В Советском Союзе были тотально репрессированы десять народов – 2,5 миллиона человек. Более полумиллиона погибли в изгнании
92 года назад Оргбюро ЦК партии подписало секретную директиву «Об отношении к казакам», узаконившую «беспощадный массовый террор» неугодного сословия. Выживших принудительно переселяли в Донбасс и на Север - так казачество стало первой жертвой советской депортационной машины. Годы спустя власть начала «наказывать» граждан и за принадлежность к «неправильной» национальности: в СССР были депортированы три десятка народов, треть из них - тотально.
«Казэкстанские» изгнанники
Силою ноги наши связали,
Штыком острым загнали,
Как скот, в товарный вагон.
Из курдской народной песни
Хабаровск. 1937 год. 20 сентября. В три часа дня комсомольцы и коммунисты собираются в зрительном зале кинотеатра «Гигант» на очередное партийное собрание. Половине из них сегодня выбьют почву из-под ног - и это почти не метафора. Единственный вопрос на повестке дня: выселение корейского населения из Приморья - «в целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край».
У корейцев есть несколько дней, чтобы упаковать вещи и получить в райисполкоме пособие на дорогу. Каждой семье разрешается взять с собой постель, одежду, продукты, ведро, чайник, кастрюлю и несколько чашек. На телегах, волах и бортмашинах свозят на станции, грузят в товарные вагоны и отправляют в изгнание 200 тысяч «шпионов» возрастом от нуля лет. Это первая в СССР тотальная депортация целого народа.
Корейцев направляют на спецпоселение в Казахстан, где к тому времени уже полно ссыльных - казаков, кулаков всех национальностей, десятков тысяч советских финнов, поляков, немцев. Следующие 15 лет сюда придет столько эшелонов с нациями-«шпионами», нациями-«изменниками» и просто «врагами народа», что Солженицын горько пошутит: республику с успехом можно переименовать в Казэкстан.
Во второй половине 30-х советских эмигрантов делят в соответствии с национальной принадлежностью на шпионов иностранных держав. Корейцы и китайцы «работают» на Японию, иранцы - на Англию, курды - на Турцию. Все «в наказание» обрекаются на изгнание.
На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) под грифом «строго секретно» принимается постановление: «Разрешить Наркомвнуделу продолжить до 15 апреля 1938 года операцию по разгрому шпионско-диверсионных контингентов из поляков, латышей, немцев, эстонцев, финнов, греков, иранцев, харбинцев, китайцев и румын, как иностранных подданных, так и советских граждан...
Предложить НКВД СССР провести до 15 апреля аналогичную операцию и погромить кадры болгар и македонцев, как иностранных подданных, так и граждан СССР».
НКВД отлаживает машину депортации. Операции готовятся все тщательнее - заранее составляются списки, подтягиваются войска и транспорт, утверждаются маршруты движения автоколонн. В запертых наглухо вагонах отрабатывается свой сценарий: голод, сыпно-тифозные эпидемии, катастрофическая смертность.
«...Слыхано ли у других народов, чтобы целый род катили, как мячик?» - то ли пели, то ли плакали спецпереселенцы-курды.
С началом Второй мировой войны «мячики» покатились один за другим.
«Волга народного горя»
Когда думаю я о родине,
Разрывается печень моя.
Как до наших степей добраться?
Исстрадались наши сердца!
Из калмыцкой народной песниВ высоких кабинетах все это, должно быть, выглядело безобидно. Рисуешь на карте стрелочки с запада на восток - и триста тысяч финнов, эстонцев, латышей, норвежцев, литовцев, шведов, поляков превращаются в бесправных спецпереселенцев. Проводишь пунктирные линии из Поволжья в Сибирь и Казахстан - и миллион советских немцев отправляются в изгнание, потому что «по достоверным данным, полученным военными властями», на немецком Поволжье орудуют «десятки тысяч диверсантов и шпионов».
Когда думаю я о родине,
Разрывается печень моя.
Как до наших степей добраться?
Исстрадались наши сердца!
Из калмыцкой народной песниВ высоких кабинетах все это, должно быть, выглядело безобидно. Рисуешь на карте стрелочки с запада на восток - и триста тысяч финнов, эстонцев, латышей, норвежцев, литовцев, шведов, поляков превращаются в бесправных спецпереселенцев. Проводишь пунктирные линии из Поволжья в Сибирь и Казахстан - и миллион советских немцев отправляются в изгнание, потому что «по достоверным данным, полученным военными властями», на немецком Поволжье орудуют «десятки тысяч диверсантов и шпионов».
А то, что условия жизни в рабочих колоннах будут хуже, чем в концлагере и умрет каждый третий, никого в высоких кабинетах не волнует. Как и случай, когда в трудармии из отряда в две тысячи немцев в живых останется один.
Война значительно облегчает депортации. В «Волгу народного горя», как назвал поток репрессированных Солженицын, вливаются целые народы - карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары, месхетинские турки. Указы о депортации пишутся под копирку: «В связи с тем, что в период оккупации... многие (название народа по выбору)... вели себя предательски... всех переселить».
Не важно, что все эти тысячи людей к началу войны были полноправными гражданами СССР и, в отличие от уже состоявшихся спецпоселенцев, призывались в действующую армию. Не важно, что в тылу из мужского населения, как и всюду по стране, оставались старики, подростки, инвалиды войны и партийные работники. Не важно, что до Чечено-Ингушетии и Месхетии оккупанты вообще не дошли... «Многие вели себя предательски» - и точка.
Мужчины сражаются на фронте, и это значительно облегчает депортацию - энкавэдэшники не встречают сопротивления со стороны «изменников» и могут сэкономить на их перевозке.
В марте 1944 года начальник 3-го Управления наркомгосбезопасности Мильштейн рапортует начальству: «...на основе опыта перевозок карачаевцев и калмыков нами были проведены некоторые мероприятия, давшие возможность значительно сократить потребность в подвижном составе... Уплотнение погрузки спецконтингента с 40 чел. до 45 чел. в вагоне при наличии 40-50% детей в составе спецконтингента вполне целесообразно».
Огонь на поражение
Мать моя плакала-умоляла:
- Не выбрасывайте
мой труп из поезда!
Огонь горечи жег
мое сердце...
Из песни-плача
месхетинских турок Состав всех народов, депортированных в годы войны, примерно одинаков: 50 процентов - дети, 32 - женщины, 18 - мужчины всех возрастов. Механизм выселения отлажен до мелочей. Стук в дверь на рассвете. Погрузка в «студебеккеры» под дулами автоматов. Никаких объяснений - куда, зачем. Кто-нибудь из своих утешает: «Ничего страшного, сейчас разберутся и отпустят».
Несколько недель в неотапливаемых товарных вагонах, голод, тиф, умирающие дети. Хоронить родных не позволяют, тела умерших выбрасывают под откос. Тех, кто слишком упрямо цепляется за покойников, расстреливают и бросают вместе.
Спецпереселенцам 40-х на сборы дают не дни - минуты. Согласно приказу в час «икс» все они поголовно должны быть погружены в эшелоны. Без опозданий. Сложности возникли в Чечено-Ингушетии, где из высокогорных селений добраться до дороги можно было только пешком - а это десятки километров по глубокому снегу. Как быть с теми, кто слишком стар, мал, слаб, болен или вернулся с фронта на одной ноге? Берия отдает приказ: «Нетранспортабельных уничтожать».
Три дня обреченных людей собирали в селении Хайбах «для формирования колонны». Затем согнали в колхозную конюшню, обложили соломой и по команде комиссара Гвишиани подожгли. Выполнять приказ отказались двое - капитан Громов и боец Мальсагов. Их увели под конвоем. Оставшиеся приготовились стрелять. Когда под напором обезумевшей толпы дверь горящей конюшни рухнула, бойцы открыли огонь на поражение. Не выжил никто.
Гаевы: Тута, 110 лет, его жена Сарий, 100 лет, его брат Хату, 108 лет, жена Хату Марем, 90 лет, Алаудди, 45 лет, его жена Хеса, 30 лет, Хасан и Хусейн, новорожденные близнецы Хесы.
Батукаевы: Пайлах, 30 лет, ее сын Абуезид, 12 лет, дочь Асма, 7 лет, дочь Гашта, 5 лет, дочь Сацита, 3 года, Тоита - новорожденная дочь...
Всего, по данным правительственной комиссии, расследовавшей трагедию в 1956 году, в Хайбахе энкавэдэшники сожгли и расстреляли более 700 человек.
Мать моя плакала-умоляла:
- Не выбрасывайте
мой труп из поезда!
Огонь горечи жег
мое сердце...
Из песни-плача
месхетинских турок Состав всех народов, депортированных в годы войны, примерно одинаков: 50 процентов - дети, 32 - женщины, 18 - мужчины всех возрастов. Механизм выселения отлажен до мелочей. Стук в дверь на рассвете. Погрузка в «студебеккеры» под дулами автоматов. Никаких объяснений - куда, зачем. Кто-нибудь из своих утешает: «Ничего страшного, сейчас разберутся и отпустят».
Несколько недель в неотапливаемых товарных вагонах, голод, тиф, умирающие дети. Хоронить родных не позволяют, тела умерших выбрасывают под откос. Тех, кто слишком упрямо цепляется за покойников, расстреливают и бросают вместе.
Спецпереселенцам 40-х на сборы дают не дни - минуты. Согласно приказу в час «икс» все они поголовно должны быть погружены в эшелоны. Без опозданий. Сложности возникли в Чечено-Ингушетии, где из высокогорных селений добраться до дороги можно было только пешком - а это десятки километров по глубокому снегу. Как быть с теми, кто слишком стар, мал, слаб, болен или вернулся с фронта на одной ноге? Берия отдает приказ: «Нетранспортабельных уничтожать».
Три дня обреченных людей собирали в селении Хайбах «для формирования колонны». Затем согнали в колхозную конюшню, обложили соломой и по команде комиссара Гвишиани подожгли. Выполнять приказ отказались двое - капитан Громов и боец Мальсагов. Их увели под конвоем. Оставшиеся приготовились стрелять. Когда под напором обезумевшей толпы дверь горящей конюшни рухнула, бойцы открыли огонь на поражение. Не выжил никто.
Гаевы: Тута, 110 лет, его жена Сарий, 100 лет, его брат Хату, 108 лет, жена Хату Марем, 90 лет, Алаудди, 45 лет, его жена Хеса, 30 лет, Хасан и Хусейн, новорожденные близнецы Хесы.
Батукаевы: Пайлах, 30 лет, ее сын Абуезид, 12 лет, дочь Асма, 7 лет, дочь Гашта, 5 лет, дочь Сацита, 3 года, Тоита - новорожденная дочь...
Всего, по данным правительственной комиссии, расследовавшей трагедию в 1956 году, в Хайбахе энкавэдэшники сожгли и расстреляли более 700 человек.
Бездомные народы
Эти строки, как стоны в пустыне
За колючкой
Погибших так рано…
С тех смертельных времен
И поныне
Сердце
В незаживающих ранах.
Нора Пфеффер, немецкая поэтессаВ стенограмме XX съезда партии после слов Хрущева о том, что украинцы избежали депортации потому, «что их слишком много и некуда было выслать», стоит ремарка: «Смех, оживление в зале». Между тем Никита Сергеевич вовсе не шутил.
Приказ о выселении «всех украинцев, проживавших под властью немецких оккупантов» (а Украина была оккупирована полностью), был принят 22 июня 1944 года в связи с тем, что «украинское население стало на путь явного саботажа Красной Армии и Советской власти и стремится к возврату немецких оккупантов». Отдельной строкой прописывалось: «Выселение начать после того, как будет собран урожай и сдан государству для нужд Красной Армии».
Приказ, к счастью, исполнен не был. Может быть, дело действительно в цифрах: все-таки одно дело - переселить десятки тысяч балкарцев, другое - десятки миллионов украинцев...
В 1957-1958 годах были восстановлены автономии народов Кавказа и Калмыкии, но остались лишены собственного национального дома немцы, крымские татары, турки-месхетинцы, корейцы, финны-ингерманландцы. Через полвека после репрессий, на рубеже 80-90-х, сталинская национальная политика отозвалась новыми трагедиями и сотнями жертв осетино-ингушского конфликта и ферганских событий.
Прошло несколько десятилетий, но печальные и трудноразрешимые последствия территориальных перекроек сталинской эпохи до сих пор не преодолены. Хотя все «наказанные» народы уже двадцать лет, как полностью реабилитированы. Законом РФ репрессивные акты против них в виде политики клеветы, геноцида, насильственного переселения, упразднения автономий, установления режима террора и насилия в местах спецпоселений признаны незаконными и преступными.
Эти строки, как стоны в пустыне
За колючкой
Погибших так рано…
С тех смертельных времен
И поныне
Сердце
В незаживающих ранах.
Нора Пфеффер, немецкая поэтессаВ стенограмме XX съезда партии после слов Хрущева о том, что украинцы избежали депортации потому, «что их слишком много и некуда было выслать», стоит ремарка: «Смех, оживление в зале». Между тем Никита Сергеевич вовсе не шутил.
Приказ о выселении «всех украинцев, проживавших под властью немецких оккупантов» (а Украина была оккупирована полностью), был принят 22 июня 1944 года в связи с тем, что «украинское население стало на путь явного саботажа Красной Армии и Советской власти и стремится к возврату немецких оккупантов». Отдельной строкой прописывалось: «Выселение начать после того, как будет собран урожай и сдан государству для нужд Красной Армии».
Приказ, к счастью, исполнен не был. Может быть, дело действительно в цифрах: все-таки одно дело - переселить десятки тысяч балкарцев, другое - десятки миллионов украинцев...
В 1957-1958 годах были восстановлены автономии народов Кавказа и Калмыкии, но остались лишены собственного национального дома немцы, крымские татары, турки-месхетинцы, корейцы, финны-ингерманландцы. Через полвека после репрессий, на рубеже 80-90-х, сталинская национальная политика отозвалась новыми трагедиями и сотнями жертв осетино-ингушского конфликта и ферганских событий.
Прошло несколько десятилетий, но печальные и трудноразрешимые последствия территориальных перекроек сталинской эпохи до сих пор не преодолены. Хотя все «наказанные» народы уже двадцать лет, как полностью реабилитированы. Законом РФ репрессивные акты против них в виде политики клеветы, геноцида, насильственного переселения, упразднения автономий, установления режима террора и насилия в местах спецпоселений признаны незаконными и преступными.
Фатима МАГУЛАЕВА
Умирали семьями
22 года назад, в 1989-м, в печатном органе ЦК КПСС «Социалистическая индустрия» (второй по влиянию - после «Правды» - газете в Советском Союзе) вышла большая статья «Правда о Карачае». Собкор «Социндустрии» по Северному Кавказу Людмила Леонтьева (ныне главный редактор «Открытой» газеты) впервые в Советском Союзе подняла в печати тему депортации народов, на которой в ту пору стоял гриф «совершенно секретно». В ЦК разразился колоссальный скандал. В Карачаево-Черкесии газету рвали из рук. В редакцию хлынул такой поток писем, телеграмм и горячих откликов на статью, что «принять меры» к журналистке партбоссы просто не осмелились.
Воспоминания, публикуемые ниже, собирались в ту пору в Карачаево-Черкесской автономной области Ставропольского края для Книги скорби. Книга в свет так и не вышла, но свидетельства переживших депортацию сохранились...
Воспоминания, публикуемые ниже, собирались в ту пору в Карачаево-Черкесской автономной области Ставропольского края для Книги скорби. Книга в свет так и не вышла, но свидетельства переживших депортацию сохранились...
На глазах погибали целые семьи. Помню соседей: их мать пошла искать под снегом замерзшую свеклу в поле, куда все наши ходили. Там женщину сбила с ног стая шакалов, сгрызли грудь. Все ее дети вскоре погибли от голода, всех похоронили во дворе. Весной с фронта пришел их отец. Помню, в полосатом чехле от матраца перенес он их останки на кладбище.
Назифат Кагиева
Назифат Кагиева
Когда мы оказались в вагоне, со мною были дочь – два годика и сын – три месяца. В дороге мальчик заболел и умер. В нашем поезде умирало много детей. Родителям не давали их хоронить. И я старалась скрыть, что мой младенец мертвый. Прошел день, другой, я держала сына на руках, но конвой все равно узнал, что у меня умерший ребенок. Хотели отобрать и выбросить из вагона. Я не дала, сказала, что похороню быстро на ближней станции.
Меня высадили у Саратова. Недалеко стоял полуразрушенный дом без крыши. Солдаты приказали: «Иди туда и оставь там ребенка». Я и пошла. Вошла внутрь и остолбенела. Кругом лежали трупы. На них снег. Я подошла к самому большому трупу, почистила от снега место рядом с ним и положила своего трехмесячного сына. И про себя сказала: «Охрани, солдат, моего малыша...» Не было никаких сил плакать...
Марзият Джуккаева
Меня высадили у Саратова. Недалеко стоял полуразрушенный дом без крыши. Солдаты приказали: «Иди туда и оставь там ребенка». Я и пошла. Вошла внутрь и остолбенела. Кругом лежали трупы. На них снег. Я подошла к самому большому трупу, почистила от снега место рядом с ним и положила своего трехмесячного сына. И про себя сказала: «Охрани, солдат, моего малыша...» Не было никаких сил плакать...
Марзият Джуккаева
Я в Киргизии, в селе Военная Антоновка, хоронил одну семью - Кубанова Атчы и его супруги Саният. У них было шестеро детей. В дороге родился еще мальчик. Его назвали Кайытбий, от слова «къайыт» - «вернись». Родители надеялись, что сын вернется на родину. Однажды после долгих дней голода они получили паек – кукурузную муку. Мать сварила мамалыгу и накормила досыта всех детей. И сами родители впервые в изгнании поели досыта.
Семья уснула. Но утром никто не проснулся. Они не знали, что после голода много есть нельзя.
Хусей Боташев
Семья уснула. Но утром никто не проснулся. Они не знали, что после голода много есть нельзя.
Хусей Боташев
Я ушел на фронт в первые дни войны. В 1943-м воевал на Курской дуге, был тяжело ранен, лежал в госпитале. Оттуда в середине ноября отправился в отпуск домой. Я ехал и радостно думал, как встретит меня мать, родные, мое село. Разве мог я представить, что меня ждет?
В село приехал ранним утром. Шел и думал: «Вот сейчас разбужу всех!» Вбежал во двор, открыл двери - и …пустота. Ни души. Нигде. Глухая тишина. Я растерялся, ничего не могу понять. Как сума-сшедший, заглядываю во все углы – в сарай, подвал, курятник… Никого.
В правлении меня встретил капитан. Он показал указ, по которому с Кавказа выселили всех карачаевцев. Вышел я оглушенный на улицу, а навстречу наша соседка – Федора Прудникова. Увидела меня, заплакала, пригласила в дом. В военкомате мне позволили остаться в селе, пока не узнают адрес родных. Полтора месяца я жил у Прудниковых. В эти тягостные дни они были моей единственной опорой.
В день отправки нас, карачаевцев-фронтовиков, набралось на вокзале человек 80. Всех посадили на поезд и отправили вслед за родными в изгнание.
Ибрагим Койчуев
В село приехал ранним утром. Шел и думал: «Вот сейчас разбужу всех!» Вбежал во двор, открыл двери - и …пустота. Ни души. Нигде. Глухая тишина. Я растерялся, ничего не могу понять. Как сума-сшедший, заглядываю во все углы – в сарай, подвал, курятник… Никого.
В правлении меня встретил капитан. Он показал указ, по которому с Кавказа выселили всех карачаевцев. Вышел я оглушенный на улицу, а навстречу наша соседка – Федора Прудникова. Увидела меня, заплакала, пригласила в дом. В военкомате мне позволили остаться в селе, пока не узнают адрес родных. Полтора месяца я жил у Прудниковых. В эти тягостные дни они были моей единственной опорой.
В день отправки нас, карачаевцев-фронтовиков, набралось на вокзале человек 80. Всех посадили на поезд и отправили вслед за родными в изгнание.
Ибрагим Койчуев
Говорят, что нельзя привыкнуть к смерти, а я думаю, что нельзя не привыкнуть к смерти, когда каждый день умирало столько людей…
Шел 45-й год. Недалеко от нас жила чеченская семья, которая вымирала на глазах. Сначала дети умерли, потом мать умерла. Остался один отец. Однажды он пришел к нам. На нем почти не было одежды. Он показал мешочек с кукурузой и сказал, что поменял одежду на килограмм зерен. А у нас варилась картошка. Он сказал, что пришел на запах, и попросил водички из-под картошки. Мама дала ему картошку. Но через два часа он все равно умер. Похоронили его в чем был. А кукурузу, которую он так и не успел поесть, отдали другой семье, где умирали от голода дети.
Халимат Айбазова
Шел 45-й год. Недалеко от нас жила чеченская семья, которая вымирала на глазах. Сначала дети умерли, потом мать умерла. Остался один отец. Однажды он пришел к нам. На нем почти не было одежды. Он показал мешочек с кукурузой и сказал, что поменял одежду на килограмм зерен. А у нас варилась картошка. Он сказал, что пришел на запах, и попросил водички из-под картошки. Мама дала ему картошку. Но через два часа он все равно умер. Похоронили его в чем был. А кукурузу, которую он так и не успел поесть, отдали другой семье, где умирали от голода дети.
Халимат Айбазова
Наш поезд остановился на станции Беловодск в Киргизии. Был конец ноября. Ветер, дождь, ледяная слякоть. Приказали выгружаться. Руководители хозяйств отбирали людей - брали рабочую силу. Мама с маленькими детьми (нас было трое, я – старший, семи лет) осталась под открытым небом в голой степи - никаким хозяйствам она была не нужна.
На другой день утром пришла русская женщина с двумя дочерьми и забрала нашу семью. Нас обогрели, накормили, уложили спать. Но ночь, проведенная на морозе, не прошла бесследно. Годовалый братишка Рашид метался в жару и через три дня умер. На седьмой день умерла сестричка Тамара. Ей было три годика.
Марат Кочкаров
На другой день утром пришла русская женщина с двумя дочерьми и забрала нашу семью. Нас обогрели, накормили, уложили спать. Но ночь, проведенная на морозе, не прошла бесследно. Годовалый братишка Рашид метался в жару и через три дня умер. На седьмой день умерла сестричка Тамара. Ей было три годика.
Марат Кочкаров
1944 год. Весна. Мы живем во Фрунзенской области, в селе Военная Антоновка. У нас пятеро детей – старшему семь лет, младшему полтора года. Я работаю где придется, жена пропадает на сахарных плантациях. И вот однажды она заболела. Врач сказал: воспаление легких, жизнь в опасности, надо везти в областную больницу.
Но без разрешения комендатуры выезжать из села нельзя. За нарушение спецрежима дают 20 лет каторги. Я пошел просить - отказал мне комендант. На другой день снова пришел – снова отказ. Только на третий день, после унижений и оскорблений, дал он наконец разрешение. Взял я у него эту бумагу, возвращаюсь домой. Только сошел с автобуса, вижу, наш двор заполнен людьми. И я понял, что жена моя умерла.
Хасан Джубуев
Но без разрешения комендатуры выезжать из села нельзя. За нарушение спецрежима дают 20 лет каторги. Я пошел просить - отказал мне комендант. На другой день снова пришел – снова отказ. Только на третий день, после унижений и оскорблений, дал он наконец разрешение. Взял я у него эту бумагу, возвращаюсь домой. Только сошел с автобуса, вижу, наш двор заполнен людьми. И я понял, что жена моя умерла.
Хасан Джубуев
Комментариев нет:
Отправить комментарий