Сухой остаток ГУЛАГа

Опубликовано на сайте OPEC.ru 22 февраля 2013 года

Лагеря ГУЛАГа и Великая Отечественная война сыграли большую роль в развитии российских территорий: население многих из них выросло за счет заключенных и эвакуации производства. Но ГУЛАГ имел более долгосрочное влияние на рост городов по сравнению с переносом заводов. Исследование Татьяны Михайловой

На заседании научного семинара «Политическая экономика» профессор Российской экономической школы Татьяна Михайлова представила доклад «ГУЛАГ, Великая отечественная война, и долгосрочные траектории роста советских городов» (Gulag, WWII and the Long-run Patterns of Soviet City Growth).

Во время, до и после Второй мировой войны в СССР происходил перенос производственных мощностей с запада страны на восток, что задавало рост территориям, куда переносилось производство. В то же время, инфраструктурному развитию и росту населения российских регионов способствовала деятельность лагерей ГУЛАГа. В ходе исследования предпринята попытка дать сравнительную оценку, как лагеря ГУЛАГа и военная эвакуация производства сказались в долгосрочном периоде на росте городов.

Инвестиционное клеймо

Перенос предприятий с запада на восток страны традиционно считается одним из факторов, который определил пост-военный рост городов Урала и Сибири. «Большинство эвакуированных предприятий не были возвращены в те города, где они были изначально основаны, и эти города часто теряли впоследствии свое прежнее значение, связанное с производством», – замечает Татьяна Михайлова.

Что касается, системы ГУЛАГа, то в исследовании она рассматривается как инструмент территориальной политики, широко используемый в 1930-е-1950-е годы в качестве источника дешевого труда, особенно в отдаленных регионах, где были недоступны другие источники рабочей силы. «Присутствие лагеря вблизи населенного пункта обычно означало, что данная территория – инвестиционный проект для советского правительства», – замечает автор исследования.

Расположение лагерей ГУЛАГ на территории СССР

Фактически сетью ГУЛАГа была опутана вся страна. Большинство лагерей  располагалось в 20-50 км от ближайших населенных пунктов.

Перманентный эффект лагерей

Анализ, проведенный в рамках исследования, показал, что в течение нескольких десятков лет, происходил рост как городов, вблизи которых находились лагеря ГУЛАГа, так и тех городов, которые стали новыми территориями для размещения эвакуированного производства.

Основные пункты эвакуации производств

Но если говорить о долгосрочном развитии, то после определенного периода территории, ставшие местом для эвакуации, начали замедляться в своем развитии.

Как показывает исследование, города, куда были эвакуированы заводы, росли до 1959 года,. После 1970 года эффект эвакуации оказывается уже не значимым. В то же время города, где имелись лагеря, росли быстрее не только в 1930-50-е гг., когда ГУЛАГ действовал активно, но и в 1970-80-е гг. Как отмечает Татьяна Михайлова, эффект ГУЛАГа исчезает в среднем лишь в 1989 г., что видно из итогов переписи населения.

Автор исследования делает вывод:  опыт по эвакуации производства показывает, что сам по себе перенос мощностей не способствует в долгосрочной перспективе устойчивым изменениям в географическом распределении экономической активности. Более серьезный эффект имеет масштабная миграция с одновременным обеспечением базы для производства. После того, как советское правительство, использовав дешевый труд заключенных ГУЛАГа, создало новые промышленные центры в восточной части СССР, инвестировав большие средства в инфраструктуру и производство, ему удалось надолго изменить географию экономической активности, отмечает Михайлова. По ее мнению, этот пример демонстрирует, какого рода и масштаба воздействие необходимо, чтобы повлиять на экономическую географию.

И не было бы Комсомольска…

Однако если говорить конкретно о влиянии ГУЛАГа на экономику регионов и экономику страны в целом, то здесь надо быть аккуратнее в оценках, замечает Михайлова. «Можно сказать, что с помощью ГУЛАГа осваивались незаселенные территории, увеличивалось население в них, реализовывались проекты и делались инвестиции в капитал и в отдаленных, и в уже обжитых районах, то есть, проводилась индустриализация», – говорит автор исследования.

Она подчеркивает, что прежде всего рост населения городов происходил там, где были лагеря. «Но чтобы предметно оценить эффект ГУЛАГа на экономику, нужно сделать довольно объемное исследование. Нужно сравнить выгоду от проектов, построенных с помощью ГУЛАГа и затраты на них – с выгодами и затратами в альтернативном сценарии (если бы советское правительство не использовало массовые репрессии и рабский труд заключенных). Какие проекты были бы возможны без ГУЛАГа, если бы пришлось привлекать вольнонаемных рабочих? Были бы они выгодны?», – задается вопросом Михайлова.

По ее мнению, вероятно, многие проекты без ГУЛАГа не были бы начаты, например, Беломорканал, который практически потом не использовался. «Норильск и Комсомольск-на-Амуре были построены полностью на пустом месте силами репрессированных», – рассказывает автор исследования, предполагая, что в рыночной экономике размер Норильска мог бы быть куда меньше. «Это был бы типичный "вахтовый" город при комбинате, в котором не было бы постоянных жителей-пенсионеров и было бы очень мало семей с детьми. А Комсомольска не было бы вообще», – считает Михайлова.

Очевидно, что многие явно выгодные объекты, например объекты энергетики, промышленные предприятия  были построены заключенными. «Но было бы их строительство дороже, если бы использовались только вольнонаемные рабочие? Это тоже нетривиальный вопрос, ведь на содержание системы лагерей уходило много сил и средств. А сколько стоят загубленные жизни и человеческий капитал, если и их подсчитать?», – задается вопросом Михайлова.

Надо ли выравнивать территории?

Сегодня часто звучат мнения о неравномерности современного развития российских регионов. «А нужно ли выравнивать территории?» Нередко в публичном дискурсе подразумевается ответ «да», даже без обсуждения. Хочу спросить любого, кто за выравнивание территорий: Почему вы живете в Москве? Почему не на Таймыре? Не в Магадане? Видимо, жизнь в Москве лучше и продуктивнее, поэтому рациональные люди делают такой выбор. Целью любой политики должно быть повышение благосостояния людей, а не территории», – рассуждает Михайлова.

По ее мнению, территории надо выравнивать, если это экономически целесообразно и способствует улучшению жизни людей. «Если ради выравнивания мы все должны потратить много государственных денег, пожертвовать больницами, школами, дорогами там, где люди уже живут, зачем такая политика? Помогать людям из отсталых регионов нужно адресно, чтоб жители смогли улучшить свою жизнь – возможно, через миграцию. Помощь за счет неокупаемых инвестиций в ненужные проекты обходится слишком дорого для всей страны в долгосрочной перспективе», – резюмирует эксперт.

См. также:

Tatiana Mikhailova. Is Regional Policy Effective in the Long Run? Learning from Soviet History  И пусто, и густо
Was Stalin Necessary for Russia's Economic Development?

 Презентация к докладу Т. Михайловой

«Забойщики» и «литераторы»: как в НКВД фабриковались признания и отречения

Кирилл МИЛОВИДОВ
Опубликовано на сайте Журнала "Нескучный сад" 22.02.13

Научный сотрудник ПСТГУ Лидия ГОЛОВКОВА просмотрела более 20 тысяч следственных дел пострадавших за веру: причисленных к лику новомучеников и нет. Она уверена, что судить о святости человека по следственному делу – ошибка

Справка спецотдела МВД СССР о количестве осуждённых по делам органов НКВД за 1937-1938 гг.
(11 декабря 1953 г.) ГАРФ 

Старшего научного сотрудника Лидию Головкову в Отделе новейшей истории Церкви ПСТГУ сегодня называют одним из ведущих специалистом по следственным делам. Во время работы над восьмитомником Книги памяти «Бутовский полигон» Лидия Головкова вместе со своими коллегами просмотрела более 20 тысяч следственных дел. За время работы с делами, которая продолжается и по сей день, исследователь пришла к выводу, что доверять этим делам невозможно. «Рассуждать о святости человека по следственному делу – этого в принципе не должно быть. Думаю, пройдет какое-то время и над нами будут смеяться, что мы канонизировали святых, беря за основной источник информации следственное дело», — считает исследователь. Технологию работы следственных органов с делами и примеры массовых фальсификаций Головкова описала в своей статье «Особенности прочтения следственных дел в свете канонизации Новомучеников и Исповедников Российских» еще в 2000 и с тех пор не меняла своей точки зрения на этот вопрос. «Для ведения уголовно-следственных дел существовали две группы следователей, которые на жаргоне сотрудников НКВД назывались “литераторами” и “забойщиками”, — цитирует Головкова в своей статье слов оперуполномоченного Кунцевского районного отделения УНКВД Куна. — “Забойщики” выбивали подписи под протоколами, а “литераторы” составляли тексты протокола». Иногда «забойщики» выбивали из человека подпись на белом листе, куда потом вписывался нужный следователю текст, а иногда подписи под протоколами просто подделывались. «Мне, например, попались в одном документе из дела 50-х годов слова одного чекиста, который писал другому: «если тебе нужен специалист по подписям, то у меня есть два человека, которые это прекрасно делают», — рассказывает эксперт. А некоторые дела и вовсе составлялись уже после того, как человек был расстрелян. По информации Головковой, фальсификацией следственных дел, или на языке чекистов «липачеством» занимались все райотделы управления НКВД, в том числе Москвы и Московской области. Доказательства этого были получены автором во время работы со следственными делами 50-60 годов, именно в эти годы судили сотрудников, фальсифицировавших дела в тридцатые.

Сочинять новый протокол было лень и некогда
При аресте у людей конфисковали личные вещи, в том числе письма и записные книжки. Так в делах появлялись нужные следствию имена, фамилии и адреса мнимых сообщников, для этой же цели использовалась армия осведомителей. Таким образом, например, в деле последнего настоятеля Свято-Троицкой Сергиевой Лавры архимандрита Кронида (Любимова) появились имена 14 иеромонахов, служащих на приходах Загорского благочиния, который отец Кронид якобы назвал на первом допросе. Из материалов видно, что на последующих допросах о. Кронид отказывается отвечать на тот же самый вопрос, как будто он на него еще не ответил. В хранящейся в деле архим. Кронида справке на имя начальника Загорского районного отделения УНКВД, арестованного в 39 году, имеется признание его подчиненных. Так оперуполномоченный Васильев на допросе 5 марта 1939 года показывает: «Я лично видел, как Сахарчук, Бунтов и Хромов, заранее заготавливали протоколы допросов, которые передавали пожарному инспектору Малееву для предъявления и подписи обвиняемому». Архимандрит Кронид, уже совершенно ослепший, был расстрелян на Бутовском полигоне в 1937 году по обвинению в руководстве монархическо-контрреволюционной группой монахов и духовенства. Прославлен как новомученик в 2000 году.

Похожий прием был использован и в деле архиепископа Феодора Поздеевского. Татьяна Петрова, исследователь из Данилова монастыря, написала о фальсификации этого дела отдельную книгу «Последнее следственное дело архиепископа Феодора Позднеевского». «В книге наглядно показано, да и мне такое попадалось, как протоколы допроса целыми страницами без единой поправки повторяются в делах разных людей, — рассказывает Головкова. — То есть протоколы просто переписывались один с другого, потому что сочинять что-то новое и лень и некогда. В основном некогда».

НКВДшникам помогали работника ЗАГСов
В пик репрессий людей не хватало настолько, что к работе привлекали служащих других ведомств, в том числе пожарных и работников ЗАГСа. Вот, например, как описывает работу по изготовлению фальсифицированных протоколов в Кунцевском РО инструктор ЗАГСа Петушков, чьи слова приводит Головкова в статье: «Часть протоколов начальником Кунцевского РО Каретниковым писалась заранее. То есть они печатались на пишущей машинке под диктовку. А после он давал приказание работникам ЗАГСа переписывать с напечатанного в бланк протокола допроса. После этого вызывался арестованный, и ему предлагалось подписать написанный заранее протокол. В этом и заключалось следствие». Сотрудники ЗАГСа также самостоятельно изготавливали протоколы допросов по вопроснику, который предоставляли им сотрудники Кунцевского районного отделения УНКВД Каретников и Кузнецов.

Среди прочих отличалось Мытищинское районное отделение. Здесь проводили расследование в рекордные сроки – за одни сутки. «Фактически никаких допросов не было», — сообщает уполномоченный Мытищинского районного отделения УНКВД Петров в своих показаниях в одном из дел. Особенно преуспел в деле фальсификации следственных дел уполномоченный Прелов со своей группой. Когда пришли арестовывать его самого, он, прекрасно понимая, что его ждет, застрелился. Рассказывает начальник коломенского Районного отделения: «Протоколы писались в отсутствие обвиняемых специальной группой сотрудников, другая группа принуждала подписывать». Таким же образом, по признаю следователей, формировались собственноручные признания и даже протоколы очных ставок

Верить следственным делам – это безумие
«Есть отдельные дела, когда не приходится сомневаться, что протокол написан со слов самого обвиняемого или же им самим, — резюмирует Лидия Головкова. — Такие протоколы для исследователя может быть представляют самую большую ценность. Но это редчайшие случаи. А в основном мы абсолютно не можем отличить — где правда, а где нет. Конечно, какие-то дела могут быть сфальсифицированы больше, какие-то меньше. Но и этого мы доподлинно никогда не узнаем. Поэтому мне кажется просто безумием верить этим делам. Мы тем самым как бы продолжаем следовать логике гонителей. Речь ведь не о том, что людей мучили, и они выдерживали пытки. Речь идет о прямом обмане. Следственные дела тех лет – от первых слов до последних – появлялись на свет лишь для того, чтобы оболгать и опорочить ни в чем не повинных людей».

Полковник кричит часовому: «Стреляй!» — часовой говорит: «Не могу!»

Алексей Тарасов
Опубликовано на сайте Газеты "Новая газета", спецвыпуск "Правда ГУЛАГа" 20.02.2013 г.

60 лет назад в СССР началось мощное невооруженное давление на власть. И хотя восстание в Горлаге подавили, восставшие одержали победу: режим тогда реформировался. Об этом — Норильский завет

Указом Путина 2013-й объявлен Годом окружающей среды. Еще это Год Китая в России, Год голландской культуры, Год Германии и т.д. Нынешнее российское государство не планирует никаких значимых массовых мероприятий к юбилею крупнейшего и самого продолжительного народного восстания против сталинизма: 60 лет назад над Горным лагерем (Особлагом № 2) МВД СССР — Норильским спецлагерем для «особо опасных преступников» — взметнулись черные флаги. Нынешнее государство, по-видимому, не хочет напоминать об опыте ненасильственного сопротивления режиму: несмотря на провокации органов, политзаключенные отказывались от попыток вооружить их и как могли предотвращали запланированные властями побоища, поджоги и взрывы на территории Горлага.

Грицяк Евгений Степанович

Малевич Ядвига Викентьевна, узница Горлага
и участница сопротивления

Шамаев Борис Александрович, глава повстанческого
комитета 3-го л/о

Один из руководителей сопротивления — Евгений Грицяк свидетельствует о многочисленных эпизодах презрения к насилию и самопожертвования политзэков: при штурме зоны один каторжанин, отняв у срочника автомат, разрядил магазинную коробку и бросил ее в одну сторону, автомат — в другую. В эти же минуты погиб бывший капитан румынской армии, ставший советским з/к: его вызвали для оформления документов на освобождение, когда восстание уже началось. На проходной он заявил: так как его срок заключения закончился, он не принимает участия в этой борьбе. Но до ее окончания не может выйти из зоны, поскольку не хочет нарушить установленного его друзьями принципа неповиновения. Имени того офицера, поплатившегося за благородство жизнью, мы уже не узнаем никогда. Как и имена многих других з/к, на протяжении нескольких недель пикетировавших проходные, чтобы не допустить в зоны надзирателей и конвоиров. Не сходя с места, з/к стояли в 20 метрах от направленных на них пулеметных стволов.

Это была акция гражданского неповиновения, коллективного протеста и непротивления злу насилием. Нынешний режим не прочь напоминать о кровавых революционных/контрреволюционных ужасах: дескать, возмущение режимом только в них, только в террор и насилие и могут выливаться — в наших-то палестинах. Государственники молчат о юбилейных датах, составляющих славу народов бывшего СССР и ясно свидетельствующих, что одной крепостью духа горы можно если и не сворачивать, то подтачивать. Пусть не за час, не за день.

Впрочем, самим нам говорить об этом пока не мешают.

Солженицын в «Архипелаге» о норильском бунте 1953-го сказал: «Была бы отдельная глава, если бы хоть какой-нибудь был у нас материал». За последние десятилетия «Мемориал» собрал немало свидетельств о тех событиях. Это, конечно, не первое восстание (еще летом 36-го взбунтовался порт Нагаево на Колыме) и, быть может, даже не самое массовое. Однако его характер уникален: это была беспрецедентная эпическая история гражданского невооруженного давления на власти, ненасильственной оппозиции режиму — и лагерному, и государственному. Политзэки требовали либерализации советского строя.

Исследователи говорят, что называть события в Горлаге «антисоветским мятежом», «забастовкой», «анархией», как это делали лагерные начальники, прокуроры и суд, — неверно. Да, узники пошли и на забастовки, и на голодовки, выдвигали и политические требования, однако их протест перерос в нечто большее. Это были несколько недель демократии. З/к быстро сформировали во всех шести лаготделениях (л/о) — в каждом от 3,5 до 6 тысяч человек — руководящие органы (комитеты), куда вошли представители национальных групп и землячеств. В 1-м л/о обстановку контролировало «представительство»: в него вошли делегаты не только нацгрупп, но и бригад, бараков. Органы лагерного самоуправления следили за соблюдением демократических процедур в жизни зэковской республики. Комитеты вырабатывали список требований к московской комиссии — ее ждали с надеждой; готовились к переговорам. Нормальную жизнь удалось поддерживать благодаря 1 тысяче (или чуть больше) активистов. Всего в восстании в той или иной мере участвовало более 20 тысяч человек: к Горлагу присоединились и несколько л/о Норильлага — Норильских исправительно-трудовых лагерей.

Некоторые штрихи — из массива свидетельств и архивных документов, собранных и обнародованных Норильским, Красноярским, Новосибирским обществами «Мемориала»; из воспоминаний Е. Грицяка — он, бывший лидер молодежной патриотической организации запада Украины, руководил сопротивлением в 4-м л/о. И, конечно, из материалов, собранных главным, самым кропотливым и дотошным исследователем восстания в Горлаге — норильчанкой Аллой Макаровой. Именно ее мы должны благодарить за найденные крупицы того времени и за восстановленную по этим крупицам правду.

В сентябре 1952-го в Горлаг прибывает этап из 1200 политзэков, участников недавних протестов в Экибастузе. Вновь прибывших раскидывают по различным отделениям, и они становятся своеобразным катализатором дальнейших событий, накаляя лагерную атмосферу. Воздуха неповиновения уже глотнули и переведенные в том же 52-м з/к Ухтижемлага, строители «мертвой» железной дороги Салехард — Игарка, Омскстроя: всех их бросают в Норильск после массовых беспорядков, голодовок. Это были качественно иные души, чем в лагерях 30-х. У многих за плечами были фронт, партизанство, участие в национальных повстанческих движениях Прибалтики и Западной Украины.

В норильских лагерях вообще собрали Вавилон —  68 национальностей: депортированные чеченцы, греки, крымские татары, немцы Поволжья, интернированные японцы, пленные китайцы, венгры, участники зарубежного сопротивления — из Польши, Чехословакии, Югославии, Франции. Но костяк восстания образует именно карагандинский этап, непокоренные души западных украинцев.

Первой попыткой найти общий язык и взаимное доверие с ними для русских становится подготовка фантастического — в условиях Арктики — и потому не состоявшегося побега трех з/к на Запад ради информирования мира о порядках в ГУЛАГе и в СССР. От украинцев-самостийников этим проектом занимался Грицяк, от русских — бывший старший офицер Петр Дикарев.

Вот как вспоминал о лагере А. Байло (записал А. Бабий, Красноярский «Мемориал»): «К весне 53-го гайки закрутили — дальше некуда. Письмо — раз в год, свидания вообще запретили. На окнах решетки, в десять вечера барак закрывают, а туалет — на улице, параш у нас не было. Ну я уж не говорю о номерах: номера — самое обидное. Сначала номера пришивали, а потом отпороли, стали прямо на бушлате краской писать. А нашу бригаду как раз перевели в ночную смену, мы строили город, Норильск. Ночная смена хуже дневной, хоть и за Полярным кругом: придешь с работы, там то шмон, то что-нибудь еще, так и не спишь. И никакой надежды: Пахан, Сталин то есть, подох — а ничего не меняется».

Арсений Рогинский на "Эхе Перми"

Ведущий: Нина Соловей
Программы / Биография
Опубликовано на сайте "Радио Эхо Москвы. Пермь" 17/02/2013

Скачать Интервью Рогинский (10.45 Мб)

Гость: Арсений Рогинский, российский историк, правозащитник, председатель правления общества «Мемориал».

В студии ведущая Нина Соловей. За пультом звукорежиссера Мария Зуева. Как правило, в программе «Биография» мы встречаемся с людьми, которые, так или иначе, имеют отношение к Перми, а точнее люди, о которых мы говорим – вот это пермяк. Но, безусловно, с нашим городом связаны и судьбы, и деятельность людей, которые не только живут в Перми и которые не только могут быть интересны за пределами нашего города. Я не могла не воспользоваться поводом и с удовольствием пригласила сегодня в нашу программу замечательного гостя - российский историк, правозащитник, общественный деятель, председатель правления историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал» Арсений Борисович Рогинский. Приятно, что в этот день, когда вы приехали в наш город, это было вчера, солнце светит.

Арсений Рогинский: Вы знаете, удивительно, после хмурой Москвы такое счастье.

Арсений Борисович, вы приезжаете в наш город, конечно, не только потому, что солнце светит, мне нравится архитектура этого города, но ведь есть и поводы, которые вас заставляют садиться на самолет и лететь к нам.

Арсений Рогинский: Я бываю в Перми несколько раз в год обычно. И это связано со многими обстоятельствами. Во-первых, здесь действует, с моей точки зрения, очень эффективная, интересная организация – это здешний пермский «Мемориал» во главе с Александром Калихом и Робертом Латыповым. И по их приглашению я здесь бываю. Здесь есть целый ряд других общественных организаций. Вообще до недавнего времени, хотя пермяки отбрыкивались, мы говорили, что Пермь – это гражданская столица России. Здесь есть много других общественных организаций. Вот пермская гражданская палата, такой центр «ГРАНИ», широко известный далеко за пределами Перми. Ну и, конечно, для меня самое важное – это то, что недалеко от Перми, сравнительно недалеко единственный в стране бывший лагерь, музей ныне «Пермь-36», где я тоже бываю. Но сейчас я и не по тому, и не по другому, и не по третьему поводу, а совершенно по особенному. В Перми вышла книга, которую я на самом деле еще не читал, и завтра будет ее презентация «Пермь. Топография террора». Это очень важная история. Дело в том, что мы же живем с вами в городах, которые пропитаны террором. Ну вот возьмем Москву. Там только расстреляли за советский период примерно тысяч сорок человек и еще втрое больше были арестованы и отправлены в ГУЛАГ. Пройдитесь по городу, вы увидите ли какие-нибудь мемориальные доски, посвященные этим людям? Если они и будут, то там не будет, что эти люди жертвы репрессий. Будет сказано: здесь жил маршал такой-то, или здесь жил главный режиссер такой-то. То есть в городе, вот реально в его обличии очень мало, что есть от прошлого. Поэтому люди ходят и вот об этом трагическом прошлом нашем ничего не знают. А как выйти из этого положения? Расставить всюду мемориальные доски? Во-первых, это и трудно, и дорого, и почти невозможно. Наставить памятников? Это тоже необыкновенная сложность. Это нужно, всё нужно. Но есть первый шаг: нужно посмотреть на свой город с этой точки зрения.

Но знать об этом нужно все равно.

Арсений Рогинский: Знать об этом нужно все равно. И я совершенно рад, что в Перми вышла такая книга. Это нечто вроде путеводителя, не маленького – 250 страниц, где сказано и о местах, где производились раньше следствия, и где людям было очень худо, и о бывших тюрьмах, и о бывших лагерях на территории Перми, даже о бывших «шарашках». Это специальные конструкторские бюро, состоящие из заключенных на территории Перми. И о местах, где жили наиболее известные пермяки и жертвы репрессий. Это очень серьезно. Понимаете, городу возвращается его прошлое, вот в том аспекте. Таких книжек очень много существует в Европе про разные города, и почти что не существует в нашей стране, которая пострадала-то от террора от советского не меньше, чем от других терроров пострадали разные города в других странах. И вот, наконец, в Перми появляется эта книга. Автор – пермский известный историк Сергей Шевырин. Все это сделано как-то, по-моему, с участием и вообще подготовил пермский мемориальный музей «Пермь-36». Завтра презентация. Это радостный, для меня достойный повод. Вот сейчас мне дали только что книжку, наконец, буду вечером читать и думать, если придется говорить завтра, о чем на этой презентации говорить.

Арсений Борисович, но ведь вы и в своей деятельности довольно часто, даже чаще, чем я, например, в эфире сталкиваюсь с такой фразой и высказыванием: зачем нам это знать, зачем нам это? Ну было и было, давайте запомним. Есть у нас путеводители, грубо говоря, «Пермь литературная», «Пермь Пастернака» у нас есть путеводитель, про Юрятин, «Пермь музыкальная». А тут вроде бы не очень приглядная история. Что отвечать людям?

Арсений Рогинский: Это все зависит от того, какая, с нашей точки зрения, должна быть память. В принципе, существует такое понятие – историческая политика или политика памяти. Что это такое? Вот посмотрите на государственную политику в одной, другой, третьей области. Вы сразу разберетесь, что к чему. А вот если посмотреть в области политики памяти, на что, собственно, надо смотреть? Давайте посмотрим, какие памятники и кому воздвигаются, именами каких людей называются улицы, например, какие даты отмечаются. Какие не отмечаются, какие даты, как бы, становятся которые общефедеральные или даже региональные, чему посвящается что-то в музее, и так далее, и так далее, каких ветеранов поддерживают, каких не поддерживают. И вот в этом во всем сказывается некая политика памяти. И тут-то мы и находим ответ на ваш вопрос. Понимаете, выстраивается такая политика памяти, которая, как бы, имеет опору только в одном – истории: у нас было славное прошлое. Мы всегда шли от победы к победе. Мы всегда побеждали. Вот у нас все было замечательно и тогда, и тогда, и тогда, и тогда. Действительно, побед было много. Но была трагедия, было страшное и постыдное прошлое наше, связанное с террором. Миллионы (о цифрах можем поговорить, а можем не говорить) людей, ставших жертвами, то, что имеет последствия сегодня. Вопрос: надо это помнить или не надо?

Но ведь это зависит очень от политики государства и от идеологии государства, которое считает, что это нужно сегодня помнить, а вот это фальсификации истории, говорят.

Арсений Рогинский: Совершено правильно вы говорите. Казалось бы, все зависит от политики государства, но на самом деле общество имеет возможность и право как-то на это влиять. Так вот все-таки главный вопрос: мы хотим воспитывать черно-белого человека? Вот с очень простой памятью, вот с этой памятью - все позади было хорошо, сегодня тоже хорошо, а завтра будет еще лучше. Или того человека, который будет говорить: боже, какая трудная и сложная у нас история, сколько в ней мучительного и неразрешимого. Будет пытаться совместить эти самые разные вещи. То есть мне-то кажется, что воспитываться должен человек не просто… понимаете, невозможно помнить всё, но помнящий вот эти разные стороны – и славные, и теневые, скажем так, и черные страницы, соединяющий их в своем сознании, этот сложный человек только тогда может извлечь уроки вот из этого прошлого. И только тогда может быть возникнет какое-то нормальное государство.

Лагерь для ЧСИР

Фаина Мастинская
Опубликовано на сайте STOP-NEWS.com 14/02/2012

ЧСИР – члены семьи изменника родины.

Мне уже много лет. Пора подводить итоги... 

И, как у всех стариков это бывает – приходят воспоминания. 

Какая жизнь прожита, чего только в ней только не было! 

Начиная от голода и разрухи, когда мы вернулись в Николаев из эвакуации в 1944 г., глубоких бомбовых воронок в самых неожиданных местах, освещения лучиной, потом керосиновой лампой, 2-3 смены работы школ, техникумов, институтов, самодельных тетрадей из бывших плакатов, а то и записей уроков и лекций между строками каких-то брошюр и так далее. 

И вот я дожил до появления телевизоров, видео, компьютеров, мобильников, полётов туристов в космос, дожил до самого невероятного: до крутого поворота от строительства социализма в нашей стране к капиталистическому пути развития и до развала СССР.

Иногда я перечитываю на пожелтевших от времени листочках надиктованный мной текст, напечатанный моим сыном на старенькой печатной машинке, воспоминания о моей работе врачом, в лагере ГУЛАГа «Алжир» с 1951г. и в течение трёх лет.

Уж очень мой сын просил оставить воспоминания для его детей - моих внуков.

Вот этот текст.

Мы с Сашкой Сипягиным уже третьи сутки, с пересадками, едем в поезде из Одессы в Казахстан, в какой-то город Караганду.

Весь наш курс, кроме замужних и беременных студенток, был в принудительном порядке после окончания учебы в Одесском мединституте направлен на работу в Главное управление исправительно-трудовых лагерей и мест заключений ГУЛАГ при МВД СССР.

Отказываться от такого назначения никто не посмел, было это очень опасно. Из возможных принудительных направлений на работу мы с Сашкой получили более-менее приемлемые, не на Чукотку или Дальний Восток, а в Среднюю Азию.

Кое-что я прочёл про эти места. Климат плохой, резко континентальный, зимой морозы до 30-40 градусов, холодный ветер весной и осенью, летом жара, выше 30 градусов, почти что нет осадков.

Вокруг Караганды угольный бассейн, шахты, а возле близкого Экибастуза уголь лежит сразу под поверхностью и его добывают открытым способом. Пугало только одно - придётся лечить преступников. Но кто-то же их должен лечить…

Позади осталась послевоенная, полуголодная, но интересная и веселая студенческая жизнь. На перроне родители, которые плакали, провожая меня в дальний путь, потерявшие уже своего старшего сына, моего брата Володю, погибшего на фронте. Они мечтали, что я буду работать в своем городе Николаеве, рядом с ними.

В Управлении МВД Караганды нас с Александром Ивановичем Сипягиным направили на работу в лагерь с непривычным названием «Алжир» системы Карлаг, который находился в 25 км от г. Акмолинска, теперь это столица Казахстана Астана.

Уже на месте, после приезда в лагерь, выяснилось, что его название - это аббревиатура и расшифровывается так – Акмолинский лагерь жён изменников родины, где сидели их матери, жёны, сёстры, родственницы.

Это был самый большой - около 3 тысяч заключённых, из 4 женских лагерей системы Гулага. Самый большой женский лагерь он был потому, что размещался на территории нескольких посёлков, где до того размещались спецпереселенцы: раскулаченные, священники, монахи, татары, литовцы, эстонцы, западные украинцы, из Грузии, Молдавии, Крыма, Украины, Белоруссии, Прибалтики.

С этими спецпереселенцами власти особо не церемонились, нам рассказали, что перед их выселением из этих поселков расстреляли 12 монахинь всего лишь за пропаганду религии. Печально знаменитым этот лагерь был потому, что после выселения спецпереселенцев сюда - за двойной ряд колючей проволоки, между которыми ходили конвоиры с собаками, начали прибывать в поездах жёны, сёстры, родственницы арестованных маршалов, генералов, наркомов, ученых, писателей, врачей, инженеров, агрономов, раскулаченных хуторян и иностранцев, общественницы, художницы, балерины.

Ни я, ни Сашка слыхом не слыхали, понятия не имели ни о чём таком, о существовании таких огромных концентрационных лагерей, об арестах ни в чем не повинных ЧСИР (членов семей изменников родины), недаром еще в Управлении МВД с нас взяли подписку о не разглашении.

Боже мой, что же это такое было! У нас глаза лезли на лоб, и волосы вставали дыбом. Несколько тысяч несчастных женщин, у которых отобрали всё – детей, семью, свободу, нормальную жизнь.

Только через полгода они имели право, по приговору, писать письма и искать своих детей и родственников. А ведь они еще не знали, что у большинства из них, ранее их арестованные мужья – расстреляны.

Даже тем женщинам, которые отсидели свои сроки и выходили из лагеря, им запрещалось жить в 23 городах страны. Найти своих детей, практически, было невозможно, так как в детдомах, куда рассылали их малолетних детей, им давали другие имена.

Только недавно я прочёл такую статистику: всего у арестованных ЧСИР было отобрано и распределено по детдомам более 25 тысяч детей.

Праздник людоедов

Михаил НАКОНЕЧНЫЙ, 
аспирант Санкт-Петербургского Института истории Российской академии наук, г. Псков
Опубликовано на сайте газеты "Псковская губерния" №5 (627) 06-12 февраля 2013г.

Федеральная служба исполнения наказаний торжественно и радостно отметила 75-летие Усольлага

На минувшей неделе по новостным ресурсам прошла относительно незамеченной, казалось бы, достаточно безобидная информация о празднике в управлении федеральной службы исполнения наказаний, со ссылкой на пресс-службу ГУ ФСИН РФ по Пермскому краю. Процитирую: «В Соликамском отделе ГУ ФСИН РФ по Пермскому краю отметили 75-летие Усольлага – одного из первых лагерей системы ГУЛАГ. В январе 1938 года в Усольском ИТЛ НКВД СССР были заложены традиции, которые имеют ценность и в нынешнее время. Это верность Родине, взаимовыручка, уважение к ветеранам. Усольлаг это тысячи километров дорог, сотни лесных поселков, более 60 тыс. сотрудников, рабочих и служащих, трудившихся на протяжении 75 лет, это школы, детсады, клубы. В какое лихолетье был образован Усольский ИТЛ, через сколько тяжких испытаний прошел! Какое мужество за это время проявили его руководители, аттестованный и вольнонаемный состав, чтобы учреждение встало на ноги и успешно решало производственные и социальные задачи», – поделился воспоминаниями заместитель председателя краевого совета ветеранов ГУФСИН России по Пермскому краю Сергей Ерофеев.

УФСИН в музее Усольлага продемонстрировал прямую линию
 преемственности своих достижений от ВЧК-ГПУ-НКВД.

Пермские новости показали небольшой сюжет по краевому ТВ, посвященный этому событию: «Сегодня исполнилось 75-лет со дня основания со дня основания Усольского управления лесными исправительными учрежденииям. В честь памятной даты в бывшем управлении Усольлага состоялось торжественное мероприятие. Наш корреспондент побывал на празднике».

В сюжете празднично сообщают о том, что за время существования управления было обработано 100 млн. кубометров древесины. В конце двухминутного сюжета повествуется о том, что для гостей на юбилее Усольлага заиграла живая музыка – была приглашена саксофонистка.

Предлагаю читателям для независимого анализа краткий исторический обзор, чтобы осмыслить этот, по меньшей мере, примечательный “юбилей” и оценить в полной мере этот «праздник души и сердца».

Холод февраля 1938 года

С середины 1937 г. система мест заключения оказалась в новых условиях. Власть развязала массовый террор в самых жестоких формах. Достаточно отметить, что число расстрелянных увеличилось с 1 118 в 1936 г. до 353 074 в 1937 г. [ 1]

В места заключения хлынул невиданный поток людей. За 9 месяцев (с 1 июля 1937 г. по 1 апреля 1938 г.) число заключенных в ГУЛАГе увеличилось более чем на 800 000, превысив 2 миллиона единовременно сидящих.

Во второй половине 1937 г. и в 1938 г. для руководства страны важнейшей стала карательная функция мест заключения, куда теперь «сбрасывали» избежавших расстрела.

Для самого же ГУЛАГа главными проблемами стали прием, размещение, организация охраны и создание хотя бы видимости трудового использования этого гигантского потока людей [ 2].

Первым следствием новой репрессивной политики была поспешная организация уже в августе 1937 г. сразу семи (!) лесозаготовительных лагерей (Ивдельского, Каргопольского, Кулойского, Локчимского, Тайшетского, Томско-Асинского и Устьвымского) с одновременной реорганизацией Лесного сектора ГУЛАГа в Лесной отдел [ 3].

Уже в октябре 1937 г. в САНО (санотделе) ГУЛАГа появляются первые сведения о смертности заключенных [ 4].

К 1 января 1938 г. в них находилось более 80 000 заключенных. В начале 1938 г. добавляются еще шесть лесных лагерей: Вятский, Красноярский, Онежский, Северо-Уральский, Унженский и интересующий нас Усольский ИТЛ, 75-летие которого с такой помпой отметили несколько назад в Перми.

Вероятно, решение организовать именно лесные лагеря было обусловлено чисто экономическими причинами. Лесозаготовительные работы, по крайней мере на первом этапе, не требовали капиталовложений и подготовленной проектно-сметной документации; обустроить лагеря можно было, используя в основном местные материалы; большое количество крупных лесных массивов по всему северу европейской части страны и в Сибири позволяло хотя бы частично рассредоточить заключенных [ 5].

Скоропалительность этих решений, связанных с проведением репрессивных операций, необеспеченность соответствующими ресурсами привели к тому, что заключенные, переброшенные в новые лесные районы, оказались в тяжелейших условиях.

Статистические отчеты ГУЛАГа, касающиеся новых лагерей, скупо свидетельствовали о трагедии, разыгравшейся в лесных районах Севера и Сибири. Декабрь демонстрирует резкое увеличение смертности (Усольлаг был основан в феврале 1938 года).

Невероятно высокой была смертность среди заключенных лесных лагерей в 1938 г., в том числе и Усольского.

В декабре, согласно отчетным данным, общая смертность по новообразованным лагерям составляла 2415, в январе 1938 г. – 3 343, в феврале – 3 244, в марте – 3 040 человек.

Это составляло в среднем чуть меньше половины заключенных, числившихся умершими за этот период по всем лагерям (в декабре 1937 – марте 1938 гг. около 26 тыс. человек [ 6].

Результаты создания новых лагерей, в том числе и широко праздновавшего свой юбилей, были ужасающими – за первые полгода существования более 12,5 тысяч умерших, 1 272 беглеца, более 20 тыс. нетрудоспособных, в том числе около 5 тыс. инвалидов [ 7].

Лично для меня катастрофические лесные лагеря 1938 г. имеют особое значение: 24 мая 1938 года, 4 месяца спустя после осуждения на 10 лет, в Вятском ИТЛ умер мой прадед, Василий Алексеевич Царев.

Для сравнения скажу, что в концлагерях Рейха (Дахау, Заксенхаузене, Матхаузене и Бухенвальде) за весь 1938 г. (а не за полгода) умерло 1 406 человек.

Иначе говоря, в абсолютных цифрах только в лесных лагерях ГУЛАГа за полгода 1938 г. умерло в 9 раз больше, чем в четырех самых крупных лагерях нацистской Германии за весь 1938 г. [ 8]

Новые лесные лагеря, в том числе и Усольлаг, по существу оказались в 1938 г. временными лагерями смерти. Так, в Каргопольлаге она составила 18,53% (умер каждый шестой-седьмой), в Тайшетлаге — 21,05% (умер каждый пятый), а в Кулойлаге — 24,29% (здесь за год умер почти каждый четвертый заключенный, это абсолютный «антирекорд» ГУЛАГа в невоенном 1938 году).

В одиозном и печально знаменитом концлагере Бухенвальд в 1938 г. уровень смертности колебался у 10% отметки. В Дахау эта цифра была еще ниже. Сравните относительные показатели смертности в лагерях с удельными цифрами смертности, приведенными выше.

Это не мемуары лагерников, не работы Солженицына и Шаламова, это архивные данные самого ГУЛАГа.

Алексей Бабий: "Список жертв режима закончат писать через двести лет"

Елена ЕСАУЛОВА
Опубликовано на сайте муниципальной газеты Красноярска "Городские новости" 01.02.2013 №2714

Здесь сотни фамилий на все буквы. Одинокие и многодетные, единоличники и колхозники, красноармейцы и священники, фельдшеры и плотники, русские, адыгейцы, немцы, латыши. “А” — Абаринов Кузьма, пимокат из крестьян. Павел, с той же фамилией — помощник гуртоправа, то есть пастуха. Абакумов Степан — связист, Абанкина Анастасия — из крестьян, малограмотная, Абарас Казис — литовец, полковник. Напротив каждой фамилии — лаконичное — выслан, поражён в правах, расстрелян. Книгу судеб репрессированных соотечественников уже четверть века пишут представители Красноярского общества “Мемориал”. О разнице между государством и Родиной, преодолении зла и народной памяти рассуждаем с его главой, Алексеем БАБИЕМ.
 

Фото: Борис БАРМИН

— Алексей, даже сайт “Мемориала” с расстрельными списками тяжело читается. Представляю, как тяжко вникать во все подробности темы. Как всё было в начале и как многолетнее изучение тёмного прошлого страны изменило Вашу личность?

— Конечно, я не столь впечатлительный человек, чтобы не спать ночами после изучения дел. Бесследно ничего не проходят, но мрачно смотреть на жизнь я после вступления в “Мемориал” не стал. Началось всё с того, что нашёл пробелы в истории собственной семьи, моих бабушку и дедушку тоже расстреляли. Заинтересовался, как это было, ездил по архивам, искал документы. Нашёл. После подумал, что хорошо бы восстановить имена всех репрессированных в Красноярском крае. Присоединился к людям из “Мемориала”, влился в работу. Спустя 25 лет у нас есть база данных на 100 тысяч человек, 11 томов книги памяти. Часто встречался с людьми, узнавал о некнижных трагедиях, ведь в начале деятельности многие репрессированные были ещё живы. С каждой историей появлялось всё больше определённых чувств и мыслей по отношению к государству.

— Такую Родину любить сложно?

— Напротив — Родину, которая перенесла столько страданий, я теперь ещё больше люблю, но она — не государство. Государство, которое существовало во времена репрессий, считаю оккупационной властью. И эта власть не могла действовать иными способами, кроме террора, так как была взята штыками и с кровопролитием. Потому и удерживали её террором. И сейчас отчасти это всё есть. И будет, пока мы не поймём, что власть — это сервис, наёмные менеджеры, а не вожди, перед которыми нужно пресмыкаться.

— Как же нам с этим подобострастием бороться?

— Просто. Пусть меня освистают и левые, и правые, но я уверен: внешняя борьба — не главное. Надо жить как свободные люди, игнорировать нелепые требования, которые власть выдвигает. Нужно несвободу изживать из себя, улучшать себя. И только тогда сможешь улучшить всё вокруг, построить новое государство, с независимыми судами, демократической избирательной системой и прочими хорошими вещами. Когда нынешняя система рухнет (а руководство страны уверенно к этому ведёт), несвободные внутренне граждане не смогут даже распорядиться властью.

— Алексей, сегодня многие сограждане до сих пор испытывают ностальгию по сталинским временам. Почему, как думаете?

— Они просто плохо знают, как это было на самом деле. Хрущёв на 20-м съезде, когда клеймил Сталина, сетовал на то, что репрессировали элиту, видных военачальников, партийцев, деятельней народного хозяйства. У простых людей тогда уже сложилось мнение, что вождь в основном сажал элиту, плохих, проворовавшихся начальников. Иногда перегибал палку, но в целом всё правильно делал, был за народ.

Но это миф. Достаточно открыть основополагающий приказ № 00447, на основании которого НКВД действовало в 1937 году. Там определялись лимиты, сколько нужно расстрелять, и были расписаны категории, подвергавшиеся террору. Первые три категории — раскулаченные крестьяне, потом только офицеры и прочие. Потом чекисты вошли в азарт, провели ещё польскую, харбинскую операции, а сперва брали исключительно крестьян.

— А почему именно 1937-й был особенно кровавым? Какая-то логика была в этом?

— Безусловно. По политическим мотивам за все годы советской власти в нашем крае было арестовано 50 тысяч человек. Примерно треть взяли в годы большого террора, больше половины расстрелов произошло в 1937 году. Дело в том, что документы предписывали закончить операцию за 4 месяца, с августа по декабрь 1937-го. Ведь в декабре 1937-го должны были состояться выборы в новый Верховный Совет при сталинской Конституции, по которой лишённые прав граждане вновь обретали избирательные права. Верхушка осознавала, что эти люди, у которых отобрали имущество, у которых семьи погибли во время высылки, вряд ли проголосуют лояльно. И решили подстраховаться, физически уничтожив ненадёжный электорат. Всех, кто мог доставить проблемы, активных — расстреляли или посадили. Остальных запугали так, что мы до сих пор боимся.

— Вы тоже боитесь?

— Иной раз боюсь. Но справляюсь. Людям, которые жили в те времена, было гораздо страшнее. Однажды я попросил ребят закрыть меня в камере сохранившегося почти целиком штрафного барака Краслага. Просидел несколько часов.

— Тоскливо?

— Не то слово. Ужасно. Хотя я понимал, что это не по-настоящему.

— Алексей, как Вам кажется, сотрудники, которые сажали народ, подписывали расстрельные документы, не сознавали, что делают?

— Думаю, что понимали. Но выбор не участвовать в этом зле был у каждого. Известны случаи, когда чекисты не желали невинных сажать, выходили из игры. Таких сотрудников, понятно, ставили к стенке. Но иногда смерть лучше, чем соучастие. А были и другие. Несколько лет назад одна чекистка, которой было уже 96 лет, в интервью местной газете вспоминала, как упаковала одноклассника, по её разумению, справедливо как врага, за антисоветчину. Называла фамилию человека, не стесняясь. Я проверил по нашей базе, этот парень был реабилитирован в 1964 году, даже не нашлось состава преступления! На мгновение у меня возникло желание бабусю к суду привлечь, но не стал. Старушка могла бы от переживаний преставиться, не хотелось, чтобы её смерть была на моей совести. К слову, репрессированные, с которыми я общался, ни разу не выражали желания отомстить. Но знать, кто их сажал — хотели и хотят.

Я тоже считаю, фамилии тех, кто участвовал в репрессиях, должны быть названы. Чтобы неповадно было тем, кто и сейчас, пусть и не в той степени, творит подобное. И считает, что никогда не понесёт за это ответственности.

— За 25 лет Вы прикасались ко многим судьбам. Какие-то истории трогали особенно?

—Ужасов было много, а впечатляли простые ситуации. Сидела на Колыме в особом лагере одна женщина, натерпелась всякого: карцеры, избиения. В особых лагерях заключённым нашивали три номера — на шапке, на телогрейке, на колене на брюках. После Указа, который разрешал снять номера, все зэка бросились их отпарывать. “Отпороли и ревём, — вспоминала женщина, — номер сорвали, а чёрный след от него, прямоугольник на выгоревшей ткани — остался. Эта чёрная метка в сердце каждого репрессированного. И её уже никогда не убрать”.

Года три назад опрашивал одну бабушку, она немка, депортированная в Тюменскую область. Все её разговоры о жизни были — о еде. Она пережила голод в Поволжье, потом провела в лагере два года, посадили за то, что зимой собрала в пищу несжатые колоски на колхозном поле. После лагеря попала в совхоз в нашем крае, рассказывала, когда убирали урожай, ела брюкву прямо в поле, мечтала наесться досыта. За что её сельчане прозвали толстая Лида.

Сейчас изучаю дела кулаков, мороз по коже. Две семьи соседей раскулачили за использование наёмного труда батраков. На самом деле одни соседи помогли другим скосить сено, а потом те по-братски — убрать зерно. Всё равно всех раскулачили и выслали.

— Алексей, современная молодёжь часто путает Ленина со Сталиным, Берию с Ельциным. Вы юношество как-то просвещаете?

— Просвещаем при помощи нашего сайта — этот формат приемлем для молодых людей. Многие ребята пишут на сайт, хотят узнать судьбу своих репрессированных дедов и прадедов. Участвуем во всероссийском конкурсе “Человек в истории. Россия — 20-й век”. На него нужно прислать рассказ об истории своей семьи, связанной с судьбой страны. В конкурсе участвуют сотни работ из нашего края, до трёх тысяч — со всей России. Раскапывают дети весьма интересные истории. Так, в Ачинском районе в своё время гуляла очень популярная частушка про Берию, все её знают: “Берия-Берия, вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков”. Школьники, оттолкнувшись от песни, вызнали, что всю семью Берии сослали в Сибирь, а в их селе был сосланный племянник Лаврентия Палыча. Девочка из Туруханска, Даша Шевченко, выясняя судьбу прадеда, который был расстрелян в этом месте, разыскала данные о многих, кто был расстрелян вместе с её дедом, установила место захоронения. Теперь на этом месте строится часовня.

— Что будете делать, когда “Мемориал” исчерпает тему окончательно?

— По нашим оценкам, количество политических репрессированных, как-то связанных с Красноярским краем, — миллион. Цифра эта не взята с потолка, ведь только реабилитированных спецпоселенцев у нас пятьсот тысяч. За 25 лет работы мы восстановили судьбы 100 тысяч, их жизни изучены в разной степени. Чтобы узнать обо всех, нам потребуется 200 лет.