Наталья ГРОМОВА: Крики «виновен» сменяются ужасом

Ольга Тимофеева
Опубликовано на сайте газеты "Новая Газета" 15.03.2013 года

Уникальный исследователь — о быте, нравах и страхах интеллигенции

В этом году премию журнала «Знамя» «За крупную форму» получил архивный роман Натальи Громовой «Ключ» — рассказ автора о том, как в ее жизнь вошли герои ее документальных книг «Эвакуация идет», «Все в чужое глядят окно», «Узел. Поэты: дружбы и разрывы», «Странники войны. Воспоминания детей писателей» и др. Основанные на документальных свидетельствах, эти книги перевертывают наши представления о многих людях и событиях сложнейшей эпохи в жизни страны.

— Вы издали несколько документальных книг о судьбах писателей 20–50-х годов. Что вы поняли о том мороке, в котором они жили?

— Надо сказать, что у каждого десятилетия свой морок, если мы говорим об интеллигенции, а не обо всем народе. 20-е годы — это страх не попасть в ногу с новым временем. Даже Маяковский терзался тем, что время уходит, а он никак не попадет с ним в такт. Казалось бы, он сам его создавал! Этот страх — не успеть — мучил большинство писателей. Первая половина 30-х годов — это еще надежды и попытки вписаться в общую канву, но в конце 30-х нарастает непонимание того, что происходит. Никто не может понять, за что косят их ряды, за что арестовывают. И страх становится как физическим, так и метафизическим. Боятся допросов, пыток, но еще больше огромной репрессивной машины, которая несется на всех на полном ходу.

Я сейчас комментирую полную версию дневников Ольги Берггольц и вижу, как крики «виновен» сменяются ужасом, когда в круг арестованных попадают все более близкие, про которых она знает, что невиновны. И полное недоумение, когда берут ее. За что? Тогда этот вопрос еще задавали.

— В том числе своим знакомым энкаведешникам, которых было много у писателей.

— В тот момент дружба с энкаведешником — не позор. Это разного рода возможности — творческие поездки по стране, за границу, получение квартиры. Кроме того, чекисты воспринимались многими левыми писателями как своеобразный рыцарский орден, который занимается «дезинфекцией» общества, отдавая себя в жертву прекрасному социальному эксперименту. После НЭПа казалось, что все погрязли в быте, кроме них. И даже Надежда Мандельштам писала о том, что первое поколение чекистов, уничтоженное в 1937 году, имело слабость к литературе и обладало вполне утонченным вкусом. В свою очередь, поэты считали орденом и себя. Цветаева отдавала своего сына на попечение Асееву не как другу, а как поэту: поэт должен помогать поэту как член особого братства.

— Как известно, Асеев не помог. Что парализовало дружеские чувства, которые были довольно крепкими в писательской среде?

— Яков Агранов писал, что их тактика сокрушения врага состояла в том, чтобы «столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить». Они сделали все для того, чтобы интеллигенты подозревали в каждом своем товарище негласного осведомителя. А так как каждый интеллигент был потенциально подозреваемым, такой принцип работы — особенно в 30-е годы — был весьма успешен.

— И все равно остается загадкой, как, например, Бабель мог иметь дело с чекистами. Он не понимал, что это за люди, чем они занимаются?

— С одной стороны, понимал, с другой стороны, для людей, приехавших из-за черты оседлости, интернационализм большевиков был настолько обаятельной верой, покрывал такое огромное количество проблем многонациональной страны, что за него многое прощалось. Даже Перец Маркиш, потом расстрелянный, в 1937 году приветствовал происходящее не из страха. Им казалось, что так подавляется хаос, что надо все перетерпеть во имя будущего.

— То есть разговоры про их непонимание это наши домыслы? Понимали, но считали допустимым?

— Что касается понимания и непонимания, то, во-первых, оно у каждого было свое. Во-вторых, гражданская война такая страшная штука, которая развратила кровью огромное количество интеллигентных людей. В 1921 году, году открытия первых крематориев, у Чуковского в дневнике записано: приглашают смотреть в окошко на сжигание покойников. Ну, можно себе это представить? Пересечение границы допустимого — будоражило. А кроме того, надо помнить, о чем писали и Чехов, и Глеб Успенский, и другие — отшатнулись-то от очень темных и тяжелых вещей в дореволюционной России, которые висели гирями на народе. А как быть дальше — непонятно. Возникает группа людей, которая говорит, что знает, как надо. Что такое Дзержинский? Несостоявшийся католический монах. Аскетичный, фанатичный, безумный человек, наяву занимавшийся «чисткой» людей, которая привиделась Родиону Раскольникову во сне. Литература претворялась в жизнь.

Разумеется, писателям очень многое не нравилось. И не случайно Буденный бросался на Бабеля с кулаками за его «Первую конную». Но в этом хаосе, в этом пожаре каждый видел какую-то очистительную жертву.

— Но сейчас нет интеллигентных людей, которые бы не понимали, что происходит.

— У них не было нашего знания. Или были свои обстоятельства. Мария Иосифовна Белкина мне говорила, что Лиля Брик приходила к ней и плакала: «Я же думала, что Примаков (комкор, расстрелянный по делу «заговора маршалов» - О.Т)  действительно был в заговоре!» Она думала! Она у них на серьезном крючке была. Но часть людей в этот момент еще действительно доверяла власти. 1937 год — это начало отрезвления. В 1938 году пути писателей и чекистов расходятся абсолютно. Никто ни с кем за общим столом уже не встречается.

— Теперь они встречаются на Лубянке.

— Да, это важный момент: главный морок, на мой взгляд, наступает именно в 40-е годы. Потому что в 30-е годы того ужаса соучастия во всеобщем кошмаре лжи еще нет. Люди, которые ходят на собрания с проработками, в какой-то мере искренни. Даже Заболоцкий, для нас человек все-таки оппозиционный, был внутри системы. Он считал, когда его арестовали, что органы захватили фашисты.

— А фашисты-то откуда?

— Ну, во всех газетах звучало: фашисты прокрались сюда, фашисты прокрались туда. Он не верил, что советские люди могут так пытать своих. Другое дело, что большинство его сокамерников под пытками все подписали, а Заболоцкий не дал на себя показаний. Но он сопротивлялся чужим. Вот в этом весь ужас!

— Однако «Дневник» Л.В. Шапориной, жены композитора Шапорина, поражает пониманием происходящего. Она же не одна была такая?

— Конечно. Например, дневники Ольги Берггольц — это кошмарная история очень открытой души, которая, казалось бы, была растворена в этой власти, но которая получила от нее невообразимый урок. Я страшную вещь скажу: арест послужил ей во благо. Отрезвление, такое отрезвление! Потом ее дневники стали настолько опасны, что когда началось «ленинградское дело», она на даче прибила их гвоздем к обратной стороне скамейки. Когда была блокада Ленинграда, она писала в дневнике, что «наш город, нас отдали на заклание», «мы тут все погибнем». В 1942 году прилетела в Москву и пришла к Поликарпову ( парийный функционер, в ЦК ВКП(б) курировал работу Союза писателей), с рассказом о блокадной жизни, а он выгнал ее со словами: «Вам запрещено говорить на эту тему. Товарищ Жданов говорит, что у вас все хорошо. Перестаньте ныть!» И она возвращается в Ленинград. «Я буду последняя, кто будет хранить эту память».

Без «белых пятен»

Вениамин РЕЙНЕР
03.11.2011

В ЕАО издана Книга Памяти жертв политических репрессий

В прошлом году губернатор ЕАО Александр Винников подписал постановление об издании такой книги. Дело в том, что до настоящего времени Еврейская автономная область оставалась одним из немногих субъектов Российской Федерации, не имеющих подобного издания.

ПОЛТЫСЯЧИ СТРАНИЦ ТЯЖЁЛЫХ

Автор нашумевшей в первой половине 90-х годов книги «Биробиджан: мечты и трагедия» Давид Вайсерман писал о 7,5 тысячи репрессированных жителей ЕАО. Но уже тогда у многих её читателей появились сомнения в её объективности.

Конечно, столь масштабная работа, как составление поимённого списка жертв политических репрессий и комментариев к этим материалам, потребовала координации действий многих людей. Так правительством области была создана рабочая группа и редколлегия Книги Памяти. В общем труде объединились также учёные, журналисты области и сотрудники правоохранительных органов.

Работа этой группы находилась на непосредственном контроле губернатора Александра Винникова, для которого (только заступившего на пост главы области) это стало первым и символически значимым историко-культурным проектом.

Эпицентр урагана

Анатолий Шикман
23.06.2011

Мифы сталинизма еще не стали историей 

Карл Шлёгель. Террор и мечта. Москва 1937/ Пер. с нем. В.А.Брун-Цехового.
– М.: РОССПЭН, 2011. – 742 с. (История сталинизма).

Мироощущение зависит от точки зрения. Перенаселенная коммунальная московская квартира с ее очередями в туалет и ванную и склоками соседей представлялась чудом цивилизации с отоплением, газом, электричеством и водой обитателям бараков, где вместе с крысами и вшами в вони керосина и немытых тел обитали в жуткой тесноте люди, поочередно пользовавшиеся нарами и узкими кроватями без белья. Но и барак был вожделенной мечтой тех, кто ютился в землянках или шахтах метро. А еще страшнее была жизнь заключенных, строивших у ворот столицы канал Москва–Волга. Их высаживали в чистом поле и заставляли работать в воде, болоте или при почти тридцатиградусном морозе, выдавая 200 г каши, 200 г макарон, 100 г растительного масла на человека в месяц, и требовали выполнения норм выработки…

В своей новой книге немецкий историк и писатель Карл Шлёгель рассматривает огромный комплекс тем, выбирая их субъективно, но не произвольно, а следуя сталинской логике создания нового мира, центром которого был великолепный город, долженствовавший превратиться в символ воплощенной мечты.

На месте безжалостно снесенной старины появились ярко освещенные по ночам широкие улицы, высотные дома, великолепные мосты, оттенившие красоту Москвы-реки, потрясавшая воображение роскошь метро, огромный Парк имени Горького, множество театров, Красная площадь и Мавзолей Ленина, на трибуне которого стояли руководители страны и боготворимый вождь, смотревшие на многочасовые демонстрации и парады физкультурников. В этой новой Москве работали огромные заводы, летчики совершали беспосадочные полеты а Америку, звучали джаз Утесова и песни Дунаевского, а в многочисленных кинотеатрах зрители не только наслаждались блистательными игровыми фильмами «Цирк» или «Волга-Волга», но и проникались канонической и прочной картиной миропонимания, о чем бы ни шла речь – об Александре Невском или Ленине в Октябре.

Автор объясняет, как воспринималась Москва 1937 года не привилегированными потомками, а современниками, выбора не имевшими. Он показывает механизм созидания тоталитаризма: «Раздувание урагана, в котором критику более нельзя было отличить от доносительства, объединяло сообщество против фиктивного общего врага и в то же время разрушало все самостоятельные структуры, которые могли бы противиться безграничному произволу». Развязанный сверху террор во имя великой цели был с готовностью подхвачен и использован множеством структур и граждан для решения своих проблем.

Расстрелянные государственными террористическими организациями на полигоне в Бутове или «Коммунарке» – верующие и атеисты, подростки и старцы, священники и партработники, крестьяне и рабочие, безграмотные и академики, русские и нерусские, иностранцы и «бывшие», инвалиды и странники – лишь часть жертв всесильного полицейского государства. Шлёгель убедительно доказывает, что бесспорные достижения страны в сталинскую эпоху были сделаны не благодаря, а вопреки самоубийственной политике власти в войне против собственного народа.

Именно тогда, в 1937–1938 годах, к власти пришло поколение тех, кто формировал облик СССР во второй половине ХХ века и для кого сталинизм (в словотворчестве Сталина «марксизм-ленинизм») оставался идеологией Советского государства до его крушения. Сталинизм и его мифы все еще не стали историей. Вот почему и сегодня осознание московских событий 1937 года необходимо. В предисловии Шлёгель отметил: «Этот процесс еще далек от завершения, и он найдет свой счастливый конец лишь в том случае, если Лубянка – символ безграничного презрения к человеку, символ власти убийц в центре Москвы – однажды, в не столь уж далекий день, будет превращена в музей и место поминовения».

Ссылка: Эпицентр урагана - Независимая газета

Невинные палачи

Бритва Оккама для врагов народа
Стивен Коэн. Жизнь после ГУЛАГа. Возвращение сталинских жертв.
– М.: АИРО-XXI, 2011. – 208 с.

В 1953 году Анна Ахматова размышляла о том, как «теперь арестанты вернутся и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили». Но, увы, вопрос возвращения и признания жертв ГУЛАГа затянулся на несколько десятилетий. Почему встреча обернулась, если использовать неологизм из поэтического словаря все той же Ахматовой, «невстречей», размышляли многие историки и публицисты.

Профессор Нью-Йоркского университета Стивен Коэн также долго и подробно занимался вопросами репрессий и их последствий. В принципе им в значительной степени посвящена уже его первая книга – политическая биография Николая Бухарина. И одна из последних – «Долгое возвращение. Жертвы ГУЛАГа после Сталина». Тема последствий репрессий раскрывается и в настоящем издании. Профессор анализирует процесс освобождения заключенных после смерти Иосифа Сталина, их реабилитации (и попытки интеграции в общество) в период «оттепели» Никиты Хрущева, определенный спад процесса при Леониде Брежневе, новый рывок в перестройку Михаила Горбачева и особенно в постсоветскую эпоху Бориса Ельцина.

Причины того, почему естественный, на первый взгляд, вопрос реабилитации вызывает споры (и возражения) у части общества (и политической элиты), Коэн видит в том, что социум не может выпрыгнуть из собственной истории (в том числе и истории сталинизма). Ведь «сталинизм был большой, формирующей и травмирующей главой новейшей российской истории, и потому он до сих пор тяготит и разделяет нацию – совсем как рабство уже полтора века после отмены влияет на Соединенные Штаты».

С такими доводами трудно не согласиться. Но, думается, только ими вопрос споров объяснить нельзя. Представляется, что причины лежат и в определенном лукавстве самого процесса реабилитации. Дело в том, что, организованный властной элитой коммунистической партии, он изначально противопоставлял «хороших» жертв «плохому» Сталину. Жертвы НКВД a priori рассматривались как «верные ленинцы», павшие жертвой «нарушения норм коммунистической законности».

Ошибочность такого подхода обуславливалась тем, что коммунистический террор начался с Ленина, а не Сталина, и его жертвами еще до коммунистических функционеров стали не только представители дореволюционной, или белой военной и политической, элиты, но и невинные обыватели. Да и расправа не только с представителями дружеских левых партий, но и самими коммунистами началась еще при Ленине. Можно вспомнить трагическую судьбу командарма Филиппа Миронова.

Важно признать, что многие жертвы «большого террора» с точки зрения юридической и нравственной были не безгрешны. Сложно положить на одну чашу весов реабилитации безымянного крестьянина, бессудно расстрелянного по приказу Михаила Тухачевского как заложника, и самого Тухачевского, расстрелянного как «врага народа» в 1938 году.

Конечно, можно поиронизировать, что, дескать, революция «схарчила» (Солженицын) своих детей, режим, который они строили на костях невинных, уничтожил их самих. Но, по большому счету, это глупо. Справедливости от их смертей больше не стало. Потому что внесудебные расправы над функционерами из компартии и ее карательных органов не определяли их истинной виновности (или невиновности), а приписывали им несовершенные преступления. Ведь репрессированный чекист Мартын Лацис как был, так и остался верным ленинцем, а Лаврентий Берия – верным сталинцем, а не презренными контрреволюционным националистом и английским шпионом соответственно. И осуждены они были с нарушением норм судопроизводства, а потому незаконно. Вот если бы Лациса судили за бессудные расстрелы в рамках «красного террора» в годы Гражданской войны, а Берию – за внесудебные расправы («тройки»), массовое нарушение законности в отношении собственных и иностранных граждан (Катынь), то это было бы справедливо.

А так зло увеличивало зло, ложь увеличивала ложь… Жаль, что никто из организаторов реабилитации не читал Уильяма Оккама. «Не увеличивайте число сущностей за ненадобностью».

Андрей Мартынов
21.04.2011
 

Ссылка: Невинные палачи - Независимая газета