта, видимо, задел его за живое.

— Не смотрите, что сейчас поселок такой! Народу здесь проживало много, не один барак заполнен был. Вот недалеко от этого места стояла школа, где детишки местные учились. В классах за партами мест не хватало. Был медпункт свой. Я и сам здесь всю жизнь прожил. Сначала с матерью, теперь вот один живу. Она-то больше могла бы вам рассказать про Усть-Очею, с самого начала поселка, считай, здесь.

Коль разговор начался, следовало познакомиться.

— Гредюшко, – назвал себя наш собеседник, – Владимир Петрович.

Фамилия показалась мне знакомой.

— А ведь мне доводилось с вашей матерью встречаться. И о прошлом она мне рассказывала…

Лесорубы из… Витебской области

Было это давненько, а точнее – в апреле 1988 года. Приближалась очередная годовщина Дня Победы. Решили мы с коллегой из районной газеты «Маяк» заехать в Усть-Очею. Поселок выбрали если и не самый отдаленный в районе, то уж точно один из самых забытых вниманием как властей, так и нас, газетчиков.

Собрались в одной из избушек Усть-Очеи. Хозяйка и сама воспоминаниями готова была поделиться, и троих соседок-подружек позвала. Самовар по такому случаю на стол поставила, угощение выложила. И на нас смотрит: задавайте вопросы свои.

— А вы начните издалека, – к беседе мы подготовились основательно, – со своего детства. Как в школу ходили, каким поселок был до войны?

Заметно волнуясь, начали рассказывать. Мы с коллегой удивленно переглянулись: совсем не о том собеседницы наши разговор ведут. Нам бы о том, как в пионеры их принимали, послушать. А тут о другом речь: военные с винтовками в руках гонят из дому, плач матерей, холод, голод и теснота железнодорожных теплушек, страх перед Севером, в сторону которого спешит эшелон…

— Постойте-постойте! – моя коллега не выдержала первой. Историю-то своего района мы знали хорошо.

— Ничего не понимаю. О каких военных с винтовками и холодных теплушках вы говорите? И разве могли вас привезти из ваших родных мест сюда насильно? Да еще детьми!

Наши собеседницы, которые только что говорили, перебивая друг дружку, стараясь рассказать о самом-самом важном, враз замолчали. Наконец, одна из них – Антонина Марковна Пронько – произнесла негромко:

— Так мы же спецпереселенцы.

Вторая, Юлия Петровна Гредюшко, видя, что непонимание так и осталось в наших глазах, добавила, словно винясь перед нами:

— Раскулаченные мы, понимаете? Мы этот поселок, можно сказать, начинали. Приехали сюда в тридцатом году из Витебской области…

Антонина Марковна подхватила:

— Трудно было начинать. Я до семнадцати лет, пока нас сюда не привезли, пилы в руках не держала. Не знала, как и лес-то растет. А здесь все пришлось испытать…

Неудачное интервью

Смысл впервые услышанного тогда слова «спецпереселенцы» для меня откроется позже. И масштабы выселения крестьянских семей из родных мест ужаснут так же, как и судьбы каждого из тех, кто попал в тридцатые годы прошлого столетия под категорию «кулак».

В одном только поселке Ягвель весной 1932 года проживали 2229 спецпереселенцев: женщины, старики, дети… По нынешним меркам – шестая часть Ленского района. И был тот поселок лишь одним из ему подобных в районе. Усть-Очея тоже была одним из лесоучастков, которые были размерами поменьше поселков и существовали ровно столько, насколько хватало жителям вырубить леса в радиусе пяти-семи километров. Затем обжитые бараки бросали, а рабочую силу перебрасывали в другое место. Но Усть-Очея устояла.

Может, из-за того, что место для сплава здесь было удобное, может, по какой другой причине, но уже к середине 1943 года она значится в числе девяти поселков, где проживали спецпереселенцы. Был здесь свой комендант, в подчинении которого были лесоучастки Мадмас, Кожмодор и Демос. Всего здесь проживали 259 человек, почти половина от этого числа – в самой Усть-Очее.

Сейчас я жалею, что тогда, весной 1988 года, по дороге из Усть-Очеи в Яренск мы с коллегой сетовали: неудачным получилось интервью. Решили так: первую часть записанного на пленку рассказа выбросим. Уж очень он странный. Да и не вписывалась тема раскулаченных крестьян в праздничный майский номер газеты о всенародном подвиге.

Так что рассказа о том, как пригнали в тайгу безвинных людей и как гибли они здесь от голода и болезней, не сохранилось.

«…Постоянно была голодная»

Но сохранились другие воспоминания. Их записала гражданка совсем другой страны – Польши. Антонина Романовска тоже пережила весь ужас выдворения из родных мест. Ее семью так же под дулами винтовок увезли на Север. Рассказ Антонины опубликован в одном из томов серии воспоминаний польских спецпереселенцев «Воспоминания «сибиряков». Перевод их на русский язык по моей просьбе сделал мой замечательный друг из города Клодзка Быстрица Януш Кобрынь.

Вот небольшой отрывок из этого рассказа:«13 апреля 1940 года маму, брата и меня депортировали в Архангельскую область, поселок Усть-Очея. С этого времени в моей памяти сохранилась картина, как на вокзале в товарные вагоны погружали тысячи испуганных людей. Тогда я не понимала, что с нами происходит. В тайге мой брат работал лесорубом, а я возчиком. Я водила коня и стаскивала бревна на склад на берегу реки. Мой бригадир аккуратно отмечал, сколько кубометров бревен я стащила на склад. От этого зависело, какой будет мой паек. А это было очень важно, потому что я постоянно была голодная. Мне запомнились блины, которые я получала в столовой. Эти блины я приносила в барак, где меня ждала мама, которая из-за болезни не работала, поэтому ее паек был гораздо меньше моего. Случалось так, что возвращаясь после работы в барак, я украдкой съедала половину блинов, а то и больше. Сейчас мне стыдно это вспоминать, но тогда я даже сердилась на маму, что она съедает часть моего пайка. Это постоянное беспокойство, что я всегда буду голодной и никогда уже не поем досыта, жило во мне долгое время.

За несколько месяцев до начала немецко-советской войны мама получила из Международного Красного Креста известие, что ее муж, а мой отец, находится в советском плену в окрестностях Смоленска. И это было последнее известие о моем отце».

Надо, чтобы помнили…

Побывав в прошлом году в Польше (в рамках обмена делегациями школьников польского города Клодзка Быстрица и Яренска («Правда Севера» подробно рассказывала об этом), мы отчетливо поняли, что какие бы политические события ни происходили в мире, они не должны заслонять для нас всего остального. Например, добрососедских отношений между простыми людьми.

Не должны мы забывать и о тех страданиях, которые выпали на судьбы польских граждан более полувека назад в наших краях. И поэтому на памятном знаке, который участники лагеря «Робинзонада» летом 2014 года установили рядом с дорогой в поселок Усть-Очея, текст был написан на двух языках: на русском и польском. Он гласил: «Это место хранит память о страданиях русских, белорусов, украинцев, поляков и людей других национальностей. Все они были жителями поселка Усть-Очея. Преклони голову и почти их память».

Нет уже давно на административной карте Ленского района поселка Усть-Очея, стоящего на левой стороне реки Яреньги. Но теперь он, как и многие другие населенные пункты, где жили и работали спецпереселенцы, отмечен на иной карте. На карте Памяти.

«Для нас очень важно, чтобы люди понимали, что политические репрессии - это конкретные судьбы людей, которые жили с вами на соседних улицах», - Роберт Латыпов

Опубликовано на сайте радио "Эхо Москвы в Перми" 16 сентября 2014 года
(Расшифровка эфира)

Ведущий: Владимир Соколов
Гость: Роберт Латыпов, председатель пермского краевого отделения международного общества «Мемориал»

- Мы сегодня будем говорить о новых проектах «Мемориала», о проектах, которые будут продолжаться в этом году. Для начала хочу сказать, что то, чем занимаются ребята из «Мемориала» - это попытка не дать нам забыть свою историю. Есть такая пословица, кто не знает своей истории, будет вынужден прожить ее дважды. Как раз «Мемориал» занимается теми отрезками нашей истории, к которым не хотелось бы возвращаться.

- И вряд ли можно было бы ими гордиться, если бы не какие-то личные истории людей, которые, несмотря на все тяготы, которые на них свалились, все-таки сохранили свое человеческое достоинство и лиц.

- Это крайне сложно было делать, в том числе людям, о которых мы сегодня поговорим. Роберт, давай мы начнем с проектов, которые вы продолжаете в этом году. Я читаю, что на территории театра кукол была раньше пересыльная тюрьма, и что сегодня там продолжается?

- Дело в том, что мы еще в 2010 году, осенью, открыли такой проект «Просветительский центр. История тюрьмы НКВД №2». Для того, чтобы жители города, гости могли прийти на место памяти, которое сейчас как-то забывается, забывается, и можно было бы познакомиться и с местом памяти, и с историями конкретных пермяков, которые проходили через эту тюрьму. Когда мы в 2010 году открывали этот проект, я помню удивленные глаза и возгласы людей, жителей нашего регионального центра, что мы даже и не могли предположить, что когда-то в театре кукол была тюрьма. Такой сюр. Люди привыкли, что когда-то у нас церкви закрывали, устраивали там склады, мастерские.

- Автовокзалы, даже тюрьмы

- Но как-то никто не мог привыкнуть к такой мысли, что когда-то на месте тюрьмы могли построить детский театр

-Но не весь же кукольный театр был тюрьмой, а часть какая-то здания?

- Я больше скажу, что там целый квартал был пересыльной тюрьмой. Вот весь квартал, ограниченный улицей Газеты «Звезда», Красноармейской, Сибирской и Полины Осипенко. Вот этот целый квартал был пересыльным тюремным замком. Он был построен в 1870 годы. Потом его потихоньку перестраивали, но он продолжал существовать как пенитенциарное учреждение. В советское время он продолжал существовать как Исправтруддом, а в 30-е годы и до закрытия в 1953 году, он так и назывался тюрьма НКВД №2.

- Исправтруддом, обожаю эти советские сокращения, абырвалги и так далее

- Да, так он и назывался

- Но от старых зданий там только вот этот вот участок остался?

- Вот это здание театра кукол, которое известно большому количеству пермяков, оно было очень сильно перестроено, от него, если что и осталось, то вот эти вот ворота, шлюз, чрез который в свое время проезжали автозаки. А само здание было кардинально перестроено. В театр вы сейчас попадаете, вы там ничего не увидите того, что там было от тюрьмы

- А экскурсии?

- То, где мы проводим экскурсии, это внутренний дворик театра и внутренние помещения театра, где сейчас располагаются мастерские. Дело в том, что это единственное, что более или менее сохранилось. Там был тюремный коридор и камеры. В камерах как раз находятся сейчас мастерские. И вот во внутреннем дворике и в тюремном коридоре мы и проводим наши экскурсии с показом мультимедийных и видео презентаций

- То есть, там нет сейчас нар, как в «Перми-36»

- Нет, это учреждение культуры, там изготавливают реквизиты к спектаклям, хранят их

- Как вы с ними расходитесь, чтобы не мешать им?

- Вот эта проблема, которая стала ощутима за последний год. Потому что со смертью Игоря Нисоновича Терновского пришла новая дирекция с новыми взглядами на развитие театр. Все это понятно, это обычное явление. У них были вопросы к нам, у нас было желание продолжать работу. И вот, продолжение работы нашего просветительского центра – это некий компромисс. Мы договорились о том, что мы проводим экскурсии только в дни, которые согласованы в театре, такой жесткий график. Мы сейчас не можем сказать, что к нам пришла заявка и мы проводим экскурсию

Уцелели немногие

Валерий Туркин
Опубликовано на сайте газеты "Красное Знамя" 09 сентября 2014 года

Тяжёлым катком прокатился ГУЛАГ по судьбе писателя Димитрия Панина

Фото dpanin.ru

Пять плюс десять

В сороковые годы прошлого века несколько лет провёл в воркутинских лагерях писатель Димитрий Панин, научные и литературные работы которого получили широкую известность через 30 лет, после его отъезда на Запад. В Париже последовательно издаются его книги «Теория густот», «Механика на квантовом уровне», «Мир-маятник» и  другие. В нашей стране с особым интересом были встречены его лагерные мемуары «Лубянка-Экибастуз».

Арестовали Димитрия Михайловича Панина в 1940-м году перед защитой диссертации в Московском институте химического машиностроения. Особое совещание осудило его по статье 58-10 к пяти годам лагерей. Незадолго до освобождения ему добавили ещё десять лет «за организацию вооружённого восстания». Вернулся он в Москву почти через 16 лет, а уже через год эмигрировал.

В предлагаемых читателям заметках речь идёт о годах, проведённых писателем в качестве «зека на особом положении» в Воркутинском механическом заводе.

Гуляние «маршалов»

С конца 1946 года питание снова ухудшилось: американские продукты кончились, во многих областях страны был очередной голод. Некоторые получали посылки: кто умел – комбинировал; заводские работяги мастерили мундштуки, портсигары, зажигалки; пропускники, имевшие к тому склонность, подторговывали. Я обходился казенным пайком. Одним словом, все заводские сводили концы с концами и находились в дееспособном состоянии. Многие из нас руководили важными участками работ. Начальником литейного цеха был назначен Генрих, главным механиком завода – старый воркутянин Костя Митин, новым оборудованием ведал Дима Щапов, во главе других цехов также стояли заключенные. Оборудование тогда было сплошь американским, в глазах рябило от названий фирм станков, и несколько знатоков английского языка пристроились на переводах документации. Завод выполнял большие ответственные задания. Под началом Кости несколько инженеров осуществляли сборку железнодорожного моста через реку Воркутку, другие комплектовали оборудование цементного завода и готовили его монтаж. При таком положении начальник лагпункта был в большой зависимости от начальника завода и часто выполнял его требования.
Так, была выделена отдельная комната в небольшом бараке для наиболее ответственных зеков, где каждый получил койку с постельными принадлежностями, и наша тройка попала в число двенадцати счастливчиков. Уютные вечерние беседы теперь кончились; получив пропуска, Петрович и Генрих пропадали на заводе. Но раз в неделю раздавался клич: «Даешь по тридцаточке!», и это означало, что на собранные деньги вечером достанут спирт. Учитывая наше особое положение, надзор смотрел сквозь пальцы на «гуляние маршалов», как они его называли, и проходили мимо барака.

Свихнуться можно

Рассказывают, что на Руси у бояр были шуты, шпыни, балагуры... Наверное, так, потому что сами видели шутов на лагпунктах. В одном из соседних бараков, где проживал нарядчик, при нём в этом амплуа состоял свихнувшийся троцкист тридцать седьмого года Рувим. Хриплым голосом он пел, верней, выкрикивал фашистский гимн «Хорст Вессель», при этом у него как-то дёргались и выпучивались глаза. За это его содержали при особе нарядчика. Видимо, дело не в деньгах, а во власти над человеком.

Рувим свихнулся во время одного из расстрелов на Воркуте. Их постоянно производили в старых, заброшенных каменоломнях за городом по мере оформления лагерных дел, выпекаемых оперативно-чекистским отделом. В конце войны карательная команда была укомплектована какими-то белобрысыми, низкорослыми, совсем юными и слабосильными птенцами. Побывавшие под следствием и получившие новые сроки зеки, вернувшись на лагпункты, рассказывали, как эти парни, сами чуть не плача, наваливались все вместе на одного здоровенного бандита, с трудом его вязали и увозили. Ходили слухи, что это были дети чекистов, которым родители сумели заменить фронт безопасной работой палача... Устроили им «производственную практику» …

Забастовки, расстрелы

Кроме этих будничных «экзекуций», на Воркуте прогремели два массовых расстрела. Первый остался в памяти очевидцев как «комиссия Григоровича». В 1938 году вспыхнула знаменитая забастовка троцкистов. На нескольких десятках лагпунктов, разбросанных на огромной территории, никто не вышел на работу. Реакция была стремительной. Расправой вершил приехавший со сворой чекистов Григорович. Троцкистов свозили на лагпункт кирпичного завода и там ежедневно расстреливали. Уцелели немногие – зелёная молодёжь, в том числе и Рувим, и несколько особо отличившихся стукачей, которых впоследствии все сторонились как зачумленных.

Кашкетинский расстрел последовал в ответ на восстание в Усть-Усе в конце сорок второго. (Автором здесь допущена ошибка в хронологии событий. Кашкетинские расстрелы были в 1938 г., а восстание – в январе 1942 г.). Свидетелей этих событий остались тоже считанные единицы по причине ужасного падежа заключённых в военные годы. Один из уцелевших рассказывал, что Кашкетин делал упор на бандитов и всех, кто мог ещё быть опасным в плане активных действий. Блатари здорово струхнули, начали выходить на работу, «вкалывать» с максимальным старанием, на какое были способны, и продолжали свою линию до отъезда московских чекистов. Кашкетин начинал с обхода выстроенных вдоль линейки заключённых, зорко вглядывался в очередную жертву и приказывал: «Выйти из колонны!» Это означало расстрел.

Волосы вставали дыбом

Жестокая действительность всё время давала о себе знать. Мы веселились в фешенебельном общежитии «маршалов», а рядом на шахтах, под землёй, особенно на лагпунктах, где верховодили блатные, творилось такое, что волосы вставали дыбом даже у нас, на все насмотревшихся и ко всему привыкших. Пахан шайки блатарей узнал, что его «маруха снюхалась с фраером». Суд блатных приговорил женщину: её раздели, отрезали груди, чудовищно изуродовали и выбросили из барака. В комендатуре она не выдала своих мучителей, так как хотела умереть блатнячкой.

Однажды блатные привезли в зону спирт, напились, стали буянить, ворвались в кухню, сожрали лучшие продукты, забрались на плиту и оправились в котлы.

На шахтах, где верх взяли блатари, особенно плохо приходилось прибалтам, которым тогда дали прозвище «лямпочки». (Прибалты смягченно произносили слово «лампочка»). Они выполняли самые опасные и тяжёлые работы, а блатари на «блатных» должностях надсмотрщиков их обирали и избивали.

Кому-то из нас в нашем сверхпривилегированном общежитии прислали книгу о Древнем Египте. Невольно напрашивалась аналогия при её чтении. Возводившие пирамиды рабы были счастливцами по сравнению с рабами сталинской деспотии, на которых держались все стройки. Их кормили вполне достаточно, в перечисленный паек входил даже зубчик чеснока; морозов в пустыне не было. Раб стоил денег, поэтому о нём заботились, его не рассматривали как врага, которого надо поскорее уничтожить...

На одной шахте лесные партизаны – бандеровцы и литовцы – образовали прочное объединение, совершили переворот, лишив блатных всех преимуществ, и стали хозяевами положения, взяв кормление людей в свои руки. Всё сразу стало на свои места, и жизнь сделалась терпимей.

На нашем лагпункте начальником планового отдела был красавец-мужчина с тёмно-синими глазами. Звёзд он с неба не хватал, но, придерживаясь простых и ясных христианских принципов, умело прилагал их к условиям лагпункта. Сильной его воле подчинялись не только придурки; он имел благодаря ей большое влияние на вольнонаемное начальство. Он требовал, чтобы официальные раскладки питания выполнялись с максимальной точностью. С этой целью он добился, чтобы ценные продукты как можно меньше кидали в котлы, а выдавали по весу каждому заключённому в чистом виде, и тем самым в большой мере ограничивал вакханалию воровства. Он делал своё дело тихо, скромно, без похвальбы, и мы обо всем узнали только потому, что около года он был соседом Петровича по вагонке.

Много раз мы убеждались в том, что стоит людям доброй воли объединиться, понять свой долг, свою силу, – и зло отступает, подчиняется, на какое-то время перестаёт вредить даже в самой своей цитадели, при всём своём количественном перевесе. Достаточно людям доброй воли разных стран объединиться на разумной действенной основе – и их враги понесут сокрушительное поражение.

Имена Краслага

Дмитрий Трапезников
Опубликовано на сайте Русская Планета 03 сентября 2014 г.

«Русская планета» узнавала, кто из знаменитых ссыльных отбывал наказание в красноярских лагерях

Фото: Валерий Бушухин / ИТАР-ТАСС

Красноярский край всегда был местом с тяжелыми условиями для жизни. Огромная труднопроходимая территория, суровый климат, малочисленное население — идеальное место для каторжных, ссыльных, уголовников. Корреспондент «Русской планеты» побывал в архиве ГУ МВД по Красноярскому краю и ознакомился с личными делами знаменитых ссыльных.

Хранилище дел

На лицевой стороне папки надпись: Шварцбугр Ананий Ефимович. Сотрудники отдела комментируют: «Это известный красноярский пианист, филармонией руководил». Практически в каждом из дел собственноручно написанная автобиография ссыльного. «Родился в г. Харбине в 1918 г. Родители жили и работали в Маньчжурии. Окончив среднюю школу, учился в музыкальном техникуме для граждан СССР, далее в высшей музыкальной школе им. Глазунова, которую окончил в 1935 году. После занимался концертной деятельностью…» В 1936 году, после продажи КВЖД, выехал с матерью в Москву, куда был направлен советским консулом в распоряжение Всесоюзного комитета по делам искусств при СНК СССР. Прибыв в Москву, поступил в Московскую консерваторию. В 1937 году переехал в Ленинград по семейным обстоятельствам, одновременно переведясь в Ленинградскую консерваторию. В 1938 году был арестован в Ленинграде и за КРД по ст. 58–10,11 УК РСФСР к 10 годам, которые отбывал в г. Магадане. С 1944 года уже работал как солист-пианист и концертмейстер в Магаданском эстрадном театре. «За отличную работу и примерное поведение был удостоен высшей меры поощрения — сокращение срока наказания». После досрочного освобождения в июле 1947 года был назначен заведующим музыкальной частью и дирижером в Магадане. Весной 1948 года уволился из Дальстроя. По профсоюзной путевке отправился на лечение в г. Сухуми. Оттуда уехал в Кутаиси, где стал преподавателем в Кутаисском музыкальном училище. В январе 1949 года снова был арестован и осужден за шпионаж. Затем был выслан на поселение в Удерейский район Красноярского края, где устроился на работу по специальности. После ему разрешили переехать в г. Енисейк, куда прибыл 18 ноября 1949 года. Здесь он поселился вместе с женой и дочерью, которые переехали вслед за ним из Кутаиси.

Уже после реабилитации Ананий Шварцбугр перебрался с семьей в Красноярск и вернулся к активной творческой и преподавательской деятельности вплоть до самой своей смерти в 1974 году.

Рассказывает Татьяна Килина, начальник отделения реабилитации жертв политических репрессий ГУ МВД по краю:

– После того как Норильлаг был ликвидирован, вся документация была передана нам. Дела тех, кто уже освободился из лагеря, уничтожались сразу после выхода человека на волю. Они даже до нас не дошли. Сохранились только дела умерших. Для понимания: на каждого человека, отбывавшего ссылку, могло быть заведено пять-шесть дел. Первое — уголовное дело. Оно хранится сейчас в ФСБ того региона, который судил. Второе — личное дело по месту ссылки. Практически все дела, которые вы держали сейчас в руках, — это личные дела, которые были заведены здесь (в ссылке. — Примеч. авт.). В них нет протоколов допросов, свидетельских показаний и т.п. Это все содержится в уголовных делах. Например, дело Георгия Жжёнова. Дело хранится в московском ФСБ с литерой «П», т.е. «прекращенное». А у нас хранилось с литерой «Со» — «следственное дело». А если человек в Норильлаге отбывал наказание, то там было еще «Дело заключенного».

Штильмарк Роберт Александрович — автор приключенческого романа «Наследник из Калькутты». «В 1929 г. окончил Высший литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова, по языковедческому и редакторскому отделению. Работал в международных отделах редакций и издательств, преподавал в нескольких высших учебных заведениях столицы. В 1941 году добровольцем ушел на фронт. Воевал на Ленинградском фронте, после третьего ранения в 1943 г. был эвакуирован в тыл. В тот же год прибыл в Ленинградское краснознаменное военное топографическое училище, где работал преподавателем. Далее перешел на работу на кафедру оперативного искусства Высшего института иностранных языков Советской Армии. В 1945 году был арестован, осужден по статье 58-10 на 10 лет ИТЛ: «за клеветнические высказывания о советской действительности». Наказание отбывал в Норильлаге на стройке № 503 (сталинская незавершенная железная дорога от г. Игарки Красноярского края через поселок Ермаково до правого берега реки Пур общей протяженностью 601 км и сооружение морского и речного порта, судоремонтного завода и жилого поселка в г. Игарке на реке Енисей — Примеч. авт.), где работал топографом. С 1947 по 1949 год работал заведующим технической библиотекой». В 1953 году по отбытии срока наказания был направлен на спецпоселение в г. Енисейск как немец. В феврале 1953 года после проверок, в ходе которых было установлено, что его родственники проживают в Москве и не подвергались выселению, Роберта Штильмарка из спецпоселения освободили. Роман «Наследник из Калькутты» Роберт Штильмарк написал еще находясь в лагере. А в 1958 году роман опубликовали.

«Повторники»

В каждом деле есть рапорты сотрудников лагерей о поведении заключенных, подписки о возможном наказании за самовольный выезд с территории ссылки, удостоверения личности с колонками, где необходимо было ставить отметки в комендатуре, заявления заключенных, их объяснительные.

– Татьяна Николаевна, а почему многие политические осужденные оказались у нас в крае повторно?

– Те, кто были осуждены начиная с 1937 года, попали под действие указа от 1 февраля 1948 года, — говорит Татьяна Килина. — О направлении в ссылку особо опасных государственных преступников, т.е. всех, кто ранее отбывал наказание по ст. 58. Они все автоматически становились особо опасными государственными преступниками, даже те, кто уже вернулся к обычной мирной жизни в свои родные города или поселился рядом с местами, где сидели. Их никто никуда не вызывал, просто особое совещание, например, находящееся в Рязанской области, выносило заочное постановление ранее осужденному о бессрочной ссылке. Потом за ними приходили и согласно этим постановлениям вывозили осужденных к местам ссылки. Потом их уже в 54–55 годах всех выпустили. Таких заключенных мы называем «повторниками», это наш внутренний лексикон. Первый раз он отсидел, второй раз уже за это же преступление им вменяют другой вид наказания — ссылка. Таким образом получалось два витка репрессий, и когда пошел процесс реабилитации, то за первый срок реабилитировали в Москве, а за второй срок реабилитация шла уже по месту ссылки, то есть у нас в крае. Под этот же указ попали и те, чей срок еще не закончился в 1948 году и кто находился еще в лагере. Они тоже автоматически были осуждены к ссылке. Очень частые случаи, когда у человека заканчивался срок в 1950 году, и он должен был выходить на свободу, а ему в лагере администрация говорит — «домой ты не едешь, а едешь в ссылку в Красноярский край». И у таких людей вместо срока на 7 лет заключение растянулось на 10–12 лет. Есть случаи, когда люди уже приехали в ссылку и поселились, а постановление о ссылке приходит с месячным опозданием. Особые совещания просто не успевали своевременно обработать этот вал повторных дел. Очень редки случаи, когда люди не попадали под волну повторных репрессий.

Следующее дело — Ширвиндт Евсей Густавович.

– Это дядя актера Александра Ширвиндта, — поясняет Татьяна Николаевна.

Под руководством Евсея Густавовича был составлен Исправительный кодекс РСФСР, по которому ему пришлось отбывать наказание.

1891 года рождения, уроженец города Киева. В 1914 году окончил юридический факультет Московского государственного университета. Затем поступил на медицинский факультет того же вуза, но не закончил его из-за начавшейся революции. С 1922 по 1930 год занимал должность начальника Главного управления мест заключения НКВД РСФСР, одновременно являлся членом коллегии НКВД СССР и начальником Главного управления конвойной стражи Наркомата Внутренних Дел СССР. Под его руководством был организован Государственный институт по изучению преступности, ныне переименованный в Московский юридический институт. Был первым командующим войсками конвойной стражи СССР (1925–1932 годы). С 1933 по 1938 годы старший помощник прокурора СССР и главный прокурор по надзору за тюрьмами и исправительными лагерями НКВД СССР. В 1938 году был арестован и осужден военной коллегией по ст. 58–8 и 58–11 к 10 годам ИТЛ. Наказание отбывал в Краслаге. В период заключения работал на общих работах и по специальности, а также был руководителем культмассовой бригады и музыкантом-скрипачем. После освобождения жил и работал по музыкальному направлению в Александрове Владимирской области. В 1948 году особым совещанием при МГБ СССР был повторно осужден и приговорен к ссылке по тем же статьям — «за принадлежность к эсеровской организации». Отбывать ссылку был направлен в с. Абан Абанского района Красноярского края, где работал в леспромхозе. Во время ссылки принимал активное участие в художественной самодеятельности в районном доме культуры. Освобожден в сентябре 1954 года. Реабилитирован.

Книги памяти

– Законом о реабилитации имена репрессированных увековечиваются у нас в Книгах Памяти, — комментирует Татьяна Килина. — Сейчас к публикации у нас в крае готовится 12-й том Книги. 10 томов составлены по делам, хранящимся в ФСБ, — в основном это расстрелянные, осужденные к лагерям. 11 том посвящен только раскулаченным, которых сослали в Красноярский край. Если смотреть по пропорциям, то в стройках Норильлага отбывали наказание 40% политических и 60% уголовники, сидели они все вместе. И жизнь там была не сахар, потому что везли в такие лагеря уголовников с большими сроками, которые давались за тяжкие преступления.

Следующая папка: Эфрон Ариадна Сергеевна, дочь поэтессы Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. С 1921 по 1925 год жила с родителями в Чехословакии, с 1925 по 1937 год — в Париже. Училась живописи и графике, получила 6 французских литературных премий. В 1937 году приняла решение вернуться в Россию. По возвращении начинает работать в Художественном училище. В 1939 году была арестована и в 1940 осуждена за шпионскую деятельность. После окончания срока вернулась в Рязань. Отец расстрелян в 1941 году, вскоре после этого мать покончила с собой. В 1949 году повторно арестована и выслана на бессрочную ссылку в Туруханский район Красноярского края. В этот период она работала уборщицей в школе, затем стала художником местного клуба. В 1955 году реабилитирована.

– У нас очень часто родственники просят отдать им дело, например, в музей мамы Булата Окуджавы, — рассказывает Татьяна Николаевна. — Но мы этого сделать не можем. Дело хранится только в архиве. Чтобы каждое дело рассекретить, мы должны его в ручном режиме прочитать, посмотреть, нет ли в нем материалов, не подлежащих рассекречиванию. Для наследников и близких родственников мы можем сделать ксерокопии отдельных листов, не больше. Например, Георгий Жжёнов снимал фильм о своем заключении, которое он отбывал в наших лагерях. И он обратился к нам с просьбой отдать ему его дело. По закону мы на это не имеем права, даже такому знаменитому человеку не можем делать поблажки. Мы сняли ксерокопии практически со всех листков, с которых допускает закон. Сшили это с оригинальной обложкой его дела и подарили ему. Обложка не представляет особой ценности, она может быть и утрачена, и заменена на новую. После репортажей про этот «подарок» на нас обрушился шквал звонков и обращений с просьбой отдать им дело — «Ведь Жжёнову-то дали». Но мы вынуждены всегда отказывать.

Еще одна знаменитая фамилия — Крамаров Виктор Савельевич, отец советского актера Савелия Крамарова. Родился Виктор Савельевич в 1900 году, в 1924 году окончил Киевский институт народного хозяйства по специальности юрист. С 1917 года работал в различных советских государственных учреждениях. С 1926 по 1927 год — в прокуратуре. С 1928 года работал в московской областной коллегии защитников при Мособлсуде. В 1931 году стал юрисконсультом. В 1938 году арестован и осужден по статье 58–10 и 58–11, приговорен к 8 годам ИТЛ. Наказание отбывал в исправительных лагерях Дальстроя. После отбытия срока переехал в Бийск Алтайского края. В 1950 году повторно был осужден по тем же статьям и приговорен к ссылке на поселение в с. Туруханск Красноярского края. В марте 1951 года покончил жизнь самоубийством.

В деле содержится справка о рождении Савелия Крамарова, известного советского актера: «Московский ЗАГС, Бауманское отделение, 25 октября 1934 г. Свидетельство о рождении № 4220 Гражданин Крамаров Савелий Викторович родился 1934 году 13 числа октября месяца. О чем в книге записей актов о гражданском состоянии сделана соответствующая запись. Отец: Крамаров Виктор Савельевич, Мать: Крамарова Бенедикта Соломоновна. Место рождения: г. Москва».

– За несколько десятков лет своей работы было реабилитировано более полумиллиона человек, отбывавших наказание в Красноярском крае. Больше нас никто не реабилитировал, — сообщает Татьяна Килина. — Сейчас это уже более 516 тыс. реабилитированных, но цифры каждый год корректируются и увеличиваются. Испокон веков к нам ссылали. Даже сам Сталин у нас в Туруханском районе ссылку отбывал. Работая уже в архиве, мы сами заинтересовались документами о его ссылке. Начали поиски и узнали, что еще при жизни Иосиф Сталин распорядился все изъять и переслать в Москву. Теперь информации по этим документам нет.

Ольга Стефановна Будницкая (Буденная) (сценический псевдоним Михайлова. — Примеч. авт.). Вторая жена легендарного советского маршала. Артистка Государственного академического большого театра. В 1924 году вышла замуж за маршала Буденного. В 1937 году была арестована и в 1939 году осуждена за шпионские связи на 8 лет лишения свободы. В 1945 году по окончании срока заключения не была освобождена, а осталась под стражей. В 1948 году как социально опасный элемент была направлена в бессрочную ссылку в Енисейский район Красноярского края.

Впоследствии была реабилитирована. После возвращения из лагерей Семен Михайлович Будённый помогал ей с лечением и возвращением в нормальную жизнь.

В этой стопке было еще несколько знаменитых фамилий папок, но папки еще не рассекречены.

«Условия не отличаются от других лагерей»

В Красноярском крае уже несколько десятилетий работает Общество «Мемориал», руководит которым Алексей Бабий. Мы попросили Алексея Андреевича рассказать об условиях жизни заключенных и ссыльных.

– В целом условия не отличались от условий в других лагерях СССР, — отвечает Алексей Бабий. — Тяжелая физическая работа, недоедание, насилие и произвол, как со стороны лагерной администрации, так и от уголовников. Несколько выделялись на этом фоне (в лучшую сторону) Норильлаг времен Завенягина и «503-я стройка» времен Барабанова. Немало людей обязаны им за то, что их вытащили с гибельных общих работ и направили на работу по специальности. В Норильском комбинате технические должности практически полностью были заняты заключенными.

– Какие социально-бытовые условия жизни были у ссыльных и поселенцев?

– В первый год после депортации условия были особенно тяжелыми: семьи вырваны из привычной среды и привычного климата, имущества практически никакого, жилья нет, питание скудное, многие к тому же не знали русского языка (немцы Поволжья, прибалты, украинцы). К тому же мужчин, как правило, забирали в трудармию или в лагеря, и все тяготы ложились на женщин. Так что смертность в первый год ссылки была максимальной. Затем люди понемногу осваивались, строили жилье, обзаводились огородами, нормализовывались отношения с местными жителями.

– Можно ли говорить, что ссыльные культурно обогатили край?

– Да, конечно. Не только культурно, но и технически. В крае в ссылке находилось множество известных деятелей науки, культуры и искусства. Кроме знаменитостей, было множество хорошо образованных, интеллигентных людей. Конечно, само их присутствие производило революцию: в селах возникали хоры, драмкружки, организовывались концерты, да просто люди начинали читать хорошие книги. В 2011–2012 годах министерством культуры Красноярского края и красноярским обществом «Мемориал» проводилась специальная акция «Репрессированные деятели культуры и искусства в истории и культуре Красноярского края». Молодые люди писали исследовательские работы о людях, попавших в край не по своей волей и принесших сюда свет культуры. Был издан альманах «Добрые дела, сложные судьбы. Репрессированные деятели культуры и искусства в истории Красноярского края».

Для справки:

В Красноярском крае существовали Норильлаг и Краслаг. Норильлаг закрыли и его дела передали в архив ГУ МВД по краю. Краслаг существует, но теперь он называется по-другому и входит в систему ГУ ФСИН, где хранятся дела Краслага.

Также существовало несколько отделений Сиблага (располагался на территории Кемеровской области) и Озерлага (располагался на территории Иркутской области), еще существовала «Стройка № 503», все думают, что она входила в систему Норильлага, но это не так. Это был самостоятельный объект. И документы по ней сейчас хранятся в Республике Коми.