Евгения Иванова
Опубликовано на сайте газеты "Литературная Россия" 07.09.2012 (№35-36)
Опубликованное с месяц назад в интернет-издании «Свободная пресса» «Письмо товарищу Сталину» от имени либеральной общественности Захара Прилепина вызвало бурную реакцию и широчайший резонанс. Дискуссии, а то и виртуальные войны не стихают до сих пор. Вряд ли они прекратятся в ближайшее время – Прилепин затронул темы, уже многие десятилетия не дающие нам покоя, не позволяющие России двинуться дальше: битва с прошлым и за прошлое тормозит развитие страны.
Нашу редакцию тоже буквально завалили откликами на прилепинскую публикацию. Отклики гневные, сочувственные, восторженные, академически рассудительные… Сегодня мы представляем два из них, в чём-то они схожи, а в чём-то – полярны.
_____________________________________________________________________________
Уважаемый Захар Николаевич!
Меня искренне удивила реакция на Ваше письмо, и удивила своим анахронизмом. Литературное сообщество по-прежнему ведёт себя так, словно его посты предназначены не для сети, существование которой регулируется законом: «собака лает, ветер носит», а для газеты «Правда» эпохи застоя, где формируется некая «генеральная линия». И даже Дуню Смирнову, которая кому-то когда-то вскользь упомянула о том, что Вы всё-таки писатель, уже объявили участницей компании по Вашей раскрутке, хотя ребёнку ясно, что сегодня если кто и способен кого-то раскрутить, то это даже не телевидение, а вложенные издателями деньги.
Поскольку я всё-таки надеюсь, что не всё в мире делается ради рекламы, что Вы задали свой вопрос не для разогрева в преддверии Книжной ярмарки, а в духе Раскольникова («мне главное идею разрешить…»), то хочу попытаться столь же серьёзно ответить на него. Вы совершенно правильно сформулировали проблему: почему Ваши предки, которые в сталинскую эпоху пострадали ничуть не меньше, чем все те писатели и поэты, о трагических судьбах которых так много написано, Сталина, что называется, уважали. Вы видите некоторое противоречие в том, что, одинаково пострадав в сталинскую эпоху, те, кого условно называют «народ», и другие, носящие столь же условное звание «интеллигенция», так по-разному поминают Сталина.
Вопрос далеко не праздный, потому что никаких оснований у народа испытывать чувство благодарности к Сталину не было и нет, во всяком случае, их было едва ли не меньше, чем у интеллигенции, потому что все те, кого к концу тридцатых годов стали считать творческой интеллигенцией, подняться в этот слой смогли уже при большевиках, к этому времени дореволюционная интеллигенция была почти полностью истреблена или вытеснена в эмиграцию. Для ориентира привожу высказывание писателя, начинавшего свой творческий путь в 20-е года, – Михаила Слонимского, записанное в дневнике Чуковского 26 мая 1922 года:
«Мы – советские писатели, – и в этом наша величайшая удача. Всякие дрязги, цензурные гнёты и проч. – всё это случайно, временно, и не это типично для советской власти. Мы ещё доживём до полнейшей свободы, о которой и не мечтают писатели буржуазной культуры. Мы можем жаловаться, скулить, усмехаться, но основной наш пафос – доверие и любовь»
Вот с таким настроением формировалась советская интеллигенция, поначалу даже не скрывавшая радости по поводу того, что они имеют возможность начинать с чистого листа. Забегая вперёд, скажу, что это поколение, за редким исключением, за эту иллюзию заплатило жизнью, и потому оснований иронизировать нет. У крестьян до начала 20-х годов были свои иллюзии – им вроде бы в 1917 году дали землю («…земля крестьянам!», – кстати, лозунг большевики перехватили у эсеров), худшая часть сумела кое-чем поживиться в разграбленных барских усадьбах, однако вскоре власти ввели продналог, продразвёрстку и пр., а после короткой передышки при НЭП’е началось раскулачивание, колхозы и т.д., до боли известные факты.
На самом деле наступление и на писателей, и на крестьян шло параллельными путями, а в лагерях и в братских могилах они оказались и вовсе вместе: посмотрите списки расстрелянных на Бутовском или Коммунарском полигоне: там впервые в советской истории была стёрта грань между народом и интеллигенцией, добавим: и между священнослужителями. На Коммунарском полигоне к ним добавилось советское гражданское и военное начальство.
Причём равенство достигло такой степени, что могилы везде братские, ни одного индивидуального захоронения, даже для таких персон, как Бухарин и Ягода, и крест, и храм на всех общий. То же самое и в Левашово под Петербургом, и в Сандармохе на Медвежьей горе, хотя там на деревьях сейчас развешены фотографии расстрелянных.
Возвращаясь к Вашему письму, повторим вопрос: почему же так по-разному поминали Сталина потомки расстрелянных, если Вы ответственно передаёте их мнение? Тут есть загадка и есть вопрос, потому что сама я ни разу не встретила ни одного потомка расстрелянных писателей, инженеров, священников, кто бы сочувственно вспоминал Сталина и его эпоху. В очередях, на лавочке у собственного подъезда подобные высказывания слышать доводилось, как и мнение о том, что Сталин выиграл войну.
Прежде всего, я согласна с теми, кто настаивает на том, что террор начался раньше, чем Сталин стал сколько-нибудь значительной фигурой. Работая над книгой о послереволюционной судьбе Блока в эпоху революции, внимательно изучая жизнь России в первые годы после октябрьского переворота и примерно до смерти Ленина, могу свидетельствовать, что отражение этой истории в наших учебниках и в нашей прессе грешит многочисленными аберрациями. Те порядки, которые принято описывать как сталинизм, на самом деле установились сразу после прихода к власти большевиков, другой вопрос, что Сталин придал им некоторую законченность, воплотил с железной последовательностью. Но уже разгон Учредительного собрания был уничтожением не скажу демократии, но идеи свободных выборов, потому что тогда впервые выборы всё-таки состоялись.
Мифом является и якобы рабоче-крестьянская власть Советов: никакие рабочие и крестьяне в установлении этой власти участия не принимали, и ни Ленин, ни Троцкий, ни Дзержинский, ни Бухарин, ни Зиновьев, ни Луначарский, то есть все символические фигуры большевистской власти тех лет, не были ни пролетариями, ни крестьянами, и даже не были напрямую связаны с этими сословиями. Единственный среди них, кто имел отношение к крестьянству, как ни странно, был Троцкий, потому что вырос в семье еврея-колониста. Его отец обрабатывал землю, и хотя имел наёмных работников, жил с ними одной жизнью и занимался крестьянским трудом. Троцкий в своей автобиографии с нескрываемым презрением писал о непрерывном труде, который составлял смысл жизни его родителей, а наёмных работников считал жертвами эксплуатации и т.д.
На свою беду отец Троцкого благодаря своему трудолюбию и предприимчивости сумел скопить деньги и дать своим детям образование. Но едва попав в студенческую среду, его дети (а кроме Льва Давыдовича была ещё ставшая женой Каменева Ольга Давыдовна, был ещё и брат) сразу ушли в революцию, в результате которой, кстати, его отец потерял всё, в том числе и этих самых детей: Ольга Давыдовна Каменева погибла в самой страшной Сухановской тюрьме, в лагере погиб и брат, а Л.Д. Троцкий, который с большим основанием, чем Ленин, может быть назван создателем советского государства, после эмиграции из России жил в постоянном страхе, и только ледоруб его от этого страха освободил. Один из главных лозунгов, с которым пришли большевики к власти, был: «мир и братство народов». Так вот, и мир, и братство осуществились только в братских могилах.
Отличались ли страдания крестьян от страданий интеллигенции по пути к этой могиле? Вряд ли. Одна из самых душераздирающих сцен, связанных с репрессиями, мне запомнилась в воспоминаниях О.Волкова «Погружение во тьму» – ссыльный крестьянин, умирающий в тулупе прямо на улице города, где на постой его из страха не пускали, на работу не брали, а пахать и сеять было негде. Неизгладимое впечатление на меня произвели в своё время и воспоминания брата А.Твардовского – Ивана – о том, что пришлось пережить семье сталинского лауреата. Кстати, тогда мне стали ясны причины и его общеизвестного алкоголизма, и за «Один день Ивана Денисовича» он ухватился, поставив на карту все свои достижения и регалии, совсем неспроста.
Формы, в которых обрушивались репрессии на разные сословия, отличались: крестьян сгоняли с земли, писателям негде было печататься, у священников отбирали храмы и т.д., но полное бесправие было тогда общим уделом. Когда начали создаваться стройки, где работали заключённые, вроде Беломорканала, там опять-таки вместе работали и философ Лосев, и отец Виктора Астафьева – сибирский крестьянин, который приехал по разнарядке, но работал наравне с зэками, и священник нашей дьяковской церкви, что рядом с селом Коломенским, – о. Сергий Воскресенский, ныне прославленный как новомученик.
Разница только в том и заключается, что народ погибал безмолвно, он остался бессловесным страдальцем, воспоминания Ивана Твардовского – редкий в этом смысле человеческий документ. Но среди потомков репрессированной интеллигенции в 60-е годы возникла необъяснимая тенденция бороться за право считать интеллигенцию чуть ли не единственной и главной страдалицей, которая дала себя знать уже в откликах на первые произведения А.Солженицына. Писателя упрекали в том, что в «Одном дне Ивана Денисовича» и «Матрёнином дворе» он якобы замалчивал страдания интеллигенции, и даже искажал её светлый образ. Но так называемые «деревенщики» тему разгрома деревни подхватили и продолжили, и их творчество в совокупности даёт отчётливое представление, что и при Ленине, и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе, и при Ельцине мужику, потом колхознику, потом якобы фермеру жилось одинаково плохо, что народу одинаково нет основания питать любовь к Троцкому, Ленину или Сталину.
Недавно издана замечательная в своём роде книга: «Советская деревня глазами ВЧК–ОГПУ–НКВД. Документы и материалы». Она составлена из донесений сотрудников этого ведомства о настроениях крестьян на местах. Там четыре, если не ошибаюсь, тома, составленные по годам. Самый интересный из них первый, где собраны донесения за 1918–1922 годы, рассказывающие о том, как крестьяне из последних сил пытались не пускать экспроприаторов, разграблявших их хозяйства, сопротивлялись большевистским комиссарам, но ВЧК–ОГПУ–НКВД оказалось на высоте и ничего из этих сопротивлений не вышло. Да и роман «Поднятая целина», если отрешиться от его пропагандистской составляющей, изображает по существу абсурдную ситуацию: реформировать сельское хозяйство и создавать колхоз приезжает рабочий Давыдов, человек, ничего не смыслящий в сельском хозяйстве. И таких рабочих, «брошенных» на сельское хозяйство, по стране было 25 тысяч! Соответственно и разорению подверглись 25 тысяч хозяйств!
Ответ на вопрос, над разрешением которого бьётесь Вы («почему мои предки вспоминали Сталина тихим добрым словом»), не в том, как жилось крестьянству. Настоящая гениальность большевиков заключается не в терроре, хотя он был оглушительной новостью для той радикальной интеллигенции, которая привыкла «качать права» при «проклятом самодержавии». Первое, что сделал Ленин, придя к власти, – уничтожил всю независимую прессу, вплоть до издаваемой А.М. Горьким газеты «Новая жизнь». Большевики не понаслышке знали разрушительную власть печатного слова, тут впору припомнить известные слова Наполеона: «если бы я разрешил свободу печати, моя власть не продержалась бы и трёх дней».
А когда информация стала распределяться централизованно, когда единственным работодателем выступало опять-таки государство, его власть над обществом стала беспредельной. Тогда и началось создание той виртуальной реальности, которая совершенствовалась на протяжении всей советской власти. Это ведь не случайная фраза – «из всех искусств важнейшим для нас является кино», на протяжении многих десятилетий фильм «Броненосец Потёмкин», сюжет штурма Зимнего воспринимались как исторические произведения (их художественную ценность оставим в стороне).
Власть этой виртуальной реальности, виртуальной истории, которую создавала советская пропаганда, стала беспредельной, и создаваемая её усилиями другая реальность в сознании целых поколений полностью подменила собой всё то, чем жила страна. Литература и кино совместными усилиями превратили тяжёлую и нищую жизнь в непрерывно длящийся фильм «Кубанские казаки».
Виртуальная история, начатая фильмами С.Эйзенштейна, несомненно, гениального режиссёра, была своего рода русским Голливудом, с той лишь разницей, что Голливуд воплотил «американскую мечту» и делал и делает это достаточно гибко. «Советская мечта» очень скоро себя изжила, обратилась в государственную пропаганду. Последний её успех приходится на Великую Отечественную войну, именно тогда пропаганда и создала этот миф, что «Сталин выиграл войну», имя Сталина, всё время висевшее в воздухе, приобрело почти магический смысл.
Подумайте только, что никто из участников Отечественной войны 1812 года не считал, что её выиграл Александр I или Кутузов, потому что они сражались за веру, царя и Отечество. В Отечественной войне 1941–1945 годов символ сократился до двух слов: «За Родину, за Сталина», где слово «Родина» было новым и непривычным, произносилось чуть не впервые после октября 1917 года. Сталин же заменил и царя, и веру. Тот факт, что все заслуги приписывались Сталину, несомненно способствовал централизации усилий. Но всё то, что потом получил от него народ-победитель, – совсем другая статья. Представить, что Александр I крестьян с оккупированной территории отправит в лагерь как завербованных французских шпионов, нельзя даже в страшном сне! А Сталин отправлял, в том числе и детей, которых бросила отступавшая армия.
Советская пропаганда на протяжении десятилетий создавала своего рода вторую реальность, читая газету «Правда», какой-нибудь историк лет через сто и вправду подумает, что было построено какое-то справедливое общество, где шло непрерывное социалистическое соревнование, где всё время рос уровень жизни, крепла обороноспособность, партия рулила на радость всем, и вот в пяти метрах от окончательного торжества справедливости это замечательное общество рухнуло по наущению злодеев. О том, что неравенство изначально было заложено в фундамент советского общества, что сформулированный Оруэллом принцип «все звери равны, а некоторые звери ещё более равны» осуществлялся с первых шагов, можно узнать разве из воспоминаний Вл. Ходасевича «Белый коридор».
Теперь о другом изобретении большевиков, которое действительно несправедливо приписывают Сталину, – создание системы истребления инакомыслящих. Надо и здесь напомнить: машина террора заработала сразу после прихода к власти большевиков, Сталин лишь её усовершенствовал и придал её работе планомерный характер.
Итак, получается, что Сталин скорее последовательно реализовал и воплотил политические принципы большевизма. Помните лозунг 30-х годов: «Сталин – это Ленин сегодня», только нужно добавить, что Сталин был Лениным, Троцким и Дзержинским в одном флаконе, он сообщил идеям этих большевиков законченность. Точно так же и с прессой, с кино, с телевидением, он усовершенствовал процесс создания виртуальной реальности, о которой О.Мандельштам сказал:
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны…
Почему же сегодня пенсионеры, у которых была очень нелёгкая жизнь, так идеализируют сталинское время? Отчасти потому, что последовавшие хрущёвские, брежневские и горбачёвско-ельцинские времена ничем эту жизнь не улучшили, только уничтожили страх перед властью. Во все времена после октябрьского переворота над деревней мудрили кто как мог, то сажали кукурузу, царицу полей, то завозили из Америки оказавшийся ядовитым и неистребимым борщевник, которым сейчас зарастают обочины лесов. Ведь был какой-то мудрец, который обосновал рентабельность борщевника, и я уверена, он ещё за это премию получил. Страх притупился, порядок ушёл, а жизнь осталась всё такой же бедной и неустроенной. А главное – выродился пропагандистский аппарат, построение коммунизма стало темой анекдотов, виртуальная реальность ничего больше не подменяла, и человек оказался лицом к лицу с неприглядной действительностью. Как только крестьянам дали паспорта, молодёжь побежала в город, колхозы стали разваливаться, деревня погибала. В городе врачи, учителя и инженеры получали мало, но если до Ельцина на эту зарплату всё-таки можно было жить (говорю не понаслышке, у меня в роду почти все врачи), то после начала реформ Гайдара для этого сословия даже покупка сыра стала событием.
При советской власти хорошо платили писателям, но формула этого процветания была: «совесть в обмен на продовольствие». Писать надо было по разрешённым лекалам, иначе, как в случае с Андреем Платоновым, приходилось мести улицы. Ну а при Ельцине даже дворником заработать стало невозможным.
Вопрос вот в чём: этот бесславный конец большевизма при Ельцине даёт ли основание считать эпоху Сталина эпохой процветания и надо ли нам сегодня ломать голову над происхождением его авторитета, даже если этот авторитет перешёл к Вам наследственным путём? Мне кажется недоразумением, что авторитетом Сталина сегодня пытаются подпереть национал-большевизм. Но подходит ли он для этой роли? Прежде всего, само словосочетание «национал-большевизм» кажется мне основанным на недопонимании смысла слов оксюмороном. А кроме того – подозревать Сталина в любви к русскому народу, как, впрочем, и к грузинскому, нет никаких оснований, в деле истребления людей он был последовательным интернационалистом.
Если ты националист, то есть защитник интересов исключительно своей нации, ты не можешь быть последователем большевиков-интернационалистов, которые грезили о мировой революции и ради этого распродавали музейные ценности, в годы голода и разрухи готовы были снять с народа последнюю рубашку, чтобы отдать её на нужды мировой революции. Большевизм и национализм не могут иметь между собой ничего общего. Это всё равно, как если бы сионисты, убеждённые в том, что евреи должны жить в Палестине, благодарили фашистов за то, что созданные ими концентрационные лагеря способствовали росту эмиграции в Землю Обетованную. Вот почему меня так удивило, что, поняв бессмысленность гибели своего героя Саньки, Вы продолжаете вращаться в среде национал-большевиков, которые погубили Вашего героя.
Отношение Ваших предков к Сталину подтверждает лишь одно: он был прав, когда говорил, что главное качество нашего народа – долготерпение. Но беря в совокупности всё, что пришлось пережить народу начиная с октября 1917 года, всё-таки невольно приходишь к мысли, что не всегда это долготерпение себя оправдывает: цвет нации, его самую трудовую и творческую часть большевики и Сталин в их числе истребить успели, и не в последнюю очередь – благодаря долготерпению. И, как мне кажется, будет проявлением уже не долготерпения, а прямо слабоумия продолжать писать о том, что Сталин работал по 24 часа в сутки, проводил по двадцать совещаний в день и т.п., эти чудом уцелевшие в головах остатки внедрённой туда виртуальной реальности пора бы сдать в архив советской пропаганды. Так и хочется воскликнуть: «отдохнули бы вы, Иосиф Виссарионович, глядишь, народ бы целей был».
С уважением Евг. Иванова
________________________________________________________________________________
Евгения Викторовна Иванова – доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы РАН, критик, текстолог, автор более сотни работ по истории русской литературы и философии, составитель и публикатор собраний сочинений А.А. Блока, К.И. Чуковского, Павла Флоренского.
Опубликовано на сайте газеты "Литературная Россия" 07.09.2012 (№35-36)
Нашу редакцию тоже буквально завалили откликами на прилепинскую публикацию. Отклики гневные, сочувственные, восторженные, академически рассудительные… Сегодня мы представляем два из них, в чём-то они схожи, а в чём-то – полярны.
_____________________________________________________________________________
Уважаемый Захар Николаевич!
Меня искренне удивила реакция на Ваше письмо, и удивила своим анахронизмом. Литературное сообщество по-прежнему ведёт себя так, словно его посты предназначены не для сети, существование которой регулируется законом: «собака лает, ветер носит», а для газеты «Правда» эпохи застоя, где формируется некая «генеральная линия». И даже Дуню Смирнову, которая кому-то когда-то вскользь упомянула о том, что Вы всё-таки писатель, уже объявили участницей компании по Вашей раскрутке, хотя ребёнку ясно, что сегодня если кто и способен кого-то раскрутить, то это даже не телевидение, а вложенные издателями деньги.
Поскольку я всё-таки надеюсь, что не всё в мире делается ради рекламы, что Вы задали свой вопрос не для разогрева в преддверии Книжной ярмарки, а в духе Раскольникова («мне главное идею разрешить…»), то хочу попытаться столь же серьёзно ответить на него. Вы совершенно правильно сформулировали проблему: почему Ваши предки, которые в сталинскую эпоху пострадали ничуть не меньше, чем все те писатели и поэты, о трагических судьбах которых так много написано, Сталина, что называется, уважали. Вы видите некоторое противоречие в том, что, одинаково пострадав в сталинскую эпоху, те, кого условно называют «народ», и другие, носящие столь же условное звание «интеллигенция», так по-разному поминают Сталина.
Вопрос далеко не праздный, потому что никаких оснований у народа испытывать чувство благодарности к Сталину не было и нет, во всяком случае, их было едва ли не меньше, чем у интеллигенции, потому что все те, кого к концу тридцатых годов стали считать творческой интеллигенцией, подняться в этот слой смогли уже при большевиках, к этому времени дореволюционная интеллигенция была почти полностью истреблена или вытеснена в эмиграцию. Для ориентира привожу высказывание писателя, начинавшего свой творческий путь в 20-е года, – Михаила Слонимского, записанное в дневнике Чуковского 26 мая 1922 года:
«Мы – советские писатели, – и в этом наша величайшая удача. Всякие дрязги, цензурные гнёты и проч. – всё это случайно, временно, и не это типично для советской власти. Мы ещё доживём до полнейшей свободы, о которой и не мечтают писатели буржуазной культуры. Мы можем жаловаться, скулить, усмехаться, но основной наш пафос – доверие и любовь»
Вот с таким настроением формировалась советская интеллигенция, поначалу даже не скрывавшая радости по поводу того, что они имеют возможность начинать с чистого листа. Забегая вперёд, скажу, что это поколение, за редким исключением, за эту иллюзию заплатило жизнью, и потому оснований иронизировать нет. У крестьян до начала 20-х годов были свои иллюзии – им вроде бы в 1917 году дали землю («…земля крестьянам!», – кстати, лозунг большевики перехватили у эсеров), худшая часть сумела кое-чем поживиться в разграбленных барских усадьбах, однако вскоре власти ввели продналог, продразвёрстку и пр., а после короткой передышки при НЭП’е началось раскулачивание, колхозы и т.д., до боли известные факты.
На самом деле наступление и на писателей, и на крестьян шло параллельными путями, а в лагерях и в братских могилах они оказались и вовсе вместе: посмотрите списки расстрелянных на Бутовском или Коммунарском полигоне: там впервые в советской истории была стёрта грань между народом и интеллигенцией, добавим: и между священнослужителями. На Коммунарском полигоне к ним добавилось советское гражданское и военное начальство.
Причём равенство достигло такой степени, что могилы везде братские, ни одного индивидуального захоронения, даже для таких персон, как Бухарин и Ягода, и крест, и храм на всех общий. То же самое и в Левашово под Петербургом, и в Сандармохе на Медвежьей горе, хотя там на деревьях сейчас развешены фотографии расстрелянных.
Возвращаясь к Вашему письму, повторим вопрос: почему же так по-разному поминали Сталина потомки расстрелянных, если Вы ответственно передаёте их мнение? Тут есть загадка и есть вопрос, потому что сама я ни разу не встретила ни одного потомка расстрелянных писателей, инженеров, священников, кто бы сочувственно вспоминал Сталина и его эпоху. В очередях, на лавочке у собственного подъезда подобные высказывания слышать доводилось, как и мнение о том, что Сталин выиграл войну.
Прежде всего, я согласна с теми, кто настаивает на том, что террор начался раньше, чем Сталин стал сколько-нибудь значительной фигурой. Работая над книгой о послереволюционной судьбе Блока в эпоху революции, внимательно изучая жизнь России в первые годы после октябрьского переворота и примерно до смерти Ленина, могу свидетельствовать, что отражение этой истории в наших учебниках и в нашей прессе грешит многочисленными аберрациями. Те порядки, которые принято описывать как сталинизм, на самом деле установились сразу после прихода к власти большевиков, другой вопрос, что Сталин придал им некоторую законченность, воплотил с железной последовательностью. Но уже разгон Учредительного собрания был уничтожением не скажу демократии, но идеи свободных выборов, потому что тогда впервые выборы всё-таки состоялись.
Мифом является и якобы рабоче-крестьянская власть Советов: никакие рабочие и крестьяне в установлении этой власти участия не принимали, и ни Ленин, ни Троцкий, ни Дзержинский, ни Бухарин, ни Зиновьев, ни Луначарский, то есть все символические фигуры большевистской власти тех лет, не были ни пролетариями, ни крестьянами, и даже не были напрямую связаны с этими сословиями. Единственный среди них, кто имел отношение к крестьянству, как ни странно, был Троцкий, потому что вырос в семье еврея-колониста. Его отец обрабатывал землю, и хотя имел наёмных работников, жил с ними одной жизнью и занимался крестьянским трудом. Троцкий в своей автобиографии с нескрываемым презрением писал о непрерывном труде, который составлял смысл жизни его родителей, а наёмных работников считал жертвами эксплуатации и т.д.
На свою беду отец Троцкого благодаря своему трудолюбию и предприимчивости сумел скопить деньги и дать своим детям образование. Но едва попав в студенческую среду, его дети (а кроме Льва Давыдовича была ещё ставшая женой Каменева Ольга Давыдовна, был ещё и брат) сразу ушли в революцию, в результате которой, кстати, его отец потерял всё, в том числе и этих самых детей: Ольга Давыдовна Каменева погибла в самой страшной Сухановской тюрьме, в лагере погиб и брат, а Л.Д. Троцкий, который с большим основанием, чем Ленин, может быть назван создателем советского государства, после эмиграции из России жил в постоянном страхе, и только ледоруб его от этого страха освободил. Один из главных лозунгов, с которым пришли большевики к власти, был: «мир и братство народов». Так вот, и мир, и братство осуществились только в братских могилах.
Отличались ли страдания крестьян от страданий интеллигенции по пути к этой могиле? Вряд ли. Одна из самых душераздирающих сцен, связанных с репрессиями, мне запомнилась в воспоминаниях О.Волкова «Погружение во тьму» – ссыльный крестьянин, умирающий в тулупе прямо на улице города, где на постой его из страха не пускали, на работу не брали, а пахать и сеять было негде. Неизгладимое впечатление на меня произвели в своё время и воспоминания брата А.Твардовского – Ивана – о том, что пришлось пережить семье сталинского лауреата. Кстати, тогда мне стали ясны причины и его общеизвестного алкоголизма, и за «Один день Ивана Денисовича» он ухватился, поставив на карту все свои достижения и регалии, совсем неспроста.
Формы, в которых обрушивались репрессии на разные сословия, отличались: крестьян сгоняли с земли, писателям негде было печататься, у священников отбирали храмы и т.д., но полное бесправие было тогда общим уделом. Когда начали создаваться стройки, где работали заключённые, вроде Беломорканала, там опять-таки вместе работали и философ Лосев, и отец Виктора Астафьева – сибирский крестьянин, который приехал по разнарядке, но работал наравне с зэками, и священник нашей дьяковской церкви, что рядом с селом Коломенским, – о. Сергий Воскресенский, ныне прославленный как новомученик.
Разница только в том и заключается, что народ погибал безмолвно, он остался бессловесным страдальцем, воспоминания Ивана Твардовского – редкий в этом смысле человеческий документ. Но среди потомков репрессированной интеллигенции в 60-е годы возникла необъяснимая тенденция бороться за право считать интеллигенцию чуть ли не единственной и главной страдалицей, которая дала себя знать уже в откликах на первые произведения А.Солженицына. Писателя упрекали в том, что в «Одном дне Ивана Денисовича» и «Матрёнином дворе» он якобы замалчивал страдания интеллигенции, и даже искажал её светлый образ. Но так называемые «деревенщики» тему разгрома деревни подхватили и продолжили, и их творчество в совокупности даёт отчётливое представление, что и при Ленине, и при Сталине, и при Хрущёве, и при Брежневе, и при Ельцине мужику, потом колхознику, потом якобы фермеру жилось одинаково плохо, что народу одинаково нет основания питать любовь к Троцкому, Ленину или Сталину.
Недавно издана замечательная в своём роде книга: «Советская деревня глазами ВЧК–ОГПУ–НКВД. Документы и материалы». Она составлена из донесений сотрудников этого ведомства о настроениях крестьян на местах. Там четыре, если не ошибаюсь, тома, составленные по годам. Самый интересный из них первый, где собраны донесения за 1918–1922 годы, рассказывающие о том, как крестьяне из последних сил пытались не пускать экспроприаторов, разграблявших их хозяйства, сопротивлялись большевистским комиссарам, но ВЧК–ОГПУ–НКВД оказалось на высоте и ничего из этих сопротивлений не вышло. Да и роман «Поднятая целина», если отрешиться от его пропагандистской составляющей, изображает по существу абсурдную ситуацию: реформировать сельское хозяйство и создавать колхоз приезжает рабочий Давыдов, человек, ничего не смыслящий в сельском хозяйстве. И таких рабочих, «брошенных» на сельское хозяйство, по стране было 25 тысяч! Соответственно и разорению подверглись 25 тысяч хозяйств!
Ответ на вопрос, над разрешением которого бьётесь Вы («почему мои предки вспоминали Сталина тихим добрым словом»), не в том, как жилось крестьянству. Настоящая гениальность большевиков заключается не в терроре, хотя он был оглушительной новостью для той радикальной интеллигенции, которая привыкла «качать права» при «проклятом самодержавии». Первое, что сделал Ленин, придя к власти, – уничтожил всю независимую прессу, вплоть до издаваемой А.М. Горьким газеты «Новая жизнь». Большевики не понаслышке знали разрушительную власть печатного слова, тут впору припомнить известные слова Наполеона: «если бы я разрешил свободу печати, моя власть не продержалась бы и трёх дней».
А когда информация стала распределяться централизованно, когда единственным работодателем выступало опять-таки государство, его власть над обществом стала беспредельной. Тогда и началось создание той виртуальной реальности, которая совершенствовалась на протяжении всей советской власти. Это ведь не случайная фраза – «из всех искусств важнейшим для нас является кино», на протяжении многих десятилетий фильм «Броненосец Потёмкин», сюжет штурма Зимнего воспринимались как исторические произведения (их художественную ценность оставим в стороне).
Власть этой виртуальной реальности, виртуальной истории, которую создавала советская пропаганда, стала беспредельной, и создаваемая её усилиями другая реальность в сознании целых поколений полностью подменила собой всё то, чем жила страна. Литература и кино совместными усилиями превратили тяжёлую и нищую жизнь в непрерывно длящийся фильм «Кубанские казаки».
Виртуальная история, начатая фильмами С.Эйзенштейна, несомненно, гениального режиссёра, была своего рода русским Голливудом, с той лишь разницей, что Голливуд воплотил «американскую мечту» и делал и делает это достаточно гибко. «Советская мечта» очень скоро себя изжила, обратилась в государственную пропаганду. Последний её успех приходится на Великую Отечественную войну, именно тогда пропаганда и создала этот миф, что «Сталин выиграл войну», имя Сталина, всё время висевшее в воздухе, приобрело почти магический смысл.
Подумайте только, что никто из участников Отечественной войны 1812 года не считал, что её выиграл Александр I или Кутузов, потому что они сражались за веру, царя и Отечество. В Отечественной войне 1941–1945 годов символ сократился до двух слов: «За Родину, за Сталина», где слово «Родина» было новым и непривычным, произносилось чуть не впервые после октября 1917 года. Сталин же заменил и царя, и веру. Тот факт, что все заслуги приписывались Сталину, несомненно способствовал централизации усилий. Но всё то, что потом получил от него народ-победитель, – совсем другая статья. Представить, что Александр I крестьян с оккупированной территории отправит в лагерь как завербованных французских шпионов, нельзя даже в страшном сне! А Сталин отправлял, в том числе и детей, которых бросила отступавшая армия.
Советская пропаганда на протяжении десятилетий создавала своего рода вторую реальность, читая газету «Правда», какой-нибудь историк лет через сто и вправду подумает, что было построено какое-то справедливое общество, где шло непрерывное социалистическое соревнование, где всё время рос уровень жизни, крепла обороноспособность, партия рулила на радость всем, и вот в пяти метрах от окончательного торжества справедливости это замечательное общество рухнуло по наущению злодеев. О том, что неравенство изначально было заложено в фундамент советского общества, что сформулированный Оруэллом принцип «все звери равны, а некоторые звери ещё более равны» осуществлялся с первых шагов, можно узнать разве из воспоминаний Вл. Ходасевича «Белый коридор».
Теперь о другом изобретении большевиков, которое действительно несправедливо приписывают Сталину, – создание системы истребления инакомыслящих. Надо и здесь напомнить: машина террора заработала сразу после прихода к власти большевиков, Сталин лишь её усовершенствовал и придал её работе планомерный характер.
Итак, получается, что Сталин скорее последовательно реализовал и воплотил политические принципы большевизма. Помните лозунг 30-х годов: «Сталин – это Ленин сегодня», только нужно добавить, что Сталин был Лениным, Троцким и Дзержинским в одном флаконе, он сообщил идеям этих большевиков законченность. Точно так же и с прессой, с кино, с телевидением, он усовершенствовал процесс создания виртуальной реальности, о которой О.Мандельштам сказал:
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны…
Почему же сегодня пенсионеры, у которых была очень нелёгкая жизнь, так идеализируют сталинское время? Отчасти потому, что последовавшие хрущёвские, брежневские и горбачёвско-ельцинские времена ничем эту жизнь не улучшили, только уничтожили страх перед властью. Во все времена после октябрьского переворота над деревней мудрили кто как мог, то сажали кукурузу, царицу полей, то завозили из Америки оказавшийся ядовитым и неистребимым борщевник, которым сейчас зарастают обочины лесов. Ведь был какой-то мудрец, который обосновал рентабельность борщевника, и я уверена, он ещё за это премию получил. Страх притупился, порядок ушёл, а жизнь осталась всё такой же бедной и неустроенной. А главное – выродился пропагандистский аппарат, построение коммунизма стало темой анекдотов, виртуальная реальность ничего больше не подменяла, и человек оказался лицом к лицу с неприглядной действительностью. Как только крестьянам дали паспорта, молодёжь побежала в город, колхозы стали разваливаться, деревня погибала. В городе врачи, учителя и инженеры получали мало, но если до Ельцина на эту зарплату всё-таки можно было жить (говорю не понаслышке, у меня в роду почти все врачи), то после начала реформ Гайдара для этого сословия даже покупка сыра стала событием.
При советской власти хорошо платили писателям, но формула этого процветания была: «совесть в обмен на продовольствие». Писать надо было по разрешённым лекалам, иначе, как в случае с Андреем Платоновым, приходилось мести улицы. Ну а при Ельцине даже дворником заработать стало невозможным.
Вопрос вот в чём: этот бесславный конец большевизма при Ельцине даёт ли основание считать эпоху Сталина эпохой процветания и надо ли нам сегодня ломать голову над происхождением его авторитета, даже если этот авторитет перешёл к Вам наследственным путём? Мне кажется недоразумением, что авторитетом Сталина сегодня пытаются подпереть национал-большевизм. Но подходит ли он для этой роли? Прежде всего, само словосочетание «национал-большевизм» кажется мне основанным на недопонимании смысла слов оксюмороном. А кроме того – подозревать Сталина в любви к русскому народу, как, впрочем, и к грузинскому, нет никаких оснований, в деле истребления людей он был последовательным интернационалистом.
Если ты националист, то есть защитник интересов исключительно своей нации, ты не можешь быть последователем большевиков-интернационалистов, которые грезили о мировой революции и ради этого распродавали музейные ценности, в годы голода и разрухи готовы были снять с народа последнюю рубашку, чтобы отдать её на нужды мировой революции. Большевизм и национализм не могут иметь между собой ничего общего. Это всё равно, как если бы сионисты, убеждённые в том, что евреи должны жить в Палестине, благодарили фашистов за то, что созданные ими концентрационные лагеря способствовали росту эмиграции в Землю Обетованную. Вот почему меня так удивило, что, поняв бессмысленность гибели своего героя Саньки, Вы продолжаете вращаться в среде национал-большевиков, которые погубили Вашего героя.
Отношение Ваших предков к Сталину подтверждает лишь одно: он был прав, когда говорил, что главное качество нашего народа – долготерпение. Но беря в совокупности всё, что пришлось пережить народу начиная с октября 1917 года, всё-таки невольно приходишь к мысли, что не всегда это долготерпение себя оправдывает: цвет нации, его самую трудовую и творческую часть большевики и Сталин в их числе истребить успели, и не в последнюю очередь – благодаря долготерпению. И, как мне кажется, будет проявлением уже не долготерпения, а прямо слабоумия продолжать писать о том, что Сталин работал по 24 часа в сутки, проводил по двадцать совещаний в день и т.п., эти чудом уцелевшие в головах остатки внедрённой туда виртуальной реальности пора бы сдать в архив советской пропаганды. Так и хочется воскликнуть: «отдохнули бы вы, Иосиф Виссарионович, глядишь, народ бы целей был».
С уважением Евг. Иванова
________________________________________________________________________________
Евгения Викторовна Иванова – доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института мировой литературы РАН, критик, текстолог, автор более сотни работ по истории русской литературы и философии, составитель и публикатор собраний сочинений А.А. Блока, К.И. Чуковского, Павла Флоренского.
Комментариев нет:
Отправить комментарий