"Восток-1938"

Валерий Марков,
доктор искусствоведения, профессор
Опубликовано на сайте газеты "Российская газета" 31 марта 2016 года

Земные орбиты ада главного космического конструктора Сергея Павловича Королева

Лубянка - Бутырка - Новочеркасск

Фото из личного дела осужденного Сергея Королева. Бутырка. 1938 г.
Фото: Soviet archives

27 июня 1938 года в половине двенадцатого ночи в дверь 11й квартиры Королевых на Конюшковской ул., д. 28 в Москве громко постучали: "Открывайте! НКВД". Пришли двое. Обыск продолжался всю ночь. Жена Сергея Павловича заметила, как из шкатулки на ее туалетном столике чекист ловко вытянул малахитовые запонки, подаренные Сергею на свадьбу, но промолчала... Перевернув весь дом, опечатав одну комнату и забрав нужные бумаги, чекисты увели хозяина с собой. Во Внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке.

Утром 28 июня начался первый допрос, о чем свидетельствует копия протокола в книге дочери Сергея Павловича - Наталии Королевой. Допрашивал оперуполномоченный, сержант госбезопасности Быков. На первый вопрос, знает ли арестованный о причине ареста, Сергей Павлович сказал просто: "Нет, не знаю". В ответ мат, смачный плевок в лицо, удар сапогом в пах. Очнувшись, Королев увидел человека в белом халате. Проверив пульс, тот помог ему встать и сказал: "Страшного ничего нет".

После этого следователь сообщил ему, что он будет стоять на "конвейере" до тех пор, пока не подпишет показаний. Сергей Павлович стоял до вечера. Есть и пить не давали; спать не разрешали. Вечером пришел другой следователь - лейтенант госбезопасности Михаил Шестаков. Простояв всю ночь, рано утром, допрашиваемый вновь увидел сержанта Быкова...

Годы спустя журналист Ярослав Голованов, автор многих книг о Главном конструкторе космических кораблей, отыскал бывшего лейтенанта госбезопасности. Но полковник в отставке Шестаков, естественно, "не помнил" Королева...

После Колымы С. Королеву дали еще восемь лет и отправили трудиться в шарашку.
Фото: wikimedia.org

Будущего Генерального конструктора обвиняли в том, что с 1935 года он входил в троцкистскую вредительскую организацию, проводил преступную работу по срыву отработки и сдачи на вооружение РККА новых образцов вооружения, т.е. в преступлениях ст. 58-7, 58-11 УК РСФСР. Оба пункта - расстрельные. Так что приговор, о котором Королев, з/к 1442, узнал уже в Бутырской тюрьме, по тем временам можно назвать "мягким": десять лет тюремного заключения с поражением в политических правах на пять лет и с конфискацией имущества.

После восьми месяцев в Новочеркасской пересыльной тюрьме 31-летний "враг народа" был отправлен 1 июня 1939 года по этапу на Дальний Восток.

Владивостокская "пересылка"

Владивостокский пересыльный пункт был, возможно, самым интеллектуальным в системе ГУЛАГа. Через него в разные годы прошли писатель Варлам Шаламов, филолог-пушкинист Юлиан Оксман, будущий народный артист СССР Георгий Жженов, последний из династии Рюриковичей литератор Дмитрий Святополк-Мирский, режиссер Леонид Варпаховский, поэт Владимир Нарбут, писатель Юрий Домбровский, зам. командира 6го кавкорпуса, будущий генерал армии Герой Советского Союза Александр Горбатов, литератор Евгения Гинзбург. Среди тех, кто остался здесь навсегда, поэт Осип Мандельштам...

У лагерных ворот приметный эпизод. Принимая Сергея Павловича, молодой лейтенант, сверяя по списку фамилию, назвал его Каралевым, с ударением на втором слоге. "Королев", - поправил тот. "У нас на могилах фамилий не ставят, - огрызнулся лейтенант, - шагай, шагай веселее". А он, действительно, повеселел. После мрачных казематов Новочеркасска и густого вагонного смрада Владперпункт представлялся пионерлагерем: зеленая трава, солнце, ветерок с моря, теплынь. Июль во Владивостоке - бархатный сезон.

Тем страшнее был контраст, когда уже через несколько дней этап отправили морем на Колыму. В трюм впрессовали пять тысяч заключенных. Зловонная липкая духота, повальная морская болезнь - в Охотском море сильно штормило, под ногами грязные смердящие лужи. По скупым воспоминаниям Королева, ни до, ни после не было такого ужаса физической нечистоты. Но главные круги ада были впереди. Через неделю этап прибыл в Магадан - столицу колымского края.

Еще пять дней в кузове грузовика, и вот он - золотодобывающий прииск Мальдяк.

Прииск Мальдяк

Лагерь Мальдяк в Сусуманском районе Магаданской области.
Фото: wikimedia.org

Дочь его соседа по нарам рассказывала Наталии Сергеевне: "Увидев в январе 1966 года фотографию с некрологом в газете "Правда", он сказал: "Да ведь это тот самый Серега Королев, который на Колыме поражал всех тем, что делал по утрам зарядку, а на наши скептические прогнозы отвечал, что еще надеется пригодиться своей стране".

Но Колыма убивала и самых сильных...

Существует много легенд о том, как удалось выжить Королеву: из пятисот заключенных лагеря Мальдяк до весны дожили не более ста. Часто упоминается подкармливавший его некий Василий. На мой взгляд, более объективно объяснение из книги Наталии Королевой, "перелопатившей всевозможные архивы, включая те, что раньше были закрыты".

Осенью на прииске появился подлинный "ангел во плоти" - Михаил Усачев, бывший директор Московского авиазавода, незаслуженно обвиненный в гибели Валерия Чкалова. Как значилось в протоколе, "гибель т. Чкалова - результат расхлябанности, неорганизованности, безответственности и преступной халатности. Директор завода Усачев проводил недопустимую, вредную, не оправдываемую спешку в подготовке машины к вылету...". Боксер, обладавший богатырским телосложением, Усачев для "прописки" в лагере сначала "начистил морду" местному бандитскому авторитету, сместив его с должности старосты. Тот повел Михаила Александровича по лагерю, знакомя с хозяйством. У одной из палаток мельком обронил, мол, "здесь валяется Король - доходяга из ваших, из политических; он заболел и, наверное, уже не встанет". Войдя в палатку, Усачев увидел лишь кучу грязных тряпок. Приподняв их - опешил...

Как вспоминал он сам, в тот момент у него словно что-то оборвалось внутри: перед ним в немыслимых лохмотьях лежал страшно худой, бледный, безжизненный человек. Таким директор авиазавода увидел Сергея Королева, которого хорошо знал. Опоздай он на пару-тройку дней, мы вряд ли отмечали бы в эти апрельские дни 55летие полета Юрия Гагарина в космос...

Приказав перенести больного в изолятор, Усачев распорядился устроить для него "дополнительное питание" - за счет пайки уголовников, которые больше всего издевались над политическими. Лагерный врач Татьяна Репьева, с которой через много лет дочь Главного конструктора общалась лично, тоже сделала все возможное. Хотя возможно было немного - цингу лечили сырой картошкой и хвойным отваром, все остальные болезни - разведенной в воде марганцовкой...

"Отец, - вспоминает дочь, - встал на ноги и на всю жизнь сохранил чувство глубокой благодарности к своим спасителям. В начале 60х гг., будучи Главным конструктором, он разыскал Михаила Александровича Усачева и принял его на работу заместителем главного инженера опытного завода".

Она же свидетельствует, что Королев до последних дней ненавидел золото, презрительно называя его "золотишком". Об этом и яркий эпизод в книге Александра Романова.

В штате ОКБ Главного работала высокая светловолосая сотрудница. Сергей Павлович доверял ей многие расчеты и ценил ее математический ум. Но однажды увидел женщину "в золоте" - на груди золотой кулон, на руках золотые кольца. Сотрудница быстро заметила неприязнь Главного. Как-то, задержавшись в кабинете, спросила: "Может мне подать заявление об уходе?" Сергей Павлович извинился и поведал ей причину своей ненависти к золоту:

"Я почти год по восемь, а то и более часов в сутки возил из карьера золотоносный песок. Песок, песок, песок... Ради горстки золотых крупинок... Стоит ли золото такого тяжкого, изнуряющего, безумного труда?! Пусть бы лежало вечно в земле, неведомое людям. Для меня оно ломаного медного гроша не стоит. Так я перестал уважать и тех, кого называю "золотоносцами"...

Сотрудница облегченно вздохнула: "Только и всего!" Не дождавшись ответа, сдернула с пальцев кольца и бросила их в сумочку. Но, уходя, заметила: "Обидно, Сергей Павлович, что за "золотишком" вы не заметили человека", - и вышла из кабинета не попрощавшись.

Магадан - Владивосток - Хабаровск

За колымского узника хлопотали многие. Его мать Мария Николаевна, прославленные пилоты Михаил Громов и Валентина Гризодубова... Бесспорно, их письма наркому Лаврентию Берия сыграли свою роль. Но вопрос спасения Королева был уже согласован на самом верху: Берия получил от Сталина разрешение на пересмотр дел оборонных специалистов.

В ноябре 1939 года рано утром в палатку на прииске Мальдяк вошел охранник, назвал фамилию Королева и приказал собираться. В кабинете начальника лагеря ему сообщили: "Поедете в Москву".

Потрясенный известием, уже в зоне, Сергей Павлович впервые в жизни заплакал...

До Магадана под конвоем он добирался несколько суток. Задержка с оформлением документов привела к тому, что опоздал на последний пароход во Владивосток. Позже воспринимал это как знак судьбы. Пароход "Индигирка" во время шторма 12 декабря затонул у берегов японского острова Хоккайдо. Спасены были только пассажиры; заключенные, запертые в трюмах, погибли. Под Новый год Королев все-таки попал во Владивосток и был отправлен далее по этапу в Хабаровск. К тому времени он потерял четырнадцать зубов, опух от цинги и едва мог передвигаться. Полутруп...

Он был настолько плох, что начальник Хабаровской пересылки отпустил его без конвоя к докторше. Она приняла сердечное участие в судьбе никому не известного з/к. Отмыла и перевязала гниющие язвами ноги, снабдила витаминами и лекарствами. На следующий день послала в тюрьму два таза с сырой капустой и свеклой - лучшее лекарство от цинги...

Через много лет Сергей Павлович пытался разыскать свою спасительницу, собирался приехать в Хабаровск. Не успел. Лишь после смерти Королева, в конце 1960х годов, хабаровские комсомольцы узнали фамилию врача - Днепровская...

Шарашка

До Москвы Сергей Павлович добрался только 28 февраля 1940 года. На дальних подступах к Ярославскому вокзалу его ждал черный воронок. Но на Лубянке не тронули и пальцем. Особым совещанием бывший лагерник был судим вторично и приговорен к восьми годам заключения, получив направление в московскую спецтюрьму-шарашку ЦКБ29 НКВД (ул. Радио) под руководством з/к Андрея Туполева.

Наталия Сергеевна вспоминала, как отец был поражен увиденным на новом месте. В своей (тайной от охраны) записке он с радостью делился впечатлениями увиденного: кровати под байковыми одеялами, белоснежные скатерти в столовой и постельное белье с простынями! Кроме того, у него была отдельная тумбочка с настольной лампой, персональные наушники с возможностью слушать радио, газеты и книги. Трехразовое питание по приказу Лаврентия Берия - на ресторанном уровне. В табачном ассортименте - столь любимые вождем папиросы "Герцеговина Флор". После лагерных мытарств это казалось волшебным сном...

В шарашке Сергея Королева знали многие. И неудивительно: в 17 лет он стал автором проекта безмоторного самолета К-5, рекомендованного к постройке. С 1926 года, еще студентом Московского высшего технического училища им. Баумана, проявил себя как способный авиаконструктор. Еще в те безмятежные годы Андрей Николаевич Туполев, только познакомившись со студентом Королевым, согласился руководить его дипломной работой.

Вот так, за решеткой в шараге, встретились учитель и ученик. Но это уже другая история о нашем великом соотечественнике, не сломленного ГУЛАГом и проторившего дорогу человеку к звездам.

Постскриптум

16 марта 1966 года Главный конструктор умер после неудачной полостной операции. У Сергея Павловича недостаточно широко раскрывался рот, поэтому ему не смогли корректно ввести дыхательную трубку в трахею. Один из участников операции, известный хирург Борис Петровский, вспоминал, что "он (Королев. - Авт.) скрывал, что у него были сломаны челюсти; он не мог широко открыть рот. Оперируя людей, прошедших ужасы репрессий 30х годов, я довольно часто сталкивался с этим явлением. У меня нет никаких сомнений, что во время допросов в 1938 году Королеву сломали челюсти. Это обстоятельство и заставило нас сделать трахеотомию - разрез на горле, чтобы вставить трубку..."

Сергею Павловичу было всего 59 лет.

Сталин forever

Михаил Захаров
публицист, историк
Опубликовано на сайте Центра политического анализа 25 марта 2016 года

Историк и эксперт Центра политического анализа Михаил Захаров объясняет, почему в споре Мединского и Мироненко правы, как ни странно, оба.

На днях в нашем отечестве случилась небезынтересная дискуссия. Тема — масштаб сталинских репрессий. И главное — участники. Экс-глава Государственного архива России, доктор исторических наук Сергей Мироненко и доктор исторических наук, министр культуры Владимир Мединский. На высшем, так сказать уровне. С обычным для темы Сталина и репрессий переходом на личности.

Мироненко вскоре после отставки дал интервью, которое опубликовал сайт «Сноб.ру». В нем он, в частности, рассказал и о своем видении «моды на Сталина», каковую моду, по мысли журналиста, пропагандирует министр культуры.

Тут требуется цитата:

    «Вот семь томов, это документы по истории сталинского ГУЛАГа. Берите эти документы, читайте. Могу подарить вам расстрельные списки, которые издал „Мемориал“, где Сталин тысячи смертных приговоров утверждал.

    — Сам лично?
    — Да, конечно.
    — Там стоит его подпись?
    — Да. „За“ и „Сталин“. Это десятки тысяч.
    — Расстрелянных по личному приказу Сталина?
    — Конечно. Около 700 тысяч расстреляно было в годы Большого террора».

Министра попросили отреагировать на реплику Мироненко. Мединский отреагировал. И еще раз простите за цитату:

    «В интервью на „Снобе“. Что у вас конфликт на почве того, что вы ортодоксальный охранитель советской мифологии. Ещё говорит о 10 миллионах сосланных кулаков, 700 тысячах расстрелянных в 37-м, и что именно Сталин приказал считать, что Наполеон сжёг Москву.

    — Не знаю, не читал. Но то, что вы говорите, — может быть, неточный пересказ? Историк не мог такого сказать. Науке ничего не известно про „10 миллионов сосланных кулаков“, известно про 1,8 млн. До 700 тысяч смертных приговоров (а не расстрелянных) — в период 1921 — 1953 гг., а не в 37-м. А что там Сталин приказал Наполеону… Скорее всего, это журналист как-то не расслышал».

Если не считать того, что спорили министр с архивистом заочно и посредством медиа — с очевидным эффектом «испорченного телефона», то дискуссия выглядит весьма показательной. И она куда занимательнее, чем может показаться на первый взгляд.

Коснемся одного момента, который обычно в такого типа дискуссиях становится центральным. А именно — не масштабов репрессий вообще, а лишь количества расстрелянных. Чем отличается точка зрения Мединского от заявления Мироненко? Тем, что было вынесено всего до 700 тысяч смертных приговоров за весь период с 1921 года по 1953. Но ведь и Мироненко говорит о 700 тысячах расстрелянных. Но только уже только в годы Большого террора 1937–1938 годов.

Кто прав? Правы, как ни странно, по-своему оба. История в том, что оценка в «менее 700 тысяч за 1921–1953 годы» опирается на записку от 1 февраля 1954 года на имя Хрущева, подписанную генпрокурором Руденко, главой МВД Кругловым и главой Минюста Горшениным. Документ широко известен. Согласно ему, за период 1921–1953 годов «было осуждено Коллегией ОГПУ, „тройками“ НКВД, Особым совещанием, Военной Коллегией, судами и военными трибуналами 3 777 380 человек, в том числе к высшей мере наказания — 642 980, к содержанию в лагерях и тюрьмах на срок от 25 лет и ниже — 2 369 220, в ссылку и высылку — 765 180 человек»».

Фокус в том, что данные цифры никак не бьются с двумя другими современными этой оценками. Первая: «Справка Спецотдела МВД СССР о количестве арестованных и осужденных органами ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ СССР, составленная полковником Павловым 11 декабря 1953 г., дает следующие цифры: за период 1937–1938 гг. указанными органами было арестовано 1 575 тыс. человек, из них за контрреволюционные преступления 1 372 тыс., причем осуждено было 1 345 тыс., в том числе приговорено к высшей мере наказания 682 тыс. Аналогичные показатели за 1930–1936 гг. составили 2 256 тыс., 1 379 тыс., 1 391 тыс. и 40 тыс. человек. Всего же за период с 1921 по 1938 гг. было арестовано 4 836 тыс. человек, из них за контрреволюционные преступления 3 342 тыс., и было осуждено 2 945 тыс., в том числе приговорено к расстрелу 745 тыс. человек. С 1939 по середину 1953 г. за контрреволюционные преступления было осуждено 1 115 тыс. человек, из них приговорено к расстрелу 54 тыс. Итого всего в 1921–1953 гг. было осуждено по политическим статьям 4 060 тыс., в том числе приговорено к расстрелу 799 тыс».

Вторая: доклад так называемой комиссии Поспелова от 9 февраля 1956 года. Именно на базе этого доклада было подготовлено выступление Хрущева с осуждением культа личности Сталина. Там приводится следующая оценка: «Нами изучены имеющиеся в Комитете госбезопасности архивные документы, из которых видно, что 1935–1940 годы в нашей стране являются годами массовых арестов советских граждан. Всего за эти годы было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 980 635 человек, из них расстреляно 688 503. Особый размах репрессий имел место в 1937–38 гг., что видно из следующей таблицы:

Вторая: доклад так называемой комиссии Поспелова от 9 февраля 1956 года. Именно на базе этого доклада было подготовлено выступление Хрущева с осуждением культа личности Сталина. Там приводится следующая оценка: «Нами изучены имеющиеся в Комитете госбезопасности архивные документы, из которых видно, что 1935–1940 годы в нашей стране являются годами массовых арестов советских граждан. Всего за эти годы было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 980 635 человек, из них расстреляно 688 503. Особый размах репрессий имел место в 1937–38 гг., что видно из следующей таблицы:

Таким образом, за два года — 1937–1938 было арестовано 1 548 366 человек и из них расстреляно 681 692».

Иными словами: согласно первой оценке докладной Руденко-Круглова-Горшенина, прав Мединский, согласно второй и третьей — Мироненко. Исследователи обычно отмечают, что на «справке Павлова» имеются пометки о необходимости правки данных, внесенные чьей-то рукой и к вопросу, кто из нынешних дискутантов более прав, этот момент имеет непосредственное отношение. То есть, «справку Павлова» исправили и на ее базе (вероятно) уже составили докладную Хрущеву немногим позже.

Обычная бюрократическая практика, когда «неудобные» данные подчиненные стремятся начальству не докладывать, а чтобы не врать откровенно — пытаются сгладить статистику в удобную для себя сторону. Таковые практики и ныне распространены в нашем отечестве.

Мотивацию правки можно представить себе (хотя это реконструкция, а не основанное на документах утверждение). Докладная на имя Хрущева была составлена в начале 1954 года МВД, и Круглов, которого считали человеком Лаврентия Берии, не очень был в настроении проводить серьезную оценку и давать реальные цифры. В этот момент Берия уже был расстрелян, а Абакумов, например, сидит (его расстреляют в декабре, хотя этот железный человек так признательных показаний и не дал). Присоединяться к ним Круглову, само собой, не хотелось. Справку эту публицисты иногда называют «справкой Руденко», но в тексте содержится прямая ссылка — «По данным МВД». То есть справка эта — Круглова и его подчиненных. Дальнейшая карьера Круглова сложилась незавидно, но куда благополучнее, чем карьера его многочисленных предшественников, начиная с Генриха Ягоды. То есть — данные, которые цитирует Мединский, и правда «известны науке», но представляются несколько сомнительными в свете иных оценок.

И все же Мединский не то чтобы сильно заблуждается (хотя ошибка его куда серьезнее, чем может показаться) — пик массовых сталинских репрессий действительно пришелся на годы Большого террора, но в остальное время правления Сталина массовых убийств собственных граждан по обвинению в антисоветской деятельности не было. Масштабы все равно были огромными, но в целом число расстрелянных за весь период правления Сталина не слишком значительно превышало количество расстрелянных всего за два года Большого террора.

Однако в своей попытке опровергнуть Мироненко он — так получается — отрицает факт массовых репрессий времен Большого террора 1937–1938 годов. И идет дальше, утверждая, что масштаб был куда меньше. А это не «факты, известные науке», это идеологизированная оценка с весьма сомнительной «социальной нагрузкой». Ибо рассуждение такого типа представляет собой начало рассуждений отечественных ревизионистов, которые отрицают масштаб, обстоятельства или вину Иосифа Сталина в разворачивании маховика репрессий.

Нет расстрелянных 700 тысяч в 37-м-38-м — стало быть, масштабы преувеличены — всего расстреляно 700 тысяч за 33 года стало быть — по 20 с хвостиком тысяч в год (правда, после войны расстрел был отменен, но это мелочи). И ревизионисты говорят — это цифра включает уголовников, в тяжелейшие годы разрухи, Гражданской войны и послевоенного голода. Вывод — массовые репрессии являются мифом. А стало быть, было не преступление, а борьба за власть, реальное наказание шпионов и врагов народа, вредителей. Фактически в такой примерно логике мыслит Мединский.

Тут следует заметить, что исключительно приговоренными к расстрелу число летальных исходов во время репрессий не ограничивается. Есть еще статически значимая смертность в лагерях (в том числе аномально высокая даже по меркам ГУЛАГа смертность в 1942–1943 годах) и на поселениях, расстрелянные в начале войны без суда в лагерях и тюрьмах перед подходом немецких войск, покончившие с собой. Были и отдельные случаи освобождения людей, замены смертного приговора лагерями — и так далее. То есть — собственно статистика ГПУ-ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД по расстрелам всего масштаба репрессий не передает. Но масштаб и без того впечатляет, так что нивелировать значение процесса сложно, а часто и просто аморально.

Впрочем, вторая сторона в дискуссии о масштабах репрессий (в нашем случае — Мироненко) тоже изрядно лукавит. Сама постановка вопроса «только в 1937–38 годах было расстреляно порядка 700 тысяч» опять отсылает в арифметике, только вместо деления и вычитания, которое приветствуют ревизионисты, антисталинисты имманентно прибегают к умножению и сложению. Умножение понятно — если 700 тысяч за два года (а то и просто «в 37-м»), то умножим годы правления Сталина (пусть с середины 20-х) на 350 тысяч в год. И получим порядка 10 миллионов расстрелянных. Наивно, но в рассуждениях пусть не историков, но публицистов можно встретить и такого типа оценки.

Далее — сложение. При определении масштаба репрессий говорят — «под миллион расстрелянных, миллионы депортированных кулаков, погибшие в результате организованной Сталиным коллективизации и, как результата этой политики, голода 1932–33 годов (наши украинские соседи совершенно ответственно говорят о геноциде украинского народа или Голодоморе), целые депортированные народы и миллионы осужденных на различные сроки». Плюс: «искалеченные судьбы членов семей изменников Родины» и отправленные в ссылку. Получается сумасшедшая цифры в 25–40 миллионов репрессированных.

Но 40 миллионов — это сложение мягкого с круглым и соленым. Среди осужденных «вообще» были уголовники, откровенные противники власти (в том числе, вероятно, и реальные террористы), жертвы голода были, вероятно, жертвами политики, но не собственно репрессий (да и не все, очевидно, были жертвами именно политики), депортации в условиях войны были нормой в 30-е-40-е годы (другое дело, что многие депортированные народы вернулись на историческую родину полвека спустя). И так далее. Да и вообще, как только говорится «десятки миллионов репрессированных» в голове возникает образ чуть ли не сотни миллионов расстрелянных и сгинувших в пыточных камерах тюрьмы на Лубянке. Такого, разумеется, не было.

Публицисты изрядно спекулируют на теме сталинских репрессий, но строго говоря, значительной части из них собственно масштаб неинтересен. Он им и так известен: у одних — «преступно много», у других — «мало расстреляли». И дальше можно подобрать цифры по вкусу, оттолкнувшись от какого-нибудь рассуждения идеологических оппонентов, по возможности абсурдного и явно ненадежного с точки зрения соответствия фактам.

Тема сталинских репрессий важна для определения в современной системе политических координат. Раньше были «западники» и «славянофилы», потом «демократы» и «коммунисты», теперь — «либералы» и «патриоты». Первые говорят — со времен «Философических писем» — мол, в России все темно, государство — казарма и, пока заграница не поможет, ничего светлого ждать тут не стоит. Им всюду мнится «Небесный Запад». Вторые наблюдают ясный лик государя, «Небесный Кремль» и ощетинившиеся ряды врагов вокруг наших границ и склонны оправдывать почти любую чиновную пакость «государственными соображениями». Это, конечно, идеальные типажи, в природе встречающиеся не слишком часто, хотя и в Красную книгу их пока не занесли.

Сталин и его репрессии нужны и тем, и другим. Для одних они финальное доказательство исторической тьмы истории и репрессивного облика российской государственности в вечности. Для других — силы борьбы с врагами и преодоления напастей посредством великой жертвы. Помириться им будет сложно, и рациональные аргументы не работают тут в принципе. А вот спорить они — в том числе и на основании известных уже пару десятилетий документов цифр — будут еще долго. Дискуссия Мироненко и Мединского тому доказательством. Так что «Сталин жил, Сталин жив, Сталин будет жить».

Рожденная до СССР

Сергей Хазов-Кассиа
Опубликовано сайте "Радио Свобода" 03 марта 2016 года

Погибшие в феврале в воркутинской шахте "Северная" 36 человек – не первые жертвы Заполярья. Город буквально построен на костях – правда, не столько шахтеров, сколько заключенных. Первые зэки Воркутлага появились на берегах реки Воркуты в 1932 году: из полутора тысяч осужденных зиму 1932–33 годов пережили лишь 54 человека. Корреспондент Радио Свобода встретился с одной из самых старых каторжанок воркутинского ГУЛАГа: 1 марта исполнилось ровно 70 лет, как Анна Васильевна Крикун была этапирована в Воркуту.

Анна Васильевна Крикун и Рыжик

Анна Васильевна живет в поселке Воргашор, что в 14 километрах от Воркуты. Мы долго кружим между затерянных в сугробах девятиэтажек на сваях, что смотрят на нас пустыми глазницами окон: многие шахты позакрывались, и большинство жителей разъехались, пустуют целые подъезды. На улице пугающая тишина, над головой – холодное звездное небо, подъезд Анны Васильевны завален снегом: дворники здесь не в чести. Однокомнатная стариковская квартирка с советским сервантом, полутораспальной кроватью и большим рыжим котом, который смотрит зелеными глазами, но в руки не дается – не любит гостей.

Анна Васильевна, наоборот, гостям рада, ставит чай, рассаживает всех вокруг покрытого клеенкой стола, садится на ободранное Рыжиком кресло. Ей 93 года, но она сохранила светлый ум и феноменальную память. Она – ровесница СССР, родилась 29 июля 1922 года, но кажется, что она прошла сквозь несколько эпох, настолько богатой оказалась ее эпическая жизнь.

Крымское детство

Родилась Анна Васильевна в Севастополе. "Я севастопольчанка в пятом поколении, – гордо говорит она. – Мой отец имел коммерческое образование и работал в торговом флоте. А фамилия Крикун – это мой дед, донской казак. После того как они с братом освобождали Болгарию от турок, Шипку взяли (в 1877 году. – РС), казачки домой не поехали, кое-чего в сумках прихватили и остановились на Полтавщине. Приросли там, поженились, так что у меня частично и украинская кровь есть, и русская, и казачья. А мама с Севастополя".

В 1924 году арестовали отца, о его судьбе ничего не известно. Через четыре года мать повторно вышла замуж за инженера-механика, что "25 лет ходил по океанам и морям. Участник японской войны, служил на броненосце "Орел" вместе с будущим писателем Новиковым-Прибоем. Человек очень хороший, – вспоминает Анна Васильевна. – Дай бог всем отцов таких, как у меня был отчим". После армии он работал начальником механического цеха в мастерских Черноморского флота, но... "Погубила его дача Сталина. Как? Там на Холодной речке около Гагр дача Сталина. Станцию автономную там делали, он там и был два раза. Завидовали: ведь он же и в Белой армии служил, и советской власти". 25 октября 1937 года отчима забрали и посадили, свидетельство о смерти удалось получить лишь в 1973 году. В нем значится "сердечная недостаточность" – расстрел в переводе с советского на русский. В заключении он провел лишь месяц и два дня.

В школе №1 Севастополя, что рядом с кафедральным собором, Аня Крикун училась хорошо, учительница математики говорила, что у девочки особенные способности, но в их городе нет школы ее уровня. Правда, читать не любила: "С ремнем заставляли. А в третьем классе мама купила на рыке Робинзона Крузо – в дореволюционном издании. Я как села… И тогда уже с ремнем спать укладывали, лампочки выкручивали, скандалы закатывали. И пошло: и Майн Рид, и Фенимор Купер", – Купера Анна Васильевна произносит по-старинке, через "э" оборотное – Купэр. Как, впрочем, и кофэ, бэрэт. "В 5-м классе наткнулась у матери на тумбочке на книжку: "250 дней в царской ставке, времена Елизаветы Петровны". Тут уже путешествия побоку, исторические давай. Мать как-то достала мне Ключевского. В библиотеках тома не выдавали, а мать очень большую дружбу имела с евреями. И вот сказали, что есть дама, муж которой преподавал историю, он умер, а у ней прекрасная библиотека, она дает под залог и за 50 копеек в день. Мама мне Ключевского брала, платила". Сегодня Анна Васильевна не просто помнит историю с мельчайшими датами, фамилиями и полузабытыми фактами – может потягаться в знаниях со многими преподавателями.

В августе 1939 года "коренные севастопольчане" получили повестку: в 10-дневный срок покинуть город, выехав куда угодно, минуя 100-километровую зону вокруг столиц. "И тут чистая случайность: к моей крестной приехал знакомый из Курской области, там такой старинный городок есть – Обоянь. Через него Екатерина ехала в Крым. Он говорит: "У нас внизу квартирка свободная, а в городе две [школы] 10-летки и два техникума. А я 9 классов в Севастополе кончила, и мне еще 10-й кончать". Переехали: Анна Васильевна, ее мама и престарелая бабушка.

Лагерь вместо вуза

Школу Анна Васильевна закончила в 1940 году, но поступать было некуда. Готовилась девушка в Московский институт философии, литературы и истории – МИФЛИ, учила для этого немецкий. Но принимали туда только комсомольцев, а тут отчим – враг народа. Из больших городов рядом были Курск и Воронеж, но для вуза требовалась прописка. В Обояни же было только два техникума: библиотечный и педагогов начальной школы. "Мама у меня работала секретарем в суде, и судья решил помочь, – вспоминает Анна Васильевна. – У него фронтовой товарищ с гражданской войны был начальником паспортного отдела в Воронеже. Он прямо сказал: "Прописку сделают, но в институт не примут. Пусть идет в технологический, там у меня тоже знакомства есть". И вот я пошла на отдел "Технология сахароварения". Год проучилась – и война".

Войну Анна Васильевна встретила в Обояни, куда вернулась на летние каникулы. Сначала работала санитаркой в госпитале, что расположился в Обоянском Богородицком Знаменском монастыре. "Фронт подходил, там до Белгорода 75 километров. У меня была возможность уехать: предлагали, чтобы в штат санитаркой. Но маму забрали в трибунал секретарем – у них там одного секретаря убило, а другого ранило. А бабушку старую, как ее оставить? Могла в другое место еще уехать. Наверху у хозяйки командир дивизии жил. Говорит: "Я тебя в штаб заберу, ты немецкий неплохо знаешь, будешь там при штабе. Но я прекрасно понимала: ему 32 года, а мне 19. Что из этого получится? Говорить не надо!"

Впрочем, мама никуда не уехала: в ночь отъезда немецкие войска перерезали дорогу, и вся семья осталась в Обояни. В начале октября город был взят, мама пошла работать в паспортный стол, а Аня долго скрывалась от трудовой повинности – благо старостой квартала был друг семьи адвокат. Впрочем, в августе 1942 года 20-летнюю Аню все же ставят на учет, было очевидно, что вскоре она пополнит ряды остарбайтеров. "Стали на работы меня гонять – воронки засыпать, потому что бомбежки сильные были. И вот дочка директора школы, я с ней 10-й класс кончала, ехала мимо на велосипеде, увидела меня, отозвала и говорит: "Ты же угодишь в Германию". А я говорю: "А что, куда я денусь?" – "Давай, приходи к нам переводчицей. Она была переводчицей у военного советника, майора Германа Кауне".

"Я вечером пришла туда. Его не было. Я села на диване, собачка у него была пекинес. Рате. Она ни к кому не подходила, а ко мне прыгнула, легла и голову мне на колено. Я ее глажу сижу. Он зашел, встал: Was ist das? – кричит. Что случилось, что Рате пошла к чужому человеку? Он даже не стал проверять знания: "Завтра в 10 часов приходите на работу". Так я стала там работать".

Проработала у немцев Анна всего полгода, в феврале 1943 года советская армия заняла Обоянь, 22 февраля органы НКВД арестовали Анну, чуть позже – ее маму. Через несколько дней арестованных отправили пешком в Курск, где поместили в старинную Льговскую тюрьму. "Тюрьма забита была – даже в коридорах сидели люди. Кормить – считайте не кормили. Дадут две булки хлеба и сырой воды, а нас человек 40–50. Но много сидело курских девчат, им передачи приносили, они к этому хлебу не прикасались. Потом из деревни привезли нам передачки. По булке хлеба… А хлеб-то тогда пекли – вареной картошки добавляли много", – морщится Анна Васильевна. А бабушка? "Бабушка одна осталась… Умерла она в 1948-м. Человек ей там один помогал продавать вещи: обстановку мы ведь взяли у отчима из красного дерева. Ну и там какое золотишко… Этот человек ее и хоронил".

Рядом с городом шли бои, и заключенных начали этапировать на восток. На Пасху Анну Васильевну отправили в Вятлаг, в Кировскую область, а ее маму в Мордовию. Перед отъездом "приезжали с передачами, им говорят: "Идите на товарный вокзал, там вагоны, там будут принимать передачи". Люди посдавали, но никто этих передачек не получил. Они все, что хорошее там было, променяли на самогон. А из остального варили похлебку, кашу запеченную, картошку. Хлеба не давали, только сухари, хлеб тоже променяли на самогонку. В товарняках началась эпидемия тифа. Женщин-то было хоть немного, мы могли ложиться на железный пол, а мужики ехали все на корточках. Много поумирало".

В 13-м лагпункте Анна Васильевна работала на лесоповале, грузила 15-метровый корабельный лес. В конце 1943 года было проведено короткое следствие и суд, Крикун признали социально опасным элементом, присудив 5 лет вольной ссылки. Впрочем, ссылка в поселке Пезмог, что в 50 километрах от Сыктывкара, оказалась хуже лагеря: "Я там на лесозаводе работала. Там от лесной промышленности карточки давали – 600 грамм хлеба был потолок. А детям 200 грамм. Магазинов не было. Какая-то крупа – в столовой. В поселок выходили, там почта была, у кого деньги были, можно было у вольнонаемных продуктов купить. Я копейки получала. Одежды там не давали никакой, у меня что с собой было, все пообносилось: юбка эта – латка на латке. Комендантша говорит: "Пойдем на склад". Был же тиф, сколько похоронили, о-о-ой, – тянет Анна Васильевна. – Умирали, а вещи оставались, вот мне две юбки подобрали, кофточку и платок".

Карта лагерей Воркуты в мастерской архитектора Виталия Трошина

Анна Васильевна принялась зарабатывать на пропитание рукоделием: "Я вязала вольнонаемным, а они продуктами отдавали. Я имела возможность себе кашки сварить, пару картошек… Я вот к одной женщине ходила, у ней муж на фронте, она в лагере работала, у ней ребенок был. Она говорит: "Я дожилась, что у меня в сорочке одни латки, а нам идти в пищеблоке на санкнижку (на медосмотр. –​ РС), раздеться стыдно". Я говорю: "А у тебя какой, может, материал есть?" Она говорит: "Отрез ткани синей". Я посмотрела – мягкая ткань. Я говорю: "Знаешь что, Сима, тут я тебе две сорочки сделаю". А мне бабушка прислала валенки, а в них напхала ниток мулине, я и вышила их желтыми нитками, мережкой рубцы заделала, как принесла, она заплакала: "Я теперь счастливый человек, у меня такие сорочки!" Что там говорить: даже у начальника лагеря жена говорит: "Вот у меня нитки белые и немного зеленых, Новый год на носу, у дочки одеть ничего нет. Связала ей. Так такая была радая. Она мне ведро картошки дала, круп понасыпала, хлеба, рыбину мороженую дала – треску, бутылочку масла растительного. Вот так я ссылку пережила благодаря своим рукам".

Из коллаборационисток в шпионки

Вязание к добру не привело. 4 ноября 1945 года Анну Васильевну снова арестовали, отвезли в тюрьму НКВД в Сыктывкаре и устроили очную ставку с одним из прошлых клиентов – ссыльным русским немцем, который на допросе показал, что он был английским шпионом, а Анна Васильевна – немецкой. "А следователь попал мне – Гущин Николай Николаевич. Старший следователь важняк. Он меня пальцем не тронул, не крикнул, но он меня 17 суток держал без сна. Только ночные допросы. В 10 вечера отбой, только ляжешь – открывают окошко и повезли на допрос. Утром привозят – подъем, а днем не приляжешь – режим. Он меня до того довел, у меня головные боли начались. У меня волосы вот такие были, – показывает Анна Васильевна на талию. – И вот – банный день, я солдату говорю: "Срежь мне волосы", он: "Я только могу под машинку", я говорю: "Снимай" – а потому что голова болела, тяжело было с волосами. Что он плел, то я подписывала, лишь бы скорее осудили и в лагерь отправили: там я хоть отработаю и буду спокойно спать". 6 февраля 1946 года трибунал Печорской железной дороги дал Анне Васильевне 15 лет. 1 марта она оказалась в Воркуте.

Три с половиной года я работала на шахте №2, она закрыта давно. И на навалке, и скрепильщиком (скрепляла сваи в тоннеле, которые защищают шахтеров от проседания породы. – РС), работала, на лебедках (вывозила добытый уголь, завозила материалы в шахту. – РС)... Условия были очень плохие… Лагерь был смешанный – с мужиками. Бараки разные, но туалетом пользовались одним. Кормили так: суп – вода с мороженым турнепсом, ржавая хамса, с нее форшмак. В бараке тепло – две печки топились круглые сутки. В бараке человек 80. Гигиена? Ну кто в шахте работал, там была душевая. Из одного барака мужиков убрали и нас туда – а там клопов было… Да-а-а… Травили – и избавились. Потом чисто было. Смертность, конечно, высокая. И так умирали, и в шахте обвалы были. Вывозили без гробов тогда – общую могилу копали. Контингент был в основном по 58-й. Считаные были за убийство, грабеж, разбой. На второй шахте у нас было ¾ людей с Донбасса – они же знали это дело".

С 1949 года Анну Васильевну отправляют "по командировкам": строить дороги, рыть карьеры. Большая часть объектов, на которых она работала, давно закрыта, да и названия мало кто помнит. Анна Васильевна удивительно немногословна, когда речь заходит о Сталине. Не помнит, что делала 6 марта 1953 года, когда о его смерти объявили по радио, вспоминает только послабление режима: с заключенных сняли номера и разрешили переписку между лагерями, до этого она переписывалась с матерью через знакомую в Смоленске. В том же 1953 году мать Анны Васильевны освобождается по амнистии и приезжает к ней в Воркуту, где живет аж до 1981 года и умирает на 89-м году жизни. 18 февраля 1956 года освобождается сама Крикун, но решает остаться в Воркуте: ехать ей некуда и не к кому. Дома бабушки и мамы в Севастополе разрушены, да и документов на них не сохранилось, а на вопрос, почему не вернулась в Обоянь, эмоционально всплескивает тонкими морщинистыми руками: "А чего я поеду в такую провинцию, когда Воркута наша гораздо культурней? Тут у нас хороший театр был!"

Любовь и политика

Не обошлось и без романтики: в Воркуте Анна Васильевна вышла замуж. "Муж был выпускник Ленинградского военного училища имени Жданова. Воевал как сапер, старший лейтенант. 1921 года рождения, сидел здесь тоже, но у него не политическая... Они когда уже отвоевалися, гуляли, по пьяни завелися, и он бабахнул наповал с пистолета старшего лейтенанта. Поженились в 1955-м или раньше… Не помню. Я в общежитии жила, и он в общежитии жил, он на 17-й шахте работал горным мастером. А разошлись в 1958-м. У него брат, капитан-артиллерист, погиб, второй в Панфиловской дивизии – тоже погиб, он – третий, сестра не в счет. Он казах был. У них фамилия может переходить только старшему в роду, мне врачи сказали, что у меня детей не будет, а там наследника нужно. Аксакалы собрались, решили что я остаюсь старшей женой, а он берет вторую жену – для наследника. Но я не чокнулась, чтобы в Ашхабад ехать. Он меня предупредил: "Ты не вздумай за один стол с мужиками сесть". Я говорю: "Растудыть твою мать,  я приеду и мне первую рюмку не поднесут?" А он: "Ты что, с ума сошла? Женщины на той половине". Ну я говорю: "Мне ваши порядки не нужны", и мы разошлись тихо-мирно".

Справка об освобождении

После освобождения Анна Васильевна проработала 15 лет на шахте, в 1971 году вышла на пенсию, с 1990-го по 2001-й годы работала в Воркутинском "Мемориале". Современных политиков оценивает через их отношение к пенсионерам: "Сколько было наших правителей, одному только я желаю вечного покоя и царствия небесного – это пьянице Ельцину. Он нам дал такие льготы! И мое удостоверение о реабилитации подписано им. Работа во время войны на территории России засчитывалась нам день за три, как фронтовые. Бесплатное погребение; каждый год мы могли ездить куда-то: билеты оплачивались; бесплатное протезирование… И это все от нас Владимир Владимирович как языком слизал". Анна Васильевна получает пенсию в 25 тысяч рублей, но вот с 1 января урезали очередные льготы – по коммунальным услугам. Больше всего, впрочем, она не привечает Михаила Горбачева: "Чтоб его, как помрет, в смоле черти кипятили. Он все дело развалил!" Зато к Сталину относится на удивление толерантно: "Когда 90 лет мне было, приезжал Пуро (Анатолий Пуро – мэр Воркуты в 2011–2012 годах. – РС). Он мне говорит: "Вы, мол, наверное, на Сталина имеете злость?" А я говорю: "Чем Сталин больше царей? И повела его: а что Грозный с опричниной? А Годунов? И Николая II я ненавижу: и за расстрел Ленских приисков (1912 года. – РС), и за 9 января (1905 года. – РС), и за то, что он бросил во время войны на распутье государство!"

На свою жизнь Анна Васильевна смотрит с… благодарностью: "Я столько всего повидала! Я видела настоящую янтарную комнату в Ленинграде! Я видела шесть Кремлей, Третьяковскую галерею, панораму Бородинской битвы! Мне так повезло! Жаль только, что так сложилось, что нет образования, не могу студентам преподавать. У меня ведь есть, наверное, какие-то способности…" Способности, безусловно, есть, и неординарные. Такие же, как сама Анна Васильевна, такие же, как век, что ей суждено было прожить.

Весна на Угрешской улице

Юрий Борисёнок (кандидат исторических наук)
Олег Мозохин (доктор исторических наук)
Опубликовано на сайте газеты "Российская газета" 02 марта 2016 года

Как в 1930-е искали злоумышленников в советской химической промышленности

Плакат на актуальную тему художника В. Дени. Трубка Сталина. 1930 .

Инициированная Политбюро ЦК ВКП(б) и лично И.В. Сталиным масштабная и продолжительная кампания по борьбе с вредительством органически вросла в советскую действительность второй половины 1920-х - 1930-х годов. Фабрикуемые судебные процессы преследовали нехитрую цель: репрессируя одних, через страх отмобилизовать оставшихся на своих рабочих местах и таким способом стимулировать развитие советской экономики, реальное состояние которой было весьма далеко от победных рапортов, раздававшихся с высоких трибун и с газетных страниц. Мифология вредительства была предельно проста и крайне удобна для власти - все проблемы можно было списать на вредителей и их непременных спутников - шпионов и диверсантов.

Под вредительство с необычайной легкостью подводили и обычные для социалистической индустрии небрежность и халатность, и отдельные весьма немногочисленные "злые происки врагов". Благодаря публикации рассекреченных документов механизмы фальсификации вредительских судилищ, начиная с самых известных из них - "Шахтинского дела" и процесса "Промпартии", - выявлены подробно и обстоятельно. Вышедшая в свет в конце 2014 г. двухтомная публикация документов значительно расширила представления о "борьбе с вредительством" в различных отраслях советской промышленности1. Недавно рассекреченные документы архива президента РФ добавляют новых красок в картину разоблачения и наказания неугодных советской власти "спецов".

Далеко не всегда чекистам удавалось сколотить сколько-нибудь удовлетворительные обвинения во вредительстве даже в бумагах, отсылавшихся для прочтения "вождю народов". Только в кино - например, в известной картине Александра Мачерета по сценарию Юрия Олеши "Ошибка инженера Кочина" (1939) прозорливый сотрудник органов Ларцев, в роли которого снялся обаятельный Михаил Жаров, лихо выводил на чистую воду всех вредителей и диверсантов, в том числе и шпионку с крепким телом Лебедеву, сыгранную Любовью Орловой. На практике особенно натужно давались не шибко грамотным в те годы следователям наукоемкие отрасли - такие как химическая промышленность.

22 марта 1933 г. только что назначенный на должность зампреда ОГПУ Яков Агранов бойко рапортовал Сталину о том, что "агентурным путем раскрыта и ликвидируется к[онтр]р[еволюционная] фашистская, вредительская организация среди инженерно-технических работников Угрешского химзавода, возглавлявшаяся начальником проектного отдела завода инженером Мовчаном С.Д."2. Полномочное представительство ОГПУ по Московской области, которым Агранов руководил до своего повышения, выявило 22 участника опаснейшего с виду заговора: "Организация ставила своей задачей свержение советской власти путем вооруженного восстания и иностранной военной интервенции и установление фашистской диктатуры по типу итальянского и германского фашизма. На совещаниях руководящего ядра организации обсуждался вопрос о создании фашистской организации, которую предполагалось назвать "Российской Национальной Народной Партией". [...] Деятельность группы направлялась и руководилась центром, в состав которого входили инженеры Всехимпрома - Горденин, Левинсон, Афанасьев и Зак. Этим центром были созданы аналогичные фашистские ячейки и на Чернореченском, Бобриковском и Воскресенском химкомбинатах"3.

На дворе начало весны 1933-го, Гитлер только что пришел к власти в Германии, и намерения угрешских вредителей в показаниях Сергея Дмитриевича Мовчана, 1901 г. рождения, из харьковских крестьян, образование всего лишь среднетехническое, выглядели настолько зловеще, что "кремлевский горец" подчеркнул то место, где речь шла о покушении на него самого: "Одним из наиболее действенных методов борьбы с соввластью я считал применение индивидуального террора в отношении виднейших руководителей Компартии и, в частности, организацию теракта в отношении Сталина"4.

Политики вплоть до якобы замышлявшейся безвестными подмосковными химиками "организации вооруженного восстания, подкрепленного интервенцией" с целью "установления в России фашистской диктатуры"5 в показаниях вредителя Мовчана чрезмерно много - видать, "агентурным путем" удалось выведать прежде всего антисоветские разговоры, а уж из них потом наспех слепили расстрельное дело. Но нарисованная тем же Мовчаном картина реальных "вредительских" действий на Угрешском химзаводе (ныне на Угрешской улице в черте Москвы, тогда - в пределах Московской области) ничего "фашистского" не содержит и близко.

Даже на случай начала путча потенциальные убийцы товарища Сталина всего лишь обсуждали "вопрос об остановке завода [...], было решено: в случае начала переворота внутри страны или интервенции взорвать умформерное отделение и камеры "Бакмана"6. Тут даже элементарной логики не просматривается - зачем нужны взрывы на второстепенном предприятии, если переворот с интервенцией уже начались?

А дальше за вредительство выдавалась обычная безалаберность довоенного производства, да еще укрытая за терминами, употребление которых стоило чекистам изрядных усилий. В показаниях Мовчана от 11 марта 1933 г. читаем: "В отношении вредительства было решено: поддерживать существующие неполадки завода, производить задержку работ завода и принимать все меры к срыву производственной программы завода"7. Но уже 16 марта тот же подследственный заявил, что даже в этом, совершенно невинном по сравнению с "фашистской диктатурой" направлении не было сделано практически ничего, ибо вместо "организованного вредительства" постановили: "на первое время в целях маскировки целесообразно ограничиться тем, что пассивно относиться к существующим неполадкам на заводе и задержке ремонта, производимого механическим цехом"8.

Следом Мовчан приводил целый список мелких вредительских деяний, которые не тянут не то что на расстрельную статью, но и, скорее всего, на наказание в виде несоответствия занимаемой должности. Сам допрашиваемый каялся, к примеру, в том, что "сорван пуск блоков "Х" и "Ж" умышленным пуском мною чертежей в работу с явными ошибками"9. Вряд ли и производивший допрос чекист Столяров понимал вредительскую сущность такого, например, деяния: "С ведома технорука инж. Галковича и нач. бл. "Э" инж. Соловьева на электролитические ванны "Кребс" нередко подавался рассол, не отстоявшийся и не отфильтрованный, т.е. не чистый, под предлогом невозможности создать запас чистого рассола из затвердевшей на складе соли"10.

По всему выходило, что испортить большевикам обедни эти вражеские ухищрения были не в состоянии, и большого публичного процесса угрешских химиков устраивать не стали. Инженер Мовчан, впрочем, пополнил список жертв политических репрессий.

Новый Мирбах явился

15 июня 1933 г. другой зампред ОГПУ, Г.Е. Прокофьев, вместе со своим товарищем по Киевскому университету, начальником Экономического управления (ЭКУ) того же ведомства Л.Г. Мироновым, сообщили Сталину о раскрытии в химпроме другой "контрреволюционной вредительской и диверсионной организации". По состоянию на 1 июня в Москве, Кинешме и в Рубежном (УССР) было арестовано "25 работников химической промышленности, из них: инженеров - 14, техников - 1, других специалистов - 3 и мастеров из бывших кулаков - 7"11. Любопытно, что бывший анархо-коммунист Прокофьев и бывший бундовец Миронов не стали делать этих вредителей "фашистами", несмотря на то что действовали они якобы "по заданиям" германского химического концерна "ИГ Фарбениндустри".

Следователи ОГПУ не разбирались в химических технологиях, поэтому их аргументы в поисках вредителей были дилетантскими, но оттого не менее убийственными. Фото: Родина

Организацию обнаружили по вполне конкретному поводу - 17 ноября 1932 г. на заводе им. Ворошилова в НИОПИК (Научно-исследовательский институт полупродуктов и красителей) произошел взрыв опытной установки резиновых ускорителей, в результате которого погибли 4 и тяжело ранены 3 человека. Из расследования ЭКУ ОГПУ получился изобилующий крутыми поворотами сюжета детектив на производственную тему с элементами откровенно ненаучной фантастики. Ответ на главный вопрос, почему стал возможен взрыв на важном для обороны страны химическом предприятии, прятал концы в воду: инцидент объявили диверсией, произведенной "по прямому заданию представителя фирмы "И.Г." - Мирбаха (ныне выехал в Берлин)"12. Получалось, что главный диверсант со знакомой после покушения левых эсеров на германского посла (6 июля 1918 г.) фамилией скрылся, а его пособников чекисты почему-то выявлять не поспешили, сосредоточившись на куда более мелком вредительстве на трех химкомбинатах и попутно, похоже, зацепивших экономический шпионаж немцев, но без цели диверсии.

Из многостраничных приложений к записке взору Сталина открывалась довольно сумбурная картина: показания Ивана Ивановича Лосева, бывшего заведующего планово-техническим отделом НИОПИК, отразили движение, скорее всего, реальных денег в сумме 12 и 9,5 тысячи рублей, полученных из германского посольства за сведения о советском химпроме, в особенности о заводе в Кинешме13. Но при этом Лосев раскаивался и в том, что диверсии и вредительство финансировались немцами, причем почему-то постфактум и без проверки сообщенных данных.

Масштаб же проплаченных злодеяний был явно мелок - утомительные даже для любознательного вождя описания аварий химического оборудования с терминами типа альфанафтиламин и эпизоды откровенного ротозейства, к примеру, на Кинешемском химзаводе: "Проведенная электриком Соловьевым по заданию главного механика затяжка с переменой мотора в нитровальном цеху приводила к недостаточно интенсивной работе вентиляционной системы цеха, что увеличивало случаи отравления в цеху, особенно в жаркое время"14. А на Дорогомиловском химкомбинате им. Фрунзе в корпусе N 11 3 февраля 1933 г. в аппарате системы Фредеркинг была обнаружена гайка в коробке шестерни, "что привело к повреждению подшипника и остановке аппарата на ремонт". Сталина убеждали в том, что случившееся "могло быть следствием умышленного подкидывания ее (гайки. - Авт.) с целью порчи и выведения из строя важнейшего аппарата корпуса"15.

Большого процесса не стали устраивать и после записки Прокофьева и Миронова - иначе пришлось бы публично доказывать, что немцы, которые сами же и поставляли химическое оборудование, устраивали на нем же диверсии вплоть до подбрасывания гаек и "обреза болтов при действии мешалки".

"Разве Бродов не арестован?"

Если в 1933 г. выявление вредителей на химических производствах было делом хлопотным и утомительным, то уже в 1935м и тем более в 1937м дела "химических диверсантов" состряпывались без излишней оглядки на тонкости технологического процесса. 4 декабря 1935 г. Г.Е. Прокофьев сообщал Сталину о выявлении группы диверсантов из четырех бывших членов ВКП(б), собиравшихся с помощью динамита взорвать парокотельную установку азотно-тукового комбината в Горловке. Два мастера (Фома Шаврин и Иван Винокур), механик Николай Щадных и старший экономист Николай Добычин (он "дважды исключался из партии за пьянство и разложение") составили преступную группу, которая собиралась на квартире у Шаврина, "пьянствовала там, вела антисоветские разговоры и за саботаж в работе комбината была уволена"16. Озлобившись против партии, горловские вредители планировали проникнуть на комбинат в пустом товарном вагоне, заложить 20 кг динамита и получить от Щадных 5 тысяч рублей.

Любопытно, что иностранные разведки в этом сообщении не фигурируют. А вот в 1937 г. для ареста и расстрельного приговора для работников химической отрасли не требовалось и такой незатейливой легенды. 25 августа 1937 г. неутомимый прокурор А.Я. Вышинский рапортует Сталину и В.М. Молотову в старорежимной стилистике: "Доношу, что 20-го сего августа военным трибуналом Ленинградского военного округа рассмотрены дела диверсантов-террористов, орудовавших на заводах химической промышленности. Военным трибуналом приговорены к расстрелу:

1. Федоров В.А. - бывш. технический директор з-да N 52.

2. Лысенко Г.В. - б. инженер з-да N 52.

3. Павловский Н.Я. - б. конструктор з-да N 52.

4. Тумчонок И.Ф. - б. зам. нач. 3го цеха з-да им. Морозова.

5. Курочкин А.А. - б. рабочий з-да им. Морозова.

6. Данилов М.А. - б. нач. цеха з-да N 6"[17].

Андрей Януарьевич не забыл сообщить, что приговоры в исполнение приведены, а вот о деталях обвинения умолчал. Впрочем, подробности по химической части иногда требовались в процессе ареста "врагов народа". Так поступил работавший в ЭКУ с 1922 г. Д.М. Дмитриев в бытность свою начальником управления НКВД по Свердловской области. Дело происходит в Березниках, уже известных тогда советским людям с подачи Константина Паустовского как "республика химии". 15 августа 1937 г. Дмитриев шлет наркому Н.И. Ежову меморандум N 26448, в котором просит "ускорить санкцию" на арест директора Березниковского химкомбината Михаила Ивановича Пучкова. Дело отлагательств не терпит: в аммиачном цехе "создалось крайне угрожающее положение, чреватое взрывом с угрожающими последствиями. В большом газгольдере на нижнем телескопе образовалась трещина длиной 15 сантиметров при ширине 2-3 миллиметра, из которой на вторую площадку поступает чистый газ"18. Попутно сообщается, что Пучков изобличен как агент германской разведки.

Сталин ставит на этом сообщении резолюцию "Важно", и делу дают дальнейший ход. В меморандуме Дмитриева Ежову под N 34824 от 29 сентября 1937 г. отмечается, что Пучков организовал повстанческую группу и собирался взорвать "весь химкомбинат в момент начала войны"19. Через год, 23 октября 1938 г. тот же Дмитриев, будучи арестован сам, показал на допросе у Л.П. Берии, что "мы имели исчерпывающие агентурные данные о контрреволюционной деятельности Бродова - начальника Главазота Наркомтяжпрома СССР. Бродов вел организованную работу, добиваясь развала азотной промышленности. Действовал он не один, а с целой группой. Я законсервировал это дело, изощряясь при этом в подлогах и не допуская реализации его путем арестов". Но в 1937-м именно Дмитриев доложил Ежову, что немецкого шпиона Пучкова завербовал именно Евель Львович Бродов, "ныне являющийся начальником Главзолота Наркомтяжпрома"20. Перепутав Главазот с Главзолотом, Дмитриев привлек к этому делу внимание Сталина. "Ежову. Разве Бродов не арестован?" - задался вопросом вождь. Оказалось, что нет.

Но большого "химического" процесса не получилось и на этот раз. Арестованный 5 октября Бродов был расстрелян 10 декабря 1937 г. как член "антисоветской троцкистской организации" и немецкий шпион. Приговор в отношении Пучкова как участника "контрреволюционной террористической и диверсионно-вредительской организации правых" был приведен в исполнение 14 января 1938 г. Так и не стала химическая промышленность СССР площадкой для еще одного большого процесса вредителей-интеллигентов, о которых еще в 1930 г. прозорливо писала Александра Коллонтай: "Показательные процессы отшатывают от нас сочувствующую интеллигенцию... Много падут и без настоящей вины. Это мне всегда неизбежно больно"21. Сталину и прочим участникам вредительских спектаклей ни тогда, ни потом больно не было...

***

Примечания
1. Архив Президента Российской Федерации (АП РФ) Политбюро и "вредители". Кампания по борьбе с вредительством на объектах промышленности. Сб. документов под общей редакцией О.Б. Мозохина. Т. 1-2. М., 2014.
2. АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 358. Л. 1.
3. Там же. Л. 1-2.
4. Там же. Л. 6.
5. Там же. Л. 10.
6. Там же. Л. 11-12.
7. Там же. Л. 12.
8. Там же. Л. 13.
9. Там же. Л. 14.
10. Там же. Л. 15.
11. Там же. Л. 23.
12. Там же. Л. 24.
13. Там же. Л. 76-79.
14. Там же. Л. 74.
15. Там же. Л. 164.
16. Там же. Л. 172.
17. Там же. Л. 177.
18. Там же. Л. 176.
19. Там же. Л. 179-180.
20. Там же. Л. 179.
21. РГАНИ. Ф. 3. Оп. 62. Д. 104. Л. 54.