четверг, 25 октября 2012 г.

«Лесоповал» – рубеж жизни и смерти!

Юрий Трифонов-Репин,
праправнук декабристов, член краевого совета м/о «Мемориал» по ПК, сын «врагов народа», реабилитирован при жизни

Опубликовано на сайте газеты Арсеньевские вести" 23 октября 2012 г.


Я в утробе своей матери получил 15 лет сталинских концлагерей, с последующей заменой на спецпоселение, которые и пришлось оттрубить от звонка до звонка на лесоповале.

Мой дед – атаман иманского казачества, во время Гражданской войны с отрядами казаков разгромил партизан в верховьях рек Иман и Вака.

Из обвинительного заключения: «Гр. Репин Ефим Степанович, занимая должность атамана, был самым зажиточным казаком, т.к. держал огромное кулацкое хозяйство. Зимой имел подряды для заготовки и поставки дров на железную дорогу и в войска. За год вылавливал 20 000 пудов рыбы...

...В Гражданскую создал отряды казаков для борьбы с красными партизанами. У пленных партизан отбирал оружие и заставлял их петь: «Боже Царя храни». И говорил, что Соввласть – власть голодранцев, временная, и снесут её пустые прилавки в магазинах города».

Дело рассмотрено во внесудебном порядке на Тройке ПП ОГПУ по ст. 58-10 и 59-13 УК. Согласно справки ФСБ, дата и место смерти атамана Е.С. Репина, моего деда, неизвестны.

А его семья – жена и младшая дочь, мои бабушка и мама, без суда и следствия были отправлены в сталинские концлагеря, с последующей заменой на спецпоселение на «лесоповал», где я и родился со старшим братом и сестрёнкой перед войной.

На «лесоповалах» до конца 1946 г. использовался труд только женщин-политзаключённых.

Рабочий день был 14 часов. Ручная подтаска очень тяжёлых брёвен к штабелям называлась весёлым словом трелёвка, но она-то и была многим совершенно непосильна. Десятки слабых женских арестантских рук не всегда могли поднять двухметровое, словно чугунное, бревно на худые, хрупкие, острые плечи. Или тащить его по кочкам, сугробам, ямам или через валёжины и даже через просто не проходимый бурелом.

Но прежде чем распилить ствол лиственницы или ели на брёвна или на чурки, его надо было спилить и уложить на подготовленное место на земле. Обрубить сучки и только потом раскряжевать по заданным размерам. Эту работу выполняют вальщики леса. Сучки рубят сучкорубы, а трелёвщицы – трелюют. Таскают!

Моя мама сначала была вальщицей леса. Седоволосая напарница, двуручная пила с зубом для поперечного пиления. Рыхлый снег почти до плеч, который надо отбросить от ствола дерева, предназначенного для валки. Высота пенька не более 15 см. За каждый см выше – штраф 1 куб брёвен в штабель. Для безграмотного, но ретивого десятника это слаще мёда.

В 1943 году, после Курской битвы, наш отец, воевавший там шофером на «катюше», приезжал в краткосрочный отпуск. В 1944 году у нас родилась ещё сестрёнка, которую сегодня мы называем дорогим подарком от самого товарища Иосифа Сталина.

После её рождения маму перевели на новую работу – пилить длинные хлысты циркулярной пилой большого размера на чурки длиной по метру, которые использовались как дрова для паровых котлов электростанции. Один хлыст был кривой, и из-за своей кривизны не попадал в зону распила. На моих глазах пила самопроизвольно опустилась на мамину голову.

Мама выжила, и после больницы её перевели на работу в контору секретарём-машинисткой.

А на лесосечных делянах всех женщин, умерших от непомерно тяжёлого, рабского труда, хоронили там же. Десятник бурил отверстие под пнём, в которое вставлялась, словно батон колбасы, доза аммонала с детонатором. Производился взрыв, и могила была готова. Ствол отёсанной лиственницы, становился вечным безымянным приютом.

На «лесоповалах» не было сторожевых вышек и вертухаев в белых полушубках с черными автоматами, висевшими наперевес на бычьих шеях. И не было колючей проволоки, но она и не была нужна, если кругом непроходимой стеной стоял «зелёный прокурор». «Лесоповал» – это сталинский Освенцим, только без трубы крематория и без погоста с надгробиями и памятниками или православными крестами.

За всё время сталинских лагерей с Колымы удалось сбежать только одному заключённому. Но и он был пойман через 3 года, когда получил письмо от «бывшей жены» до востребования, написанного и отправленного сотрудниками бериевского НКВД!

Только беременность у политзаключённых женщин была надеждой на спасение, на жизнь!

А от кого в глухой тайге на лесосеках «лесоповала» им можно было бы забеременеть? Только десятник, как правило, горбатый и злой на свою жизнь и судьбу инвалид с детства, от которого и беременели, и рожали, и умирали.

Лесоповал – это материализованный АД. И его архитекторы руководствовались только экономией. Но суицида на лесоповалах не было. Здесь сама плоть кричала: «Выжить!».

С лета 1946 года на «лесоповалы» стали доставлять репатриированных пленных из Италии, Франции и конечно военнопленных Красной армии из концлагерей поверженной Германии. И военнопленных из Японии, которые строили для миллионов новых сталинских политзаключённых бараки с вышками и колючей проволокой.

Десятник с деревянным метром-треногой становился властелином жизни и смерти для всех без исключения новеньких заключённых.

В конце мая 1944 года навигацию открыл американский пароход «LIBERTY-1144». Читать и писать я тогда ещё не мог, а вот видеть, восхищаться увиденным и запомнить – да! Вместе с техникой для Колымы, бульдозерами и автомобилями, пароход привёз дары из Америки для женщин-политзаключённых на «лесоповалах», поношенные тёплые вещи: костюмы, пуловеры, джемперы, кофты, платья, вязаные костюмы и другие вещи, собранные населением с другого материка для заключённых женщин.

В списках эти сокровища обозначались как подержанные, и это слово просто ласкало слух. Колбаса повторно использоваться не может! Пшеницу и муку в красивых белых мешках с американским орлом забыть невозможно!

Но прежде, чем эти бесценные вещи попадали в руки тех, кому они предназначались, лагерное начальство всех рангов от Хабаровска до самой дальней точки назначения одаривало и благотворило своих жён, любовниц, родственников и многочисленных друзей. Наша мама получила крепдешиновое платье зелёного цвета и, надев его, стала для нас самой красивой мамой на свете.

5 марта 1953 г. скончался отец народов Иосиф Сталин. В августе была амнистия для уголовников и воров.

Осенью в своём огороде накопали 70 мешков картошки и насолили капусты. На зиму обязательно солили целую бочку рыбы и бочонок красной икры. Свежемороженую кету-зубатку складировали в штабель, как дрова. Особое внимание уделяли заготовке брусники, голубики и других ягод. А вот грибов на Северах можно было заготавливать немерено. Варенья варили столько, сколько могли купить сахара!

Мне пришлось жить с прозвищем «сын кулака». Вот и пришлось заняться боксом с 5-го класса.

Летом 1952 и 1953 гг. работал. На двухсотлитровой бочке заезжаешь в речку поглубже, чтобы на меньшую высоту поднимать полное ведро-черпак. Вода была нужна для полива капусты. А помидоры и огурцы на Северах и сегодня не растут. 8 бочек воды до обеда и 8 после – норма в день, и запишут трудодень.

Но зато осенью в школу идёшь в новеньком костюме из шевиота или бостона и в новых кирзовых сапогах, ну а отцовская пилотка с красной звёздочкой на голове – была высшим шиком!

В 1954 г. мы уехали с Севера. До Хабаровска плыли на колёсном пароходе. Из Хабаровска в общем вагоне пассажирского поезда, под именем «500-весёлый», прибыли в г. Иман, где стоял дом нашей мамы до её ареста и ссылки на «лесоповал».

Мы даже и не предполагали, что для нас может наступить самое трудное время в жизни – послелагерное скитание, послелагерное бесправие.

С вещами в руках мы подошли к маминому дому, где красовалась деревянная доска с надписью «Ясли-сад». И тут вдруг прибежал запыхавшийся милиционер с выпученными глазами, перекошенным от злобы ртом. Выдернул из кобуры свой револьвер и, стреляя в небо, прохрипел, чтобы мы убирались отсюда немедленно, а иначе он отправит всех нас туда, откуда мы только что приехали. Политрепрессии были до конца 1957 года.

Мы вернулись на ж/д станцию. Родители пошли бить челом к городским чиновникам. Ибо декабрист Репин – основатель города Иман, а его внуки основали родовое село Княжевское на реке Уссури.

В 1932 году, при раскулачивании, одного брата моего деда застрелили прямо в доме на глазах жены и детей. А два других его брата ночью погрузились на телеги и скрылись в неизвестности.

В четырёх домах братьев поселились семьи офицеров основавшейся в селе погранзаставы, которые и живут там, по сей день. А в конюшне деда для семи лошадей, перестроенной в казарму, до сих пор живут пограничники! У бабушки отобрали 5 дойных красавиц коров.

У нас с собой был белый американский мешок с сухарями и целая головка сахара. На станции раздобыли кипятку, перекусили и стали ждать родителей.

Они вернулись на «Студебеккере». Погрузив вещи в кузов, мы поехали в Шмаковку. К сослуживцу нашего отца, с которым заранее письмами был оговорен вопрос с нашим приездом и временным жильём. Поселились мы на чердаке сарая для хранения сена.

Нас окружало местное население, поголовно нищее. В лаптях и с обмотками до колен из рогожных мешков, служивших защитой от укусов целых полчищ комаров и оводов.

Так встретил Приморский край наследников того, кто основал первое село в крае!

Поэт-песенник Михаил Танич создал блатную музыкальную рок-группу и назвал её – «Лесоповал».

Орфей из ГУЛАГа, зек Соликамского лагеря Михаил Танич знал, что из этапа политзеков числом в 800 человек, состоящий из политзеков, направленных временно на «лесоповал» в тайгу под Чердынью, через год почти никто не вернулся!

«Лесоповал» это преисподняя, откуда выход был только в один конец – на «тот свет»!

«Лесоповал» для русских то же самое, что для евреев «холокост». Для меня ясно, что евреи никогда не разрешат лицедействовать музыкальной рок-группе с именем «Холокост».

В конце мая 1980 года я побывал на Соловецких островах. Лично увидел Секирную гору-Голгофу, именуемую сегодня просто «Секирной», что в переводе с буддийского – отрубленная голова, и услышал полушёпотом всю правду о СЛОНЕ – Соловецком лагере особого назначения.

Всем нам тогда ещё не были известны все масштабы сталинских репрессий и геноцида.

Пережив Перестройку, Реабилитацию, Беловежскую пущу, принятие новой Конституции, «демократичные» выборы, могу только сказать, что звучит и звучит, не умолкая, Парастас в Российских небесах. Но нет ему отзвука на нашей грешной земле. Как нет покаяния, так нет и прощения до сих пор.

Это значит, что и сегодня нет ни мира, ни достойной старости, ни процветания, ни уверенности в завтрашнем дне у нашего народа в богатой/нищей стране.

Разбросаны по всей земле российской безымянные косточки мучеников, не только убитых, но и замученных в ГУЛАГе и застенках НКВД. А их вдовы, дети и внуки вновь отправлены на тропы унижений, презрения, издевательств, нищеты и хождений в коридорах власти.

30 октября – День памяти жертв политических репрессий в Российской Федерации!

«Память о репрессированных так же священна, как и память о Героях», – сказал Дмитрий Анатольевич Медведев, находясь в ранге президента РФ. А по-моему, сказал и забыл!

вторник, 23 октября 2012 г.

Потом номер прирос, как кожа

Евгения ПЕУНКОВА
Опубликовано на сайте газеты "Золотое кольцо" 19 октября 2012 г.



Евгения Михайловна Пеункова, в девичестве Халаимова, в 1948 году за «организационную деятельность, пропаганду к свержению советской власти» сталинской Фемидой была приговорена к высшей мере наказания, но ввиду отмены в то время смертной казни приговор ей заменили 25 годами лишения свободы с отбыванием в специальных лагерях и последующим поражением в правах на 5 лет. И только смерть вождя всех времен и народов спасла ярославскую студентку от жуткой участи - четвертной отсидки в страшных по своей бесчеловечности мордовских лагерях. Но и восьми лет ей хватило, чтобы хлебнуть горя сотен тысяч, как и она, ни в чем не повинных людей. «Золотое кольцо»  публикует эпизод из лагерной жизни, рассказанный бывшей узницей ГУЛАГа.
 
Валерий Горобченко,

член областной комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв  политических репрессий.

Шел третий год моего пребывания в лагере, вернее - в «особом лагере строгого режима». В других лагерях я не была, об их прелести и ужасах знала только понаслышке. Сюда мы пришли с первыми этапами, когда «строгий режим» только начинали организовывать. Нас долго держали в карантине, за колючей проволокой, пока из этого старого лагеря вывозили старый контингент (так звали тех, кто его населял). Потом меняли заборы и строили барак усиленного режима - БУР - вместо старого маленького карцера. Потом меняли начальство. Для тех, кто впервые попал в лагерь, любой режим уже был особым.

С самого начала нам объявили, что мы имеем право на два письма в год, но одно почему-то всегда пропадало, и раз в месяц можно отправить открытку, образец которой висел у цензора над столом: «Я жива, здорова, пришлите посылку». И ни слова больше. Естественно, что не каждый из нас мог решиться на такое послание. Это о наших правах.  

А об обязанностях:
1. Беспрекословное выполнение лагерного режима;
2. Двенадцатичасовой рабочий день и обязательное выполнение нормы или любого задания, данного нарядчиком, и еще целый перечень всяких бытовых ограничений.

Первый год было очень трудно ко всему этому привыкать, но постепенно все стало приходить в норму. Научились работать, и уже меньше народа стало ночевать в БУРе, ведь за невыполнение нормы человек шел в карцер, при этом получал 400 граммов хлеба и раз в сутки миску баланды. Научились не опаздывать на развод и поверки и не спорить с начальством. Мы втягивались в тот режим, который нам задавали, а может, просто уже не было сил противостоять ему. Поэтому, когда кто-то из вновь прибывших  рассказывал о произволе,  царившем  в «общих»  лагерях,  мы радовались и благодарили Бога за то, что  нам чертовски повезло. У нас были одни политические. Только женщины - от конюха и ассенизатора до кузнеца и слесаря высшего разряда. И не было в лагере ни воровства, ни драк, все было тихо и спокойно.

И все же вскоре после Нового 1950 года начались кое-какие изменения в нашей жизни. Давно не привозили кино. Пропали газеты, которые раньше вывешивались на стенде у конторы. А вскоре замолчало и радио. Нас оторвали от внешнего мира. В конце марта нам зачитали приказ по лагерю, согласно которому в течение двух недель все заключенные обязаны получить в каптерке комплект верхней одежды по установленной норме. В эту «норму» входило: телогрейка, два платья и косынка. Платья замечательные - мешок с двумя рукавами и воротничком с одной пуговкой, из подкладочной ткани серого, коричневого и линялого черного цвета. Приказ есть приказ, мы подчинились, получили, хотя носить не собирались. Пусть будут, может, и пригодятся.

В этот год была ранняя весна, и первый апрельский выходной был солнечным и теплым. Однако погоду нам испортили на утренней поверке, когда объявили, что все должны к одиннадцати часам с казенными вещами прийти на площадь к третьему бараку. Потом вдоль строя побежал дежурный и внес поправку: по звону пойдете к третьему по очереди - сначала первый барак, потом  второй и так далее.

Молодцы, сообразили! А то бы сразу две тысячи баб со шмотками рванули к третьему бараку! Вот была бы потеха. Мы жили в шестом бараке. Значит, наша очередь последняя. Правда, за нами еще был инвалидный барак человек на 60, размещенный в бывшем клубе.

Любопытство не давало сидеть на месте, и мы полетели к третьему бараку. Там, на площади, были расставлены столы, за которыми сидели художники, библиотекарь, нарядчики и прочие, то есть, попросту говоря, «придурки» (придурки - это зэки, трудившиеся на легкой работе). 

Перед ними лежали какие-то списки, куча трафаретов и миски с белой краской. За ними стояли и расхаживали все лагерные начальники. Заглядывали через головы, что-то показывали пальцами и что-то говорили подходившим к столам женщинам. Женщины раскладывали на столах свои казенные платья и телогрейки, а «придурки» мазали на них белой краской номера. Большие, высотой 20 см, буквы от А до Я и того же размера двух- или трехзначные номера. Такие большие номера ставили на спинке платья и телогрейке, а впереди, над правым коленом, ставили номер вдвое меньше и такой же номер на косынке - на самом лбу. За порядком в толпе наблюдали дежурные - вертухаи.

Все участники процесса были серьезны и сосредоточенны. А мне ситуация показалась каким-то абсурдом, каким-то фарсом, и серьезность «художников», начальничков и надсмотрщиков не встревожила, а развеселила. Видать, виной всему была весна. Мои подружки - две румыночки - на все происходящее вытаращили глаза.

- Жеки! Что это? Зачем?

- А не знаю. Поживем - увидим.

К нам подошла Вера Самуиловна Бронштейн - старая коммунистка. Свой первый лагерный опыт она получила еще девушкой, до революции, в царской ссылке, а благодаря своим близким «родственным связям» продолжала его по сей день, побывав в разных лагерях, с разными режимами, в разных областях нашей необъятной Родины. Она торжественно прошествовала мимо дежурного. На плечах у нее была распахнутая телогрейка, а в руках - две серые тряпки. Платья.

- Это же черт знает что такое! - зашептала она. - Мало, что пронумеровали все вещи, так велят носить их обязательно. Приказано сдать все свое, кроме нижнего белья, в каптерку на хранение в трехдневный срок. А что не сдашь - все конфискуют. Возмутительно!

И я вдруг представила, как завтра или послезавтра пойдет развод на фабрику и все будут в сером с номерами, как в черно-белом кино - хроника военных лет. Немецкие лагеря. А Вера Самуиловна вдруг резко развернулась к нам спиной, и мы увидели ее свеженький белый номер во всю спину. Как на кузове грузовика.

- Это же произвол, концлагерь какой-то! Куда смотрит партия? - зашептала она.

- Вера Самуиловна! Что вы возмущаетесь?! Вы должны быть счастливы и довольны. Подумаешь - номера, зато ваши идеи уже воплощаются в жизнь! Мы первыми дожили до коммунизма - мы живем в одинаковых бараках, спим на одинаковых нарах, едим одну и ту же баланду, теперь и одеты будем одинаково! А главное, что и мысли, и желания у всех одни. У женщин русских, украинок, литовок, латышек, немок, эстонок, полек и прочих. У всех одно заветное желание, одна мечта - мы все хотим на волю!

Вера Самуиловна посмотрела на меня своими умными черными глазами, махнула рукой, повернулась и молча поплелась в свой барак.

Вечером очередь дошла и до нас. Я получила свой номер - Ц-227. Комбинезон, платья, телогрейка - и все под номером Ц-227. Все было всерьез и по-настоящему. Сначала как-то оскорбляло. Потом привыкли. Потом номер прирос, как кожа, а когда после смерти Сталина разрешили носить свои вещи, мы не расстались с номерами на телогрейках и комбинезонах, у которых еще не вышел срок носки. Нам номер не мешал. Забыть его так же трудно, как дату своего рождения.

суббота, 20 октября 2012 г.

Армяне в «деле Лаврентия Берия». Окончание

Марина и Гамлет Мирзояны
Опубликовано на сайте газеты "Ноев ковчег" 20.10.2012 г.
окончание. начало в №11,15,16,2012

26 июня 1953 года в ходе заседания Президиума ЦК КПСС в Кремле министр внутренних дел СССР Л.П. Берия был арестован и доставлен в штаб Московского округа ПВО. 29 июня Президиумом ЦК было принято постановление «Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия».


ИЗ НЕДР РГАСПИ

Ознакомившись в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) с «делом Берия», мы обнаружили немало любопытных документов, проливающих свет на события тех лет.

Эйнгорн: «Я отказался дать Влодзимирскому клеветнические показания на Микояна»

Из письма М. Помазова Председателю Совета Министров СССР Г.М. Маленкову и секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущеву от 6 июля 1953 года:

«Любой недостаток или неудачу Берия старался приписывать кому-либо из членов правительства, чтобы, как он часто выражался, «вымазать», «обмазать».

Это особенно наглядно было видно на деле по завозу бананов из Мексики, когда он собирал всякие материалы, касающиеся отношения тов. Микояна А.И. к этому вопросу».

А вопрос этот возник в конце лета 1951 года, когда Анастас Иванович Микоян (1895 – 1978), заместитель Председателя Совета Министров СССР, отдыхая с женой в Сухуми, заехал в гости к Сталину, в Новый Афон. Примерно в 4 часа утра на стол подали бананы, любимое лакомство вождя.

Попробовав банан, крупный, но еще зеленый, Сталин предложил Микояну отведать его. Тот незамедлительно очистил банан. Вкусом заморский фрукт напоминал картошку.

«Почему так?!» – спросил Сталин.

Микоян начал юлить, ссылаясь то на возможное нарушение режима перевозки, то на неправильное хранение. Сталин снова упёрся в него испытующим взглядом: «Почему мог иметь место такой случай?»

Микоян смущенно отвечал, что такое могло возникнуть в результате упущения в системе контроля. Сталина такой ответ не устраивал: «Почему же такого не было, когда ты был министром? Выходит, Меньшиков, заступивший на твое место, плохо работает?»

Желая отвести гнев вождя от Меньшикова, Микоян стал убеждать Сталина, что министр не может нести ответственность за каждую отдельную операцию, мол, такое с каждым может случиться. Сталин был непреклонен: «Нет, ты не прав. Меньшиков отвечает за всё».

Вернувшись в Москву, Микоян поручил своему помощнику Власову выяснить что к чему в этой истории с бананами. Тот доложил, что этим делом уже вплотную занимается Берия…

Меньшиков был понижен в должности и направлен начальником таможни на Амур.

* * *

Из протокола допроса свидетеля А.О. Эйнгорна от 5 октября 1953 года, отбывавшего срок в поселении в Красноярском крае:

«В органах ВЧК – ОГПУ – НКВД СССР я работал с 1919 по 1937 г. 22 марта 1937 года я был арестован, и меня допрашивали о связях с Ломинадзе и об антисоветской деятельности…

Я помню, что на допросах в период с декабря 1937 г. по март 1938 г. у меня требовали показания, что я готовил покушение на Ежова… В марте 1939 г. меня вызвал к себе в кабинет старший лейтенант госбезопасности Влодзимирский … и мне сказал, что я должен написать свои показания о том, что мне известно, что Ломинадзе находился в очень близкой и тесной связи с Микояном Анастасом Ивановичем – членом Политбюро ЦК ВКП(б), что, когда Ломинадзе был снят с работы секретаря Закавказского крайкома ВКП(б) … по антипартийному право-левацкому блоку, Микоян помогал ему и устроил у себя в наркомате начальником Главного управления высших учебных заведений.

Далее Влодзимирский мне сказал, что нужно в показаниях подчеркнуть, что Микояну было известно, что Ломинадзе сохранял своих сторонников, устраивал их на работу в наркомате.

Влодзимирский потребовал от меня, чтобы в показаниях было особо указано, что мне известно со слов Ломинадзе, что Микоян сочувствовал ему и идейно был с ним близок. По словам Влодзимирского, мои показания будут им переданы лично Берия, и это даст возможность ему поставить вопрос о моем освобождении из-под ареста и использовании меня на чекистской работе.

Несмотря на все уговоры и обещания Влодзимирского меня освободить, я ему ответил, что мне ничего не известно о вражеской связи Ломинадзе с членом Политбюро Микояном, что я нахожусь под следствием уже третий год и сам никаких клеветнических показаний не давал и давать не буду. Влодзимирский, видя, что я не даю согласия клеветать на Микояна, перешел к угрозам: «Я тебе устрою такую жизнь, что ты и твои дети век меня будете помнить»…

Я убежден, что Кобулов Б. знал о том, что я отказался Влодзимирскому дать клеветнические показания на Микояна…»

Сталинские нотки недоверия к Микояну, видимо, еще витали в воздухе.


пятница, 19 октября 2012 г.

Каждый рейс – маленькая победа

Николай Рязанцев, к. и. н. ЯФ МИИТа
Опубликовано на Портале региональных корпоративных газет ОАО "РЖД" 19.10.2012 г.


На начальном этапе индустриализации железнодорожный транспорт не успевал за ростом промышленного производства, не всегда соответствовал потребностям экономики. В такой ситуации ЦК ВКП (б) и Совнарком СССР пришли к выводу, что необходимо изменить структуру управления железными дорогами.


В декабре 1933 года было принято постановление Совнаркома СССР «О разукрупнении железных дорог». Из состава крупных дорог стали выделяться магистрали. 14 мая 1936 года наркомат путей сообщения издал приказ «О разделении Северных железных дорог». По этому приказу выделялась самостоятельная Северная железная дорога с управлением в Вологде и Ярославская железная дорога с управлением в Ярославле. С 1 июля 1936 года дороги начали работать самостоятельно.

Ярославская железная дорога проходила по многим центральным областям страны – Московской, Владимирской, Ивановской, Калининской, Костромской и Ярославской. Она связывала крупные промышленные центры страны – Москву, Ярославль, Иваново, Кострому, Рыбинск. В этих городах были построены или строились многие крупные предприятия первых пятилеток. Им необходима была налаженная транспортная система.

В то время СЖД имела протяжённость 1970 км. Она обслуживала огромные северные территории страны, где шли интенсивные лесозаготовки, переработка и вывоз древесины в другие регионы страны и на экспорт. Но техническая вооружённость СЖД уступала Ярославской. Здесь остро стояла проблема реконструкции дороги, её технической модернизации.

В 1935 году наркомом путей сообщения был назначен Л. Каганович. Не будучи железнодорожником, он довольно быстро вошёл в курс проблем железнодорожного транспорта. Так, 7 августа 1935 года появился приказ «Об улучшении использования паровозов и организации движения поездов». В октябре 1935 года появился приказ, направленный на борьбу с разрывами поездов. На многих дорогах разрывы составляли около половины всех крушений и аварий. Специальный приказ касался такого отстающего участка работы, как ремонт паровозов на заводах и в депо.

Первые приказы Л. Кагановича показали, что жёсткое администрирование, серьёзные претензии к старым специалистам, штурмовщина становятся нормой руководства железнодорожным ведомством. К примеру, сотни инженеров железнодорожного транспорта были отстранены от работы и отданы под суд как троцкисты, за их приверженность «теории предела». Суть её в том, что пропускная способность железных дорог имеет определённые технические пределы, с которыми необходимо считаться. Они зависят от общего уровня развития промышленности и транспорта, степени квалификации рабочих, процента опытных инженеров, от общего технического и культурного уровня населения страны. При Кагановиче «теория предела» была объявлена не только буржуазным предрассудком, но и выдумкой саботажников.

В условиях массовых репрессий 1937–1939 гг. многие недостатки в работе железных дорог Наркомат путей сообщения и органы НКВД стали объяснять происками врагов, вредительством. 15 июня 1937 года Л. Каганович в приказе № 121/Ц отнёс Ярославскую железную дорогу к числу 11 дорог, которые плохо справлялись с производственными планами, в частности, с ремонтом вагонов и подвижного состава. На дороге было выявлено более тысячи больных паровозов. Нужно было найти виновных. Оперативно реагируя на этот приказ, Ярославское управление НКВД вскоре объявило о разоблачении «вредительско-шпионской группы в Управлении дороги», которая состояла из руководителей немецкой национальности. В «шпионской группе» оказались начальник паровозной службы Генрих, его заместитель Юргенсон, начальник депо Вернер, а также Шифельбейн, Фрейтаг-Лоренгоф и другие специалисты. Якобы созданная ими массовая вредительская организация спровоцировала многочисленные случаи вредительства и брака в работе железной дороги. Среди них только за несколько месяцев 1937 года было 240 сходов поездов, 56 столкновений, 43 взрыва стрелок, 32 приёма составов на занятые пути.

Руководство дороги было подвергнуто серьёзной критике на Первой дорожной партийной конференции в августе 1937 года. Начальнику Ярославской железной дороги М. Егорову пришлось оправдываться за действительные и мнимые недостатки в работе. Кроме невыполнения производственных показателей, ему в вину была поставлена политическая близорукость (не разглядел «врагов народа» среди подчинённых), недостаточная забота о бытовых условиях жизни железнодорожников (не выполнялись планы по ремонту жилья и объектов соцкультбыта). В те времена начальник дороги отвечал даже за работу подведомственных железной дороге школ и успеваемость школьников. К примеру, на той же партийной конференции М. Егоров, отбиваясь от многочисленных критиков, был вынужден признать как свою недоработку и то, что в начальных школах дороги из 2200 учащихся успевают и переведены в следующий класс только 92%, а в восьмых-девятых классах – всего 63% . Понимая серьёзность своего положения, М. Егоров обещал повести «беспощадную решительную борьбу за реализацию решений Февральско-мартовского пленума ЦК ВКП (б)», основных положений приказа наркома путей сообщения, укрепить кадровый состав руководителей и специалистов. Но в то же время он справедливо заметил, что кроме названных причин неудовлетворительной работы железной дороги (происки «врагов народа», «вредительство») есть ещё одна не менее важная.

– Трудовая дисциплина, – сказал он в заключительном слове, – основное условие, без которого никуда не уйдёшь. Партийная конференция приняла такие объяснения. Казалось, угроза миновала.

Но осенью 1937 года органы государственной безопасности объявили о раскрытии и ликвидации на Ярославской железной дороге «Право-троцкистской антисоветской организации»  во главе с бывшими начальниками дороги А. Амосовым, В. Винокуровым и действующим начальником дороги М. Егоровым. В октябре М. Егорова арестовали. Архивные материалы не позволяют сделать вывод о том, как были получены его показания. Они содержат лишь признания в организации им с 1935-го по 1937 год вредительской организации сначала на Северной, а потом и на Ярославской железной дороге. М. Егоров  признал, что его «подрывная работа» состояла, например,  в срыве подачи порожняка под погрузку; погрузке второстепенных грузов вместо основных.

В марте 1938 года М. Егоров был признан виновным и расстрелян. С августа 1937 года по июль 1938-го органы дорожно-транспортного отдела НКВД Ярославской железной дороги арестовали 475 человек. Ещё 276 человек подверглись репрессиям по спецприказам НКВД.

Ситуация на дороге продолжала ухудшаться. Особенно тяжёлым было положение с кадрами. Так, по приказу НКПС дорога должна была своими силами обучить 27918 человек, а фактически обучила лишь 12932 человека. За год из подразделений дороги уволились более 6 тыс. человек. Более тысячи мест по 16 важнейшим профессиям оказались вакантными. 

С июня 1938 года показатели работы Ярославской железной дороги резко ухудшились. Она работала крайне неритмично, занимая то первое место, то десятое, то 26-е и т. д.

Естественно, возникал вопрос о причинах значительного ухудшения работы Ярославской железной дороги. Новые руководители уже не могли сваливать все неудачи на вредительство, так как за год сотни «вредителей» были арестованы. Поэтому в качестве причин на том же партийно-хозяйственном активе были названы  следующие: на руководящие должности пришли более 200 новых, в основном молодых специалистов, которые не обладали достаточным опытом работы; дефицит руководящих кадров составил на дороге более 120 человек; было ослаблено внимание к стахановскому движению и др.

Массовые аресты и репрессии на дороге привели к обстановке нервозности, создали атмосферу страха и подозрительности. Руководители боялись проявить инициативу и ошибиться. Во многих подразделениях руководители менялись почти каждый месяц. Естественно, все они чувствовали себя «временными, сидели на чемоданах, а потому и работы не было видно».

Всё это сказывалось на результатах труда. В 1940 году показатели работы Ярославской железной дороги продолжали падать. План выгрузки был выполнен только на 97%. За девять месяцев 1939 года на дороге произошло 33 крушения, за такой же период 1940-го – 35 крушений, 17 аварий, 4210 случаев нарушения ПТЭ.

В числе крушений были и крупные. Так, 7 октября 1940 года на перегоне Лютово – Телищево потерпел крушение воинский поезд № 879. Причиной стал износ рельсов. В результате крушения было разбито 11 вагонов, 60 метров пути. Среди красноармейцев были погибшие и раненые. Не обошлось без человеческих жертв и во время крушения поезда на перегоне Якшинское – Нерль в июне того же года. Оставались проблемы с трудовой дисциплиной. Чем туже закручивали гайки, тем меньше была эффективность от этой политики. За три месяца 1940 года на дороге было выявлено более 2250 прогулов, под суд отданы 18 хозяйственных руководителей. В июне 1940 года было 675 случаев прогула, в августе – почти 800.

На очередном партийно-хозяйственном активе Ярославской железной дороги в октябре 1940 года снова звучала мысль о том, что «работаем из рук вон плохо». Некоторые руководители дороги в традициях 1937 года пытались свалить вину на нового начальника дороги С. Кондратьева. Но и в Москве уже поняли, что волна массовых репрессий политических целей достигла, но мало что дала в экономическом плане.

Доносы на Кондратьева оставались без последствий. Более того, политотдел Ярославской железной дороги принял решение пересмотреть личные дела руководящих работников управления дороги, «очистив их от клеветнических и неправильно характеризующих отдельных работников материалов». Вместе с тем, в документах НКПС Ярославская железная дорога по-прежнему постоянно подвергалась критике за неисполнение многих распоряжений наркомата.


Окончание следует.