Зачистка чистильщика ("Русский базар", США)

Иосиф Тельман
Опубликовано на сайте Радио "Голос России" 30.03.2012

© Фото: ru.wikipedia.org

Имя Николая Ежова неотделимо от “большого террора” в СССР. 1937 год - пик кровавой чистки. Это был разгар деятельности Ежова. Широко проводилась она и в 1936 году, когда его назначили наркомом внутренних дел, и в 1938-м, в конце которого его сместили с поста шефа НКВД

Эти годы советские историки назовут “ежовщиной”, видимо для того, чтобы переложить со Сталина на него основную вину за репрессии.

За короткое время имя Ежова стало наводить ужас в СССР. Советская пропаганда начала шумную кампанию прославления Ежова, которого называли “железным наркомом”. В то время СМИ утверждали, что в “ежовых рукавицах” НКВД крепко зажал врагов Советской власти и Коммунистической партии.

Ежов был полным невеждой. Имел незаконченное низшее образование - только 2 класса начальной школы. Как бы мы ни относились к Дзержинскому, но нельзя отрицать, что он был человеком образованным. Менжинский вообще был интеллектуал и полиглот - знал то ли 12, то ли 15 языков, хорошо разбирался в точных науках. Генрих Ягода, конечно, не был интеллектуалом, но был грамотным, в молодости работал фармацевтом. Хотя все они были палачи.

Ежову, тем не менее, отсутствие образования не помешало делать карьеру, занимать высокие посты. Во времена, когда анекдоты про Сталина считались преступлением, один был широко в ходу: “Товарищ Сталин - великий химик. Он из любого выдающегося государственного деятеля может сделать дерьмо, а из любого дерьма - выдающегося государственного деятеля”.

Когда Ежов приступил к работе в НКВД, он начал с обновления кадров в центре и на местах. В аппарат наркомата, который был значительно расширен, пришли сотни новых людей, главным образом работников из областей. В четыре раза были увеличены оклады сотрудников НКВД. Они значительно превышали оклады работников партийных и государственных органов, были выше, чем в армии.

Своим величайшим достижением Советская власть всегда считала планирование. Однако в планировании экономики она не очень преуспела, ни один пятилетний план не был выполнен, хотя всегда трубили о колоссальных успехах. Зато террор тоже развернулся по плану. Каждая республика, область получили установки - сколько людей надо арестовать и уничтожить. План включал две категории: “расстрел” и “лагерь”.

Кровожадные планы составлял НКВД, а утверждало Политбюро. Эти документы и теперь страшно читать. Устанавливалось строго бюрократическое лимитирование уничтожения людей. Но еще более ужасает инициатива местных кадров. Никто не просит уменьшить лимиты на отстрел сограждан, просят увеличить.

Вот характерное письмо: начальник Управления НКВД по Омской области Горбач сообщает Ежову, что в этой области по первой категории арестовано 5444 человека. “Прошу увеличить лимит первой категории до 8 тысяч человек”. Ежов согласовывает со Сталиным и на документе резолюция генсека: “т. Ежову. За увеличение лимита до 8 тысяч. И.Сталин”.

Украине увеличивают дополнительно на 30 тысяч, Белоруссии - на 5 тысяч и т. д. Владимир Петров, работавший в шифровальном отделе НКВД, рассказывал, что иногда посылали такие телеграммы “Город Фрунзе. НКВД. Уничтожьте 10 тысяч врагов народа. Об исполнении доложить. Ежов”.

Помимо всего прочего в 1937-1938 годах Ежов направил Сталину 383 списка арестованных из числа руководящих работников и членов их семей, они включали тысячи людей. Если Сталин ставил напротив фамилии цифру 1 (первая категория) - это означало смерть. Цифра 2 - тюрьма или лагерь. Росчерком пера тирана решались судьбы людей.

Вот интересный документ. 10 июня 1937 года секретарь Московского обкома и горкома ВКП(б) Никита Хрущев сообщает вождю, что в Москве и в области подлежит расстрелу 6590 человек. Он просит утвердить тройку, которой предоставляется право приговаривать к расстрелу, и включить в ее состав секретаря МК и МГК ВКП(б), то есть его самого.

И это пишет тот самый Хрущев, который потряс 20-й съезд, а за ним весь мир своим докладом “О культе личности и его последствиях”. Сколько погубил кровавый террор? На этот вопрос точно уже никто не сможет ответить.

«Власть не ассоциирует себя с репрессированными, она ассоциирует себя с властью»: новосибирский историк о сталинских репрессиях

Беседовал Алексей Мазур
Опубликовано на сайте Тайга.инфо 30 марта 2012 года

Материал о круглом столе в Новосибирске, посвященного судьбе здания бывшей следственно-пересыльной тюрьмы, через которую в сталинские годы прошли сотни тысяч репрессированных, вызвал множество вопросов, в том числе и о том, насколько массовыми были репрессии. Решив продолжить тему, Тайга.инфо поговорила с новосибирским историком Алексеем Тепляковым, автором нескольких статей и книг о работе советских карательных лагерей в Сибири.

Тайга.инфо: Правда ли, что через тюрьму на пересечении Нарымской и 1905 года шёл основной поток репрессированных на территории Сибири?

— В Новосибирске было не меньше четырёх тюрем в середине тридцатых годов. Но эта была самая крупная, и у неё был статус пересылки. Поэтому все, кто шёл на Колыму, кто шёл в лагеря Восточной Сибири, — они шли через эту тюрьму. Пересыльные тюрьмы в крупных областных центрах — это так называемые «этапы», через них этапировали заключенных. Это производилось десятилетиями — до начала пятидесятых. Сотни тысяч людей, видимо, в год проходили через эту тюрьму, где они «отстаивались», с ними проводили разные процедуры — мыли, прежде всего, кормили, собирали этап и отправляли дальше.

Тайга.инфо: А те, кто был репрессирован на территории Новосибирской области, попадали в эту тюрьму?

— Конечно. Это была самая крупная тюрьма, она выполняла еще и функции следственной тюрьмы. Там не содержали тех, кто был приговорён к тюремному заключению, таких было не очень много, и для них существовали специальные тюрьмы. А вот новосибирская была — следственная и пересыльная. Человека после следствия либо расстреливали, либо отправляли в лагеря. Наиболее ценные арестованные содержались в здании современного ФСБ (Коммунистическая, 49, — прим. Тайга.инфо), а тогда НКВД, в подвалах.

В этих подвалах сейчас архив. Размеры там были поменьше, и в 1938 году в этой «пересылке» специально сделали так называемый «особый корпус» — весь второй этаж разгородили комнатами допросов. И там, в этих бывших камерах, которые стали кабинетами следователей, там проводились круглосуточные допросы. Чтобы справиться с огромным потоком арестованных, который был в 37-38 годах, там трудилось одновременно до ста следователей.

Тайга.инфо: То есть, всего следователей было несколько сотен?

— Да-да. У них был жесточайший режим, всё управление работало, плюс им помогали курсанты из Москвы, пограничники, которые просто не давали подследственным спать. Нормальная такая была работа для начинающего чекиста, называлось «подсидка» — сидит и тормошит. Ну и орёт.

Тайга.инфо: Сегодня большие разногласия по масштабу репрессий. Называются самые разные цифры — от 700 тысяч до 50 миллионов. Сколько было осуждено в Новосибирской области по 58-й «политической» статье?

— Понимаете, проблема в том, что Новосибирская область образовалась только в октябре 1937 года. До этого был огромный Западно-Сибирский край. Когда из неё выделилась Новосибирская область, в неё входила и нынешняя Томская, и Кемеровская области. Поэтому сказать четко, сколько именно у нас было расстреляно, — затруднительно. Наверно, тысяч 20. А по Сибири в целом могу достаточно точно сказать, мне удалось эту цифру вычислить, было расстреляно 130 тысяч человек за тридцатые годы.

Тайга.инфо: А сколько было тогда население Сибири?

— Девять миллионов.

Тайга.инфо: То есть, каждый семидесятый примерно был расстрелян?

— Да. А если пересчитать на взрослое работоспособное мужское население, потому что женщин расстреливали относительно мало, меньше 10 процентов от общего числа, то получится несколько процентов.

Тайга.инфо: На территории тюрьмы проводились расстрелы?

— Точно неизвестно, но такая практика была очень распространена. Это было удобно, подвалы были расположены рядом. В тех городах, где был большой поток, например в Москве, людей вывозили в Бутово, и там расстреливали. Использовали «душилки» — пускали выхлопной газ в салон, и люди выходили уже вялые и частью потерявшие сознание. Их расстреливали и сваливали в рвы пятиметровой глубины. У нас могло быть что-то подобное. А могли расстреливать и прямо в тюрьме. Была практика захоронений на территории тюрем, в Барнауле рядом с тюрьмой хоронили массово. В Тобольске, в Колпашево. Это точно известно. В Сибири это было распространено.

Тайга.инфо: По Новосибирску известны места расстрелов и захоронений?

— Происходили расстрелы на территории Берёзовой рощи. Там, где сейчас парк культуры и отдыха, было кладбище официальное, и какой-то его сектор был отведен для этого.

Тайга.инфо: Там расстрелы происходили или только захоронения?

— Захоронения происходили точно, а расстреливали на месте или привозили — сейчас сказать затруднительно.

Холодные монументы ГУЛАГа

Ольга Малахова
Опубликовано в газете Забайкальская магистраль 30 Марта 2012 года

Безвестные заключённые оставили о себе добрую память на чернышевской земле.

Высеченный из камня образ будёновца
у железной дороги близ Улея

В 1932 году на основании постановления Совнаркома СССР в Чернышевском районе началось строительство вторых путей Транссиба, которое было передано БАМЛАГу (Байкало-Амурский исправительный трудовой лагерь) с центром в городе Свободном. Позднее главным строительным объектом БАМЛАГа станет будущая Байкало-Амурская магистраль. Начальником строительства и управления этого лагеря и управления желдорстроя НКВД на Дальнем Востоке в 1933 году был назначен Нафталий Френкель, бывший начальник строительства Беломорканала.

В прошлом одесский бандит и «авторитет», блестящий коммерсант и отъявленный мерзавец, обманувший Дзержинского, Френкель, как опытный делец, смог сделать лагерную каторгу рентабельной, превратить её в источник громадных денежных средств, что позволяло быстро оборачивать часть их. Нажитые деньги он пускал на подкупы и взятки. «Политико-воспитательную работу» Френкель не принимал, даже как термин. Обладая завидной интуицией и волчьим чутьём, он обожал стравливать между собой людей, наблюдая за развитием конфликта. Таким способом, выявляя слабые места людей, он умел подчинять их себе. Друг наркома Генриха Ягоды, Френкель стал генерал-лейтенантом инженерно-технической службы и был трижды награждён орденом Ленина. В 1947 году он подал в отставку по причине болезни. «Героя» и орденоносца, державшего в своих руках всю экономику и систему советских лагерей БАМЛАГа, провожали на пенсию с почестями и очередной правительственной наградой. В возрасте 77 лет Нафталий Френкель мирно скончался в 1960 году.

В Чернышевском районе в 1933 году по решению НКВД были построены лагеря политических заключённых для мужчин и женщин, которые строили железную дорогу. Они работали без выходных за пайку чёрного хлеба в день. Хлеб получали глинистый, с мякиной и дроблёным зерном. «Кто работал, получал по 500 граммов в день, кто не мог работать – по 300 граммов», – пишет доктор исторических наук Дмитрий Мищенко. Баланда выдавалась в довесок раз в день лишь ударникам каторги, участвующим в соцсоревновании. От грязноватой на вид похлёбки из мороженой картошки шёл густой запах прелых протухших продуктов.

Именно Френкель предложил распределение питания среди заключённых – хлебную шкалу и шкалу приварка. Бывший заключённый, как мошенник и вор отбывавший в середине 20-х годов наказание в Соловецких лагерях, Френкель выдвинул идею организации лагерной жизни, дающую возможность выжимать из заключённых все соки. Его формула звучала так: «От заключённого нам надо взять всё в первые три месяца, а потом он нам не нужен».

Рабочий день продолжался всё световое время дня. Только в жестокие морозы люди сидели в бараках, где не полагались печи. Люди согревались теплом собственных тел. Условия работы были одинаковыми как для мужчин, так и для женщин. Политические, находящиеся среди уголовников, работали вместе с другими заключёнными и отличались лишь тем, что их головы не брили наголо. Этих «врагов народа» в наказание размещали среди самых отпетых уголовников.

В Чернышевском районе с тех лет сохранилась одна каменоломня, что находится недалеко от железной дороги у скалы между Улеем и Бушулеем. Работа камнеломов была самая трудоёмкая. Вручную из бутового камня заключённые выкладывали трубы, мосты и тоннели вдоль железной дороги. Эти сооружения, как оказалось, ещё сегодня самые долговечные и прочные. Камнетёсы, ко всему прочему, умели мастерски высекать из природного камня памятники и монументы. Старожилы вспоминают, что когда-то в самых суровых местах строительства железной дороги, близ станции Амазар, на 7031-м км, прямо из природной скалы на высокой горе был высечен огромный бюст Сталина, который позже снесли.

В нашем районе у бровки второго пути на 6606-м км, недалеко от Улея, прямо на каменной плите высечена фигура будёновца. Он словно лежит на сырой земле, среди травы у железнодорожного полотна. Путейцы ухаживают за каменным свидетелем истории прошлых лет – подкрашивают его длинную, до пят, зелёную шинель и будёновку с большой красной звездой.

Кроме прокладывания вторых путей Забайкальской железной дороги, заключённые построили в Чернышевске вокзал, водовод, две школы, баню, возвели корпуса электростанции, вагонного и локомотивного депо.

О скорбном пребывании узников БАМЛАГа на земле чернышевской остались заброшенные безликие ряды заросших травой бугорков – могил на западной окраине районного центра, кладбище заключённых-железнодорожников у станции Зудыра, да здания добротных построек, что до сих пор служат людям.

"Весь колхоз-батальон переводится на гражданское положение"

Опубликовано в Еженедельнике "Коммерсантъ", №12 (966), 26.03.2012

80 лет назад, 16 марта 1932 года, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о формировании в составе Наркомата обороны Особого колхозного корпуса, похожего на осуждаемые большевиками военные поселения царских времен с солдатами-землепашцами. Обозреватель "Власти" Евгений Жирнов выяснил, что получилось в результате слияния армии и деревни.

"Из года в год растет обратничество"

Как бы ни менялась и ни преобразовывалась российская власть, какие бы слова об отречении от старого мира при этом ни говорились, на протяжении веков при решении важных государственных проблем сохраняется удивительное единство подходов. Возьмем, к примеру, отношение власть имущих к жителям страны. Хоть во времена Рюриковичей, хоть во времена Петра I, хоть в эпоху Сталина правящая элита пребывала в совершенной уверенности в том, что у России есть огромный и вечно возобновляемый ресурс — ее население.

Петр I срывал с мест десятки тысяч людей и отправлял их на свои великие стройки — Санкт-Петербург, крепости, верфи, каналы,— ничуть не задумываясь о том, сколько из них может погибнуть. Ведь на обширных просторах его царства существовало еще немало уездов и деревень, жителями которых можно было пожертвовать ради великих целей. Благо потом народится много новых подданных.

Та же самая картина наблюдалась и в сталинскую эпоху — начиная с Гражданской войны и ликвидации кулачества как класса. Ведь именно тогда набрала популярность расхожая фраза "лес рубят — щепки летят", дополненная во время тотальных репрессий другим крылатым выражением — "незаменимых людей у нас нет".

Единство подходов порождало удивительно схожие решения в конкретных ситуациях. Причем советские руководители без особого стеснения брали готовые рецепты ненавистной им царской власти, слегка адаптировали их к новым условиям и пытались с их помощью решить свои насущные проблемы.

Возьмем, к примеру, борьбу с врагами существующего строя. Во время и после первой русской революции 1905-1906 годов для борьбы с антиправительственными элементами, как их тогда называли, использовались не только правительство, охранка и войска. Официальная пропаганда нагнетала ненависть к внешним и внутренним врагам, и под ее влиянием члены монархических организаций устраивали погромы и расправлялись с противниками режима.

Успешный царский опыт натравливания одной части общества на другую оказался востребован и большевиками. Во время ликвидации кулачества важнейшую роль играли комитеты бедноты, которые определяли, кого из односельчан записать в кулаки. Интерес членов комбедов к участию в акциях подогревался не только большевистской агитацией, распалявшей ненависть к зажиточным крестьянам, но и чисто материальными соображениями. Ведь активисты раскулачивания получали часть имущества раскулаченных.

Правда, используя царский опыт, большевики не всегда учитывали специфику условий в разных частях обширной страны. К примеру, на Дальнем Востоке в числе кулаков было немало людей, собственными руками создавших и поднявших свои хозяйства в тайге. Их какими-то комбедами запугать было трудновато. К тому же из-за отсутствия дорог во всем Дальневосточном крае наблюдались трудности с вывозом раскулаченных на стройки и прииски в северные районы. И в итоге комбеды притихли, а раскулачивание забуксовало.

В ответ партийные и советские руководители низового уровня решили сломить сопротивление не желавших сдаваться кулаков расширением масштабов репрессий. Но несколько перестарались.

"Местные власти,— писала историк Л. И. Проскурина,— "усилили" работу по раскулачиванию. По отдельным селам раскулачили от 10 до 23% крестьянских хозяйств, в том числе середняцких, бедняцких и даже хозяйств бывших партизан и красноармейцев".

Вслед за русскими крестьянами настала очередь корейских поселенцев:

"Под нажимом властей,— констатировала Проскурина,— стали объединяться в колхозы проживавшие в крае корейские крестьяне. Часть из них была раскулачена. Массовые обыски, групповые аресты, реквизиция хозяйств привели к уходу корейцев из края за границу. По отдельным районам бегство корейского населения приняло большой размах. Так, в Сучанском и Шкотовском районах ушло до 60% корейцев, в Гродековском — 50%, в Черниговском — 45% и т. д.".

Для Дальнего Востока страны, где плотность населения по данным 1925 года оказалась в десять раз меньше, чем в европейской части СССР, это превратилось в настоящую катастрофу. Естественным результатом бурного раскулачивания и коллективизации стало резкое падение площадей обрабатываемой земли и, соответственно, урожаев, что для Дальнего Востока, учитывая трудности подвоза всего и вся, стало весьма серьезной проблемой.

Ко всем прочим бедам программа организованного переселения людей из центральных районов страны на ее восточные окраины, проводившаяся до революции и возобновленная в 1924 году, давала мизерные результаты. Дальневосточный крайком ВКП(б) в июне 1929 года вынужден был признать, что переселение не дает необходимых результатов и далеко не все из прибывших отправляются к месту назначения, а некоторые и вовсе возвращаются обратно в родные места:

"Количественная эффективность переселения очень низка, так как за два минувших года и текущий водворилось 15,4 тыс. семей, а осело 11,7 тыс. семей. Из года в год растет разрыв между ходачеством, зачислением и водворением, растет обратничество... Охват сплошным заселением особо важных в количественном отношении районов отсутствует, т. к. эти 11 тыс. переселившихся семей разбросаны мельчайшими группами по всему краю".

Подобное положение, конечно же, не удовлетворяло ни местные, ни центральные власти.

Родимые пятна советской истории

Опубликовано на сайте Полiт.ua 22 марта 2012 года

Мы публикуем заключительный материал из цикла статей о Большом терроре 1937 годе, вышедших в журнале "Знание - сила" в ноябре 2007 г.

Напомним, что ранее вышла беседа Аресения Рогинского и Александра Даниэля о 1937 годе: часть I и часть II

А. Рогинский: Есть 1937 год как таковой. Есть разные концепции и мнения специалистов, известные в узком кругу, - и есть его образ в массовом создании. Последнее сейчас мне представляется особенно важным.

Из тезисов Мемориала «1937 год и современность»:

«И сейчас в стереотипах общественной жизни и государственной политики России... явственно различимо пагубное влияние как самой катастрофы 1937-1938 годов, так и всей той системы государственного насилия, символом и квинтэссенцией которого стали эти годы. Эта катастрофа вошла в массовое и индивидуальное подсознание, покалечила психологию людей, обострила застаревшие болезни нашего менталитета, унаследованные еще от Российской империи, породила новые опасные комплексы.

Ощущение ничтожности человеческой жизни и свободы перед истуканом Власти; привычка к управляемому правосудию; имитация демократического процесса при одновременном выхолащивании основных демократических институций и открытом пренебрежении правами и свободами человека; попытки поставить независимую общественную активность под жесткий государственный контроль; воскрешение в современной российской политике старой концепции «враждебного окружения», истерический поиск «врагов» за рубежом и «пятой колонны» внутри страны в новом политическом контексте; легкость, с которой в нашем обществе возникают и расцветают национализм и ксенофобия; интеллектуальный конформизм и безудержный цинизм; катастрофическая разобщенность людей, острый дефицит человеческой солидарности — все это результат репрессий, депортаций, насильственных переселений, все это непреодоленный опыт Большого террора и его наследие».

Живые свидетели ушли, остается картинка на экране

А. Рогинский: Пока были живы люди, которых 1937 год застал взрослыми, которые пусть каждый по-своему, но как-то трактовали его, опираясь на свое тогдашнее восприятие, эта катастрофа хранилась не только в архивах или публикациях, не только в официальной, но и в живой памяти. Точнее, только там она и хранилась долгое время, потому что в официальной памяти ее как бы и не было вовсе.

В 1937 году родные расстрелянных приходили с передачами; им говорили: никаких посылок, арестованный осужден на 10 лет без права переписки. Таких приговоров не было, это означало расстрел. Но родные этого не знали и в 1947 году явились с новыми передачами. И опять никто им не говорил, что арестованный давно расстрелян; сообщали, что он умер в лагере от пневмонии, тифа, еще какой-нибудь напасти и сроки указывали самые разные, чтобы рассредоточить даты гибели, сконцентрированные в 1937-38 годах. Эта ложь — символ тогдашней официальной памяти о терроре. Ну и сталинские объяснения в «Кратком курсе» о разгроме троцкистов и прочих предателей.

Впервые о 37-м публично заговорил Хрущев и дал ему самое простое объяснение: борьба Сталина за единоличную власть в стране. Это было время массового освобождения политических заключенных. В печати появились воспоминания о репрессиях, о лагерях, статьи и книги о людях — жертвах террора. Но в истолковании событий подавляющее большинство этих публикаций не выходило за рамки хрущевской версии. Никто не собирался официально пересматривать всю советскую историю; коллективизация, например, осталась в ней как событие, может, и жесткое, но правильное. Да и 1937 год в рамках хрущевского доклада воспринимался, прежде всего, как репрессии против верных ленинцев в партийном аппарате, против военного и хозяйственного руководства, а также интеллигенции. Многих сотен тысяч арестованных, расстрелянных, сосланных простых людей как бы и не существовало. До сих пор постоянно сталкиваешься именно с такой точкой зрения на Большой террор: мол, 37-й только потому особенно запомнился, что большевики тогда уничтожали «своих». Знаки-то поменялись, и к этим «своим» — зачастую никакого сочувствия, но суть трактовки прежняя, хрущевская, хотя множество документов, опубликованных в последние годы, ее опровергают

Брежневская эпоха существенно сместила акценты. Тема репрессий вообще была исключена из официальной памяти. Она исчезла из публицистики, из СМИ, практически перестали публиковаться мемуары, в которых она занимала сколько-нибудь заметное место, упоминания о репрессиях были удалены из энциклопедий. Ну, а до исторических исследований дело не дошло даже и в хрущевские времена. Правда, и во второй половине 1960-х, и в 1970-е годы тема сталинского террора не исчезала из сферы культуры, из художественной литературы, театра, кино — там упоминать о репрессиях со скрипом, но дозволялось.

Вряд ли сталинские репрессии импонировали кому-то во властной элите эпохи Брежнева. Никто не утверждал, что массовые аресты и расстрелы — это хорошо и правильно или, что их вообще не было. Дело в другом: идеология власти практически полностью изменилась, коммунистические идеи, в верности которым власть клялась, реально даже для этой власти перестали быть высшей ценностью, их место де-факто заняли государственнически-державные концепции. И образ Сталина — постольку, поскольку его имя вообще рисковали упоминать (ХХ-й-то съезд никто не отменял!), — теперь начал превращаться исключительно в образ строителя государства. Этакий полуанонимный (и полутабуированный) отец отечества. Конечно, были у него перегибы, много невинных людей перед войной пострадало, но что уж тут поделаешь теперь, а он все-таки великое дело творил, страну от сохи до гигантской индустриальной державы сильной рукой довел, войну выиграл. И все это как-то укладывалось в общественном сознании, поскольку наши граждане воспитаны в полной уверенности, что государственные интересы выше частных не только интересов, но и жизней.

Все это обрастало мифологией — вроде того, что полстраны писало доносы на другую половину. Это легенда, и совсем не безобидная. Все виноваты - значит, виноватых и вовсе нет. И Сталин, и, по его указанию, Ежов заботились о том, чтобы связать всех круговой порукой, обшей виной: собрания принимали резолюции, митинги организованно рассылали телеграммы с поддержкой и требованием новых арестов и расстрелов. Остается лишь удивляться тому, насколько неэффективными оказались именно эти их усилия: архивные материалы, с которыми мы работали в начале 90-х, свидетельствуют, что по прямым добровольным доносам («сигналам») в 1937-1938 было арестовано сравнительно немного людей — процентов, может быть, 5-7. Другое дело — по показаниям «выбитым» или данным под угрозой гибели семьи; но кто тут возьмется быть судьей... Остальное — такая же легенда, как тотальная слежка за интеллигенцией в 70-е годы: мы были поражены, увидев по документам архива КГБ, сколь ничтожное число даже явных, «патентованных» диссидентов было действительно под постоянным «колпаком», у сколь небольшого числа людей стояли «прослушки» - а вы помните, как накрывали телефон подушкой перед тем, как начать откровенный разговор?

Однако рядом с официальным толкованием были не только легенды, была еще и живая память. Добраться до официальных архивных документов было совершенно невозможно. Вот тогда, в начале 1970-х, мы с товарищами решили записывать рассказы бывших лагерников, побуждать их писать воспоминания; из этих текстов выпускали сборники в «самиздате». Тогда я воспринимал Большой террор как сюжет сугубо «городской», о деревне в связи с 37-м как-то не думалось. Может, потому что собеседники наши были сплошь горожане, что рукописи мемуаров о терроре, которые нам удалось собрать, тоже почти все принадлежали горожанам (сейчас-то я понимаю, что крестьянские мемуары вообще великая редкость), и вспоминали там тоже, в основном, о таких же, как они, интеллигентах. А о крестьянах, посаженных в 37-м, почти не вспоминали. И о коллективизации тоже молчали, как правило. Так что в головах наших, несмотря на некоторое накапливающееся знание реалий, укреплялась такая либерально-интеллигентская (и отчасти смыкающаяся с хрущевской) версия 37-го. И это несмотря на «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, прочтенный чуть ли не с карандашом и, казалось, насквозь впитанный.

75 лет событиям 1937 года (Продолжение)

Опубликовано на сайте Полiт.ua 20 марта 2012, 09:16

Мы публикуем продолжение разговора председателя правления Международного правозащитного общества "Мемориал" Арсения Рогинского, историка, члена правления "Мемориала" Александра Даниэля и журналистом издания "Знание - сила" И. Прусс о событиях 1937 года. Интервью вышло в журнале "Знание - сила" №11 в 2007 году.

Первая часть разговора.

В ближайшее время будет опубликована третья, заключительная часть.

А. Даниэль: После разгона Учредительного собрания и насильственного захвата власти стала возможна Гражданская война, о которой до того никто не думал. После Гражданской войны стали возможны коллективизация и раскулачивание, которые прежде никто и вообразить себе не мог. После коллективизации — а почему не Большой террор? Дорожка все время сужалась...

Загадка вторая:

О чем он думал, когда все это развязывал

А. Рогинский: Первый — и самый поверхностный — вариант объяснений,_ который гуляет по научной и популярной литературе, запущен Хрущевым: стремление к неограниченной власти.

И.П.: Но кто мог ему реально противостоять в 1937 году? Зиновьев? Бухарин? Да если бы у них были силы, они отстояли бы хоть собственные жизни...

А. Даниэль: Ну, не вполне ясно, насколько он сам это понимал.
И.П.: Возможно. Но положить в такой борьбе полтора миллиона рядовых граждан, которые ни о какой власти вообще не думают?!

А.Д.: А он марксист, он своих врагов считает классами, слоями, категориями — они могут дестабилизировать страну, и в результате он может потерять власть. Но вообще-то я согласен, борьба за власть — не объяснение.

А.Р.: Конечно, трудно сказать, верил ли он на самом деле в то, что враги отравляют колодцы с питьевой водой, что все поляки — шпионы, а все ссыльные кулаки объединились в роты и полки и готовы воевать с Красной армией во имя Японии или Польши.

И.П.: Тут не вопрос веры в чью-то виновность. Когда устраняют целую категорию людей, речь уже идет не о вине, которая может быть только индивидуальной, а о целесообразности.

А.Р.: Сталин мог верить не в то, что имярек сделал то-то, а в то, что такие-то категории людей способны на то-то. И этого ему было достаточно, чтоб этих людей уничтожить, пустить в в распыл.

И.П.: Тут или возврат в средневековье, или медицинский диагноз...

А.Р.: Или и то, и другое. Конечно, возврат в средневековье: это же суд святой инквизиции — вас могут осудить заочно, что в подавляющем большинстве случаев и происходило; обвинению не противостоит защита; следователи, обвинители, судьи и палачи объединены в одном ведомстве; главное доказательство - признание своей вины, добываемое пытками. Пытки летом 1937 года были официально санкционированы и даже рекомендованы как метод ведения следствия. Подтверждение тому — телеграмма за подписью Сталина, разосланная в январе 1939 года всем региональным руководителям ВКП(б) и НКВД. В ней прямо сказано: «...ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП».

И паранойю никак нельзя сбрасывать со счетов — нам от нее не уйти. Была, наверное. Но это все равно не объяснение, коль скоро речь идет о событиях такого масштаба. Я предпочитаю рациональные объяснения, с ними можно работать, с паранойей — нет.

И.П.: Может, стоит вспомнить, что вообще-то он по первой политической  профессии террорист и грабитель, привыкший решать проблемы определенным путем? Вот он и решает проблему власти аналогичными способами.

А.Р.: И это не объясняет Большого террора. Борьба за власть — резон вполне рациональный, но уж больно... простенький. И вообще, даже если поверить я в паранойю, с чего это вдруг именно в 1937 для него вновь возникает вопрос о власти, давно уже и прочно решенный в его пользу?

Сталин и садистско-мачистский культ смерти ("Die Welt", Германия)

Петер Мерзебургер (Peter Merseburger)
Опубликовано на сайте "Радио "Голос России" 19.03.2012

В отличие от социалистов-интеллектуалов большевистские реакционеры «в сапогах и кожаных куртках» излучают «ауру мужественности и решительности». Ближайшее окружение Сталина, состоящее из выходцев из пролетарских кругов, осознанно эксплуатирует этот «пролетарский культ мужественности».

Новое исследование сталинских преступлений: диктатор основал в СССР систему террора из любви к пыткам и убийствам

Идея, появляющаяся на исходе революции, высока и благородна, потоки крови, в которых она захлебнулась, в своей жестокости превзошли ее величие.

Троцкий в 1923 году писал, что после окончания большевистской революции появится «новый человек», разительно отличающийся от своих современников по уму и такту.

Более гармоничного телосложения, с более плавными движениями и более музыкальным тембром голоса. То, что интеллектуал пророчил большевикам, на свой лад предвосхитило тезис современных американских исследователей: человек – единственное живое существо на Земле, способное с помощью селективной генной инженерии управлять собственной эволюцией. Как писал Троцкий, «мы радикально переработаем» старого окоченевшего homo sapiens «своими собственными руками».

Троцкий – создатель Красной Армии

Он понимал историю человечества как процесс, в конце которого сознание заставит умолкнуть звериные инстинкты. И он всерьез верил, что когда-нибудь средний человек достигнет «уровня Аристотеля, Гете или Маркса».

Для Троцкого, теоретика перманентной революции, это было глобальное видение мира. Но уже Ленин и создавший Красную Армию Троцкий пролили потоки крови, заглушившие революцию на советской земле. Сталин стал лишь точным исполнителем, идейным и массовым убийцей.

Когда в марте 1921 года моряки поднимают мятеж в Кронштадте, критикуя диктатуру большевиков, требуя тайных выборов в Советы и свободу слова для рабочих, крестьян и всех левых партий, Троцкий и Ленин отдают приказ стрелять в них как в «мелкобуржуазных контрреволюционеров».

После штурма крепости Зиновьев, один из лидеров партии, приказал расстрелять без суда более 2000 сдавшихся в Петрограде матросов. Немногочисленным уцелевшим в этой бойне участникам восстания пришлось коротать жизнь в качестве узников ГУЛага. 

Кронштадт знаменует собой не начало сталинизма, как позже будут утверждать некоторые историки левого толка. Кронштадтское восстание – это апогей того кровавого террора, без которого не может победить ни одна революция. Как утверждает специалист по истории Восточной Европы Йорг Баберовски (Jörg Baberowski), победителем в такой гражданской войне мог стать только тот, кто был готов не только одолеть, но и ликвидировать противника. Триумф большевиков объясняется не только привлекательностью их программы, но и чинимым насилием.

Как пишет Баберовски, уже Ленин был «злостным кабинетным преступником», одним из лидеров войны за умы, желавший безжалостно творить волю истории, а «человеческие трагедии, страдания и нужда» при этом значения не имели.

Массовые убийства как основа политической программы

Баберовски предлагает повествовательное описание террора, зародившегося среди отцов революции в хаосе и анархии, крепнущего с появлением новых навязчивых идей и безумств и, конечно, с жаждой насилия.

Деспотизм Сталина объясняется культурой войн. Это «перманентная гражданская война всеми средствами», возведшая массовые убийства в ранг основного принципа существования в тридцатые годы двадцатого столетия.

Изложение целого ряда преступлений, неразрывно связанных с возникновением и существованием Советского Союза, – Голодомора на Украине, унесшего жизни почти двух миллионов человек, депортации целых народов, архипелага ГУЛаг, показательных процессов, чисток, в ходе которых революция пожрала своих детей, а партия разрушила саму себя – все это не ново и описывалась уже не раз.

Новаторством книги является идея, которая может вызвать невольные ассоциации с Клаусом Тевеляйтом (Klaus Theweleit) и его «Мужскими фантазиями», с его попыткой обрисовать типаж мачо-убийцы. В отличие от социалистов-интеллектуалов, у Баберовски большевистские реакционеры «в сапогах и кожаных куртках» излучают «ауру мужественности и решительности». Ближайшее окружение Сталина, состоящее из выходцев из пролетарских кругов, осознанно эксплуатирует этот «пролетарский культ мужественности».

Это «простые люди», которые не слишком хорошо разбираются в идеологических хитросплетениях, говорят жестким языком и готовы «подкрепить свои слова делами». Это и есть их «мачистский культ убийства и разрушения, примитивность и порочность их языка», которые они демонстрируют, будучи «людьми дела».

В приводимых примерах Баберовски отсылает нас к родине Сталина Грузии, где дружба и честь имеют несколько иной смысл, чем это было принято в центральной части Российской Империи. Идолами Сталина были главари разбойничьих шаек, безропотно подчинявшиеся своим главарям бойцы и боевые отряды, где предательство каралось изгнанием или смертью.

Диктатор был психопатом

По версии Баберовски, сталинское понимание власти похоже на кодекс чести в мафиозной группировке: он втягивает ближайших соратников и своих выдвиженцев – таких как Громыко, Хрущев, Брежнев или Орджоникидзе, Молотов, Микоян - в совершение преступлений, полностью обезоруживая и делая их соучастниками. В конце концов «насилие становится постоянным ресурсом политического действия».

Баберовски оценивает Сталина как типичного психопата: отсутствие эмоций, манипулятивное поведение по отношению к окружающим, неспособность к раскаянию или сочувствию к другим. Психопатическая структура приводит к высвобождению деструктивных сил и притягивает к себе других психопатов и садистов – людей, склонных к насилию, которые инсценируют «мачисткий культ убийств» публично, демонстрируя военные атрибуты: униформу, армейские сапоги, кобуру с револьвером и презрение к жалости и толерантности.

«Никто, - пишет Баберовски, - не видел Сталина без сапог и военной фуражки». Даже в вопросах экономики тиран «мог выдвигать исключительно террористические лозунги» - как при строительстве Беломорканала, связавшего Петербург с Баренцевым морем и стоившего жизни десяткам тысяч заключенных.

Уничтожение рода человеческого

Канал строился силами заключенных ГУЛага без применения современной техники, без экскаваторов и подъемных кранов, без стали и бетона, одними голыми руками, с помощью лопат и древесины и был впоследствии воспет Максимом Горьким как пример «обновляющей силы труда» для узников.

Книга Баберовски не претендует ни на звание истории Советского Союза, ни на историю сталинизма, она лишь ограничивается темой «Сталинское царство насилия». Это весьма кровавое описание реального периода истории, концентрирующееся на пытках, насилии и злоупотреблениях властью, фокусирующее внимание читателя на деспотическом характере правителя и анализирующее советскую систему террора, сложившуюся в 30-е и 40-е годы XX века.

Зато как история террора и террора массового, жертвами которого пали миллионы человек; террора, который проник во все слои советского общества и продолжал существовать вплоть до смерти Сталина, книга Баберовски может считаться поразительным и впечатляющим документом XX столетия, ознаменованном уничтожением рода человеческого во времена правления большевиков, национал-социалистов, Мао Цзэдуна и Пола Пота.

Сталинская жажда насилия

Баберовски далек от попыток вписать сталинскую жажду насилия в исторический контекст. Он не раз цитирует Зигмунда Фрейда: «Иногда, когда мы слышим о зверствах, совершаемых в истории человечества, создается впечатление, что идейные мотивы служат только прикрытием любви к разрушению». В центре книги стоит жажда власти, радость разрушения, удовольствие от порабощения и унижения других, а вовсе не легитимизация этих чувств. Автор справедливо получил премию на Лейпцигской книжной ярмарке в 2012 году в категории научно-популярная книга и эссеистика.

«Самое большое удовольствие, - сказал как-то Сталин Каменеву, бывшему сначала его соратником по партии, а потом расстрелянному вместе с Зиновьевым в 1936 году по приказу Сталина, - это вычислить врага, сделать все необходимые приготовления и пойти спать». Без сомнения, у Баберовски есть ответ на вопрос о характере тирана: «Мы должны представлять себе Сталина как человека счастливого, который радуется душевным терзаниям своих жертв».

Йорг Баберовски: «Сожженная земля» ("Verbrannte Erde"). (Издательство C. H. Beck, Мюнхен, 606 с. 29,95 евро)

Чужие среди своих

Рафаэль ГУСЕЙНОВ
Опубликовано в: газета "Трибуна" от 14.03.2012 г.

В мае 1945 года завершилась самая кровавая в мировой истории война. Десятки миллионов погибших, потерявших близких, лишившихся жилья. Для очень многих людей начиналась новая жизнь. И начиналась она с чистого листа.

Странное зрелище представляла собой послевоенная Европа. Миллионы людей оказались в силу разных причин вдали от Родины. Среди них было немало и советских граждан. Разные это были люди, и по-разному они встретили победу. Военнопленные, измученные рабским трудом и униженные полуголодным существованием, мечтали только об одном – домой. Остарбайтеры, насильно угнанные в Германию, а это были в основном молодые люди, в подавляющем большинстве также хотели вернуться в СССР. Всеми силами избежать репатриации пытались солдаты и офицеры власовской армии, другие военнослужащие, которые сражались на стороне нацистов, гражданские пособники гитлеровцев.

Сколько же советских людей ожидали своей участи в Европе, освобожденной от нацистов? Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий при Президенте РФ насчитала число депортированного мирного населения на работы в Германию за время войны 4 млн 829 тыс. человек. Более миллиона человек служили у немцев в вермахте, других соединениях, в армии Власова. Большая часть этих людей вместе с обозами отступающей немецкой армии двигалась на Запад. Некоторые взяли с собой семьи. Историки называют общую цифру граждан СССР, которые оказались в странах Европы, в основном в Германии. К маю 1945 года (???) в 7 млн человек. Два миллиона – это военнопленные, остальные остарбайтеры и беженцы.

Согласно Ялтинским соглашениям, союзники обязались помогать друг другу во взаимной репатриации своих граждан. В целом эти договоренности выполнялись. СССР завершил эти процессы в 1947 году. Такой большой срок свидетельствует: в Советском Союзе даже приблизительно не представляли тот огромный масштаб работы, который предстояло провести. По результатам репатриации около 1,5 миллиона человек остались на Западе. В основном в Германии, в западной зоне оккупации.

В Москве хотели вернуть в страну максимальное количество своих граждан. Разрушенному СССР требовались для восстановления народного хозяйства рабочие руки. Огромные человеческие потери в ближайшем будущем грозили демографическими катастрофами. Были и причины идеологического характера. Сталин и его окружение однозначно определяли тех из советских граждан, кто не желал вернуться на Родину, как предателей и врагов. Соответствующим образом складывалось и отношение к этим людям.

После победы

Уже 11 мая 1945 года было принято решение Ставки Верховного главнокомандования о порядке приема репатриируемых советских граждан, освобождаемых войсками союзников. С этой целью наркоматом обороны было организовано 46 сборных пунктов, откуда людей отправляли в более чем 100 лагерей. Был создан специальный орган по делам репатриации, который возглавил генерал-полковник Филипп Голиков, в прошлом начальник ГРУ. Военная контрразведка Смерш проверяла бывших военнопленных, а гражданских лиц допрашивали в НКВД и НКГБ. Через допросы и расследования прошли миллионы советских граждан. В ходе проверок их делили на несколько категорий. К первой относили «врагов советской власти, предателей, изменников». Это были все, кто служил во власовской армии, казачьих частях. Во вторую категорию попадали «незапятнанные сотрудничеством с врагом» – люди относительно чистые. Наконец, третья категория – это меньшинство, сумевшее проявить, находясь на Западе, лояльность к советской власти.

Судьба советских граждан, возвращенных на Родину, когда добровольно (и это было подавляющее число людей), и иногда насильно, стала предметом последующих споров политиков и историков. Официальная точка зрения советских властей определяла, что в сталинские лагеря попало незначительное число людей, в основном власовцев и других нацистских пособников. По мнению Александра Солженицына, в концлагеря эшелоны уходили в массовом порядке, сразу после фильтрации.

75 лет событиям 1937 года

Опубликовано на сайте Полiт.ua 16 марта 2012

Мы публикуем разговор председателя правления Международного правозащитного общества "Мемориал" Арсения Рогинского, историка, члена правления "Мемориала" Александра Даниэля и журналистом издания "Знание - сила" И. Прусс о событиях 1937 года. Интервью вышло в журнале "Знание - сила" №11 в 2007 году.

Это первая часть материала. В ближайшее время появится продолжение.

Александр Даниэль: В истории XX века хватало жестоких диктатур, и СССР не так уж сильно выделялся бы на общем фоне, если бы не два сюжета — коллективизация и Большой террор в 1937-1938. Они встают в ряд самых страшных событий века: в тот, где стоит Холокост, геноцид турецких армян в 1915, резня в Камбодже и так далее.

«Раскрестьянивание» и «раскулачивание» советской деревни. Большой террор, Колыма, Освенцим — заглавные знаки европейской истории XX столетия, оно ими помечено; помнить его и судить о нем будут по этим именно знакам. Ну, еще по Хиросиме — но Хиросима это все-таки чуть-чуть другая история...

Загадка первая: начало

Из тезисов «Мемориала» «1937 год и современность»:

«Тридцать седьмой — это гигантский масштаб репрессий, охвативших все регионы и все без исключения слои общества. В течение 1937-1938 годов по полиическим обвинениям было арестовано более 1,7 миллиона человек, а вместе с жертвами депортаций и осужденными «социально вредными элементами» число репрессированных переваливает за два миллиона. Тридцать седьмой — это невероятная жестокость приговоров: более 700 тысяч арестованных были казнены. Это беспрецедентная плановость террористических «спецопераций»; неизвестные мировой истории масштабы фальсификации обвинений; официально санкционированное массовое применение пыток; чрезвычайный и закрытый характер судопроизводства... Тридцать седьмой – сочетание вакханалии террора с безудержной пропагандистской кампанией».

«Массовых операций не будет...»

Арсений Рогинский: Какой террор считать «массовым»? 10 или 15, или 20 тысяч человек, которых арестовывал НКВД ежемесячно в 1936 — первой половине 1937 (и это только по линии ГУГБ — Главного управления госбезопасности, арестованные милицией сюда не входят), это что, не «массовый террор»? Но с августа 1937-го цифры возрастают в разы. Тут-то и начинается по-настоящему «Большой террор».

Ныл ли он предрешен уже в сентябре 36-го, когда наркомом вместо Ягоды был назначен Ежов? Сомневаюсь. Во всяком случае, в выступлениях Ежова перед руководящим составом наркомата или в его докладе на декабрьском пленуме ЦК и намека такого нет. Наоборот, Ежов всячески подчеркивает, что массовых операций не будет, что для выполнения тех задач, которые поставил перед чекистами Сталин, нужны не массовые операции, а «штучная работа», агентурная и следственная. Только она может дать реальные результаты по «выкорчевыванию троцкистско-зиновьевской гидры».

Александр Даниэль: Конечно, террор ширился, обвинения против «врагов народа» становились все более фантастическими, приговоры все более жестокими — но на этом этапе репрессии все-таки были индивидуализированными, нацеленными против конкретных людей, прежде всего против бывших участников внутрипартийных оппозиций и тех, кто был с ними как-то связан. Сигналом к началу массовых репрессий принято считать речь Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК. Но Сталин говорил почти исключительно об «оппозиционерах», опять повторял, что вчерашние оппоненты превратились в банду заговорщиков, террористов и шпионов, призывал к беспощадной борьбе с ними. Это, скорее, подведение итогов предыдущим судебным расправам и декларирование намерений дальше развивать террор по уже обозначенным направлениям. Во всяком случае, установки на широкомасштабную чистку беспартийной массы в ней не было. Из речей верных соратников — Молотова, Микояна, Кагановича, других — грядущая чистка населения тоже никак не вытекала. Из февральско-мартовского пленума легко вычитать неминуемые широкие репрессии в отношении элиты, но именно ее.

Цена русской замятни

Сергей Сокуров
Опубликовано в: "Русский Век" 15.03.2012

Поговорим о терминах

Долгое время нам внушали, что событие в ночь с 7 на 8 ноября 1917 года в Петрограде называется Великой Октябрьской Социалистической революцией. На русский язык «революция» переводится, как «поворот», «переворот». Последнее определение вошло в обиход недавно, вызвав гнев ностальгирующих по «завоеваниям Октября». Еще бы! Звучное слово «революция» издавна наделено благородным оттенком. Ведь в России с Радищева, в кого из ворчунов на царский режим не ткни пальцем, все были «революционными демократами». А «народную демократию» (высшую ее форму, читай!) создали на имперских развалинах «пламенные революционеры» круга Ильича. Перевороты же (мы были убеждены) совершают латиноамериканские генералы в интересах латифундистов и подобные им где-нибудь в Африке и Азии.

«Если не он, то кто?»

Георгий Бовт , политолог

Опубликовано: Газета.ru 05.03.12

Тем, кто не был свидетелем тех событий, сейчас трудно представить, что каких-то 59 лет назад миллионы людей были в животном ужасе от самого вопроса «Как же теперь мы будем жить? Без Него!». При жизни Сталина сама постановка вопроса в форме «если не он, то кто же?» была невозможна. Таких альтернатив не предлагалось и даже не предполагалось. Было заведено: определенные вещи решаются только там, наверху, и думать иначе — святотатство.

Общество жило в условиях, когда одно такое «если», произнесенное вслух в неудачной компании, грозило ГУЛАГом. Недавно мы могли лицезреть по телевидению всенародную истерику северных корейцев по поводу кончины их вождя. Но чуть более полувека назад мы и сами в большинстве своем были такими же. Были искренние слезы подданных, потерявших Хозяина. Был искренний и глубокий ужас перед неизвестностью. «Как же мы теперь?» — этот вопрос не был придуман советской пропагандой. Она до той поры уже слишком хорошо поработала над мозгами нации, чтобы такой вопрос стал частью ее культурно-генетического кода. На годы вперед. Не для всех, конечно. Но для многих.

Те, кто интересовался историей вопроса о том, как страна прощалась с Хозяином, лучше всего знают, конечно, о кровавой давке, в результате которой в Москве в дни всенародного прощания с телом Сталина погибли сотни людей (точное число никто никогда даже не пытался установить). Остались лишь кадры гор слетевшей с ног обуви да воспоминания очевидцев о том, как давили павших и прижатых к стенам или грузовикам оцепления, как люди шли по головам других людей, попадавших и заполнявших вмиг собой открытые канализационные колодцы.

Из воспоминаний Юрия Грима, будущего диссидента, а тогда 17-летнего подростка: «На середине улицы была опасность попасть в открывшийся люк. Если крышка люка сдвигалась, то колодец быстро доверху наполнялся провалившимися людьми, по которым волей-неволей приходилось ступать идущим следом. Подвернувшему ногу и упавшему помочь уже никто не мог — затопчут…»

Современному поколению трудно представить, что тогда никто никого не сгонял на эти похороны. Организованные делегации были, но, чтобы туда насильно кого записывали, таких свидетельств архивных и неархивных, кажется, не сохранилось никаких. Десятки, сотни тысяч людей буквально сами рвались в Колонный зал Дома Союзов, где был выставлен гроб с телом. Они хотели увидеть Его, словно в благоговейном ужасе от того, что Он, вселявший в миллионы порой одновременно уважение и страх либо же один только страх, вдруг оказался смертным и лежал в гробу.

Органы чутко бдили за народными умонастроениями. Отсутствие блогов, «Твиттера», «Фейсбука» и пр. с лихвой компенсировалось машинописными депешами. Стучали все, на всех и повсеместно. Скажем, вот министр госбезопасности Игнатьев пишет о реакции военных на болезнь и смерть Сталина (все записано со слов других сослуживцев):

«Офицер Морского генерального штаба, капитан первого ранга: «Да, очень тяжело поверить, что нас постигло такое горе, надежда на партию, которая железной рукой должна будет пресекать малейшую попытку внести разлад в своих рядах и народе. Особенно надо быть беспощадным к врагам».

Вольнонаемная работница военной базы Московского военного округа: «Как жаль, что он так тяжело заболел! Не приложили ли руку к его здоровью евреи?»

Заведующий столовой в мотострелковой дивизии, старшина: «Заболел тяжело, можно через дня три ожидать... Тогда некому будет и пожаловаться. Сейчас, чуть что получится, говорят: «Товарищу Сталину пожалуемся», а тогда некому будет…

Машинистка штаба мотострелковой дивизии: «Как-то боязно. После его смерти кто будет на его месте? Встанет кто-нибудь на его пост, а потом окажется врагом народа. А что, если будет война? Сейчас самый удобный момент к этому».

Но были и такие мнения:

«Начальник клуба артиллерийской базы: «Туда и дорога». (Дано указание документировать и арестовать.)

Сержант артиллерийской бригады Прикарпатского военного округа, латыш: «Ну и хорошо». (Дано указание документировать и арестовать.)

Инспектор политического управления Прикарпатского военного округа, подполковник: «А стоит ли его лечить?» (Проводится оперативное расследование.)

Даже не к месту брошенные отдельные грубые или нелицеприятные реплики в адрес почившего Хозяина, если следовал донос, вызывали молниеносную реакцию. А доносов было много, ой как много. И это тоже мы — всего лишь чуть более полувека назад. Как правило, хулителю грозила статья за антисоветскую агитацию и пропаганду: 10 лет лагерей и потом еще 3—5 лет поражения в правах и жизнь в поселении.

Вот, помощник прокурора Красноярского края пишет про некоего Басова Б. А. , который «5 марта 1953 г. в нетрезвом состоянии в ларьке в присутствии гр. Степаненко и Муравьева высказал антисоветскую клевету на одного из руководителей коммунистической партии и советского правительства (на Сталина — прим. Г. Б.). Допрошенный в судебном заседании свидетель Степаненко показал: «5 марта 1953 г. я на базаре встретил Муравьева, и мы зашли в ларек, туда же зашел и гр. Басов. Кто-то из посетителей заговорил о состоянии здоровья одного из руководителей партии и правительства, на что Басов ответил: «Пусть он умирает, на его место найдутся десятки людей». Кто-то ответил: «Найдутся-то найдутся, но не такие, и миллионы людей будут о нем плакать», — на что Басов ответил: «Не плакать, а радоваться будут миллионы людей». Присутствующие были возмущены такими словами, я и Муравьев задержали Басова».

Приговор — 10 лет и 3 года поражения в правах.

А, к примеру, некая Огоринская Лариса Михайловна, ученица 7-го класса средней школы Львова, была приговорена к 10 годам исправительных работ за то, что 6 марта 1953 года «во время проведения траурного митинга среди учащихся высказывала свои враждебные взгляды по поводу кончины одного из руководителей коммунистической партии и советского правительства». А именно, когда другой ученик говорил: «Товарищ Сталин дал нам счастливое детство, хотя мы и живем в детдоме, нас одевают, учат». И далее заявил, что «смерть товарища Сталина является большой утратой для cоветского народа» — Огоринская, стоя в толпе, пробормотала: «Туда ему и дорога». Донесли другие ученики.

А в Грузии в августе того же 53-го осудили, к примеру, человека по фамилии Сурков.

«Из заключения помощника прокурора Грузинской ССР по специальным делам от 14 августа 1953 г.: 6 марта 1953 г... Сурков сказал, что он слышал «Голос Америки» и что передавали, что Вождь находится на краю гибели и его место займут руководители партии, и высказался нецензурно про одного из руководителей партии… (а именно про Сталина — прим. Г. Б.)». После таких показаний свидетелей Сурков В. В. тоже сел на 10 лет.

Многие из этих осужденных людей (а таких были тысячи по всей стране) освободились по амнистии в течение года. Но для иных лагеря растянулись и на 2—3 года, когда в 1955 году были наконец выпущены последние такие «политические заключенные». Впрочем, потом появились другие. Некоторых сажали по неполитическим статьям (как осудили, скажем, Иосифа Бродского за тунеядство), других отправляли в «психушки», третьих высылали из страны.

Сталин ведь весь не умер 5 марта 1953 года. Еще и долго после его смерти порой возникало такое ощущение, что он «и сейчас живее всех живых» в нашей стране. В свое время он «написал» одну из самых демократических конституций для того времени. Все основные демократические права в ней были записаны, но далеко не все соблюдались. Там, к примеру, были предусмотрены «выборы» всевозможных органов власти и даже судей, но на деле в течение долгих десятилетий «выборы» были не чем иным, как голосованием. Причем мало кому вообще приходило в голову, что можно проголосовать «против». С тех пор, конечно, кое-что изменилось. Но какие-то привычки остались. Многие и сейчас путают эти два термина и эти две разные по сути процедуры. Выборы и голосование.

Бывших рабов никто не водил 40 лет по пустыне, чтобы выросло поколение, не познавшее рабства, в том числе в душе своей. Мы все терлись друг о друга вместе, варились в одних и тех же рабочих и творческих «коллективах» — бывшие охранники ГУЛАГа (не только в прямом, но и «охранники» в переносном смысле) и бывшие их жертвы, те, кто доносил, и те, на кого доносили.

За преступления против человечности, за геноцид — прежде всего против народов, населяющих Россию, — никто не был наказан, ни один человек. Даже Берию расстреляли как «английского шпиона». Никто и не принес покаяния. Имя Сталина, во многом уже ставшее само по себе новейшей мифологией, очищенной от фактов истории и наполненной лишь эмоциями современной политической конъюнктуры, и сейчас вызывает горячие дискуссии в обществе, столь привыкшем двигаться вперед с повернутой назад головой. Во многом именно поэтому наш путь к свободе столь труден и долог, столь много на нем коряг, ухабов и уродств. И, хотя ни тоталитаризма, ни тем более диктатуры на самом деле уже третий десяток лет нет и в помине, так называемая отечественная демократия все еще напоминает карикатуру на нее. Включая, разумеется, такой ее компонент, как «оппозиция».

Прогресс в России никогда не был стремительным, его никогда на самом деле и не надо были измерять годами. Самое меньшее — десятилетиями. Ведь даже в пору, казалось бы, революционных перемен сущностно страна во многом оставалась все той же. И во всякий новый поворотный момент большинство (слишком большое у нас это, как было сказано, «молчаливо-послушное большинство») ее населения оказывалось в состоянии паралича воли от самого только вопроса: как же мы теперь без вождя, без приказов и милости сверху?

Правда, с течением времени этот вопрос, немыслимый в принципе для многих других обществ именно в таком вот контексте, как у нас, звучит все тише, все слабее. Когда-нибудь он и вовсе исчезнет, и новые поколения будут удивляться, что этим вопросом так истово мучились поколения предыдущие. Возможно, если страна не сорвется в очередную катастрофу, время это уже близко. Но сегодня оно еще не пришло.